Аято со страдальческим выражением лица выслушивал план троих найденных ими мондштадцев пить и гулять всю ночь перед утренним отплытием в Лиюэ, чтобы прийти в себя только на полпути, и Тома не мог даже мысленно обозвать его каким-нибудь страшным занудой. Было кристально ясно, что Камисато сейчас больше всего хотелось пойти в свою комнату в гостинице, убедиться, что с его младшей сестрой всё в полном порядке, и поспать хотя бы полдня. А не вот это вот всё.

Они зашли в какой-то ресторан, предложенный молодым господином как место переговоров, очень неловко сели за стол, предназначавшийся для шестерых человек, так, что Аято с Наканиши сидели на одной стороне, а четверо мондштадцев теснились на другой, потому что Тома ни на секунду не хотел отлипать от своих, и вели серьезные разговоры, пока жутко голодный омега единственный ел свой ужин.

Трое торговцев от встречи с членом такой важной семьи Камисато и краткого пересказа того, как один несносный омега познакомился с ним, даже почти что протрезвели. А еще каждый из них счел своим долгом отвесить ему по подзатыльнику в знак солидарности с его матерью, наверняка сходившей с ума от беспокойства.

 — В таком случае мы с радостью заберем Тому с собой, — решил Себ, переглянувшись с остальными, и одарил омегу, согласно закивавшего головой, крайне выразительным взглядом. — Я даже не знаю, как отблагодарить вас за заботу об этом недоумке…

 — Эй! — возмущенно фыркнул Тома и тут же простил, заулыбавшись, такое обращение, как только Себ взъерошил ему волосы. Он жутко соскучился по прикосновениям.

 — Мы были рады помочь. Самой лучшей наградой будет знать, что Тома благополучно добрался до дома, — с фальшивой вежливой улыбкой, полностью противоположной улыбке Томы, сказал Аято.

 — Ну и ну, я, конечно, знал, что ты обаятельный мальчишка, но чтобы настолько? — приняв его слова всерьез и решив, что Камисато и правда беспокоились о благополучии своего спасенного гостя, протянул Себ, и Тома поджал губы. Затем отложил вилку с ножом и снова вцепился, обнимая, в сидящего рядом альфу, морщась и хмурясь. На самом деле они знали друг друга не слишком хорошо, но прямо сейчас Себ казался ему самым лучшим мондштадцем в Тейвате. — Ну и ну, ну и ну… Тяжело тебе, похоже, пришлось, да, Тома? — тот зажмурился изо всех сил, чтобы не расплакаться прямо здесь и сейчас, и внезапно его принялись гладить по голове сразу все трое торговцев. — Теперь всё будет в порядке, мы доставим тебя домой в целости и сохранности.

 — Это уж точно, Штефф от нас и мокрого места не оставит, если с твоей головы хоть волосок упадет, — добавил Йонас.

 — Я однажды по пьяни начал петь у вас под окнами, и она на меня так разозлилась… С тех пор я не пою вообще, — вздохнул Кай.

 — Лучше бы ты не пил вообще, — пробубнил Тома, и все трое разразились таким смехом, что в этом ресторане он наверняка считался неприличным.

Доев свое порцию какого-то опять незнакомой иназумовского блюда, шмыгая носом и от слез, и от тепла, омега радостно выкатился на улицу следом за сородичами и, когда те переговорили обо всем самом важном с Аято и чуть отошли в сторону, перешептываясь между собой, понял, что пришло время прощаться с холодным альфой.

Он уставился на Аято, Аято уставился на него. Повисла неловкая тишина, пока Тома пытался подобрать не самые избитые слова благодарности и извинений перед Аякой, если та не успеет проснуться перед их завтрашним отплытием и попрощаться с ним.

 — Ты можешь им доверять? — понизив голос, негромко спросил альфа, поглядывая на не совсем трезвую троицу, и омега удивленно захлопал глазами.

 — Ну да? — протянул он, не совсем понимая, как можно было не доверять собственным знакомым.

 — Хорошо, — кивнул Аято, не выглядя ни раздраженным, ни высокомерным — просто очень усталым.

Томе внезапно очень захотелось его обнять. В знак благодарности. Он побыл немного рядом с другими мондштадцами, так же, как и он, любившими обниматься по поводу и без, и теперь хотел заобнимать всех и вся, делясь своими всеобъемлющими любовью и счастьем. Вот только иназумовцы, кажется, были об объятьях другого мнения, поэтому Тома решил не действовать сломя голову, а неловко спросить:

 — Можно тебя обнять?

Аято уставился на него именно так, как он и ожидал. Ошеломленно, неодобряюще. Немного даже брезгливо, кажется.

 — Забудь, что я сказал… — пробормотал Тома, чувствуя себя очень глупым, и, прикусив на секунду щеку изнутри, обратился к стоявшему рядом бете. — А тебя, Наканиши?..

 — Я с радостью, дитя, — мягко отозвался тот, и лицо омеги тут же озарилось радостной улыбкой. Он подошел ближе и крепко обнял старика, которого знал всего лишь один день и с которым было жаль расставаться. Тот, удивленный его усердием, со смехом похлопал его по спине. — Береги себя.

 — Конечно… — грустно выдохнул Тома и, отпустив его и отойдя, снова взглянул на Аято. — Ну… Мы завтра отплываем очень рано… Вы с Аякой, наверно, будете еще спать.

 — Я приду к отплытию и разбужу Аяку. Ей точно захочется с тобой попрощаться, — ровно сказал тот.

 — Хорошо, тогда до завтра… Спасибо… — омега вскинул на него взгляд и, прочитав на его лице что-то вроде "Спасибо в карман не положишь", снова уставился в землю. Затем кивнул и убежал к остальным.

Рядом с ними тревоги забылись намного быстрее, чем когда он молча ехал верхом. Кай взъерошил ему волосы, Йонас потянул его за щеку, и Тома в притворном гневе легонько пнул его в лодыжку, чувствуя себя в тысячу раз лучше, чем за последние три дня в Иназуме и несколько недель до этого в море. От более оживленных торговых улиц они дошли до спокойного порта, и троица мондштадцев в темноте дважды перепутала нужный корабль. Под деревянным причалом тихо плескалась угрожающе черная вода, и Тома отчего-то нервно вцепился в одежду Себа, совсем не радуясь тому, что от воды его отделяют только не очень-то толстые доски или несколько шагов в сторону.

Раньше он никогда не боялся воды, но и гром для него тоже был просто громковатым звуком. Даже думать не хотелось о том, как будет теперь переживать сезон гроз весной.

Наконец отыскав свой корабль, троица, зевая и переговариваясь о молодом господине Камисато, встретиться с которым в обычный день казалось невозможным, забралась на судно по шаткому трапу, а Тома, державшийся как можно ближе к ним, невольно отстал и застыл на пирсе, нервно вцепившись пальцами в ткань штанов.

Его подташнивало. От одного взгляда на черную воду становилось беспокойно и начинало казаться, будто с каждым ударом о древесину пирса она поднималась всё выше, намереваясь заглотить его и утащить на дно.

Прямо как тогда.

Тихий плеск с каждой секундой становился всё громче и громче, доходя до невыносимой оглушительной ноты, сливался в один жуткий звук опасности, и Тома, словно загипнотизированный, смотрел на черную гладь, боясь, что как только он отвернется, тут же поднимется огромная волна в несколько раз выше его ростом и утащит его на дно.

Совсем как тогда.

Он нервно сглотнул, словно бы снова чувствуя омерзительный вкус морской воды во рту, и сделал шаг назад. Тут же вздрогнул всем телом, испугавшись, что мог от такого необдуманного действия свалиться с пирса, и испуганно обернулся. До края было еще несколько шагов, а хотелось бы несколько километров.

Вода была везде.

 — Тома! — повысил голос Кай, окликнув его с борта корабля, и остальные зашикали на него, слишком громкого в слишком поздний час. — Ты чего застыл?

 — Иду… — пробормотал тот себе под нос, глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, ничуть не успокоился из-за запаха морского воздуха, сделал шаг обратно и поставил ногу на трап. Ему мутило. То ли мир немного поплыл перед глазами, то море в самом деле качнулось, чтобы схватить его. — Иду…

Он кинул взгляд вверх на троицу, на своих, и почти что добежал до палубы, почти поскользнувшись и держась по-дурацки низко, боясь так сильно, что забывал дышать.

 — А вот это опасно было! — хохотнул Себастьян, крепко перехватывая его руку, чтобы не поскользнулся еще раз. Когда у омеги, почувствовавшего, как корабль плавно покачивает на воде, от ужаса подкосились ноги и он пребольно и с жутким грохотом рухнул на колени, тот удивленно схватил его, опускаясь рядом. — Тома? Что с тобой?

Что с ним? Он понятия не имел. Просто от осознания, что под ним корабль, а под кораблем вода, так много воды, он, всхлипнув, словно почувствовал, как разом проваливается вниз, под воду, ледяную, вязкую, удушающую. Смертельную.

 — Тома? Что случилось? — жутко встревоженно спросил Йонас.

 — Тома? У тебя что-то болит? Ты ранен? — еще более взволнованным тоном спросил Кай.

 — Тома? Что тебя напугало? — спросил Себ, у которого опыта общения с омегами было больше, чем у Томы в принципе жизненного, и двое бет на мгновение замолчали.

Затем принялись наперебой предполагать, что могло послужить причиной его панике, и когда наконец прозвучало слово "море", Тома, державшийся из последних сил, дернулся, понимая, что сил уже никаких не осталось, что надо бы подняться и перегнуться за борт, резко осознал, что от этого пришлось бы смотреть прямо на воду, и успел только отвернуться от остальных перед тем, как его вырвало прямо на палубу.

 — Море… — едва слышно пробормотал себе под нос Себ, поглаживающий его по спине, и успокаивающе и неразборчиво сказал что-то, когда Тома снова особенно сильно вздрогнул. Взяв у одного из друзей протянутый платок, он отдал его омеге, слабо вытеревшему рот и зачарованно уставившемуся в одну точку на палубе поодаль, а затем подхватил его на руки. — Пойдем-ка отсюда. Кай, убери, пока никто не поскользнулся.

 — Ненавижу воду, — наконец выдохнул Тома, пока они спускались по трапу вместе с взволнованно следующим за ними по пятам Йонасом. Только сейчас он заметил, что его всё это время била крупная дрожь. Себ тащил его, и омега, зажмурившись, пытался убедить себя, что качает его от этого, а не от того, что весь остров трясло из-за шторма, горячо шепча. — Ненавижу море. Ненавижу океан. Ненавижу ш… шторм. Ненавижу этого… архонта. Н-ненавижу… Иназуму…

 — Никакого шторма нет, — отозвался Себ, но Томе было слишком страшно открыть глаза, чтобы проверить. — Тома? Тома. Я обещаю тебе, сейчас здесь нет шторма. Обещаю.

Тот замотал головой, ничему не веря, и, когда его опустили на землю, тепло, горячо обнимая, вцепился обеими руками в траву, застывая на месте. Спустя какое-то слишком долгое время, хорошее из-за того, что землю, кажется, и правда не качало, к нему пришло горькое чувство юмора — вот в такой момент ему явно не хватало успокаивающего запаха хиноки.

 — Хочешь выпить? — сочувствующе спросил Йонас, протягивая фляжку, когда Тома наконец осмелился открыть глаза, и тот, оценив, что такое количество воды всё же было безопасно, принял ее и сделал несколько жадных глотков. Затем закашлялся от ужасного вкуса, морщась так, словно съел лимон целиком.

 — У тебя совсем крыша поехала? Зачем ты ему вино-то дал? — измученно простонал Себ, принюхавшись к фляге, и дал другу подзатыльник за неуверенные объяснения, что от алкоголя улучшалось настроение. — То, что мы с тобой пьяни, не значит, что он тоже пьянь!

  — Меня сейчас стошнит… — пробормотал Тома, отворачиваясь и прикрывая рот рукой, и оба мондштадца тут же с опаской уставились на него.

 — Вперед и с песней, меня бы от такого отстойного вина тоже сразу стошнило, — подбодрил его Себ.

 — Эй! Это мое любимое, вообще-то! — возмутился Йонас, пихнув его в бок.

В итоге его так и не вырвало, хоть и казалось, что он ходит на грани. Тяжело было тошнить, когда на тебя пристально смотрят два взрослых человека, хотя большая часть пьяниц Монда с ним в этом бы не согласилась. Вместо этого Тома кинул взгляд на воду, всё еще бывшую слишком близко для его спокойствия, и вынудил утащить себя дальше в город, где плеска моря было совсем не слышно, и усадить себя на лавочку. Себ отослал Йонаса за Каем, сел рядом, а омега чувствовал себя так, словно его вывернули наизнанку, а затем так и избили.

 — Как ты себя чувствуешь? — спросил альфа, и Тома устало закивал, глядя на землю перед собой. Себ ненадолго замолчал, а затем серьезно продолжил. — Извини, что говорю это прямо сейчас, но времени до отплытия у нас немного, — он вздохнул, оттягивая необходимость сказать очевидное. — Я не думаю, что ты сможешь завтра отплыть с нами.

Омега, в панике совершенно забывший про это и до сих пор не вспоминавший, смертельно побледнел. Всё было довольно очевидно. Покинуть Иназуму можно было одним-единственным способом, и от него его стошнило в первую же минуту.

 — Но мне нужно… — прошептал Тома, чувствуя, что паника снова накатывает волной, и, вздрогнув, когда Себ положил ему руку на плечо, поднял на него взгляд.

 — Не сможешь завтра, но обязательно сможешь потом, — подбадривающе заявил он. — Страх можно победить постепенно. Найдем тебе завтра лужу, постоишь рядом с ней, наберешься уверенности. Затем найдем тебе прудик, потом пруд побольше, потрогаешь в нем воду. Тут и озеро на острове тоже есть… Не бойся, я обязательно буду рядом и…

 — Ты не можешь остаться, — глухо перебил его Тома, снова уставившись в землю. — Тебя дома ждет беременная жена, — тот невесело вздохнул, и омега понял, что тот успел подумать о ней сотню раз, но всё равно решил предложить свою помощь. — Ты должен быть рядом на тот случай, если произойдет худшее.

 — Тома, из-за того, что Штефф тогда… ты… — Себ покачал головой и взъерошил ему, отвернувшемуся, волосы. — Но я не могу тебя здесь оставить. Иназума — опасное место для омег.

 — А еще оно опасное для тех, кто защищает омег, — заметил Тома и шаркнул ногой по земле. — Поэтому вам троим нужно будет завтра уплыть домой. Ну а я… вернусь к Камисато и буду у них тренироваться с лужами…

 — Но могу ли я доверить тебя Камисато? — серьезно спросил альфа, и Тома окаменел.

Вопрос был в самом деле интересный. Ведь стоило только Камисато посчитать его слишком затратным и хлопотным, так они сразу могли продать его в какой-нибудь бордель. Стоило ему только надоесть молодому господин и юной госпоже. Но если он в этот момент даст слабину и покажет свои страхи, то Себ ни за что не уплывет из Иназумы.

 — Ага, — сказал Тома, поворачиваясь к нему и доверчиво глядя. Не слишком радостно, чтобы после недавней паники не выглядеть слишком неестественным. — Аято, конечно, жутко строгий, но очень мне помог. А его сестра просто маленькое солнышко, она тоже с нами приехала.

 — Тома… — выдохнул тот, глядя так хмуро и обеспокоенно, что омеге тут же стало стыдно за то, что так бессовестно врал, но его спасли подоспевшие Кай с Йонасом, уставившиеся на него такими огромными глазами, словно ожидали, что он вот-вот рухнет в обморок.

Трое торговцев начали горячо обсуждать, что же им с ним делать, и Тома в какой-то момент уснул, слушая, как Йонас пытался быть голосом разума и убедить остальных, что помочь ему они не в состоянии, пока Кай неодобрительно мотал головой на абсолютно каждое слово, а Себ отказывался отказываться от своих защитнических порывов альфы. Проснулся он от ощущения, что кто-то пригладил ему волосы, и крайне мрачный вид мондштадцев без слов подсказал ему, что они пришли к единственному разумному решению. И даже продвигавший его Йонас счастлив не был.

 — Тома, — снова серьезным тоном, который омега сегодня слышал от него вообще впервые в жизни, начал Себи. — Ты точно уверен, что Камисато можно доверять?

 — Да, — максимально честно ответил тот, только спросонья протер глаза.

 — Ты точно уверен? — повторил альфа и, как только Тома протянул страдальческое "ну Себ", нанес подлый удар исподтишка. — Тогда почему вы с тем пижоном пахнете друг другом?

 — Что? — охнул омега, не слишком стремительно соображая, но подозревая, что этот вопрос неспроста задали, когда он только проснулся, и закрыл лицо руками, мысленно закричав. — Ну и вопросы ты задаешь…

 — Тома, — втройне серьезным тоном начал Себ, а затем напряженное настроение сбилось его сбивчивым вопросом. — Тот Камисато, он тебя… неужели… как бы… принудил?.. Ну сам понимаешь…

 — Я понимаю, что ты вообще не умеешь такие вопросы задавать, — отозвался Кай из-за его спины, измученно потирая переносицу.

 — Ой да помолчи ты! — взвился альфа. — У меня дети еще маленькие, у меня даже в мыслях пока не было просвещать их на такие темы, не натренировался!

 — А ведь есть люди вообще без детей, которые не позорят себя так перед омегами, — заметил Кай, и Тома фыркнул. Себ уставился на него как на бессовестного предателя.

 — Итак… — вздохнул Йонас, поняв, что только он может подвести итог. — Тома, сам понимаешь, если тот Камисато без твоего согласия сделал то, о чем наш мягкосердечный альфа не может говорить без огромных пауз, — теперь Себ, возмущенно щурясь, уставился на него. — То мы не можем просто отдать тебя ему. Но вот если ты… — он кашлянул. — Находясь в ясном сознании и полном здравии… — он кашлянул еще раз. — Принял определенное решение, взвесив все за и против… — он кашлянул снова, совсем неестественно.

 — Ого, а что это у нас за огромные паузы пошли? — насмешливо спросил альфа, и на него несправедливо шикнули.

Тома чуть рассмеялся, балансируя между смущением из-за подобных разговоров и смешливостью от их пререканий.

 — Там… не было никаких решений, — смущенно пробормотал он, и трое мужчин уставились на него огромными глазами. В следующее же мгновение Себ прищурился, переходя в убийственный режим, хотя ни разу в своей жизни и мухи не обидел. — Ну, то есть… У меня, когда выкинуло на берег, началась течка… — взглядом Себа уже можно было точить ножи. — Ну и я вцепился в первого попавшегося альфу и так и заставил Аято провести со мной течку… Мне, ну… было очень страшно… — повисло молчание, и каждый из присутствующих вздохнул. — Но он только был рядом, ничего со мной не делал…

 — При всем моем доверии к тебе, Тома, но альфы, они озабоченные, — сказал Кай. Вместо с Йонасом он уставился на Себа.

 — Всё верно, мы озабоченные, — согласно кивнул тот, даже не думая пререкаться. — Я не могу представить себе альфу с такой выдержкой, что во время течки омеги он просто… был бы рядом.

 — Ну а я не вру, — оскорбился Тома, крайне сильно надеявшийся, что его и правда не подводила память о последней течке. — Да вы его сами видели. Кусок льда зимой и тот теплее.

Троица переглянулась. Потом задумчиво посмотрела в разные стороны. Затем снова переглянулась.

 — Спросим пижона? — предложил Кай, и остальные двое закивали. Тома же оторопел.

 — Чего? — выдал он, когда они поплелись в нужную сторону, выжидающе оглянувшись на него, всё еще сидевшего на лавке. — Зачем его спрашивать?

 — Чтобы он рассказал ту же самую историю, — отозвался Себ. — А если попытается соврать, то я сразу пойму. Я буквально чую, когда альфы пытаются соврать, когда дело касается омег.

 — То есть вы мне всё-таки не верите, — недовольно пробормотал Тома.

 — Тебе верим, конечно, — возразил Кай. — Но, солнце, ты просто пока не знаешь, насколько альфы озабоченные. С Камисато станется воспользоваться тем, что ты спал во время течки, и ты ведь этого не будешь помнить.

 — Если что, я, конечно, озабоченный, но не настолько, — встрял в разговор Себ, и все трое уставились на него с немым вопросом, не понимая, зачем это нужно было упоминать.

Добрались они до нужной гостиницы, адрес которой Аято на всякий случай оставил (хотя явно не мог предвидеть, что этим случаем будут разборки насчет чести одного омеги), сравнительно быстро, даже не пришлось толкаться в толпе, так как улицы порядком опустели. К счастью, торговцы уже весьма прилично научились ориентироваться в Рито и им не нужно было спрашивать дорогу у прохожих, поэтому уже спустя всего полчаса они вчетвером сидели в ряд на полу на редкость роскошной комнаты в гостинице, а напротив них вместе с Наканиши сидел хмурый измученный Аято в теплом жилете поверх светлой юкаты.

Тома пристыженно смотрел в сторону. Он перед входом в гостиницу попытался еще раз переубедить своих сородичей отступиться, зная, что молодой господин из-за них разозлится, а шишки полетят именно на него, но вместо того, чтобы прислушаться к его голосу разума, троица приняла еще более боевой настрой, решив, что он скрывает что-то постыдное.

 — К сожалению, Тома не сможет завтра отправиться с нами домой. Он почти погиб во время шторма, и такое не проходит бесследно. Нужно будет помочь ему постепенно преодолеть его страх перед морем, — начал Себ, и омега пристыженно уставился в пол, лишь бы не видеть ничье лицо, когда тот успокаивающе положил ему ладонь на голову, взъерошивая волосы.

 — Я предполагал такую возможность, — ответил Аято, и по его холодному тону Тома совсем не соскучился. Было страшно смотреть и на него, и даже на Наканиши. — В таком случае клан Камисато приглядит за ним до того момента, когда он сможет отправиться домой. Вы планируете еще раз посетить Иназуму в ближайшее время?

 — Мы вернемся через три месяца, — твердо заявил Себ, и Тома удивленно посмотрел на него. Ему казалось, обычно торговцы реже покидали Монд.

 — Хорошо. Мы посмотрим, как будет продвигаться борьба со страхом, и если его удастся преодолеть раньше и в Рито окажутся другие достойные доверия торговцы из Мондштадта, то также можно будет доверить Тому им, — заключил Аято не своим обычным терпеливым тоном. Никому бы не понравилось быть разбуженным посреди ночи ради подобного, и он старательно сократил все пустые любезности. — Что-нибудь еще?

 — Да. Вопрос именно в доверии, — с вызовом заявил Себ, а Тома втянул голову в плечи, пытаясь сделать вид, что его здесь вообще нет, и рука альфы скользнула к его плечу, подбадривающе чуть сжимая. Очень мило, но лучше бы всех троих здесь просто не было. — Вы с Томой пахнете так, будто провели вместе всю его течку.

 — Так и есть, — повышенно ледяным тоном ответил Аято.

 — Хоть Тома и утверждает, что между вами не произошло ничего предосудительного, я сильно сомневаюсь, что альфа мог бы так долго сохранять над собой контроль в такой ситуации, и я не уверен, что могу доверить Тому семье Камисато, — после короткой паузы он добавил. — Особенно учитывая, каким отношением к омегам славятся предыдущие поколения вашей семьи.

Тома округлил глаза, из-за последней его фразы не веря своим ушам.

 — И каким образом… — начал Аято окончательно морозным тоном, но не успел договорить.

 — Какие, нахер, предыдущие поколения, Себ? — невольно перебивая его, прошипел омега альфе, который от неожиданности вздрогнул и убрал свою успокаивающую руку с его спины. На мгновение Тома повернулся к Камисато с Наканиши, поднимая один указательный палец в знак просьбы дать ему немного времени, и буркнул. — Извините, — он пихнул в плечо Себа, на редкость недовольного, что его альфовые нападки пресекли. — Мы сейчас вроде только про Аято говорим, на кой черт ты его дедов и прадедов приплетаешь?

 — Тома, ты пока еще просто не понимаешь, но альфы… — раздосадованно начал тот.

 — Я уже достаточно знаю об альфах, ты думаешь, вы до меня в Монде вообще не домогались? — веско спросил Тома, вскидывая брови и чуть поворачивая голову, и Себ смотрел на него кислым взглядом альфы, которого поучал омега. Затем Тома указал раскрытой ладонью на потенциального "преступника". — Ты посмотри на него. Он скорее себе руку откусит, чем со мной переспит. Так что можете уже пойти на корабль и не увеличивать мои шансы быть выкинутым Камисато на улицу?

Все дружно уставились на Аято, и несколько секунд царила тишина.

 — Моя рука мне дорога, но ты мыслишь в правильном направлении, — неохотно согласился тот.

 — И тем не менее, чтобы альфа… — пробормотал Себ, глядя недоверчивой собакой.

 — Чтобы не повторить… ситуацию предыдущих поколений, вака-сама был натренирован сохранять над собой контроль в любой ситуации, затрагивающей омег, — медленно разъяснил Наканиши наименее дружелюбным тоном из всех, которые Тома слышал от него сегодня. Еще и говорил такие вещи, про которые не хотелось задавать вопросы, чтобы не наткнуться на очередную темную историю.

Себ медленно выдохнул, но остался всё таким же напряженным и недоверчивым.

 — Себ, ну что еще тебе нужно? — вздохнул Тома абсолютно безнадежно, мечтая только наконец прилечь и расслабиться. — Чтобы сюда притащили омегу в течке и он продемонстрировал, как хорошо умеет собой владеть? Это тебя убедит?

 — Нет, мне нужно, чтобы он поклялся, что сбережет тебя до того, как я вернусь, — жестко сказал Себ, уставившись на Камисато в каком-то альфовом поединке взглядов, и на секунду Тома испугался, что тот окажется согласиться из-за какой-нибудь раздутой аристократической гордыни.

 — Хорошо. Я клянусь всеми семью архонтами, что до твоего возвращения не позволю никому ему навредить, — ничуть не впечатленным или грандиозным голосом сказал Аято, но глядел Себастьяну прямо в глаза, и тот, кажется, увидел достаточно, чтобы, наконец чуть расслабившись, кивнуть. — Что-нибудь еще?

 — Нет, — ответил Себ, переглянувшись со своими друзьями, согласно кивнувшими, и мондштадцы с иназумовцами распрощались с такой скоростью, что Тома не успел опомниться и пожелать спокойной ночи Наканиши и Аято, ушедшему с весьма грозно хмурым видом.

Зато между собой четверо мондштадцев не могли распрощаться очень долго. Они топтались на улице перед входом в гостиницу, пока омега не замерз до дрожи на ночном осеннем воздухе и его не отослали в тепло, но перед этим он успел извиниться за то, что разворчался на Себа перед посторонними, выслушать душещипательную историю о том, что его мать тоже постоянно ворчала на беднягу Себа и что в этом они с сыном как две капли воды, и припомнить с десяток историй из родного города, от которых Тома искренне смеялся впервые за несколько неделей. К сожалению, торговцы не были дома даже дольше, чем он сам, и не могли рассказать ему последние новости.

Тому, казалось, разбудили буквально спустя секунду после того, как его голова коснулась подушки, что, вероятно, было связано с тем, что он упросил разбудить его еще до рассвета, чтобы успеть проводить корабль торговцев. Кое-как натянув на себя одежду и зевая по десять раз в минуту, омега вышел на улицу и поплелся, чуть дрожа от холода, в порт вместе с Касуми, которая каким-то образом выглядела так, словно в принципе не нуждалась во сне.

Гостиница спала, город тоже, за исключением редких людей, шедшим куда-то по своим делам в этот безбожный час, прямо как он сам. Но порт был бодрым и оживленным, словно невыносимый сосед, засыпавший еще до захода солнца и шумевший с утра пораньше. Тома не мог позавидовать тем, кто жил здесь рядом.

А еще он не мог позавидовать самому себе. Только подошел поближе и сразу же от вида моря скрутило живот. Упрямо пошел по пирсу до нужного корабля (не помня, конечно, какой из них нужный), дыша неровно до панических ноток так, что Касуми, молчавшая всю дорогу, начала настороженно на него поглядывать, и с облегчением перешел на быстрый шаг, заметив знакомые фигуры.

 — Пришел всё-таки? Я бы на твоем месте хорошенько выспался, — добродушно заметил Себ, покачнувшись, когда Тома с разгона утянул его в объятья, и похлопал его по спине. — Вон Кая даже вся эта суматоха не разбудила, спит как убитый.

 — Я боялся, что ты забыл всё, что я просил тебя передать, — нагло соврал Тома, не отлипая от него.

 — Как бы я мог? Ты повторил четыре раза. Если столько же раз скажу твоей сестре, что ей нужно хорошо есть, то она мне волосы примется вырывать, — легкомысленно заметил альфа, и Тома, отстранившись, рассмеялся, невольно проведя рукой по своим волосам, тоже иногда из-за нее страдавшим.

Молчание, затянувшееся из-за того, что никто не знал, что сказать, прервал Йонас:

 — Нам пора отплывать, — омега кивнул, нисколько не удивленный тем, что почти что опоздал. Скорее всего, мондштадтцы сейчас и вовсе задерживали корабль, выпрашивая себе у капитана, грозно на них поглядывающего, еще пять минуточек. — Хочешь попробовать еще раз?

Он кивнул в сторону трапа, и Тома, только сумевший сделать вид, что не умирает от страха, повернул туда голову так резко, что у него тут же заболела шея.

 — Вы сейчас вплавь нас догонять будете! — пригрозил их капитан и, недовольно цокнув языком, скрылся из виду.

 — Он злится, потому что Кай ночью всё плохо убрал, — натянуто рассмеялся Себ, и омега неловко потер шею, поняв, что именно нужно было убирать. — Ничего, не надо себя заставлять. Ты поплывешь с нами домой через три месяца, у тебя еще много времени. Обязательно попробуй жареную фиалковую дыню. А еще обязательно суши, иназумовцы творят со своим рисом что-то абсолютно безумное. А рамен! Больше всего в Монде я скучал по местному рамену, если научишься готовить что-то подобное из наших ингредиентов, то непременно разбогатеешь. А еще этот их мисо суп…

 — Мисо суп я пробовал, — с улыбкой сказал Тома, и они снова замолчали. Хотелось снова сказать очень многое, но совсем ничего не приходило на ум. Омега взглянул в непривычно серьезное лицо Себа, за почти бессонную ночь постаревшего от волнений больше, чем от всего выпитого за жизнь вина, и улыбнулся еще шире, поняв, что ему нельзя даже просить обязательно вернуться через три месяца, потому что альфа почует его опасения, передумает, выпрыгнет с корабля и, доплывя до берега, останется. — Даже не вздумайте волноваться обо мне, поняли? Я буду объедать богатую семью Камисато, попробую все местные блюда, и вы мне еще завидовать будете.

 — Конечно-конечно, — беззлобно фыркнул Себ и взъерошил его волосы обеими руками так, что Тома, смеясь, согнулся пополам. — Береги себя. Пусть тебя хранит лорд Барбатос.

 — Пусть тебя хранит лорд Барбатос, — эхом повторил Тома за ним вместе с Йонасом, похлопавшим его по плечу. — Берегите себя.

Оба мондштадтца, махнув ему рукой напоследок, поднялись по трапу на корабль, и Тома, глядя им в спины, загорелся на мгновение безнадежностью и сделал шаг вперед, за ними, на трап, но, взглянув вниз и увидев всю эту воду под ногами, дернулся так, словно его ударили, и отошел на несколько шагов назад. Они и не заметили его попытки.

Трап убрали, корабль отчалил. Солнце показалось за горизонтом, за морем, и взошло непривычно быстро, а не тащилось лениво, как в Монде, на севере, дома. Себ с Йонасом стояли у борта, глядя на него с корабля, Тома стоял на пирсе, глядя на них и старательно не замечая всю эту воду, зная, что нужно бы уйти, чтобы не показывать своих тревог, но не в состоянии сделать это. Касуми стояла рядом с ним, такая молчаливая и неподвижная, что он на какое-то время вообще забыл, что она есть.

Ровно до того момента, как кто-то красноречиво присвистнул за его спиной. Тома резко обернулся и с растерянной настороженностью уставился на остановившегося позади мужчину — альфу, кого же еще. Уже с пару десятков альф успели пройти мимо, пока он стоял и заунывно смотрел на удаляющийся корабль, но конкретно этот не смог не остановиться и не сказать:

 — Маленький одинокий омега в таких краях? Я вполне могу составить тебе компанию…

Тома, лихорадочно соображая, что же ему делать, окаменел, уставившись на приближающуюся руку. Шаг назад, и свалится в море. Другой вариант — шаг вперед, и ударить альфу между ног. Вот только тот был огромный, весил, наверно, раза в два больше него и, ухватив его, убегающего, за запястье, мог бы и сломать его. Да еще и все остальные альфы рядом поглядывали на них не так, словно хотели помочь омеге в беде.

 — Этот омега находится под защитой клана Камисато, — твердо сказала Касуми, без капли сомнений шагнув вперед и заслонив его, и Тома ошеломленно уставился на ее макушку.

Она была даже меньше его ростом, телосложением, чем угодно, и всё же громила, проворчав что-то крайне недовольно, развернулся и ушел по своим делам.

 — Вау, — выдохнул Тома, провожая его взглядом. — И он просто так поверил?

 — У нас герб клана Камисато на одежде, — немыслимо спокойным тоном объяснила девушку, ткнув себе пальцем в грудь, указывая на рисунок.

 — О, — красноречиво ответил Тома и, опустив взгляд, убедился, что на нем такой же. — Так это герб.

 — Вы не знали? — после огромной паузы, словно неимоверным трудом заставила себя та спросить его.

 — На ты, пожалуйста… — пробормотал Тома, пытаясь заставить свою осоловевшую от близости к воде голову хоть как-то работать. — Точно, этот знак же был повсюду в поместье… Стоило бы догадаться, — повисло молчание, пока он пытался расшифровать, что было изображено на гербе, а затем Тома спохватился, поняв, что пялится на ее грудь, и уставился в сторону. — Э… это цветок?

 — Да, — коротко ответила она всё таким же сдержанным тоном и, когда Тома осмелился на нее взглянуть, смотрела на него совсем равнодушно.

Он подождал еще немного, думая, что, может, Касуми захочет просветить его, сказать название цветка и рассказать, почему именно он стал частью герба, но она только молчала. Он неловко кашлянул.

 — Может… пойдем отсюда? — совсем оробев от неприветливой тишины, предложил он, и девушка кивнула.

Если так будет продолжаться, он просто умрет от молчания.

А возможно и нет. Тома чувствовал себя на редкость погано, невыспавшийся, напуганный, оставленный на чужбине, у него сейчас совсем не было сил вести себя как обычно, дружелюбно и весело. Все оставшиеся силы у него ушли на то, чтобы добраться по просыпающемуся город обратно до гостиницы, завалиться в свою комнату, в которой жил один, и упасть на матрас, с которого зачем-то поднялся сегодня рано утром.

Не совсем было ясно, зачем вообще поднимался. Поглядел на сородичей, помахал им рукой, а лучше себя чувствовать не стал. Даже хуже, как только они уплыли так далеко, что вплавь не добраться. Начал себя чувствовать безнадежно так, словно свою единственную надежду выбросил своими же руками.

Всё тело болело после вчерашней поездки. Даже там, где он и не знал, что может болеть.

А еще у него совсем не осталось сил даже на то, чтобы крепко заснуть. Он просыпался то от ощущения, что та огромная рука всё же дотянулась до него, то от ощущения, что сделал шаг с пирса и ухнул вниз, в ледяную в воду, и наконец, проснувшись от ощущения, что кто-то страшный за ним наблюдает, он больше не пытался заснуть.

В какой-то момент Касуми принесла ему обед, который он заглотил, совсем не чувствуя вкуса, и дала ему стопку документов для заполнения.

Тома ценил то, что сегодня никто его не трогал, пусть даже он слышал порой звонкий голос Аяки в коридоре. Уж слишком тонкие в Иназуме были стены.

Настроение было опустошенное, и он, перетащив стол в самую светлую часть комнаты и сев за него, отрывался от заполнения несколько раз, чтобы не залить бумаги слезами. Он чувствовал себя компанейским хомяком, оторванным от остальных и брошенным в пруд к плотоядным рыбам. От огромной протянутой руки его отделял только рисунок Камисато на одежде, и Томе, вполне знавшему, что тот альфа утром мог с ним сделать, внезапно стало страшно покидать даже эту комнату.

Да и защита была не слишком-то вызывающей доверие. Что стоило Аято сказать, что выдать Тому против воли за какого-нибудь старика на сорок восемь лет его старше — это великое для него благо, а вовсе не вред? И клятву не нарушил, и в каких-нибудь замысловатых аристократических играх выиграл.

Имя, имя родителей, возраст, место рождения, цвет волос, цвет глаз, рост, причина прибытия в Иназуму, срок пребывания в Иназуме и еще сотня вопросов, над некоторыми из которых омега то и дело сидел ломая голову, совершенно не понимая, что от него хотели узнать.

Какой у него налоговый класс? Что это вообще такое?

Ему даже пришлось перечислить, какими болезнями переболел в детстве.

Закончив заполнять бумаги, он удрученно уставился на свой почерк, еще даже более кривой, чем обычно, потому что писал кистью, которую взял в руки впервые в жизни, а затем взял новую стопку документов и начал заполнять их заново, надеясь, что получится более читаемо.

За попытками прилично вывести буквы и не расплакаться от тоски по дому в десятый раз время пролетело неожиданно быстро (Тома надеялся, что три месяца пролетят так же, пусть даже серо и уныло), и Касуми тихо пришла снова с ужином и сообщением:

 — Вака-сама скоро зайдет обсудить документы.

Тома кивнул совсем невесело, и она так же невесело кивнула в ответ, но это было, кажется, ее обычное выражение лица. Он смущенно спрятал со стола первую стопку словно по-детски криво исписанных документов, Касуми поставила на него штук пять небольших мисочек с разной едой, милосердно вручила ему ложку и ушла, бессердечно оставив его одного встречаться с Аято.

Тома уныло поковырялся в мисках, совсем не чувствуя ни голода, ни желания с кем-либо встречаться, и даже, задумавшись, испуганно дернулся просто от того, что в коридоре раздались громкие шаги. Они затихли у двери его комнаты и раздался стук, и омега только спустя несколько секунд вспомнил, что ему нужно подать голос и разрешить ему войти. Голос этот вышел какой-то совсем жалкий.

 — Добрый вечер, — негромко поздоровался Аято, закрывая за собой дверь, и Тома в ответ закивал ему, чувствуя себя так, словно с дверью закрылся его путь к спасению. Особой причины не было, но ему резко стало очень тревожно. — Как прошел твой день?

 — Нормально, — осторожно протянул омега, не понимая, отчего такое внимание к его скромной персоне. Да и вообще вопрос прозвучал как какое-то издевательство. — А твой?..

 — Тоже, — сухо кивнул альфа. — Аяка спрашивала о тебе. Хочешь пойти с ней сегодня вечером на прогулку? — Тома нервно замялся, не зная, может ли отказывать, затем на пробу неуверенно помотал головой. — Ясно. Я передам ей, что ты слишком устал. Если захочешь завтра, она обрадуется, — омега затих, пытаясь понять по его спокойному лицу, было ли это какой-то угрозой, но Аято только подошел к столу и элегантно опустился напротив него, заставив его нервно подобраться и сесть поприличнее. Тот положил на свободную часть стола принесенную с собой стопку документов и указал на заполненную Томой. — Можно? — омега кивнул, и Аято взял бумаги в руки, просматривая. — Давай быстро проверим, что ты заполнил, и каждый вернется к своим… делам…

Повисло молчание, и лицо альфы, вглядывавшегося в его почерк, стало совсем измученным.

 — Всё так плохо? — уныло спросил Тома. — Ты можешь что-нибудь разобрать?

 — Половину? — пробормотал Аято, хмурясь, перелистывая страницы. — В лучшем случае.

 — Извини, — пробубнил омега, пристыженно опуская взгляд. — Я перепишу еще раз…

 — А точно станет лучше? — усомнился тот, и Тома продемонстрировал ему одну страницу из другой стопки, буркнув, что это была первая попытка. Альфа несколько секунд гипнотизировал эту страницу взглядом и наконец сказал. — В Мондштадте пишут пером. Мне стоило вспомнить об этом раньше, — омега безразлично пожал плечами, и Аято потянулся за кистью и проверил, что чернил еще было достаточно. — Тогда я заполню.

 — Я могу сам… — слабо возразил тот.

 — Лучше так. Всё равно мне всё просматривать, — спокойно ответил альфа и, чуть расчистив стол вместе со спохватившимся Томой, переставившим все миски на пол, положил рядом второй вариант его страданий по переписыванию. — Имя.

 — Тома, — пробормотал тот и повторил по буквам.

 — Фамилия.

 — У меня ее нет, — Аято, элегантно выведший на бумаге четыре буквы его имени, посмотрел на него, вопросительно приподняв бровь. — Что? У большинства мондштадтцев нет фамилии.

 — В книгах, которые я читал, они есть у вас всех, — заметил альфа.

 — Потому что фамилии есть у аристократов. Или богачей. Или иностранцев. Или у тех, кто покинул Монд и придумал себе фамилию. А книги пишут только про таких людей, — пробормотал Тома, притягивая к себе первый вариант документов, чтобы быть готовым к следующему вопросу, и начал страдать от собственного почерка.

 — Фамилия твоего отца?

 — Не знаю? Я как-то его никогда не спрашивал, — растерянно сказал он, и тот вздохнул, ставя прочерк. — Извини.

Затем тот уставился на заполненный омегой документ и надолго замолчал, заставив Тому начать нервно на него поглядывать, не зная, что чем проблема.

 — Возраст, — наконец сказал Аято.

 — Четырнадцать… — озадаченно пробормотал омега. Ему казалось, что он вполне прилично выводил цифры.

Альфа уставился на него долгим взглядом, от которого он занервничал еще сильнее.

 — Четырнадцать? — наконец переспросил тот, и Тома растерянно закивал. — Тебе только четырнадцать лет?

 — Почти пятнадцать. Через четыре месяца будет, — уточнил он, неловко потирая шею, и уставился на столешницу, гипнотизируя ее на то, чтобы Аято поскорее закончил со своими взглядами. Тома чувствовал себя совсем плохо.

 — Ты всё еще ребенок, — после еще одной долгой паузы тихо сказал тот.

 — Не ребенок? Подросток, — несмело возразил Тома и, когда альфа, как-то растерянно покачав головой, уставился обратно на свои бумаги, спросил, набравшись храбрости. — А почему ты так удивлен? Сколько, ты думал, мне лет?

 — Не знаю. Я думал, ты уже как минимум совершеннолетний, — нахмурился Аято, и Тома нервно вздохнул, не зная, что в нем вообще могло быть похожим на совершеннолетнего. — Все омеги, которых я встречал, были меньше тебя ростом и… меньше.

 — Наверно, это что-то иназумовское. Мой отец тоже коротышка, — попытался с умным видом порассуждать Тома и, на секунду замерев, соображая, спросил. — Аяка поэтому думала, что вырастет выше меня? — тот коротко кивнул, раздумывая над чем-то своим. — Она меня не перерастет. Я вырасту еще очень высоким. Если… буду хорошо есть.

Аято смерил его внимательным взглядом и глянул на стоявшие на полу сбоку от стола миски с остывшей едой.

 — Можешь продолжать есть, не стесняйся, — негромко сказал он, совершенно неправильно поняв намек. Должно быть, в самом деле ничего не знал про хобби Моринаги кормить омегу одним онигири в день.

 — Эм… — протянул Тома, прямо сейчас не хотевший есть совершенно, но быстро стушевался от его внимательных холодных глаз. — Спасибо…

Аято вернулся к заполнению бумаг, изредка кидая на него взгляды, изредка спрашивая о чем-то, но по большей части молча выводя кистью на бумаге четкие уверенные штрихи, явно справляясь с сочинением на тему того, почему Тома явился в Иназуму, лучше самого Томы. Омега зачарованно наблюдал за его движениями кисти и за тем, как Аято, обмакивая ее в чернила, элегантно придерживал рукава, чтобы они не запачкались, и понимал, что никогда в жизни не смог бы стать таким же. Даже пером почерк у него не был ни красивым, ни ровным, буквы легкомысленно и бездумно прыгали, отказываясь течь ровной строкой, морщились и кривились, и Томе внезапно стало как-то стыдно и за свой почерк, и за самого себя, какого-то совсем развязного и неуклюжего в этой степенной стране.

Он со стыда отложил свою первую попытку заполнить документы с глаз долой и подавленно опустошал миски одну за другой, хотя ему кусок в горло не лез.

 — Тебе следует есть всё понемногу из каждой миски, — заметил Аято в какой-то момент, не отвлекаясь от бумаг. — Так вкуснее.

Тома попробовал сделать так, как ему сказали. Вкуснее не стало. Хотя проблема, скорее, была в том, что он от волнения почти не чувствовал вкуса.

 — Ты закончил? — уточнил Аято, когда омега расправился с последней миской и осторожно сложил их одна в другую. Кивок, и альфа придвинул к нему стопку бумаг, которую принес с собой. — Это список всех торговцев из Мондштадта, в данный момент находящихся в Иназуме. Просмотри его, вдруг найдешь еще знакомых.

 — Да как бы весь Мондштадт — это мои знакомые… — вздохнул Тома, взяв стопку в руки, и почти что не соврал. Если он не знал кого-то лично, то слышал о них от кого-то другого. Маленький город, маленькая деревня.

Он в тишине, нарушаемой лишь шорохом бумаги, начал просматривать страницы одну за другой, то морщась, то вздыхая, то расстроенно потирая переносицу.

 — Итак? — спокойно спросил Аято, когда он прошелся по всему списку и начал его сначала, надеясь, что при втором прочтении что-нибудь изменится.

 — Ну… — Тома вздохнул совсем тяжко и опять вернулся к первой странице, глядя на странную не совсем четкую картинку с лицом мондштадца. Не нарисованную, и он понятия не имел, как она получилась. — Это Зигфрид. Я однажды сломал его сыну руку.

 — Зачем? — вздохнув в стократ тяжелее, чем обычно, спросил Аято, словно Тома назло ему портил отношения с мондштадцами, кооорые могли забрать его домой.

 — Он пытался меня изнасиловать… — пробормотал омега, не зная, риторический ли это был вопрос, и перелистнул несколько страниц к следующей группе торговцев. — Это Мириам. Ее дочери я как-то сломал нос, и он не очень хорошо сросся.

 — Ты и на девушек нападаешь? — обреченно спросил Аято, кажется, пересматривая свое отношение насчет позволения ему общаться с Аякой.

 — Только на тех, которые домогаются моих подруг… — Тома перелистнул еще несколько страниц. — А это Райнальд… Его сын очень милый парень, кстати, — альфа вопросительно приподнял брови. — Не знаю, правда, в кого он такой, отец у него тот еще муд… нехороший человек, — Тома залистал дальше, вглядываясь в каждое имя и фото, и опять дошел до конца, не найдя ни одного человека, которому можно было бы доверять. Он грустно вздохнул. — Такое ощущение, будто в Иназуму из Мондштадта плавают только нехорошие люди.

 — На что ты намекаешь? — ровно спросил Аято, и Тома, опомнившись, что зависит от его милости, нервно сглотнул.

 — Ни на что я не намекаю… Просто… — он уставился на картинку с Зигфридом, а затем глянул на его спутников. — Думаю, я знаю, в чем дело… Почти во всех группах торговцев из Монда есть омеги, но для них слишком опасно находиться в Иназуме. Поэтому сюда приезжают только те, кто изначально с презрением относился к омегам и не пускал в свою группу.

 — В Мондштадте омеги становятся торговцами? — то ли абсолютно ровно, то ли с самой крохой удивления спросил Аято.

 — Ну да? В любой профессии важно иметь и альф, и бет, и омег. Представь себе, перед тобой вчера сидело бы трое агрессивных Себов. Такая группа многого не добьется, — разъяснил омега.

 — Я понимаю, почему для профессий важны и альфы, и беты. Но про омег сказать того же не могу, — заметил тот, и Тома, который, между прочим, тоже мог сказать много неласковых слов об альфах, стиснул зубы и сжал ладони в кулаки, терпя, чувствуя горящую в груди неприязнь. Аято продолжил как ни в чем не бывало. — Что насчет вчерашних торговцев?

 — Что с ними? — процедил Тома.

 — Среди них не было омеги, но ты им, похоже, всё же доверяешь, — пояснил тот, спокойно обмакивая кисть в чернила.

 — Жена Себа обычно с ними. Но сейчас беременна.

Альфа понимающе кивнул и заключил:

 — Что ж, видно, в самом деле придется ждать три месяца.

Словно это было для него каким-то тяжким бременем. Тома в самом деле не понимал — какие именно хлопоты он причинял конкретно ему одним своим пребыванием в имении? Лично Аято его не кормил, не поил, не подыскивал одежду, они могли прожить в одном доме три месяца и не увидеться ни разу. И всё равно в голосе альфы постоянно сквозила недостаточно хорошо скрытая неприязнь к нему.

Аято закончил заполнять документы, дал их ему перечитать, собрался, поднялся, ушел, кивнув на прощание, а Тома всё думал. О Камисато, об Иназуме, о Мондштадте, о своем доме, о своей семье, о Карен, о матери, о том, как они справлялись без него, и он жалел. Это было едкое разъедающее хорошие мысли и эмоции чувство, заслоняющее собой все крохи хорошего, что случилось с ним на этом острове. Он жалел о том, что вообще здесь очутился, жалел о том, что не заставил Себа затащить себя на корабль и держать, пусть даже завоет волком от страха, жалел, жалел и жалел. Мысли копошились нестройным роем, по стенам бегали неясные тени, и он, неимоверно уставший от этих мыслей, тревог и самого себя, всё никак не мог заснуть.

Он даже не мог понять, который сейчас был час, привыкнув к стройной мондовской системе. Один удар звонкого колокола — с последнего полного часа прошло пятнадцать минут, два удара — тридцать, три удара — сорок пять, четыре — новый полный час. За четырьмя звонкими — до двенадцати низких, указывающих, который был час. В воскресенье в десять утра веселый перезвон всех колоколов — пора идти на службу.

В Иназуме колоколов не было. Совершенно. Из шумов ночью были только шаги, голоса и крики ночных животных. И Тома всё равно не мог заснуть.

Он поворачивался на один бок, и ему начинало казаться, что за его спиной был враг, только поджидающий, чтобы напасть на него. Он переворачивался на другой — и враг делал полукруг, снова заходя ему за спину. Он ложился на спину — и тени на потолке начинали казаться не беспорядочными спутниками света, а тенями врагов.

Ему было страшно.

Было душно. Он не выходил из этой комнаты целый день.

Эта комната с каждым вздохом казалась всё меньше и меньше, и в какой-то момент Тома, не выдержав, сел, нервно стискивая одеяло в руках.

Это было на него совсем не похоже. Да, даже он побаивался страшилок, которые рассказывали другие ребята, и потом по несколько часов не мог заснуть ночью, но это было что-то совсем другое. Тогда он знал, что на самом деле в безопасности, как и всегда, ведь в соседней комнате спала его мама, а сейчас он не ощущал ничего, хотя бы отдаленно напоминающего чувство безопасности.

Медленно вздохнув, Тома поднялся и неловко поправил юкату, мечтая о штанах. Но дорожную одежду у него еще утром по возвращении отняла Касуми.

Чуть поколебавшись, он открыл окно настежь, очень боясь его сломать, и комнату наполнил свежий ночной воздух. Гостиница находилась в спокойном районе портового города, подальше от шумных гуляк. А в такой час даже те уже не гуляли, и даже сверчки уже не стрекотали из-за прохладной погоды.

Тома уставился на видневшиеся из окна вдали освещенные дома, припомнил, что в пределах гостиницы находился небольшой сад, и, прикрыв окно, покинул комнату, ненадолго застыв перед дверью, собираясь с мужеством, чтобы открыть ее.

Он сам себе казался таким глупым и трусливым.

Вздохнув, он вышел из комнаты и огляделся, пытаясь запомнить, где она находилась, и понять, куда ему теперь идти. Он уже два раза доходил до своей комнаты, и каждый раз совсем не обращал внимания на дорогу, тащась позади сопровождающего мертвым грустным грузом. Даже понятия не имел, где была комната Камисато.

Тома взглянул по коридору налево, взглянул направо и, пожав плечами, пошел направо. Сделал несколько поворотов, надеясь, что они приведут его к саду и растерянно вздыхал на каждой развилке.

 — Тома, — внезапно раздалось за его спиной, и задумавшийся омега, совершенно не услышавший, что кто-то подобрался сзади, от неожиданности вскрикнул и осел на землю, оборачиваясь.

 — К-К-Касуми? — оторопело назвал он имя той, кто молча и пугающе застыла за ним, и медленно вздохнул полной грудью, прижав к ней руку, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце. — Что ты здесь делаешь?

 — Увидела, что ты куда-то идешь, — так спокойно, будто не напугала только что его до смерти, сказала она. — В чем дело?

 — Я просто хотел подышать свежим воздухом… — пробормотал Тома и, уперевшись рукой в стену, начал подниматься.

 — Что случилось? — снова раздалось за его спиной, теперь, когда он обернулся к Касуми, с другой стороны, и омега от испуга резко втянул воздух ртом, едва устояв на ватных ногах. Оглянувшись, он обнаружил незнамо откуда взявшегося Аято.

Тома мог поклясться, что половицы в коридорах весьма слышимо скрипели, пока он по ним шел, тем не менее он не услышал ни одну, ни другого.

 — И-извини… — пробормотал он едва слышно, чувствуя, что если сейчас и Аяка с Наканиши резко выскочат откуда-нибудь, то у него сердце не выдержит. — Я не мог заснуть, хотел посидеть в саду…

 — В саду? — чуть удивленно переспросил Аято, и Тома, нервно глядя в пол, кивнул. — Можешь идти, — к сожалению, обращались не к нему — Касуми, поклонившись, ушла, на этот достаточно громко. — Пойдем, — а вот это точно обращались к нему.

Еще несколько поворотов (оказывается, Тома был совсем недалеко от своей цели), и они оказались у сада. Затем Аято совершил немыслимое — вместо того, чтобы любезно уйти и оставить Тому наедине с собой и своими нервными тревогами, он опустился на край террасы, смотря на небольшой сад, который можно было пройти вдоль и поперек за десяток шагов. Омега замешкался, но после одного вопросительного взгляда опустился рядом. Точнее говоря, в двух метрах от него.

 — Почему ты не спишь? — терпеливо, словно разговаривал с непослушным ребенком, поинтересовался Аято.

 — Не могу заснуть… — негромко повторил Тома, неловко почесывая шею. Чувствуя, что должен объяснить понятнее, он продолжил. — Ну… просто не получается заснуть. Ну… бывает… — понятнее явно не стало, и он нервно вздохнул.

 — Тебя что-то тревожит? — всё так же терпеливо спросил тот.

Сначала рассказывал, какие ужасные вещи происходят с омегами в Иназуме. Теперь любезно спрашивает, не тревожит ли его что-то. Как мило.

 — Ты как бы… спрашиваешь искренне или просто из вежливости? — неуклюже повел плечами Тома.

 — Искренне, — чуть помедлив, ответил Аято. — Я не могу решать проблемы, о которых не знаю.

 — Всегда есть проблемы, которые невозможно решить, даже если знаешь о них, — пробормотал Тома и, махнув ногой, задел камушки на земле, замысловато украшавшие сад и из-за него издавшие жутко неприятный и громкий шершавый звук. — А… Извини… — он отодвинулся еще дальше, уперевшись боком в столб, и подтянул к себе колено, обнимая его.

 — Ты сегодня какой-то дерганный, — ровно заметил альфа спустя очередную неловкую паузу. — Те мондштадтцы что-то с тобой сделали?

 — Что? — непонимающе брякнул Тома и, вопросительно взглянув на Аято в первый раз за встречу, несдержанно фыркнул от его вида. — Извини! Извини… просто у тебя все волосы растрепанные ото сна…

Тот, вздохнув, поправил волосы без зеркала как мог (они всё еще не напоминали его обычный ухоженный вид), пригладил там, где показал на своей голове Тома (но совершенно промахнулся), пригладил еще раз (оставшись только вполовину таким же растрепанным), и у омеги закончилась смелость говорить, где волосы всё еще напоминали птичье гнездо, и уж тем более поправлять самому.

 — Итак? — сдержанно, но со сквозившей в голосе усталостью спросил альфа.

 — Итак? — удивленно переспросил Тома, подзабыв, о чем они говорили до этого, и чувствуя себя уже не таким встревоженным из-за того, как Аято отличался от обычного собранного себя. Ну… мы с ними болтали, обнимались…

Он затих, не понимая, чего от него хотят.

 — Я говорю о действиях более непристойного и принудительного характера, — спокойно подсказал тот.

 — Непри… — повторил омега и закашлялся от шока. Это предположение показалось ему настолько смешным, что он уже собирался натянуло рассмеяться, но один взгляд на абсолютно серьезного Аято его переубедил. — Нет. Ничего такого они даже не думали со мной делать.

 — Ты не можешь знать, о чем на самом деле думают другие люди, — вздохнул Аято, и Тома открыл было рот, чтобы сказать, что не так уж сложно понять, о чем думают по крайне мере те же альфы, но закрыл его, понимая, что его утверждение разбивается буквально существованием сидящего рядом представителя невыносимого пола. — Предположим, они в самом деле ничего не сделали. Тогда почему от тебя несло алкоголем, когда ты вчера вернулся с ними? Тебе ведь нельзя пить, раз ты несовершеннолетний.

 — Ну, это… — пробормотал Тома, пытаясь подобрать слова объяснений, которые не звучали бы глупо.

 — Они тебя напоили? — терпеливо подсказал ему Аято, и омега возражающе замахал руками.

 — Я случайно выпил! Думал, в фляжке вода, а оказалось вино, — он устало вздохнул. — Должен сказать, в Монде немало детей впервые пробуют алкоголь именно таким образом.

 — Дети, — повторил тот каменным неодобрительным тоном. — Пробуют алкоголь.

 — Ну случайно это выходит! — обреченно протянул Тома. — Вино ведь выглядит совсем как виноградный сок. Путают порой.

 — Вино даже близко не пахнет как виноградный сок, — категорически не согласился иназумовский зануда.

 — Ну дети-то об этом не знают… — пробормотал Тома, не зная, почему ему приходится оправдываться, он, между прочим, ни одного ребенка за свою жизнь не споил. — Да и бывает совсем слабое вино… — его, правда, и с такого тоже уносило. Аято не выглядел окончательно убежденным, но и развивать тему не стал, только глянул пронзительно, словно без слов предупреждая, чтобы даже близко к Аяке со своим вином не подходил. Тома, уставившись на сад, видневшийся в темноте лишь угрожающей темной громадой, негромко сказал. — Сначала Себ думает, что ты меня изнасиловал, теперь ты думаешь, что Себ с остальными меня изнасиловали. Это какая-то общая альфовая черта?

Вопрос совершенно риторический — во всем Тейвате любой знал, что все альфы становились как бешеные собаки, когда речь шла о защите. Птицы поют, коты мяукают, альфы бесятся, когда вредят тем, кто под их защитой.

Тома никак не мог осознать, что он действительно под его защитой.

 — Нет, — угрюмо ответил Аято, и омега удивленно уставился во все глаза на него, внезапно нахмурившегося и недовольного. — Я думаю только своей головой и ничем другим.

 — Как скажешь… — после нескольких секунд глядения друг другу в глаза растерянно согласился с ним Тома, не совсем понимая его ответ.

 — Итак, что тогда тебя тревожит? — отвернувшись, вернулся тот к интересовавшему его вопросу.

 — Ну… — брякнул омега и замолчал на несколько секунд, лихорадочно пытаясь решить, рассказывать или не рассказывать, а если рассказывать, то что именно. — В общем, ну, я… — он и так-то нервничал, и ему не становилось спокойнее от ощущения, что человек, от которого буквально напрямую зависела его жизнь, раздражался от тогг, что он не может собраться и не мямлить. — Я… Со мной… Со мной точно всё будет хорошо?.. — он с трудом сглотнул и коротко натянуто рассмеялся, чувствуя себя почти так же, как когда его стошнило от страха. — Если я останусь в Иназуме еще на три месяца…

 — Да, — ответил тот без капли сомнения, но после паузы, отнюдь не внушающей доверие. — Я дал свое слово.

 — Ты как бы… не сочти за оскорбление, но… — Тома медленно вздохнул, пытаясь успокоить и себя, и дрожь в голосе. — Я тебя совершенно не знаю.

 — Ты не веришь, что я не нарушу свою клятву, — подвел итог Аято, и омега отвел взгляд. — Это можно понять, — он ненадолго замолчал, пока Тома нервно пытался понять, не сделал ли себе хуже, признавшись в своем страхе. — Ты веришь в то, что мне дорога моя сестра?

 — А-Аяка? Ну да… — непонимающе пробормотал Тома, припомнив, что из всех немногих людей, которых он знал в Иназуме, именно маленькая альфа могла дать Аято повод улыбаться необычно нежно.

 — Ты веришь в то, что пришелся ей по душе? — спокойно продолжил тот, и омега пробурчал что-то на соглашающемся. — Верить только в эти две вещи будет достаточно. Сейчас поясню, — он задумчиво коснулся пальцами подбородка, и Тома тайком посмотрел на него краем глаза. — Моя сестра всегда была весьма… застенчива, ей непросто заводить друзей. В целом, весьма непросто заводить друзей, когда люди первым делом ценят твою фамилию, а только затем тебя самого, — омега неловко поерзал, вспоминая, как они уже говорили о друзьях и их отсутствии у одного конкретного молодого господина. — Я считал, что семьи будет достаточно, чтобы она была счастлива, и не заставлял ее искать себе иных друзей. К сожалению, половина нашей семьи в скором времени умрет, а у меня из-за этого почти нет свободного времени, так что…

 — Подожди, что значит "половина семьи умрет"? — ошарашенно перебил его Тома, поворачиваясь к нему.

 — Мне казалось, ты обсуждал с моей сестрой болезнь наших родителей, непонимающе нахмурился Аято.

 — Вот именно? Их болезнь? Никто не говорил мне, что он умирают! — встревоженно повысил голос омега.

 — Они умирают, — спокойно сообщил тот, словно это был самый подходящий для этого момент. — Для тебя это не имеет особого значения.

 — Еще как имеет! — горячо возразил Тома, активно жестикулируя с таким жаром, что Камисато принялся внимательно следить за его руками, словно опасаясь, что его случайно ударят с расстояния в два метра. — Я буквально заверил Аяку, что с ними всё будет хорошо, я не знал, что я вру!

 — Всё в порядке, — сдержанно сказал альфа.

 — Нихера ничего не в порядке! — возмущенно воскликнул омега и спустя несколько секунд молчания и осуждающего взгляда неловко пробормотал. — И-извини…

 — Всё в порядке, — почти по слогам повторил Аято, словно надеялся, что хотя бы так сумеет заставить его прислушаться. Тома упорно не прислушивался, он варился в странном чувстве вины перед младшей Камисато. — Как я уже хотел сказать ранее, — он бросил пронзительный взгляд, укоряя, что его перебили, но Тома не проникся. — Аяка тяжело переживает происходящее.

 — Ну еще бы… — пробормотал омега и от чуть раздраженного взгляда захлопнул рот, давая ему наконец договорить до конца.

 — Итак… — он, который раз сбитый с мысли, невыспавшийся и всё еще взъерошенный, медленно вздохнул. — В последние несколько месяцев она думала только о наших родителях. Пыталась найти для них лекарство, пыталась их подбодрить, пыталась не давать им повода беспокоиться о ней, — он ненадолго замолчал, глядя перед собой. — Я уже очень долго не видел ее счастливой и улыбающейся, как вчера, — казалось, каждое предложение давалось ему с трудом, и Тома совсем затих. — Несмотря на некоторые вчерашние разногласия, у тебя есть… особый склад характера, позволяющий моей сестре отвлечься от нынешнего положения вещей. Я считаю, ей необходимо подумать о чем-то, кроме наших родителей, но она слишком упряма и чувствительна. Поэтому ты можешь мне в этом пригодиться.

 — Я чувствую некоторое давление, — невесело протянул Тома, пытаясь собраться с мыслями.

 — Ты прекрасно справлялся вчера и без моих указаний, без проблем справишься и впредь, — невозмутимо заявил Аято, внезапно веря в его способности.

 — Упрямая и чувствительная, да… — пробормотал омега, вздохнув, и задумался. Аяка выглядела как ребенок, который слишком много думает и слишком много волнуется. А еще как ребенок, который очень легко может заплакать, причем не так, как это делала Карен, привыкшая слезами заполучать желаемое внимание. Аяка выглядела так, словно плакала тихонько и горько где-нибудь в укромном месте, может, ночью, перед сном, когда темнота не спасала от страхов за родителей, и Тома попытался на мгновение представить, что почувствовал бы Аято, если бы вчера ночью пришел в гостиницу в их с сестрой комнату, а она бы там плакала как можно тише, боясь, что он заметит. Ужасное чувство. — Да… я понимаю. Помогу чем смогу.

Одного взгляда на уставшего Аято с его глубоко залегшими мешками под глазами было достаточно, чтобы понять, почему он сам не проводил с сестрой достаточно времени, чтобы отвлечь. Тома взволнованно прикусил губу, подумывая над тем, чтобы спросить о том, как сам Аято справлялся с трагедией в их семье, но в итоге решил, что ему на это не ответят, лишь скажут, что это не его дело.

 — Теперь ты веришь в то, что я собираюсь защищать тебя? — спокойно спросил тот.

 — В некотором роде… — взяв значительную паузу на размышления, едва слышно пробормотал Тома.

 — Хорошо. Пока ты разумно себя ведешь, с тобой всё будет в порядке, — заключил Аято, кивнув самому себе, и омега ошарашенно уставился на него. — Есть ли еще что-нибудь, что тебя беспокоит? 

 — Ну как бы… Что именно значит "разумно себя вести"? — осторожно поинтересовался он.

 — Что ж… Полагаю, понятие разумного поведения в Иназуме может значительно отличаться от того, чему ты научился в Мондштадте… — сказал альфа и, устало вздохнув, перешел на какой-то наставнический тон. — Мне нужно, чтобы в поместье ты не устраивал ни скандалов, ни истерик, не приставал ни к кому. Другими словами, чтобы ты вел себя не как омега, а как бета, — Тома уставился на него, неприязненно морщась и даже не зная, что на подобное сказать, но Аято продолжил, не оставляя ему пауз, чтобы что-нибудь сказать. — В имении ты еще можешь вести себя относительно неразумно, однако за его пределами это может быть опасно. Но ты не можешь всегда оставаться в имении, так что нужно будет приставить к тебе одного из стражей. Полагаю… Йошиноске подойдет.

Тома, беспокойно сцепив пальцы, уставился в темноту перед собой, молча слушая его наставления о том, как ему нужно было вести себя в имении, вне имения, в те моменты, когда в имении окажутся гости, а также в те вполне вероятные моменты, когда он случайно или нет встретится с остальными членами семьи Камисато.

Было как-то горько до комка в горле.