— Твой завтрак.

 — Каким еще боком это можно считать завтраком? — раздраженно спросил Тома, глядя на один сиротливо ютившийся в миске онигири.

В его голову медленно закрадывалось подозрение, что Моринага над ним попросту издевался. Уже три дня подряд заходил к нему, разбудив, ранним утром, приносил новую одежду и один-единственный онигири (еще и невкусный), а затем сразу удалялся, слишком занятой, чтобы отвечать на какие-то глупые вопросы.

Сегодня всё будет по-другому. Пусть даже Томе придется вцепиться в него изо всех сил, но он не отпустит, пока не получит все нужные ответы.

 — Что именно не устраивает нашего заморского гостя? — похоронным тоном спросил Моринага, садясь напротив.

 — Количество, — Тома вскинул брови, не веря, что тот мог искренне не понимать. — Если настолько не хочется иметь со мной дело, то можно было просто отправить меня на кухню просить там сделать мне нормальный завтрак. Я не понимаю, зачем нужен весь этот фарс.

 — Этого вполне достаточно, — спокойно ответил бета, и Тома поджал губы, начав подозревать, что это была просто разница в менталитетах. Может, иназумовцы презирали само понятие завтрака. — Этого даже слишком много. Для омеги.

 — Что? — выдохнул тот, натянуто улыбаясь уголком рта, потому что это звучало как очень плохая шутка.

 — Моя младшая сестра тоже омега. Я вполне знаю, сколько омегам нужно есть в день, — всё таким же спокойным и раздражающим тоном разъяснил Моринага.

 — Я не знаю, что у вас в Иназуме за предрассудки насчет омег, но мы вовсе не едим так мало, — проговорил Тома, чувствуя себя особенно на взводе из-за того, как спокойно тот на него смотрел. Словно он бесился на пустом месте, оправдывая убеждения, что омеги слишком эмоциональны из-за всяких глупостей. — К тому же, я еще расту.

 — В таком случае у меня нет достаточных знаний, чтобы подготавливать завтрак для нашего дорогого гостя. Можешь заняться этим, — равнодушно заключил бета.

 — Прекрасно, — процедил Тома сквозь зубы. С этого им и стоило начать. — У вас есть одежда, больше похожая на мондовскую?

 — В этом вопросе я также недостаточно осведомлен.

 — У вас есть? Штаны? — медленно спросил Тома, не понимая, почему человек раза в три его старше словно бы так старательно выводил его из себя.

 — В Иназуме нет штанов, которые было бы прилично надеть омеге, — с легкой улыбкой покачал головой Моринага, и Тома скрипнул зубами.

 — Я хочу написать письмо домой.

 — Я недостаточно осведомлен, чтобы позаботиться о том, чтобы оно достигло своего пункта назначения.

 — Я хочу больше узнать об Иназуме?

 — Я слишком занят для подобного, но ты можешь обратиться к другим слугам. Уверен, они расскажут много интересного, если не будут так же заняты.

Конечно, будут. Каждый из них каждый раз будет слишком занят, чтобы даже просто поговорить с ним.

 — Я хочу помочь в уборке или готовке! — наконец заявил Тома, повышая голос от безнадежности.

 — Зачем? — в этот раз Моринага, кажется, искренне удивился.

 — Я хочу отплатить семье Камисато за то, что они спасли меня и помогают мне, — чуть увереннее сказал тот, чувствуя, что наконец брал верх.

 — Это вовсе не обязательно. Всем известно, что омеги отплачивают долги иным образом, — всё таким же размеренным тоном ответил бета, а у Томы от шока отвисла челюсть и потерялся дар речи. Впервые в жизни ему расслабленно бросали подобные заявления прямо лицо, а не орали пьяным аристократическим голосом в спину. От последнего можно было просто отмахнуться. — Но тебе не следует думать, что если проведешь с молодым господином еще несколько течек, то он женится на тебе.

 — Я не… — начал Тома и подавился воздухом от возмущения. Это казалось ему настолько глупым фарсом, что он не мог подобрать слов. — Да как ты вообще… — он оборвал себя, натянуто рассмеявшись. — Это даже близко не правда? Когда я вообще сделал хоть что-то, что намекало бы, что я пытаюсь его соблазнить?

 — Спросил омега, начавший свою течку, только встретив молодого господина и юную госпожу, — фыркнул Моринага, совершенно позабыв про какую-либо вежливость. Его взгляд настолько сочился презрением, что Томе стало физически неприятно.

 — Это не так работает… — начал он, в шоке от того, что нужно было объяснять, что течки не начинаются по желанию и мановению руки, а затем осекся. Даже самый тупой бета в Мондштадте имел некоторое смутное представление о том, что такое течка и почему нужно бояться омег во время нее, так почему буквально близкий родственник омеги нес подобную чушь? Тома медленно и зло вздохнул. — Твоя младшая сестра. Знаешь, я сочувствую ей в том, что у нее вот такой старший брат. Не приходи ко мне больше.

Он подскочил с места, раздраженно переодеваясь в новую юкату, кое-как ее перевязав, обулся и, не оглядываясь, вылетел из комнаты. Он чувствовал раздражение, но еще и какое-то странное беспокойство, словно ему не стоило оставаться рядом с Моринагой. И вообще не стоило быть в этом имении. В целом нельзя было быть в Иназуме.

Отец никогда не рассказывал ему, что к омегам здесь относятся так. Он рассказывал только старые сказки и невероятные истории, от которых громадное воодушевление трепыхалось птицей в груди.

Тома завернул за несколько поворотов, чуть не врезался в нескольких идущих по своим делам слуг, увернувшись в последний момент и пробормотав извинения, а затем сгоряча всё-таки врезался в столб и наконец сбавил темп, потирая пострадавший лоб. Поплелся дальше, уныло глядя себе под ноги, и остановился только в тот момент, когда услышал свист рассекаемого мечами воздуха.

Негромкие крики слуг, стражи и прочих — это скучно. А вот бой на мечах — совсем другое дело.

Тома завороженно уставился на двух мечников, проводивших тренировочное сражение (на настоящих мечах? серьезно?), и только спустя затянувшуюся паузу наконец осознал, что одним из мечников был небезызвестный молодой господин. Второй был намного старше и намного искуснее — наверняка какой-нибудь великий мастер меча, услуги которого за час стоили года работы обычного человека.

Тома не раз наблюдал за тренировками рыцарей Фавониуса, но такое видел впервые — он не мог понять, то ли он слишком долго моргал, то ли Аято в самом деле так быстро двигался, что глаза за ним не поспевали. Тот, казалось, застывал порой на мгновение, а его наставник парировал зазря. Или делал такие элегантные взмахи мечом (не очень похожим на мондштадские), что любой другой на его месте выглядел бы неуклюжим кабаном. Тома уж точно.

Он присел на край внешнего коридора (когда-нибудь он обязательно узнает, как он называется) и, махая не достававшими до земли ногами, остался наблюдать за тренировкой в одном из внутренних двориков. Хоть какое-то интересное занятие.

Наскучило оно довольно быстро. В элегантных сражениях Тома мало что понимал, особенно в таких, которые затягивались, казалось, на целый час, но и уйти он не мог — слишком потешно было наблюдать за тем, как Аято изредка кидал в его сторону недовольные взгляды, явно возмущенный тем, что за ним наблюдали в столь ужасную рань, и поджимал губы, если помахать ему рукой в ответ.

Наставник отвлекся на омегу один-единственный раз, коротко сказав затем молодому господину что-то такое, что у того окаменело лицо и в следующий раунд он казался чуть менее сдержанным, чем до этого.

Наконец, когда имение окончательно проснулось, хотя Тома считал подобное время дня всё равно невыносимо ранним, соперники низко поклонились друг другу, спрятали мечи в ножны, и Аято, выслушав последние напутственные наставления, направился к омеге, с заскучавшим видом сидевшим, закинув ногу на ногу, и внезапно осознавшим, что забыл подумать, о чем им с альфой разговаривать.

 — Доброе утро, многоуважаемый молодой господин, — протянул Тома и, поняв, что кроме короткого кивка ничего приветственного от подошедшего Аято не дождется, перешел сразу к делу, брякнув. — Я тебе завидую, — тот невпечатленно вскинул брови. — Я тоже хочу штаны.

 — Обратись с этим к Моринаге, — вздохнул альфа с таким видом, будто уже этой пары фраз было достаточно, чтобы отбить у него всякое желание разговаривать с ним.

 — Я обратился, — невнятно и недовольно пробубнил Тома, подперев щеку ладонью. — Он заявил, что неприлично омеге носить штаны, знаешь ли.

Уже начавший поворачиваться, чтобы уйти по своим делам, Аято замер, задумавшись над его словами. Стерев рукавом пот с лица, он кивнул самому себе и подтвердил:

 — Моринага прав, — Тома неприкрыто закатил глаза, слишком раздраженный абсолютно всем вокруг, чтобы даже просто взглянуть на него. — Но в твоем случае можно сделать исключение. Я пошлю кого-нибудь передать, что я разрешаю.

 — Ну спасибо, наверно, — сказал омега, не зная, сколько еще закатываний выдержат его глаза. — А точно, спасибо еще большое, что мне вообще можно ходить по вашему поместью, это ведь наверняка ужасно неприлично. И, конечно, спасибо огромное за то, что разрешаете мне дышать, я ведь всё-таки омега, каждый мой вздох имеет особое значение.

Когда ответа не последовало, Тома, слишком поздно поняв, что принялся ворчать перед тем, кто вовсе не приложил руку к его раздражению, очень осторожно вскинул взгляд на юного господина, смотревшего на него с непроницаемым выражением лица.

 — Что-нибудь еще? — отнюдь не теплым тоном поинтересовался тот, и омега, втянув голову в плечи, уныло уставился в сторону. — Если собираешься жаловаться, то говори прямо, что тебя не устраивает, — замечание очень взрослое, а Тома сейчас не чувствовал себя взрослым ни на каплю, так что неловко промолчал. Аято вздохнул. — Ты в самом деле до сих пор не запомнил, как правильно носить юкату, или тебе просто нравится нарушать правила?

 — А что, есть какие-то правила насчет того, как ее носить? — уныло спросил Тома.

 — Левая сторона должно быть сверху. Правой стороной сверху одевают только покойников, — омега опустил взгляд и убедился, что сегодня он и в самом деле покойник. — И у тебя опять видно ключицы.

 — Но у тебя тоже видно ключицы, — возмутился тот.

 — Я альфа, в моих ключицах нет ничего эротичного, — заявил Аято настолько уверенным тоном, что Тома непонимающе окинул его взглядом еще раз, убеждаясь, что выглядел тот кошмарно горячим, даже как-то стыдно было на него смотреть.

 — В смысле? — искренне удивился он и, когда альфа неодобрительно прищурился, тут же сменил шарманку, неохотно затягивая юкату туже. — Ладно-ладно, как скажете, в Вас нет совершенно ничего эротичного, достопочтеннейший молодой господин.

 — И? Почему ты такой грустный? — выдержав паузу, за которую омега успел недовольно нахохлиться, спросил Аято с очевидной неохотой. Словно ему не хотелось ни лишней секунды проводить с ним рядом, но он был обязан. Хотя какое словно, так и было.

 — Все иназумовцы такие же, как люди в этом имении? — ровно поинтересовался он, разглядывая свои руки.

 — Говори конкретнее, — отозвался тот.

Говорить не хотелось. 

 — Они все так же сильно ненавидят омег? — попытался максимально спокойно спросить Тома, невесело обрадовавшись, что голос его не подвел, печально надломившись.

 — Глупости, никто в имении не ненавидит омег, — вздохнул альфа. Так, словно устал говорить с неразумным ребенком.

 — Думаю, мне лучше знать, ненавидят меня или нет, — криво улыбнулся омега. Он, между прочим, сам отказывался в это верить, после каждого косого взгляда со стороны слуг убеждал себя, что ему только показалось, но если Моринага, управляющий поместья, знавший о его ситуации из первых уст, считал его распутником просто из-за вторичного пола, то что о нем думали обычные слуги, слышавшие одни слухи?

 — Думаю, жители Иназумы просто кажутся тебе неприветливыми после Мондштадта, — сдержанно ответил тот. Так сдержанно, что было очевидно, что начинал злиться.

 — Да что ты говоришь, — пробормотал Тома, вновь подпирая подбородок ладонью и глядя вдаль. Неприятным свойством красивых людей было то, что они переставали казаться красивыми, когда раздражали. — Здесь всё такое…

Не успев закончить свою жалобу, он испуганно шарахнулся в сторону, снова приложившись головой о столб, испугавшись внезапного оглушительного грома среди ясного неба. Жуткий звук продлился едва ли две секунды, но омега всё равно успел попрощаться с жизнью и словно бы снова пережить тот злополучный шторм.

 — Ты в порядке? — чуть обеспокоенно спросил Аято, и Тома с жутко колотившимся сердцем с трудом мог поверить, что тот совершенно никак не отреагировал на этот гром.

 — Вроде того… — пробурчал омега, потирая многострадальную голову. На всякий случай он с подозрением глянул на небо, но на нем всё-таки не было ни облачка. — Что это вообще такое… Вчера так же было…

 — Такой гром происходит, когда шогун-сама — наш архонт — гневается, — коротко пояснил альфа.

 — Гневается? — с недоверием переспросил Тома, впервые слышавший, что эмоции архонта могут влиять на погоду. Это всё равно как если бы в Монде поднимался шквальный ветер всякий раз, когда Барбатос чихал.

На всякий случай он мысленно пожелал божеству здоровья.

 — Да, — кивнул Аято, тоже коротко взглянув на небо, а затем в сторону моря. — Шогун-сама в последние дни в плохом настроении. Из-за этого произошел и шторм, в который ты попал.

 — Чего? — опешил Тома. — Хочешь сказать, я чуть не умер из-за того, что ваш архонт встал с утра не с той ноги? — альфа нахмурился, очевидно, не понимая его чужестранных оборотов речи, но омеге сейчас было немного не до этого. — Вау, — он понятия не имел, какими словами выразить то, что чувствовал. Разве архонты не должны были защищать своих людей? Он, конечно, не иназумовец, но шторм вокруг острова едва ли был для местных чем-то хорошим. Или безопасным. — Вау, — выдохнул он снова. — Меня почти убило то, что кто-то не умеет держать себя в руках.

 — Тебя чуть не убила твоя непредусмотрительность, — сдержанно поправил его Аято. — Шогун-сама — не единственная причина шторма в море. Тебе несказанно повезло, что ты попал в свой первый только у берегов Наруками.

 — А мог бы вообще ни в какой не попадать, — раздраженно заметил Тома, неверяще чуть рассмеявшись, и, взглянув альфе прямо в глаза, честно сказал. — Здесь ужасно, — почти встретился со смертью из-за чужой вспыльчивости, заработал себе косых взглядом просто потому что дышал. А ведь был в Иназуме всего третий день. Совсем не так он представлял себе путешествие по родине отца. — Я хочу домой…

Ужасно по-детски. Но Тома вообще-то считал себя на целую одну треть всё еще ребенком.

 — Тогда возвращайся, — прохладным тоном ответил Аято и скрестил руки на груди с таким видом, будто собирался читать ему лекцию. — Ты хотел узнать, как к омегам относятся в Иназуме за пределами этого имения, я расскажу. Если омеге повезло родиться в богатой семье, то его продадут замуж в другую богатую семью. Если не повезло, то продадут в публичный дом. Там уже разделение пойдет по старательности, талантам и внешности, если ничем не отличишься, то тебя сможет купить но ночь любой альфа, чуть поднакопив денег. В твоем случае… — он вытянул паузу, нарочито внимательно его оглядывая, а Тома уставился себе под ноги, не желая всё это слышать и не желая об этом думать. — Едва ли ты приглянулся бы альфам с утонченным вкусом. Так что я не совсем представляю, как ты собирался путешествовать по Иназуме в поисках своего отца. Он тебе совсем ничего не рассказывал об этом месте? — Тома промолчал. Аято, конечно, ни в чем не ошибся и всё говорил верно, но звучал при этом не спокойным рассказчиком, а так, словно срывался на нем, вымещая недовольство. Омега, ребенок любящих родителей, до этого момента разрешавший любые конфликты в Монде улыбками или объятиями, совсем растерялся, чувствуя едкую тяжесть в груди и не понимая, зачем с ним говорили так жестко. Из-за того, что сказал, что в Иназуме ему плохо? Аято, так и не дождавшись от него ответа, медленно вздохнул. — Спрошу еще раз, ты хочешь остаться в Иназуме или покинешь ее?

 — Хочу покинуть, — глухо сказал Тома, мысленно пробежавшись по списку всего, что узнал про этого страну с того момента, как прибыл в нее, и не найдя в нем ничего хорошего. У него здесь было только одно дело. — Но мой отец…

 — Я разыщу его и передам, чтобы он с тобой связался, — оборвал его альфа.

 — Спасибо… — пробормотал Тома скорее по вежливой привычке, чем с искренней благодарностью. — Но зачем тебе вообще помогать мне в этом?..

 — Чем скорее у тебя не останется дел в Иназуме и ты уедешь, тем скорее я избавлюсь от лишних хлопот.

 — Ясно… — едва слышно буркнул себе под нос омега и, чуть поколебавшись, всё же спросил, понимая, что позже может не предоставиться возможности, хотя не особо хотел говорить с ним. — Неужели от меня так много хлопот? Я же совсем ничего такого не делаю…

Пауза вместо ответа затянулась, и Тома удрученно повесил голову, чувствуя, что задал слишком искренний вопрос совсем не искреннему человеку.

 — Не от тебя, — наконец сказал Аято. — Но я должен постоянно волноваться, что кто-то причинит тебе вред. К примеру, если мой дядя внезапно вернется домой… — он оборвал себя, невесело вздохнув, и, чуть пораздумав, сменил тему на совершенно новую. — Ты умеешь держаться в седле?

 — Немного? — удивленно ответил Тома. — Мы с друзьями однажды стащили у Ордо лошадей на целый день, и я ни разу из седла не упал…

Аято уставился на него тем же взглядом, каким на них в тот раз смотрели взрослые, узнав об этой гениальной проделке.

 — Хорошо, — всё же справился он с осуждением, не позволив ему проскользнуть в голос. — В худшем случае поедешь со мной, — Тома представил себе поездку с этим альфой за спиной и крайне уныло поморщился. — Не делай такое лицо, я тоже не в восторге от этой идеи, — он задумчиво постучал пальцами по локтю и протянул. — Если выдвинемся сейчас, то уже сегодня прибудем в порт…

 — Сегодня? — неверяще переспросил омега.

 — Да, Рито не так уж и далеко, — кивнул Аято и, кажется, нарочно начал говорить именно то, что Тома сейчас хотел услышать. — Корабли отходят каждый день, если повезет найти подходящий, сможешь отправиться в Лиюэ уже завтра. Если повезет особенно сильно, в Рито могут находиться торговцы из Мондштадта.

 — Из Монда… — воодушевленно повторил омега, от перспективы встречи с земляками, возможно, даже знакомыми, впервые за день чувствуя что-то хорошее. Он поспешил подняться с места. — Тогда поехали?

Аято едва слышно фыркнул, в кои-то веки совершенно беззлобно.

 — Сначала нужно подготовиться, — сказал он и, одним властным жестом подозвав к себе служанку, начал без остановки перечислять ей всё, что необходимо было сделать. Томе стало немного страшно, что у нее взорвется голова от такого количества приказов, которые нужно было запомнить.

Кони (один обязательно спокойный и послушный), еда с собой (на три дня? зачем?), подходящая одежда для омеги (и обязательно проследить, чтобы верно ее надел), сказать одной конкретной служанке, чтобы подготовилась их сопровождать, найти только что ушедшего учителя, сказать Аято, где тот находится, и еще столько всего, что у Томы просто от необходимости слушать начала чуть болеть голова.

В первый раз за три дня в имении он наконец ясно осознал, что альфа в самом деле был молодым богатым господином. Тома за всю жизнь не научился бы так отстраненно и величаво отдавать приказы.

 — Полагаю, это всё, — закончил Аято, и женщина, низко поклонившись, быстро ушла выполнять указания. Повернувшись обратно к омеге, он тем же приказным тоном сказал. — А ты можешь возвращаться в свою комнату переодеваться.

Спасибо хоть на том, что свой голос альфы не использовал.

 — На самом деле… — Тома неловко кашлянул, и Аято посмотрел на него заранее уставшим взглядом. — Я бы еще хотел попрощаться с Аякой…

 — Аяка… — повторил тот, задумчиво касаясь подбородка. — Думаю, она захочет поехать с нами…

 — В самом деле? — оживился омега от целой второй хорошей новости за сегодня, и тот кивнул.

Если Аяка будет с ними, то путь, на который они должны будут потратить целый день и который Тома уже успел представить себе полным мрачного молчания, станет намного более светлым и приятным. Аяка была просто обязана поехать с ними.

 — Что-нибудь еще? — терпеливо поинтересовался Аято, и отвлекшийся омега яростно отрицательно замахал руками.

Подготовка к поездке продлилась едва ли час, но всё равно показалась ему безумно долгой. Он успел посидеть в своей комнате, дожидаясь новой одежды, а еще походить по ней, побегать и еще трижды осмотреть все предметы интерьера, а затем надлежащим каким-то слишком сложным образом переоделся, жутко краснея под внимательным взглядом незнакомой молоденькой служанки, не понимавшей его страданий и отказывавшейся отворачиваться. По крайней мере он остался доволен тем, что наконец заполучил штаны и даже смог выпытать у девушки, что они назывались уманори хакама. Что бы это ни значило.

Затем он, не обремененный сборами личных вещей, поскольку одежда, в которой его прибило к берегам Иназумы оказалась безнадежно испорчена и выкинута, а единственным оставшимся при нем предметом была его подвеска с одной металлической пластинкой, сбегал еще разок погладить псов у кухни, с которыми подружился вчера, помахал осторожно на прощание Икеде, занятой сборами еды, и домчался до главных ворот, к которым уже успели привести четверо лошадей.

Он, Аято, Аяка и тот учитель? Вроде верно получалось.

Через полчаса брат и сестра Камисато нашли его обнимающимся с каждой лошадью по очереди и приговаривающим каждой из них тысячу комплиментов.

 — Аяка! — неудержимо радостно воскликнул Тома, пребывавший в настолько приподнятом расположении духа, что ему казалось, что он мог бы пешком добежать до этого Рито. Обида и на Моринагу, и на Аято отодвинулась на десятый план от понимания, что скоро ему придется иметь дело только с дружелюбными мондштадцами, не пытающимися задеть его побольнее. Брат и сестра с одинаковым удивленным выражением лица уставились на него, откровенно светившегося от счастья. — Доброе утро!

 — Доброе утро, Тома, — намного более спокойным тоном ответила девочка, и омега, отлипнув от белой лошади, подошел к ней и опустился на одно колено, привыкнув делать так во время разговором с младшей сестрой. Аято, кинув на них странный взгляд, отошел переговорить с суетившимися слугами.

 — И как? Хочешь поехать с нами, маленькая госпожа? — приветливо спросил Тома, взглядом гипнотизируя ее на положительный ответ.

 — Да, конечно, — закивала Аяка, давая ему третью причину на сегодня заулыбаться, а затем чуть замялась. — Тома, а ты точно… — он вопросительно наклонил голову, когда ее голос стих, но она всё же не продолжила. — Нет, ничего…

 — Аяка, — подбадривающе протянул он и дразняще улыбнулся. — Неужели ты уже начала скучать по мне? Рановато, нас ведь еще ждет пара прекрасных дней на… Рито, верно? — ее лицо приняло крайне забавное выражение, словно она совсем не ожидала, что ее так просто раскусят. Она ошеломленно кивнула. — А после Рито мы могли бы писать друг другу письма. Как тебе такая идея?

 — Очень хорошо! — легонько улыбнулась ему Аяка и смущенно вздохнула, подбирая слова. — Эм… Я еще многое хотела бы узнать о Мондштадте от тебя… Письма — это замечательно…

Ее лицо показывало что угодно, но только не предвкушение от возможности обмениваться письмами. Скорее, она выглядела так, будто вот-вот расплачется. Тома чуть наклонил голову, обеспокоенно разглядывая маленькую альфу. Не нужно было быть гением мысли, чтобы понять, что Аяке крайне сильно хотелось с ним дружить, и он с радостью бы исполнил ее желание, но едва ли мог взять и увезти с собой в Монд юную госпожу поместья, слуг в котором было так много, что он быстро сдался в попытках запомнить каждого.

 — О Мондштадте, да? — игриво протянул Тома, надеясь поднять ей настроение хотя бы сегодня. — Проблема только в том, что мы ведь весь день будем в пути, я ведь тогда уже за сегодня дорасскажу всё самое интересное.

Он заговорщически подмигнул ей, намного более искренне засмеявшейся, и, заметив, что Аято вернулся, поспешил подняться, чувствуя какую-то странную неловкость от того, что весело разговаривал с чужой младшей сестрой в присутствии ее старшего брата.

 — Эта лошадь твоя, Аято? — поспешил он отвлечься от этой неловкости, подходя к белоснежной кобыле, с готовностью потянувшейся к нему за лаской.

 — Так и есть, — чуть настороженно отозвался тот.

 — Я так и думал. Она отличается от остальных, такая грациозная и элегантная, что ли, — Тома, не обращая внимания на сделавшее сложное лицо молодого господина, тщетно пытавшегося понять, в чем потайной смысл этих слов, рассмеялся, когда лошадь пихнула его головой, требуя безраздельного внимания и заставив пошатнуться. Дружелюбием она на своего хозяина не походила. — А что насчет твоей лошади, Аяка? Второй такой красивой здесь нет.

 — У меня пока нет своей лошади! Я получу свою, когда подрасту, так мне говорила о-каа-сама, — с готовностью поделилась девочка и, не слишком смело подойдя к лошади брата, очень осторожно ее погладила. — О-нии-сама, ты только посмотри, какая Шираюки сегодня ласковая…

Тома озадаченно перевел взгляд на Аято, и тот смотрел. Молча и, кажется, весьма недовольно, что его лошадь заобнимали посторонние омеги.

 — Я всегда хорошо ладил с животными… — неловко пробормотал он, отлипая от Шираюки.

На несколько секунд повисла неловкая тишина, которую не замечала только Аяка, радостно наглаживавшая лошадь, и ее прервала подошедшая серьезная девушка с длинными волосами, одетая в ту же одежду, что и все остальные слуги. Она, по очереди поклонившись молодым господину и госпожу, деловито доложила:

 — Вака, мы готовы выдвигаться.

 — Замечательно, — отозвался тот, сложив руки на груди, и нахмурился, когда та, коротко поклонившись ему еще раз, развернулась, собираясь уйти. — Постой. Ты не представилась нашему гостю, это грубо.

Та застыла на мгновение, а затем повернулась и, дойдя до омеги, едва заметно наклонила перед ним голову, произнеся ровным тоном:

 — Меня зовут Касуми. Я буду прислуживать вам в сегодняшнем путешествии.

 — Привет, я Тома… — пробормотал тот и неловко дернул плечом, когда та смерила его холодным взглядом, пока стоявший поодаль Аято не видел, и удалилась. Хотелось сказать ему, что было намного более неловко, когда слуг заставляли прилично себя с ним вести, но не хотелось втягивать в это Аяку.

Альфа подошел ближе, нахмурившись и едва заметно втянув воздух носом, и омега, поняв, что от него пахнет дискомфортом, поспешил отойти к другой лошади. Он повернулся спросить, на которой из них ему можно будет поехать, и промолчал, чтобы не отвлекать, увидев, что Аято помогает сестре забраться на Шираюки. То есть эти двое поедут вместе, учитывая, что к их компании примкнет еще и служанка.

Тома постарался отвлечь себя, попытавшись представить, каково ему было бы в самом деле прокатиться на одной лошади с Аято. Откровенно говоря, омега иногда задерживался на нем взглядом и понимал, что ему в самом деле нравятся альфы. С альфами-ровесниками из родного города подобного осознания не случалось, поскольку по большей части он знал их еще с тех времен, когда они начинали рыдать, когда падали и разбивали себе коленку. У Аято же был такой вид, будто он сошел разбивателем сердец со страниц драматичного любовного романа. Ровно до того момента, как открывал рот и начинал указывать Томе на его место.

Омега неуютно повел плечами, застыв на месте, и, чересчур глубоко уйдя в свои мысли, сдавленно вскрикнул от неожиданности, когда за спиной раздался голос:

 — Доброе утро, юноша… — Тома резко испуганно развернулся, вжимаясь в лошадь спиной, и обнаружил незнакомо откуда взявшегося позади него престарелого бету. — Ох, прошу прощения, что напугал, это не было моим намерением.

 — Ничего… — пробормотал омега и помахал рукой обеспокоенно позвавшей его по имени Аяке, уже забравшейся на лошадь. Уже спустя полторы секунды к ним двоим приблизился хмурый Аято. Явно сегодня не выспался.

 — Меня зовут Наканиши, я буду оберегать вас троих в сегодняшнем путешествии, — медленно проговорил бета, и омега, метнувшись взглядом к ножнам у него на поясе, внезапно понял, что этот был тот самый человек, с которым альфа тренировался этим утром. Вблизи и без обнаженного оружия он не выглядел таким опасным, только весьма пожилым и обычным.

 — Я Тома, — отозвался он, бросив на Аято короткий взгляд.

 — Если меня не подводит память… в Мондштадте при знакомство пожимают друг другу руки, верно, Тома-сан? — всё так же неспешно сказал Наканиши, и на его протянутую руку омега уставился как на восьмое чудо Тейвата.

 — Совершенно верно, можно просто Тома! — запредельно радостно сказал, перехватывая чужую сухую руку сразу двумя, и чуть потряс ее.

 — Ты и ко мне обращайся просто на Наканиши, в моем возрасте лишние формальности совсем не нужны, — добродушно разрешил старик, и Тома окончательно растаял, по-дурацки заулыбавшись во весь рот.

 — Пора выдвигаться, — негромко прервал их идиллию Аято, и омега отошел, позволяя Наканиши, благодарственно кивнувшему, добраться до своего коня. — Вот твоя лошадь.

Тома подошел к гнедой кобыле, которая отличалась особенно умиротворенным нравом и, как он и предполагал, предназначалась ему, погладил ее еще разок напоследок и перехватил поводья, чтобы не вздумала двинуться с места, пока он на нее забирался, и опозорить его перед всеми. Всунув ногу в стремя, он резво приподнялся, пару секунд застыл, озадаченный незнакомым седлом, но в итоге, перехватившись у него за что-то, названия чему не знал, перекинул ногу и осторожно опустился. После происшествия с кражей лошадей ритмайстер Фавониуса провел их несносную компанию через десять кругов страданий, сначала заставив несколько недель убираться в стойлах, а затем смилостивившись и обучив их основам.

Тома чуть поерзал, пытаясь привыкнуть к иназумовскому седлу, и, нежно погладив лошадь по гриве, заметил, что Аято стоял рядом, глядя на него снизу вверх.

 — Что-то не так? — удивленно спросил он.

Тот, замерев на нем взглядом еще на пару мгновений, покачал головой и пошел к своей лошади.

 — О-нии-сама хотел помочь тебе забраться, — с детской непосредственности младшей сестры, не понимающей, что предает старшего брата, сообщила Аяка, пропустив брошенный в ее сторону недовольный взгляд.

 — А… Спасибо… — неловко пробормотал Тома и, когда Аято последним оседлал свою лошадь, устроившись у сестры за спиной, оглянулся напоследок. Некоторые из слуг неприветливого поместья собрались у ворот, провожая их, но среди них не было никого, кто походил бы на родственников этих брата и сестры.

В любом случае скучать омега по этому месту не будет.

Наканиши расслабленно двинулся вперед, занимая ведущую позицию, Аято последовал за ним, движением головы приказав Томе держаться рядом, и Касуми с крайне суровым видом замкнула их маленькую процессию.

Первый час Тома потратил на попытки вспомнить, как вообще нужно было держаться в седле, то и дело отвлекаясь на не прекращавшую что-то рассказывать Аяку, благо, его лошадь (имени которой, к сожалению, никто не знал, поэтому омега решить назвать ее Ротвурст) была настолько безмятежно спокойной, что справлялась бы со всем даже без наездника. Позавчера, в их первую встречу, Аяка была намного более сдержанной и говорила значительно меньше, но сегодня, должно быть, из-за присутствия брата, чувствовала себя намного увереннее.

Тома себя из-за его присутствия увереннее не чувствовал. Скорее даже наоборот, каждый раз, когда поворачивался к Аяке и заодно натыкался на него взглядом, чувствовал себя не в своей тарелке. Тот выглядел слишком холодным, слишком настороженным, слишком внимательно смотрел вдаль, словно ожидал засады за каждым камнем размером больше собаки, и меч в ножнах на поясе не придавал ему той же безмятежности, которой мог похвастаться Наканиши.

Бета то и дело присоединялся к разговору, дополняя слова юной госпожи, спокойно ответив Томе, что знал об обычаях мондштадцев из-за того, что долгое время работал с одним из них, и порой рассказывая такие невероятные истории из своей молодости, что и Аяка, и Тома слушали, затаив дыхания. Омега кидал порой косые взгляды на молодого господина, не веря, что в такие моменты можно оставаться равнодушным, но тот превосходил все его ожидания.

К тому моменту, когда они добрались до леса и дорога сузилась, так что Аято жестом приказал ему держаться позади, Тома откровенно устал сидеть в седле, не представляя, как Его Холодное Величество альфа справлялся с его-то плоской задницей.

 — Тома, знаешь, а ты очень вкусно пахнешь, — заявила Аяка, оборачиваясь к нему и так опасно наклоняясь вбок, что брату пришлось ее придержать, чтобы не свалилась с лошади от радости общения с людьми. Она тут же уставилась на своего спасителя. — Правда ведь, о-нии-сама?

 — Весьма сладко, — сдержанно ответил тот.

 — Приму это за комплимент! — отозвался Тома, округлив глаза, пока никто не видел, от подобных слов от Аято. Делать комплименты омегам брат с сестрой Камисато, правда, кажется, особо не умели, за такие высказывания о запахе, слишком опасно граничившие с домогательством, в Мондштадте можно было получить по лицу. Тома уже пару раз разбивал нерадивым озабоченным альфам носы за подобные комментарии, чтобы лишить способности чувствовать его запах и желания пялиться на его задницу.

Которая было вообще не рада очередному часу в седле. Ну скоро они уже наконец приедут?

 — Но я совсем не могу понять, что это именно за запах, — продолжила Аяка. — Например, с о-нии-самой всё сразу понятно. Он пахнет как хиноки. А вот ты…

 — Хиноки? Что такое хиноки? — слишком резво поинтересовался Тома.

 — Это такое дерево, оно очень приятно и успокаивающе пахнет! — радостно доложила она.

 — В чистом варианте это редкое кипарисовое дерево, используется для постройки дворцов и храмов, — спокойно добавил Аято, кажется, погладив сестру по голове. — Великий храм Наруками в том числе построен из хиноки.

 — Это тот, который на горе? — уточнил Тома и, получив в качестве подтверждения кивок, завороженно уставился в сторону храма, пытаясь представить себе, как там должно было пахнуть. Запах хиноки, должно быть, весьма подходил наследнику клана Камисато, который вроде как занимался всякими религиозными делами. Запах такой, что с ним и медитировать можно.

Томе казалось, что даже если он сегодня покинет Иназуму и вдохнет этот запах лишь через пятьдесят лет, то всё равно его вспомнит, настолько он был запоминающимся.

 — Аяка пахнет как сакура. Запах немного горьковатый, но еще очень нежный, — сказал Аято, и по пальцам одной руки можно было пересчитать разы, когда он с начала их путешествия добровольно открыл рот.

 — Сакура — это те розовые деревья на горе! — с гордостью сообщила Аяка, и Тома послушно уставился в нужную сторону, немного жалея, что не может подойти полюбоваться поближе.

 — У вас обоих с запахом всё довольно величественно… — протянул омега, чувствуя странное смущение за свой собственный запах. Он приподнялся, удерживая ноги в стременах, пытаясь устроиться не так грустно и больно. — А у меня… Вы слышали об одуванчиках?

 — Нет, — отозвалась Аяка.

 — Цветок из Мондштадта, — ровным тоном сказал Аято.

 — Символ Мондштадта! — повысив голос, присоединился Наканиши, весьма неплохо слышавший, несмотря на свой почтенный возраст.

 — Бинго! — подтвердил Тома, щелкнув пальцами, и на всякий случай продолжил громче. — Полностью созревший одуванчик символизирует свободу, ветер может доставить его семена куда угодно. Они наверняка растут даже в Иназуме. А из несозревших желтых бутонов можно приготовить варенье. Вот именно им я и пахну.

 — Одуванчиковым вареньем? — озадаченно переспросила Аяка, и омега ответил простодушным "Ага". — А какое оно на вкус?

Тома вздохнул, чувствуя, что не стоило разговаривать с альфами на подобные темы, если они задавали подобные вопросы с настолько честно невинным видом.

 — Похоже на мед… Но вообще надо самому… — он испуганно охнул, когда раздался гром, и, совершенно не думая, резко потянул поводья на себя, заставляя Ротвурст, непонимающе фыркнув, резко остановиться и попятиться назад, а следующую за ним Касуми предупреждающе вскрикнуть.

Он ненавидел Иназуму. Вцепился своей лошади в гриву и уткнулся носом в ее шею, от страха не чувствуя, как больно твердый конец седла впивался в живот. Шогун-сама в этот раз разозлилась не на шутку, и гром гремел уже одну, две, три… Резко раздался совсем оглушительный звук, и Тома осоловело забыл, сколько успел насчитать секунд, вжимаясь в Ротвурст изо всех сил, и вздрогнул, когда чья-то рука коснулась его спины между лопаток.

 — Тома… — беспокойно позвала его Аяка, совсем близко и едва слышно за громом, и омега, кинув максимально короткий взгляд в сторону, убедился, что они заставили Шираюки отступить назад, вернувшись к нему. Девочка тоже потянулась к нему, касаясь его руки, единственного, до чего могла достать. Это кое-что сильно напоминало.

Рука Аято была такой прохладной, что холод чувствовался даже сквозь слой одежды.

 — Я в порядке… — через силу выдавил из себя Тома, показывая большой палец куда-то в сторону, и совсем не убедительно вздрогнул, когда гром раздался снова. Тихо выругавшись на мондштадтском, он превратился в истукана, намереваясь не двигаться с места, пока этот кошмар не закончится.

Как только ему показалось, что опасность миновало, гром ударил снова. Аяка еще что-то говорила о том, что в детстве тоже очень сильно боялась его, но Тома ее откровенно не слушал.

Рука со спины исчезла, гром тоже пропал, но омега длительным паузам больше не верил и предусмотрительно не двигался. Леденющая ладонь внезапно оказалась на его талии.

 — Томá, — позвал его Аято, делая ударение на не тот слог, так спокойно, что захотелось его пнуть. — Слезай с лошади, ты делаешь ей больно. Всё уже закончилось.

 — Ротвурст, прости меня, пожалуйста, — пробормотал он ей в гриву и не смог расцепить свою мертвую хватку.

 — Томá, — со вздохом повторил альфа, в какой-то момент успевший увести свою лошадь в сторону, слезть с нее и подойти к нему. — Слезай, я помогу тебе.

 — Тóма, — пробубнил омега.

 — Тóма, — после значительной паузы правильно повторил Аято. — Посмотри на меня.

После обреченного вздоха омега всё-таки повернул голову, взглянув сначала на Аято, лицо которого было настолько серьёзным, что Тома уже начал опасаться, что когда-нибудь это лицо от этой серьезности и треснет, а затем на Аяку, с лошади казавшуюся особенно крохотной и взволнованно гладившую Ротвурст. Тома после длительных попыток не запутаться бросил оба стремени, не отпуская лошадь, наклонился вперед, перенося правую ногу назад через круп и позорно задевая седло, и понял, что ватные от страха ноги его подводят и он не спешивается на землю, а скорее падает на нее. Аято вовремя перехватил его обеими руками за талию, оберегая от излишнего позора, но Тома всё равно врезался спиной в его грудь.

Он определенно мог сказать, что любит запах хиноки. Уже почти выработалась привычка, сначала он в ужасе от чего-нибудь, потом вдыхает этот запах, затем расслабляется и успокаивается. Насколько это возможно, пока ошеломительно холодный и прекрасный альфа придерживал его за талию, опасаясь, что паникер свалится на землю, если его отпустить.

Тома заторможенно уставился на его руки, соображая медленнее, чем новорожденный котенок, и перевел взгляд на Аяку, взволнованно спросившую:

 — Ты в порядке?

 — Да, — заверил омега, показав ей большой палец и слабо улыбнувшись. — На ногах устою… — альфа, поняв намек, отпустил его и отступил назад. Тома, чувствуя дрожь в ногах, на всякий случай ухватился за седло Ротвурст, укоризненно на него смотревшей. — Вы уж извините за всё это…

 — Всё в порядке, — размеренно заметил Аято, главное, что не был слишком рядом за спиной. Аяка тут же закивала головой, соглашаясь с братом. Чуть помедлив, он тихо добавил. — Все мы чего-то боимся.

От тона, которым были сказаны эти слова, у Томы по спине пробежали мурашки, и он удивленно обернулся. Альфа, встретившись с ним взглядом, улыбнулся той самой вежливой улыбкой, которую он медленно начинал ненавидеть.

Аято чего-то боялся. Жутко. Совсем не на том уровне, как дети, боявшиеся темноты, или его свеже родившийся страх грома.

Тома сглотнул.

 — Думаю, тебе следует присесть и немного отдохнуть, — заметил тот, и омега, медленно кивнув, пошел следом за Аякой, схватившей его за краешек рукава. — Касуми, мы делаем перерыв.

 — Так точно, — ответила служанка тоном не совсем служанки и спешилась.

 — Я проверю местность, — донесся голос Наканиши с другой стороны.

 — Перерыв? А сколько нам еще ехать? — спросил Тома с надеждой, что Рито уже за углом, и им нужно только выехать из этого леса. Аяка замялась, явно не слишком хорошо зная дорогу.

 — Мы проехали только четверть, — ответил Аято за нее.

 — Но солнце, наверно, уже высоко… — заметил Тома, только предполагая, поскольку в этом леса солнца не было видно совершенно, и с благодарностью закивал, принимая от Касуми флягу с водой.

 — Верно. Такими темпами можем не успеть до темноты, — подтвердил тот.

 — Тогда нужно скорее ехать дальше? — спохватился омега, только присевший у дерева, и подскочил с места.

 — Десять минут погоды не изменят, — одной фразой заставил его опуститься обратно Аято. — В худшем случае переночуем в деревне на полпути. Ничего страшного.

Два наверняка избалованных ребенка явно крайне богатой семьи, ночующие в деревне, где, скорее всего, нет отеля, подходящего их изысканному вкусу? Весьма страшно.

 — Этот лес называется Чиншу, говорят, что здесь живут баке-дануки. Это такой вид ёкая, похожий на тануки, — постаралась придумать новую тему для разговора Аяка, сидевшая рядом с омегой так грациозно, что он снова почувствовал себя развалившимся кое-как простолюдином. Он не имел ни малейшего понятия, что такое ёкаи и тануки, но решил ее не перебивать, с благодарностью принимая из ее рук онигири, поднесенный Касуми, хотя уже почти что видеть не мог эти рисовые треугольнички. Но животу, недовольному тем, что он на радостях от предстоящей поездки забыл позавтракать, не прикажешь. — Они дурачат путешественников, оборачиваясь сокровищами, и сбивают их с пути.

 — Ого… — пробормотал Тома, не слишком веря в подобное. Очень уж походило на байки, которые рассказывали подвыпившие взрослые, чтобы оправдать то, почему не смогли найти дорогу домой. — Ну, в этом лесу и в самом деле довольно мрачно… Словно здесь водятся монстры…

Он неуютно повел плечами. Только монстров ему сейчас не хватало.

 — Тома, ты всё еще так странно пахнешь, — заметила Аяка через пару минут молчания, пока омега пялился куда-то вдаль, медленно приходя в себя.

 — Что? — ошарашенно переспросил он, не понимая, почему ей внезапно перестало хватать такта.

 — Как бы… с того момента, как ты испугался, ты резко стал пахнуть так… горько? — с совершенно невинным видом продолжила девочка, и Тома с позором прикрыл лицо ладонью.

Как на свет появляются дети. Почему омеги так вкусно пахнут, а альфам хочется перегрызть глотку. Что такое течка и почему нельзя кусать омег в шею. Почему омеги от дискомфорта, страха, опасности начинают так странно пахнуть. Это всё были вопросы, на которые маленьким альфам должны были отвечать их родители, но никак не Тома.

 — В общем, когда чего-то пугаешься, то бледнеешь, например, хочешь ты этого или нет, и с запахом у омег примерно так же, — выдавил он из себя одно слово за другим. — Это как когда кричишь "мама", испугавшись, я пока не умею это сдерживать…

 — Это как когда мы тебя нашли? Ты тогда пах так же, — озадаченно протянула Аяка, и по ее лицу было видно, что она почти ничего не поняла. Примерно то же самое было написано на лице Аято, стоявшего неподалеку и, если припомнить, позавчера тоже успевшего отпустить комментарий про его странный запах.

 — Ну вроде того… — пробубнил Тома, краснея со стыда. Он считал совершенно ужасным тот факт, что его тело без спроса при малейшей опасности принималось звать на помощь всех альф в окрестности, и он пока никак не мог этому помешать. Да и подобные ситуации были для него и вовсе в новинку — в Монде он всегда чувствовал себя в безопасности, даже когда почти навернулся с катедрали.

 — Аяка, ты задаешь неприличные вопросы. Оставь его в покое, — в итоге положил конец этой теме разговора Аято, заставив сестру ошарашенно округлить глаза и поспешно сказать "Да, о-нии-сама, Тома, извини", и омега как можно менее заметно вздохнул с облегчением. — Тома, ты тоже. Моя сестра пока не всегда знает, какие вопросы можно задавать, а какие нет, если она заходит слишком далеко, тебе нужно самому сказать об этом. Ей тоже не слишком приятно понимать, что она поставила тебя в неловкое положение.

 — Да, о-нии-сама, Аяка, извини, — пробурчал Тома, максимально не привыкший к тому, чтобы его вот так поучали. В своей семье он был старшим братом, поучающим младшую сестру, ему самому нравоучений почти не доставалось.

Аято уставился на него с лицом человека, не оценившего шутку, зато Аяка хихикнула и сказала:

 — Я была бы не против, если бы Тома был моим братом.

К счастью, она не увидела, каким преданным взглядом на нее посмотрел ее настоящий брат.

 — А вот я не знаю, смог бы потянуть еще одну младшую сестру, — нарочито устало протянул Тома. — Хотя по сравнению с Карен ты просто золото. Она совсем неуправляемая! Она совсем меня не слушается, даже не думает о том, чтобы на меня положиться.

 — Ты ведь омега, а она альфа. Я бы тоже не могла на тебя положиться, — закивала Аяка с таким видом, словно знала Карен и понимала ее.

 — А? — брякнул Тома, решив, что ослышался. Целых два предложения услышал совершенно неправильно.

 — Если бы ты был моим братом, я бы защищала тебя и заботилась о тебе! — с редкостным энтузиазмом заявила девочка, и Томе резко захотелось в эту же секунду оказаться дома. Он как-то смирился с тем, что ни Аято, ни кто-либо другой в имении, ни, похоже, кто-либо другой в Иназуме ни в грош его не ставит, но почему-то был уверен, что Аяка воспринимает его в первую очередь как человека, а не как омегу. В этом была весьма значительная разница.

 — Такая коротышка — защитит меня? — спросил он, слыша, что голос чуть треснул, и не чувствуя сил полностью держать себя в руках.

 — Я совсем скоро вырасту и стану даже выше тебя! — заверила Аяка, засияв улыбкой как солнце.

 — В этом я сомневаюсь… — пробормотал Тома, почесывая шею. Ее мнение насчет его врожденный ненадежности совершенно очевидно причинило ему больше неловкости (он чувствовал себя так, словно его облили ледяной водой), чем вопрос Аяки, за который ее до этого одернул старший брат, но в этот раз тот промолчал. Тома предположил, что Аято, предупредив его один раз, решил больше не приходить ему больше на выручку, и бросил на него быстрый взгляд, но старший альфа стоял у другого дерева, прислонившись к нему спиной, с настолько отстраненным незаинтересованным видом, что сам собой напрашивался вывод, что тот был полностью согласен с сестрой и не видел в ее словах ничего зазорного. Омега повел плечами, приняв решение не проваливаться в неловкий разговор. — Давайте отправляться? Я только пешком пойду…

Камисато попытались было поставить его решение под сомнение, но в ужасе оставили его в покое, услышав его простолюдинское замечание, что для езды верхом у него слишком болела задница. Более-менее помирившись с Ротвурст ценой морковки, выпрошенной у Касуми, он, ведя ее за собой за поводья, зевая, пошел, потягиваясь, пытаясь не сломать себе ноги об огромные кривоватые камни, которыми была выложена дорога в лесу.

Разговор больше не складывался. Если до остановки он трещал без остановки, на любой вопрос находя три забавные истории, которые обязательно нужно было рассказать, то теперь он едва мог сказать пару фраз в ответ, чувствуя себя особенно подавленно. Не получалось не думать о том, что Аяка, может быть, крайне маловероятно, но может быть, была права насчет его младшей сестры. Карен была самодостаточной с того момента, как научилась сама надевать обувь, а пытаться помыкать им начала еще даже раньше, а Тома и рад был веселить сестру, поднимая ее в воздух, по сто раз в день.

Но не могло же быть так, что она в восемь лет считала его кем-то хуже себя из-за того, что он омега?

Лес наконец закончился, ослепив выглянувшим из-за верхушек деревьев полуденным солнцем, и Тома, переварив открывшийся перед ним непривычный вид, чуть ускорил шаг, нагоняя Шираюки и идя с Камисато бок о бок, благо, дорога стало более ровной и широкой.

 — Аяка… — обратился он к девочке, задирая голову, и та повернулась к нему, улыбаясь так, что видно было ямочки на щеках. Пусть он не мог прямо сейчас расспросить Карен, но если сумеет заставить эту маленькую альфу сменить свое мнение насчет надежности омег, то успокоится, и ему не придется терзаться грустными мыслями две недели в море. — Вот если бы Аято родился омегой, разве он был бы менее надежным, чем сейчас?

Брат и сестра, уставившись на него, с одинаковым недоумением приподняли брови.

 — Если бы о-нии-сама родился омегой, он бы не был моим о-нии-самой, — без заминки произнесла она, словно говорила что-то само собой разумеющееся.

 — Нет, ну почему ты думаешь, что он был бы другим? Вторичный пол ведь нисколько не влияет на личность, — продолжил упрямо гнуть свое Тома, которому тоже казалось, что он говорит что-то само собой разумеющееся. 

От его слов Аято заметно нахмурился, а Аяка лишь непонимающе округлила глаза, повторив:

 — Но он бы не был мои о-нии-самой…

 — То, что оджо-сама хочет сказать, — донесся спереди голос Наканиши, и Тома взглянул на него, обернувшегося и улыбнувшегося, а затем чуть не споткнулся о какой-то камень. — Это то, что вака-сама не имел бы такой же статус, если бы родился омегой. В частности, оджо-сама не звала бы его о-нии-сама.

 — Что? Серьезно? — обескураженно спросил тот, переводя взгляд с их телохранителя на богатеньких детишек.

 — Конечно. Фамилию Камисато дозволено иметь только альфам, — сухо заметил Аято.

 — А если родится омега? Или бета? — растерянно продолжил свой ряд вопросов Тома.

 — Тогда они возьмут фамилию матери. Если мать альфа и в браке получила фамилию Камисато, то девичью фамилию матери, — продолжил альфа совершенно равнодушным тоном.

 — Точно, мне всегда была интересно, — Аяка высоко закинула голову, глядя на сидевшего за ней брата. — У о-каа-самы и о-тоо-самы ведь изначально была фамилия Камисато, если бы у них родился омега или бета, то какая у него была бы фамилия?

 — Полагаю, фамилия матери о-каа-самы, — недолго поразмыслив, сказал Аято.

 — Подождите, — вклинился в их разговор Тома, у которого голова шла кругом от таких сложностей. — Как у ваших родителей может быть одна фамилия? Однофамильцы?

Повисшая тишина была как-то особенно неприятной.

 — У предыдущего главы клана, деда вака-самы и оджо-самы, было весьма значительное количество детей, — взял на себя тяжесть объяснений Наканиши, и Тома скорчил лицо. Весьма неудивительный исход событий, с четырьмя-то омегами в любовниках. — Среди них взрослого возраста достигли трое альф, все от разных матерей. Кацки-сама является сыном жены, альфы, поэтому он стал нынешним главой. Кайо-сама, дочь омеги, стала его женой. Казуя-сама, тоже сын омеги, младший из них троих.

 — То есть этот Кацки-сама женился на собственной сестре? — уже почти в ужасе переспросил Тома. Такого в книжках, которые он обычно читал, не было.

 — Прояви уважение к главе клана, — холодно одернул его Аято, и взгляд омеги, не знавшего, что делать со своим перекосившимся лицом, устремился сначала к нему, а затем к сидевшей перед ним Аяке.

 — Не может быть, то есть вы двое… — слово за словом выдавил из себя он, чуть увеличивая дистанцию к ним.

 — Нет, — резко ответил альфа, а его сестра, кажется, не слишком поспевающая за разговором, сидела с несколько озадаченным видом.

 — Кацки-сама женился на Кайо-саме не без причины, — продолжил объяснения Наканиши, и Тома чуть ускорился, доходя до него и утаскивая Ротвурст с собой. — В семье Камисато альфа, родившийся от двух альф, рано или поздно обязательно получит глаз бога. Однако в последних поколениях это случалось скорее… поздно. Если вака-сама и оджо-сама станут обладателями глаза бога в молодости, то можно будет предположить, что кровосмесительные браки, которые были нормой в семье Камисато сотни лет назад, не были лишены смысла.

 — Кровомеси… — попытался повторить Тома, но передумал и замолчал. Тут много о чем можно было подумать. Честно говоря, слишком много для одного беззаботного омеги из города свободы. Ему как-то совершенно не казалось, что гарантия получения детьми глаза бога стоило того, чтобы жениться на собственной сестре. Он попытался представить, что они с Карен родились в такой семье, и скривился. Неловко почесал шею. Решил, что ему было бы лучше вообще не знать о подобном, но было уже поздно. Затем решил больше не пытаться изменить мнение Аяки, чтобы не наткнуться на еще какие-нибудь неприятные факты о ее семье. Чуть сбавив шаг, он поравнялся с Камисато и обратился к Аято, решив буквально сбежать от этих мыслей. — Тут дорога неплохая, ничего, если я пробегусь?

 — Спроси у Наканиши, — то ли дал свое разрешение, то ли перекинул ответственность альфа, и бета подал голос, дав согласие.

 — Вот, держи Ротвурст, — сказал омега, протягивая ему поводья.

 — Ротвурст? — нахмурившись, переспросил тот, но поводья забрал.

 — Никто не знает ее имени, так что я сам дал ей его, — Тома попытался улыбнуться, но в свете последних новостей вышло как-то особенно жалко.

 — Оно звучит весьма по-мондштадтски, — заметила Аяка, и он кивнул.

 — Это такой мондовский вид сосисок.

Брат с сестрой переглянулись, насколько могли.

 — Должно быть, это что-то вроде басаши, — предположил Аято.

 — Что такой басаши? — вложил всё свое оставшееся любопытство в вопрос Тома.

 — Это сашими из конины, — ответила Аяка, и у омеги вытянулось лицо.

 — Вы едите лошадей? — неверящим тоном спросил он, но в ответ на него опять посмотрели так, словно это было чем-то само собой разумеющимся.

Он вообще не хотел этого знать. Ему не стоило их вообще больше ни о чем спрашивать. С этой мыслью он перешел на легкий бег трусцой, обогнал лошадь Наканиши и оторвался от остальных.

Бежать было приятно. Помогало выкинуть из головы лишние мысли, лишние факты про безумную Иназуму и сосредоточиться на самом себе. Сам он не бегал уже приличные пару недель, и ноги, благополучно отвыкшие от привычной нагрузки, тяжелели так, что в первые полчаса то и дело приходилось замедляться, переходя на шаг, чтобы не переборщить. Еще Тома то и дело оглядывался, чтобы не слишком отбиваться от остальных, и в какой-то момент расстояние между ними перестало увеличиваться. Они явно ускорили темп. Может, до этого шли медленно, потому что с ними верхом был он, не слишком умело державшийся в седле.

Затем он просто перестал оглядываться, только следил за тем, чтобы не споткнуться и не распластаться позорно посреди дороги, да любовался открывавшимися видами. Нормального путешествия по Иназуме он не получил, но по крайней мере сможет тридцать часов подряд рассказывать Карен, какого на родине их отца цвета трава, горы, деревья, земля, небо, море.

Нет, на море лучше не смотреть.

Навстречу порой шли люди, Тома им улыбался, здоровался, они округляли глаза, некоторые сдержанно здоровались в ответ, но большая часть только настороженно на него смотрела, явно пытаясь понять, что он за странное светловолосое дружелюбное создание. Результат был всё еще лучше того, которого он добился в поместье Камисато.

Спустя часа два вдали показалась деревня, и Тома сбавил шаг, уверенный, что заработает от Его Высочества юного господина целый час неодобрительных взглядов, если в одиночку забежит туда. Он опустился у ручейка, чувствуя, что всё-таки перетрудил ноги (а ты попробуй не перетрудить, когда возвращаться к своим спутникам совсем не хочется), наскоро умылся прохладной водой, напился ею и, замерев в ожидании остальных, внезапно заметил поодаль у воды небольшое животное.

Лису.

У Томы тут же загорелись глаза от восторга, и он вцепился пальцами в колени, удерживая себя на месте, чтобы не рвануть обниматься с пушистым созданием. Лиса глянула на него подозрительно разумным взглядом и вернулась к питью. Он чуть подвинулся к ней. Она укоризненно посмотрела на него снова. Он снова подвинулся, как только она отвернулась.

К тому моменту, когда его спутники его наконец нагнали, первая обнаруженная им лиса безмятежно свернулась у него калачиом на коленях, а еще две подошедшие позже развалились рядом на земле, позволяя себя гладить. Появление лошадей лисиц не вспугнуло, скорее, они только неодобрительно глянули на Камисато и показательно медленно ушли еще до их приближения, помахивая пушистыми хвостами. Тома с сожалением уставился им вслед. Хотел бы остаться именно в их компании.

 — Это ведь были лисички, да? — с нескрываемым восторгом спросила Аяка, отчего бывшая верхом на Ротвурст, видно, всё-таки упросила брата позволить ей толику самостоятельности. Правда, тот всё равно держал ее поводья. Тома, отряхнувшись, поднялся, и, накинув на себя обратно кофту местного покроя, которую снял, пока бежал, подошел к ней, улыбаясь после своеобразного отдыха намного искреннее. — Как ты с ними подружился? Ты их чем-то накормил? Что они любят?

 — Что ты, что ты, если бы у меня была еда, я бы сам ее давно съел, я жутко голодный, — рассмеялся Тома, кивнув, когда Аято сообщил, что они остановятся на обед в деревне, и, когда их группа тронулась, пошел рядом с Ротвурст, вскидывая голову, чтобы видеть Аяку. — Но здешние лисицы такие дружелюбные, словно домашние, очень удивительно. Их даже подкармливать не нужно, сами на руки идут.

 — Но они никогда не шли на руки ни ко мне, ни к о-нии-саме, — чуть обиженно поджала губы маленькая альфа.

 — Да? — чуть растерянно отозвался Тома. За десять минут знакомства с рыжими пушистиками у него сложилось впечатление, что они ради поглаживаний к кому угодно на колени залезут. — Ну, меня в принципе всегда любили животные… Правда я очень много слонялся на природе и вызубрил, чего они боятся, а чего нет…

 — А я слышала, что животные тянутся к хорошим людям, — с улыбкой сказала Аяка, и Тома, удивленно моргнув, улыбнулся ей в ответ от уха до уха.

 — Тогда они должны обожать маленькую госпожу семьи Камисато, — заметил он.

 — Да, и о-нии-саму тоже! — оживленно закивала она, хихикнув, и закачала ногой по другую сторону от брата, чтобы тот не заметил и не отругал за неподобающее поведение, особенно из-за того, что при этом была верхом.

Аятом, перекинув поводья в другую руку, потянулся к ней и погладил ее по голове, одним бесхитростно ласковым прикосновением превращая сестру обыкновенную в сестру крайне довольную, а затем чуть поправил ее прическу жестом, так и кричащим о том, что он ее старший брат. Тома это было жутко знакомо, он сам был таким же с Карен, особенно когда умывал ей, незнамо где на улице испачкавшейся, лицо, чтобы мама не заметила и не отругала.

Наверно, родители этих безупречных брата с сестрой едва ли когда-либо их ругали. Тома задумался, попытавшись представить себе, из-за чего их могли бы ругать (Аято, сынок, твоя идеально ровная спина недостаточно ровная, видишь, вот эта доска прямее тебя, Аяка, доченька, твоя улыбка недостаточно очаровательная, если постараешься еще совсем немного, то люди начнут умирать от ее вида, их сердца не выдержат такой милоты), и чуть не споткнулся на почти ровном месте, когда Аято без предупреждения нежно улыбнулся, не отводя взгляда от Аяки, взахлеб рассказывавшей ему что-то крайне важное и лисиное.

А предупреждать было о чем — от улыбки его вечно хмуро-строго-невеселое лицо смягчилось, став прекраснее еще в сотню раз, и у Томы, уже перешедшего в возраст, когда стал падок на улыбающихся красавцев, горьковато ёкнуло сердце, так что он поспешил, краснея, отвернуться, чтобы не пялиться на альфу как придурок. Тот был значительно больше, чем просто симпатичный, а также обходительный, учтивый, талантливый, вот такой очаровательный с теми, кого любил. А еще явно презирающий его, омегу, холодный с ним и равнодушный, так что Тома откровенно порадовался за то, что в скором времени покинет Иназуму и это горькое разочарованное обиженное чувство в груди не успеет перерасти во что-то большее.

Войдя в деревню, они ненадолго разделились, когда Аяка с Касуми ненадолго сбежали от остальных, и воссоединились как раз к тому моменту, когда Аято, обменявшись приветствиями с вышедшим встретить их престарелым старостой, озадачил того искусными речевыми оборотами до такой степени, что им разрешили воспользоваться комнатой в самом прилично выглядящем доме, чтобы пообедать. Тома, казалось, проглотил свою порцию из странной роскошной коробки, умудрившись не опозориться только благодаря тому, что над ним сжалились и дали вилку, быстрее, чем брат с сестрой Камисато вообще приступили к еде, поэтому он, уныло поглядев по сторонам и убедившись, что никто не собирается с ним разговаривать во время еды, завалился спать прямо там же, для осеннего сохранения тепла свернувшись в комок и пробормотав, чтобы его разбудили, когда закончат свою медленную аристократическую трапезу.

Продремав таким образом чуть больше четверти часа, он поднялся с новыми силами, погладив свернувшуюся в какой-то момент под боком кошку, сначала шокировав Камисато своей врожденной мондштадтовской способностью засыпать где угодно и когда угодно, а затем шокировав их снова тем, что широко сонно зевнул, не утруждая себе тем, чтобы прикрыть рот ладонью.

 — Ну что, выдвигаемся? — пробормотал Тома через еще один зевок, протирая глаза.

 — Мы вполне можем переночевать в Конде и добраться до Рито завтра утром, — заметил Аято, смотря на него с тройной порцией обычного неодобрения.

 — Но можем же и не ночевать? Давайте тогда выдвигаться, — простодушно сказал Тома.

 — Но ты ведь устал, — жалостливо возразила Аяка, глядя на него так, словно он мог упасть в обморок в любой момент, и Тома непонимающе вскинул брови. — Так устал, что даже заснул. Ты сегодня не выспался?

Брови оказались непонимающе вскинуты еще выше.

 — В Иназуме не принято вздремнуть после обеда? — шутливо спросил омега и, получив вместо ответа полное культурного шока молчание, удивился. — Что, серьезно?

 — Что ж, в моем роде деятельности это вполне обычное дело, но, полагаю, не для знатных господ, — в итоге ответил Наканиши.

 — Звучит как пустая трата времени, — критично заметил Аято.

 — Что? Неправда! — искренне возмутился Тома, оскорбляясь за подобное отношение к древнему мондштадскому обычаю, родившемуся из лени. — Вот так прикорнешь ненадолго и потом дальше работать легче. К тому же поспать на солнце и на свежем воздухе очень приятно.

 — Мы в здании, здесь нет ни солнца, ни свежего воздуха, — продолжил гнуть свое альфа.

 — Ну что ты придираешься-то! — с искренним негодованием цокнул языком Тома и поднялся, готовый хоть пешком идти дальше до Рито. — Вот я уже на ногах, а ты нет. Знаешь, почему? Потому что ты не поспал и не восстановил силы.

Аято скептично поднял на него взгляд, судя по всему, ничуть не убежденный его аргументами, и не помогло даже то, что Аяка из-за них хихикнула.

 — Нам ехать еще несколько часов. Точно справишься? — спросил он и, кивнув на "Конечно!" Томы, обратился к сестре. — А ты?

 — Я тоже! — так же уверенно сказала Аяка, словно не заснула до этого уже раз прямо в седле, и с довольным видом показала брату большой палец. Омега, заулыбавшись, показал оба больших пальца, подбадривая ее, и Аято медленно вздохнул.

 — Чему ты учишь мою сестру… — пробормотал он и поднялся с места. Та подскочила следом, и они вместе направились к выходу из дома, Наканиши безмолвно двинулся за ними. Тома растерянно оглянулся на оставшуюся Касуми, собиравшую оставшиеся после обеда вещи, полагая, что ему стоило ей помочь, но всё же пошел за ними следом, когда она бросила на него взгляд, который он расшифровал как ни-на-секунду-с-тобой-вдвоем-оставаться-не-хочу.

 — Вы и это тоже в Иназуме не делаете? — поразился Тома, на секунду задумавшись над тем, что же думали эти двое, с которыми он уже столько раз использовал этот жест. — Там довольно интересная история. Правда, немного жутковатая.

 — Жутковатая? — с трепетом переспросила Аяка.

 — Давай без жутких историй в присутствии моей младшей сестры, — спокойно запретил жутковатость Аято.

 — Но о-нии-сама! — обиженно пробубнила та.

 — Но она не очень сильно жуткая, — пожалел маленькую альфу Тома.

Аято вздохнул. Медленно, безнадежно.

 — Аяка, отойди на три шага и закрой уши, не подслушивай, — когда девочка послушалась, грустно на них поглядывая, он повернулся к омеге. — Рассказывай. Я решу, жуткая или нет.

 — Ладно… — чуть обескураженно протянул Тома и, тихо рассмеявшись, настроился на нужный лад, понизив голос. — Только примерно тысячу лет назад в Мондштадте закончилась эпоха правления аристократов, — Аято кивнул, чуть нахмурившись. — И их излюбленным развлечением были гладиаторские бои. Знаешь, кто такие гладиаторы? — тот застыл с таким выражением, будто тщетно пытался вспомнить, и через несколько секунд молчания Тома задал другой вопрос. — Ты слышал о Веннессе?

 — Да.

 — Она была гладиаторкой.

 — Насколько я помню… — Аято задумчиво коснулся подбородка, отвечая так же негромко, и Тома неловко улыбнулся одним уголком рта, чувства, как от его приятного шепота по спине пробежались мурашки. — Она была рабыней, которую заставляли драться насмерть.

Касуми выскользнула из дома за их спинами и побежала помогать Наканиши подводить к ним коней.

 — Именно, гладиаторов заставляли сражаться на потеху толпе, зачастую это были рабы. И когда один гладиатор побеждал другого, участь проигравшего решали аристократы или даже толпа. Вот такой жест, — Тома показал большой палец вниз. — Значил, что проигравшего следовало убить. Обратный жест, — палец вверх, которому научилась Аяка. — Означал благосклонность, что ему даровали жизнь. Сейчас в Монде гладиаторов, конечно, нет, но жесты сохранились, пусть и с другими значениями. Они теперь значат "всё хорошо" и "всё плохо". Вот такая история.

 — Это всё? — после короткой паузы удивленно уточнил Аято, и Тома кивнул, неловко рассмеявшись и почесав шею. — В Мондштадте… такие истории считаются слишком жуткими, чтобы рассказывать их детям?

 — Ну, своей младшей сестре я бы ее не рассказал, — сказал омега в свою защиту, чувствуя себя каким-то глуповатым. — Правда, она еще младше Аяки…

Альфа взглянул на нее, послушно стоявшую неподалеку с закрытыми ушами, и горьковато усмехнулся. Тома, принимая это на свой счет, насупился.

 — Аяка в своем возрасте на уроках истории была вынуждена узнать о намного более жутких вещах… — тихо сказал Аято, и омега удивленно моргнул, поняв, что над ним не смеялись. Они встретились взглядами. — Не рассказывай. Пусть хотя бы сегодня слышит только хорошее.

Тома проводил его взглядом, двинувшемуся к сестре и покачавшему ей головой, из-за чего она обиженно надулась как кругленький воробей, и запоздало поспешил за ним. Ему совсем не хотелось привязываться к брату с сестрой Камисато, это звучало как идея, от которой потом проблем не оберешься. Ему не хотелось ни сочувствовать им, ни понимать их.

Вместо "жуткой" истории Тома, опять улыбаясь, но чувствуя себя как-то одиноко, задобрил Аяку парой других мондовских, намного более светлых. Когда спустя еще один час пути, когда седло снова начало казаться ужасно неудобным и даже у него от прибежавшей усталости и пересохшего горла закончились темы для разговора, Наканиши, словно поджидавший этого момента, чуть сбавил темп, сокращая дистанцию между ними, и с степенно старческим любопытством спросил:

 — Мой юный друг, я не мог не заметить, что ты весьма в хорошей форме…

 — Для омеги? — неодобрительно фыркнув, уточнил Тома, очень смутно, но понимая, какое к его полу в Иназуме было отношение. Что-то среднее между "прекрасные" и "бесполезные".

 — Я и правда сомневаюсь, что омеги в нашей стране могут пробежать хотя бы полчаса, однако я скорее мысленно сравнивал тебя с бетами, которых я тренирую, — мягко сказал тот, и юноша уставился в сторону, ожидая какого-то подвоха. — Следуешь ли ты какому-то плану тренировок? Может, хочешь в будущем стать рыцарем Фавониуса?

 — Ты знаешь про Ордо Фавониуса? — с радостным удивлением спросил Тома, тут же растаяв и растеряв свое подозревающее настроение.

 — Разумеется, истории о нем знают далеко за пределами твоего родного города, — кивнул Наканиши, и омега глупо заулыбался, гордясь рыцарями. — Особенно, конечно, известен их глава, Варка.

 — Гроссмайстер Варка… — повторил омега, придавленный волной ностальгии. — Он сейчас в экспедиции…

 — Я тоже знаю про рыцарей Фавониуса! — заявила Аяка, притягивая его внимание к себе. — Их основала Ваннесса, рыцарка Рёбенцан.

Тома не сдержался и оглушительно фыркнул себе в ладонь от ее произношения, далекого от идеального.

 — Веннесса, — поправил ее Аято.

 — Веннесса, — послушно повторила она.

Тома посмотрел на нее, затем на нее и, поняв, что "Рёбенцан" поправлять не собирались, решил тоже не слишком занудствовать.

 — Ты такая молодец, — вместо этого похвалил он Аяку, и та расплылась в улыбке от уха до уха. — Ну тогда о нашем гроссмайстере и тренировках! Как вы уже могли заметить по тому, что я решил приплыть в Иназуме на простой лодке, неофициальный девиз Мондаштадта звучит как "Безрассудство и отвага!", — Аято почти усмехнулся, и Тома приободрился. — Так что когда я был возрастом примерно как Аяка, я побрел в лес собирать дикие одуванчики и наткнулся на хиличурлов.

 — Ты уверен, что это девиз Мондштадта, а не твой собственный? — негромко спросил альфа.

 — Возможно?.. — медленно протянул Тома, раздумывая. — Нет, ну как бы… — он замычал, не зная, что и сказать. — Возможно?.. Нет. Нет, вообще-то я старший брат, и мне надо за сестрой приглядывать. По сравнению с остальными, я довольно благоразумный, — оба Камисато уставились на него одинаковыми взглядами, полными сомнения. — Ну правда! Паскаль вон однажды полез на руину, по которой бродил такой огромный человекообразный монстр, он едва ноги унести успел. А монстра этого, вообще-то, за километр видно… — он недовольно надулся, но сомнения во взглядах не убавилось. — Ну в общем тогда хиличурлы утащили меня в плен, а спас меня из него именно Варка, — Тома поморщился, вспомнив, какой нагоняй потом получил от матери. Наверно, не сравнится с тем, который его ожидает через пару-тройку недель. — В общем, я на него тогда запал.

 — Запал? — ошарашенно переспросила Аяка.

 — Втрескался по уши, — пояснил он.

 — Втрескался? — с точно таким же выражением спросила она, явно представляя себе что-то ужасное, а не простую детскую влюбленность.

 — Ну… — он сделал паузу, подбирая слова пораспространеннее и задумавшись над тем, не понимала ли его Аяка из-за того, что была из другой страны, или из-за того, что была юной госпожой благородной семьи, не общающейся с простолюдинами вроде него. Если подумать, Аято тогда тоже понимал не всё из того, что он говорил, вот только он, в отличие от сестры, мрачно молчал и слушал дальше, не задавая вопросов. От этой мысли Тома фыркнул. — Я… решил тогда, что когда вырасту, обязательно выйду за него замуж, — Аяка наконец приняла понимающее выражение лица. — В свое оправдание! Мне было десять лет, а Варка, он… мм… — Тома почесал щеку, задумываясь. — Он из того типа альф, которых обожают абсолютно все. Он справедливый и сильный, с таким чувствуешь себя в безопасности, и он ни на кого не смотрит свысока, хоть и гроссмайстер. Я ни в чем не виноват, половина омег Монда на него запала. Влюбилась.

 — То есть ты скоро выйдешь за него замуж? — спросила Аяка так по-детски невинно, что Тома подавился воздухом.

 — Упаси Барбатос! Он старый, Аяка, он старше меня на двадцать лет. Это дважды Аяка, — ужаснулся он.

 — Но это не так уж и много? — она попыталась взглянуть на брата, сидевшего у нее за спиной. — У о-джии-самы и одного из его омег разница в возрасте была вроде где-то сорок лет?..

 — Сорок восемь, — уточнил тот, служивший, похоже, ее энциклопедией по истории семьи Камисато.

 — Сорок восемь?! — от ужаса Тома поперхнулся и закашлялся так сильно, что свалился бы с лошади, если бы не вцепился ей в гриву. Он попытался пропустить эту информацию мимо себя, ни над чем не задумываться, но на секунду всё равно представил себе эту картину — молодой омега с недвусмысленно приобнимающим его стариком. Тома прикрыл лицо ладонью, с силой протирая глаза, в сотый раз заклиная себя вообще не разговаривать с Камисато, и слабым голосом сказал. — Давайте… давайте не будем об этом…

 — Ладно… — растерянно пробормотала Аяка и, когда брат, наклонившись, прошептал ей что-то на ухо, кивнула, задумавшись. — Тогда… тогда поговорим о чем-нибудь другом… Ты знаешь, какие альфы тебе нравятся?

Тома уставился на нее с крайне вопросительно вскинутыми бровями, затем коротко взглянул на Аято, смотревшего на сестру с таким сложным лицом, что стало сразу ясно, что таких вопросов он ей не нашептывал, а затем снова уставился на нее.

 — Конечно, знаю. У меня к альфам целый список требований есть, — Аяка закивала головой с таким искренним интересом, что омега решил, что ей просто не с кем было поговорить на подобные темы, а Аято отвернулся, глядя вперед, на дорогу, с таким видом, будто вообще не присутствовал при этой беседе. Тома принялся загибать пальцы, начиная с большого. — Во-первых, примерно моего возраста. Во-вторых, самое важное, альфа должен быть добрым. И не в том смысле, что он добр только ко мне и дерь… плохо относится к остальным, такие люди на самом деле муда… очень нехорошие люди. Не добрые, — Тома вздохнул, почти что вспотев от попыток не ругаться при ребенке. — В-третьих, мы должны быть в состоянии выстроить доверительные отношения, в которых я могу положиться на альфу, а альфа может положиться на меня. В-четвертых, в идеальном случае альфа симпатичный. В-пятых, не слишком молчаливый и не слишком болтливый. В-шестых…

Тома продолжил перечисление, то и дело вспоминая и забывая очередные пункты из списка, не остановившись даже когда закончились пальцы на обеих руках. Ответственный, не настырный, умеющий держать себя в руках, понимающий шутки, и сам умеющий шутить, уважающий личные границы, но знающий, когда нужно не промолчать и обнять… От непрерывного потока требований Аяка все больше и больше округляла глаза и под конец тирады сидела как совсем ошарашенный птенчик.

 — Это всё очень похоже на о-нии-саму, — в конце концов сказала она, и Тома фыркнул, тут же замаскировав столь неблагородное действие под кашель. Ее о-нии-сама проваливал испытание на третьем пункте, если уже не на втором, но не говорить же ребенку в лицо, что он испытывает некоторые сомнения насчет бескорыстности и добродушия ее любимого члена семьи.

По крайней мере по сложному взгляду нахмурившегося Аято, которым тот уставился на сестру, Тома понял, что они оба разделяли мнение насчет того, что под определенные критерии возлюбленного альфы один молодой господин совершенно не подходит.

 — Возможно, — в итоге выдавил из себя омега, чтобы не разочаровывать ребенка. — Ты знаешь его лучше, чем я, тебе лучше знать. Так, мы, кажется, слишком отклонились от ответа на изначальный вопрос, — крайне неуклюже сменил тему он, и Аято снова отвернулся. — Там… точно, Варка и тренировки. Я тогда прямо загорелся желанием стать таким же сильным, как и он, принялся его доставать вопросами, и он мне заявил, что в день нужно делать сто отжиманий, сто приседаний, сто подъемов корпуса и пробегать десять кругов вокруг Монда. Ну я и побежал, свалился, правда, на середине первого, — он сделал паузу для беззлобного смеха, который обычно слышал на этом моменте истории, но Аяка только смотрела на него с обеспокоенным выражением лица. Тома неловко улыбнулся ей и решил на всякий случай пропустить ту часть, в которой рассказывал, что свалился в самой безлюдной части за городом и провалялся там не один час, пока его не нашли.

 — Для ненатренированного ребенка это весьма невыполнимый план тренировок, — заметил Наканиши.

 — Сейчас-то я знаю… Но когда бежал, вечно казалось, что это просто я недостаточно строг к себе, так и заставлял себя не сдаваться, пока ноги не перестали меня держать. — вздохнул Тома. — Они потом начали болеть так сильно, я еще три дня не мог подняться. И моя мама так сильно разозлилась на Варку, что пошла отчитывать его прямо при всех остальных рыцарях. Так весь город узнал, что гроссмайстер совершенно не умеет тренировать новичков, такой удар по репутации. В итоге он натренировался тренировать на мне и кучке других добровольцев, под чутким руководством моей мамы.

 — Значит, ты собираешься стать рыцарем, когда вернешься на родину? — с еще большим интересом спросил Наканиши вновь.

 — Не знаю? Может быть, может быть нет. Я пока не решил, — легкомысленно пожал плечами Тома.

 — Раз тебя тренировал сам рыцарь Борея, то, очевидно, ты должен стать рыцарем. Иначе это было пустой тратой его времени, — беспощадно заметил Аято.

 — Что-то я не помню, чтобы я кому-то что-то задолжал, — не менее недружелюбно отозвался омега.

 — Мне казалось вполне очевидным, что ты, как минимум, задолжал моей семье за спасение и крышу над головой, — резко бросил тот, и Аяка встревоженно замотала головой, глядя то на одного, то на другого.

Тома вздрогнул так, словно его ударили, вспоминая сказанные утром презрительные слова Моринаги о том, как омеги должны быть расплачиваться за долги. Внезапно он почувствовал себя абсолютно беззащитным.

 — А мне показалось, что твоя семья настолько богата, что спасение даже сотни таких, как я, не было бы для вас хоть каким-то бременем, — раздраженно указал ему Тома на совершенно очевидный факт, чувствуя себя испуганным ощетинившимся котом. — Я зимой не раз дотаскивал пьяниц домой, чтобы они не замерзли на улице, это называется обычным человеческим отношением. Или в Иназуме не слышали про такое?

 — Ты… — зло втянул Аято воздух сквозь зубы.

 — О-нии-сама… — тихо позвала его Аяка, и он, опомнившись, тут же отвернулся от омеги, делая вид, что того здесь вообще не было. — Тома… Не ссорьтесь…

 — Пока никому не сломали нос, это еще не ссора, — протянул тот.

 — Как по-варварски, — едко заметил Аято, и Тома с возмущением уставился на него, готовый посоревноваться в ядовитости слов, но, наткнувшись взглядом на растерянную Аяку, промолчал и, поравнявшись с Наканиши, пошел бок о бок с ним.

Тот взглянул на него с улыбкой, но ничего не сказал.

Тома провел в мучительных раздумьях целых полчаса пути, но в итоге решил не извиняться. Откровенно говоря, извиняться было не за что. Нехорошо, конечно, получилось, что Аяка расстроилась, но ничего неверного он не сказал. Да и вообще, это Аято первый полез к нему со своими нравоучениями.

Несмотря на все самозаверения, всю оставшуюся дорогу он чувствовал себя как бешеный пес, укусивший кормившую его руку. Даже прибытие на Рито не спасло его от невеселого настроения, не помогли ни людные улицы, ни красивое освещение с множеством фонарей, ни десятки крайне занимательных лавочек, куда ни глянь. Это всё не могло перевесить тот факт, что после целого дня в седле у него уже начинали болеть даже те мышцы, о существовании которых он и не подозревал, и тот факт, что Его Альфовое Высочество неприятный молодой господин решил пойти на крайний метод и даже не смотреть в его сторону, не говоря уже о разговорах. Даже Аяка не могла сгладить неприятную атмосферу по очень простой причине — она всё-таки снова заснула прямо в седле, не проснулась, даже когда Наканиши помог ее снять с лошади, и теперь сладко посапывала на руках брата.

Тома был то ли удивлен, что она могла так спокойно спать в такой шумной обстановке, то ли не очень. Уже стемнело, но было не так уж и поздно, однако его всё равно клонило в сон так сильно, что он почти задремал, когда, спешившись, стоял рядом с Ротвурст, прижавшись к ее теплому боку. Еще на въезде в город их встретили работники гостиницы, в которой они должны были остановиться (откуда те узнали, что они приедут?), и лошадей увели, оставалось только добраться до своей комнаты, завалиться спать без задних ног и быть готовым к тому, что завтра будет болеть абсолютно всё.

Тома зевнул во весь рот, устало тащась за Аято и Наканиши с Касуми, и испуганно вздрогнул, чуть не прикусив язык, когда мерный шум толпы перекрыли громкие пьяные крики. Весьма знакомо звучавшие пьяные крики. Тома остановился как вкопанный, измученно щурясь и вглядываясь в толпу. Весьма знакомо выглядящую толпу.

 — Тома, — мягко позвал его Наканиши, когда омега только сделал первый шаг по направлению к чему-то знакомому вдалеке, отбиваясь от их группки. — Не отставай.

 — А… Я сейчас вернусь, — пообещал он, намереваясь преодолеть себя и даже сбегать туда-обратно, проверяя.

 — Стой, — резко заставил его застыть на месте Аято. — Это не может подождать до завтра?

Тома посмотрел на него, затем вдаль, где, кажется, виднелась знакомая одежда, затем снова на него и неловко ответил:

 — Нет?

Тот, прикрыв глаза, медленно вздохнул. Затем, бережно отдав сестру Наканиши и тихо сказав ему несколько слов, подошел к омеге вместе с Касуми с лицом, выражающим вселенское страдание. Тома, не зная, что на это и сказать, просто молча пошел в нужную сторону.

 — И что же так сильно привлекло твое внимание? — язвительно спросил Аято, и омега, бросив на него короткий взгляд, оставил такие же язвительные ответы при себе.

 — Мне показалось, я увидел знакомых, — коротко ответил он после долгой паузы.

 — Знакомых? — тон альфы тут же изменился в более серьезную сторону. — Мондштадцев?

Тома кивнул, и Аято прибавил шагу, обгоняя его, так что пришлось поторопиться. Дойдя до конца улицы, они не обнаружили тех, кого искали, и даже обоняние, на которое омега привык полагаться в таких случаях, нисколько не помогало — в Рито были смешаны тысячи разных запахов со всего мира, и отыскать в нем нужный не представлялось возможным. Пришлось спрашивать прохожих и продавцов, не видел ли кто здесь мондштадцев, но все или пожимали плечами, или указывали в противоречивые стороны, и лишь спустя полчаса брождения по городу, с каждой минутой которого альфа становился все нетерпеливее и скептичнее, Тома заметил в толпе знакомые лица.

 — Йонас… Себи, Кай… — пробормотал он себе под нос и, недолго думая, сорвался с места, протискиваясь сквозь толпу, забыв про своих нынешних спутников и глядя только на старых знакомых, мелькающих вдалеке. Те были целью довольно пьяной и медлительной, и в итоге ему всё же удалось догнать их вцепиться одному из них в рукав.

Схваченный знакомый с расслабленно удивленным видом оглянулся и, опустив на него взгляд, потратив несколько секунд на то, чтобы осознать, что ребенок, который должен был сейчас быть дома, в Монде, в самом деле стоял перед ним здесь, в Иназуме, изумленно выдохнул:

 — Тома?..

 — Себ… — тут же заныл тот и стиснул его в объятьях, уткнувшись носом альфе в грудь.

Себ пах совсем как их родной город. Немного горьковато, но это был лучший запах на свете.