По прошествии, кажется, вечности, его ноги достигают лестничной площадки — и когда он прижимает ладонь к двери, что ожидает его впереди, толкая ее…

Пред ним предстает дорога.

Длинная и извилистая; небо над его головой тусклое и хмурое от сгущающихся грозовых туч.

— … — Хуа Чэн скрещивает руки на груди, наблюдая, как толпы стекаются вниз по дороге; все они с большой поспешностью маршируют в неизвестном ему направлении.

И, как ни странно, все они — призраки.

Он медленно склоняет голову, отрываясь от мыслей только тогда, когда кто-то врезается в него.

— Хэй! — Пожилой призрак смотрит на него, отряхивая переднюю часть своей туники. — Ты мог бы быть повнимательнее, останавливаясь прямо посреди дороги, ты...!

Юноша поворачивается, чтобы взглянуть на него; кроваво-красная радужка его глаза блестит в тусклом солнечном свете, и мужчина замолкает, нервно посмеиваясь. — А вообще-то — плевать! Я должен был обращать больше внимания на то, куда я иду — п-прошу прощения, молодой господин!

Хуа Чэн выгибает бровь.

Это первый раз в его жизни, когда кто-либо обратился к нему по какому-либо титулу. Раньше он был известен под многими именами.

Монстр. Сволочь. Гадёныш.

Хун-эр, маленький дух и У Мин.

Одни — жестокие, другие — фамильярные; но никогда не звучащие с таким уважением.

Таким страхом.

— …Куда идут все эти люди? — Вздыхает он, глядя на дорогу впереди. Орды призраков в спешке карабкаются друг на друга, оставляя некоторых затоптанными толпой.

— А ты не знаешь? — Спрашивает призрак, округляя глаза, и, когда взгляд молодого человека вновь обращается в его сторону, мужчина сглатывает.

— …Бай У Сянь мертв, — быстро поясняет он, посылая своим товарищам усмиряющий жест, когда пара духов нетерпеливо шевелится, явно стремясь продолжить движение.

— Действительно ли? — размышляет Хуа Чэн, его губы удовлетворенно изгибаются. — Как?

— Сраженный небесами, — объясняет призрак, дрожа и недовольно обхватывая себя руками. В конце концов, если даже такое бедствие, как безликого Бая, можно стереть с лица земли, какая судьба может ждать остальных?

— Это сделал наследный принц Сяньлэ?

Старый дух столбенеет, его тон недоверчив;

— Что? Тот неудачник? Ха! Это-

Раздается тихий вскрик, когда материальная форма духа растворяется в хватке Хуа Чэна, оставляя за собой только слабое пламя — и то, лишь для того, чтобы в тот же миг оно затухло от простого движения пальцев.

Спутник того призрака наблюдает за картиной с широко распахнутыми от ужаса глазами.

— … — Молодой человек стряхивает с запястья, все, что осталось от души человека, рассеянной после того, как он поглотил его. Не особенно заманчивая, если говорить о вкусе, но очень нужная еда. — Кто убил бедствие в белых одеждах?

Этот вопрос адресован оставшимся призракам.

— Э-э, это сделал небесный император, — сообщает один из них, все еще поглядывая на пустое место, где когда-то стоял его спутник. — Наследного же принца низвергли во второй раз.

Губы Хуа Чэна кривятся от отвращения, но более он не спрашивает о небесах.

Его все равно не интересует такой бесполезный мусор.

— Какое отношение его смерть имеет к здешним призракам?

— ...Он был единственным существующим князем демонов, — медленно отвечает другой дух, вздрагивая в тот момент, когда взгляд юноши останавливается на нем. — Теперь им должен стать кто-то другой.

— Князь демонов, — медленно повторяет Хуа Чен, обдумывая эту идею. Он слышал о них и раньше: смутно, из рассказов Его Высочества. Он знает, что среди призраков — они на вершине иерархии. — Один из них должен сейчас вот-вот родиться?

— ...В некотором смысле, - каждый из призраков вокруг него кивает в знак согласия. — Когда он откроется — тот, кто останется, переродится.

Он.

Хуа Чэн снова поворачивает голову — и на этот раз, когда он фокусирует свой взгляд, его глаза быстро приспосабливаются, различая гораздо больше и видя гораздо дальше, чем может обычный человек —

Вдалеке есть гора. — …Когда откроется, что?

Где-то за холмами раздается пронзительный смех. Крики агонии, лязг клинков.

Хуа Чэн оборонительно тянется к собственной сабле, но обнаруживает, что безоружен. Из всех вещей, не принести с собой...

—...Килн*, — отвечает один из призраков.

*[П.п. Вдруг кто не в курсе, но он переводится как «печь», и ради ясности контекста я оставлю такую формулировку в следующем абзаце, но далее по тексту буду писать «Килн», так как это то, к чему многие привыкли.]

Судя по тому, как они все смотрят, Хуа Чэн может догадаться, какой должна быть «Печь». Вулкан, что уже извергает дым и пепел в небо; земля грохочет, по мере того, как все больше и больше призраков начинают быстрее приближаться к нему.

 Это объясняет погоду вокруг.

— … — Юноша скрещивает руки, размышляя.

— Быть князем демонов, — спрашивает он, медленно склоняя голову в бок. — Есть ли у этого какие-либо преимущества?

Один из духов, стоящих сзади, фыркает, будто это какая-то шутка, но, что ж…

Достаточно одного резкого взгляда, чтобы заткнуть его.

— …Помимо того, чтобы быть сильнейшим , ты имеешь в виду?

Ближайший к нему призрак бормочет: — Разве это не самое большое преимущество? — Молодой человек медленно улыбается — между его губами мелькают недавно сформированные клыки. — Этого достаточно.

Он прислушивается, и слышит, как крики становятся громче.

— Там впереди идет бой?

— Чем больше призраков ты убьешь, тем выше твои шансы, — объясняет один из стоящих вокруг духов, затем, увидев, что призраки вокруг него напрягаются от беспокойства, замолкает.

Ведь их план состоял в том, чтобы держаться вместе, пока они не достигнут склона горы. Но теперь...

Никто из них не ожидал так рано столкнуться с призраком ранга «свирепый» — даже если он явно находится в ослабленном состоянии, он…

— Спасибо за помощь. — бормочет темноволосая фигура, начиная шагать вперед. — Взамен я дам вам награду.

Ведь он разумный человек.

Призраки замирают, смущенно переглядываясь друг с другом, гадая, что может им предложить этот юноша, но…

Хуа Чэн оглядывается через плечо, его глаз горит, как проклятая звезда, а губы кривятся в ухмылке.

— Вернитесь назад, и я не проглочу вас целиком.

Не следует никаких споров или ложной бравады, перед тем, как они развернутся и убегут прочь, отчаянно пытаясь вернуться на дорогу, по которой они когда-то мчались с такой решимостью.

Взгляд Хуа Чэна же возвращается к дороге впереди.

К Килну.

Без оружия это будет несподручно.

И теперь он может ощутить слабость в своих конечностях — он все еще силен по сравнению со среднестатистическим призраком, но не так силен, как раньше.

Недостаточно силен, чтобы быть полезным своему богу. Чтобы защитить его. Хуа Чэн не может позволить себе оставаться таким.

Поэтому, ему просто нужно изменить обстоятельства.

Все предельно просто.

Кроме того...

Его пальцы выгибаются, формируя длинные блестящие когти на месте ногтей, а его клыки удлиняются.

У вас всегда есть оружие, если вы достаточно креативны. Это просто вопрос воображения.

Дорога длинна. Невероятно длинна.

Он не может сказать, сколько часов проходит, пока он мчится вперед — сокрушая духов ногами, пережевывая их челюстями, разрывая их своими когтями.

Должно быть, проходят дни.

Но и призраков — все еще море.

Даже когда его конечности начинают чувствовать себя сильнее.

Когда остальные его чувства начинают возвращаться, распространяясь по земле.

Миллионы духов — почти невообразимое число даже для него. И каждый преследует ту же цель . Большинство из них бесполезные мелкие слабаки, глупые ничтожные существа, проделавшие весь этот путь, только что бы стать пищей.

Но из того, что он знает: есть пять существ ранга «свирепый» — таких же как он — которые могут представлять вызов.

Один из них пахнет слегка знакомо, но он так далеко, что Хуа Чэн не может его опознать. Он осматривает поле боя с вершины отвесной скалы, прищурившись.

Каждый враг — это оценка, взвешенная с учетом потенциального риска задержки его приближения к Килну. Из пяти присутствующих свирепых призраков: двое все же сильнее его. Учитывая все это—

— Ты странный малый, не так ли? — протягивает голос сзади. Юноша замирает.

Когда он оглядывается через плечо — там стоит женщина. Высокая и стройная, ее длинные волосы свободно ниспадают на плечи.

Хуа Чэн никогда не был заинтересован в женской красоте — но, объективно говоря, эта женщина довольно привлекательна.

Изящные губы и острые скулы, красно-черные одежды с золотой вышивкой на рукавах.

Если бы не засохшая кровь в прорехе ее платья прямо над сердцем, юный призрак мог бы принять ее за невесту.

И глаза цвета крови.

— Ты был на другой стороне, не так ли? — размышляет она, сузив глаза и медленно осматривая юношу. — Я чувствую это по твоему запаху.

Хуа Чэн предпочитает не отвечать, оценивая ее собственным взглядом — и роскошные губы изгибаются в лукавой ухмылке.

— Подумываешь о том, чтобы сожрать меня, молодой господин?

Очевидно, что он думает об этом — он чувствует запах исходящей от нее духовной силы. Ведь, в конце концов, это битва сильнейших. Если не нападет он — это сделает она.

Впрочем, призрака это, похоже, не особо интересует. — Это редкость, чтоб душа смогла вернуться после рассеивания.

Она приближается к нему; черные туфли на каблуках цокают по камням под ее ногами; она подходит ближе, вдыхая его запах. — И это проклятие, боже, боже…

В тот момент, когда она наклоняется, чтобы взглянуть получше, юноша делает выпад, обнажая клыки…

Только для того, чтобы быть остановленным изящной, невероятно сильной рукой.

Идеально наманикюренные ногти впиваются в его горло, в то время как женщина обнажает свои собственные клыки и шипит ему в лицо: — Не ПЕРЕБИВАЙ меня, пока я говорю, щенок!

Он в два раза больше ее, он бы легко— но она с легкостью валит его наземь, как будто он лишь тряпичная кукла.

Удар не причиняет ему особого вреда, однако его тело погружается в землю на метр, глубоко разрушая вулканическую породу по пути.

Женщина опускается рядом с ним, легко приземляясь на ноги.

— Как тебя зовут? — спрашивает призрак; ее голос холоден от нетерпения.

Когда молодой человек не отвечает, ее нога надавливает ему на грудь; острый каблук вонзается в его тело, до тех пор пока он не начинает сжимать зубы от дискомфорта.

— Первый урок в бытии призраком, мальчик… — шипит она; ее зрачки сужены: — Ты ХОЧЕШЬ, чтобы люди знали твое имя!

—...Хуа Чэн. — рычит он.

И в тот же миг нога поднимается с его грудной клетки, а ее тон становится намного приятнее.

— Это было так сложно? — размышляет женщина, делая шаг назад.

— ... — Юноша медленно поднимается на ноги, прожигая взглядом, и ее улыбка возвращается. — Ты можешь звать меня Чжао Бэйтун.*

*[П.п. англ. Zhao Beitong, кит. 悲痛 Bēitòng — скорбь, горе, сожаление]

Он настороженно отряхивает свою грудь. В конце концов, он думал, что поблизости было всего пять призраков свирепого ранга, и он не ощущал ее присутствия, пока она не оказалась прямо за его спиной.

Даже сейчас он с трудом ощущает ее духовную силу — хотя очевидно, что ее сила огромна.

— …Если это так важно, чтобы люди знали ваше имя, — ворчит он, раздраженно сверкая глазами, — почему же я никогда не слышал о вас?

Очевидно это задевает ее за больное — он может сказать это по тому, как ее глаза раздраженно сверкают, однако ее улыбка становится лишь шире.

— Это слабые нуждаются в признании имени, — отвечает она, медленно обходя его кругами. — Зачем ты пришел сюда?

— Уверен, по той же причине, что и вы. — Бормочет он, все еще находясь в напряжении; понимая теперь, что, если дело дойдет до драки, то это плохо для него закончится.

Ее смех леденящий, как ветер, проносящийся мимо них и развевающий ее волосы. — Это мой дом, — холодно произносит она. — И я жила здесь одна в течение очень, очень долгого времени.

— … — Хуа Чэн медленно оглядывается…и осознает, где они стояли все это время.

Это не крутое каменное образование, за что он изначально это принял — а город. Погребенный под давно остывшими потоками лавы и вулканического пепла.

Когда молодой человек снова поворачивается к женщине, она больше не улыбается — ее губы сжаты, брови нахмурены, а волосы, длиной до талии, колыхаются на ветру.

—...Что это за место? — спрашивает он; его глаза изо всех сил пытаются вобрать то, что предстает перед ним.

Его Высочество рассказал ему множество историй, за время, что они были вместе: многие из них имели историческую основу, повествуя о стихийных бедствиях...

Но никогда ни о чем подобного масштаба. Руки Чжао Бэйтун сжимаются в кулаки.

— Я поведаю тебе, если ты ответишь на мой вопрос, — она задирает подбородок. — Зачем ты пришел сюда?

— … — Хуа Чэн скрещивает руки на груди, раздраженный заминкой, но понимая, что имеет дело не с той, кого можно заставить говорить силой. — Чтобы попасть в Килн.

Чжао Бэйтун отмахивается, почти утомленная этой ситуацией, и Хуа Чэн предполагает, что, если это действительно ее дом, то подобный ответ должно быть является для нее обыденным. — Почему ты вернулся в этот мир? — снова спрашивает она; ее взгляд сосредоточен.

Молодой человек колеблется.

Для него это самый простой вопрос в мире, и все же, впервые, он чувствует желание промолчать. Его инстинкты подсказывают ему, что ответ принесет опасность, но...

Призраки имеют склонность распознавать ложь.

— ...У меня все еще остался дорогой мне человек в этом мире, — отвечает он.

Какая могучая форма любви. Невероятно редкая. По правде говоря-

За все годы жизни Чжао Бэйтун — а даже среди призраков она древняя — она никогда не слышала о рассеянной душе, вернувшейся за чем-то столь простым.

— Если это правда, почему ты не вернулся к этому человеку? — Челюсть Хуа Чэна сжимается.

—...Я не смогу эффективно защитить его, будучи таким.

Она почти никак не реагирует на пол возлюбленного Хуа Чэна, лишь изгибает свою изящную бровь: — Для такого свирепого призрака, как ты, должно быть не сложно защитить одного человека.

— …Он принц, — прямо отвечает Хуа Чэн, не беспокоясь выдать эту подробность — в конце концов, в этом мире много принцев, гуляющих по свету. — Со множеством врагов.

Глаза Чжао Бэйтун резко расширяются, затем снова сужаются, ее руки скрещены на груди.

Он не знает, чего ожидать, но…

— Когда-то я любила принца, — бормочет она; ее глаза полны эмоций, которые молодой человек, с его огромным опытом страданий, не может понять.

— Это стало моим концом.

Медленно женщина оборачивается. — Ты умеешь читать?

И снова, он колеблется.

— Я сказала, — повторяет она резким от раздражения голосом, — ты умеешь читать?

— …В какой-то степени, — плоско отвечает он.

Его Высочество научил его кое-чему, но, учитывая его состояние... процесс шел медленно, и к концу жизни Хуа Чэн усвоил лишь самые основные иероглифы.

Чжао Бэйтун поднимает руку, указывая на восток. Когда Хуа Чэн взглядом следует за жестом, он находит там знак. Нет, скорее похоже на то, что когда-то могло быть входной табличкой — то ли в правительственное здание, то ли в храм.

— Эти символы — они произносятся как «Уюн».— поясняет она, опуская руку. — Так называется это место. Если ты достаточно умен, чтобы добраться до места назначения, я уверена, что остальное ты узнаешь сам.

Злоба капает с нее, подобно кислотному дождю — это тот уровень мстительности, которым Хуа Чэн может только восхищаться — и он спрашивает:

— А вы?

Сначала она не отвечает — она все еще повернута к нему спиной; поза напряжена. Но в конце концов она отвечает:

— А что я?

— Почему вы задержались в этом мире? — Спрашивает молодой человек. Это странное место для охоты, и ей, кажется, не хватает цели.

Ее плечи, будто бы, горбятся еще сильнее, но прежде, чем Хуа Чэн успевает усомниться в реакции, она отвечает — ее голос звучит низко; кипящим от негодования:

— Потому что у меня тоже есть кто-то дорогой в этом мире. — И все же ее голос не звучит любящим.

Он полон абсолютной ненависти.

И прежде чем Хуа Чэн успевает сказать больше; в мгновение ока... Ее уже нет.

На месте нее осталась лишь... бабочка.

Испускающая серебристый неестественный свет — она медленно проплывает мимо него, скользя по воздуху. Он пытается протянуть руку, схватить ее пальцами, но...

Ее и след простыл.

Хуа Чэн проводит следующий час, бродя по этому месту, медленно изучая символы, на которые указала ему женщина, сопоставляя их со звуками.

В детстве у него никогда не было учителей. Боль была его учителем, а вместе с ней и унижение.

Но он всегда быстро учился.

Сам язык не так уж сильно отличается от языка Сяньлэ — он просто древнее. Если бы у него был более сильный фундамент в области чтения, он мог бы расшифровать больше, но...

Что ему удается узнать, так это то, что это место когда-то называлось королевством Уюн, как и сказала Чжао Бэйтун.

И, как и Сяньлэ…

Они поклонялись наследному принцу, рожденному под проклятой звездой.

Он останавливается перед тем, что когда-то было храмом, склонив голову слегка задумчиво, подумывая над тем, чтобы войти внутрь, но...

Вдалеке слышится слабый гул, и его глаза вспыхивают решимостью.

На его вопросы можно будет ответить позже — а пока…

У призрака есть, чем заняться.

Несколько гор мигрируют в этом регионе — сокрушая орды призраков под своим основанием, дважды почти настигая его самого, когда он ослабляет бдительность.

Но никогда — не гора в центре.

Гора Тунлу. Она неподвижна. 

И чем ближе призрак подступает к Килну, тем гуще становится жар битвы.

С каждой победой он чувствует нарастающую силу, но есть и ограничения.

Он вынужден питаться более мелкими и слабыми призраками, не способный использовать ничего, кроме клыков и когтей.

Любое низкоуровневое оружие, которым он пытается завладеть, имеет неприятную тенденцию ломаться под напором его рук — что хуже, чем бесполезно — а с другими свирепыми призраками, особенно с более опасными, требуется нечто большее, чем просто грубая физическая сила, чтобы биться неравных.

Хуа Чэн уже почти у подножия горы — обдумывает варианты, способы заполучить орудие, что поможет ему одержать верх — когда что-то замечает.

Что-то, что явно не к месту.

Он медленно вдыхает, его губы кривятся в отвращении…

Люди.

— … — Он резко поворачивает голову; его ноздри раздуваются, зрачки расширяются.

Что, черт возьми, здесь делают люди?

Это также объясняет, почему так много низкоуровневых призраков столь быстро стекаются в этот район — часто просто бросаясь ему прямо в пасть.

Они чуют живую наживу.

— Знаешь, ты можешь быть умнее остальных, — протягивает слишком знакомый голос.

Хуа Чэн закатывает глаза, не поднимая взгляда — как перед его лицом начинает маячить бледная лодыжка, принадлежащая не менее изящной голени.

Чжао Бэйтун растянулась на уступе скалы, возвышающимся над его головой.

Ей скучно наблюдать за тем, как столько призраков сражаются за победу в игре, которую она явно не считает стоящей участия; медленно и лениво она откусывает от яблока, сок которого стекает по ее подбородку.

— Знаешь, я действительно ОБОЖАЮ, когда люди делают раздражающие расплывчатые комментарии, — усмехается Хуа Чэн.

— Это невероятно полезно. Продолжай хорошо работать.

Призрак улыбается, на этот раз его щека его не раздражает. — Ты знаешь, что тебе понадобится для Килна, не так ли?

Хуа Чэн фыркает, собираясь пройти мимо нее, но нога останавливает его, носок ее туфельки упирается ему в лоб.

— Духовный инструмент, — продолжает она, отбрасывая его ногой на метр и по пути откусывая от яблока еще один кусочек. — И в настоящее время ты не способен сделать что-то большее, чем доставлять удовольствие женщине.

Он переводит на нее равнодушный взгляд, и она исправляется…

— Или принцу, если тебе угодно.

Он, конечно, хотел бы, но это не относится к делу.

— Я обязательно приобрету один, когда в следующий раз буду на базаре, — отвечает он, его тон испаряется.

— Знаешь, если ты хоть на мгновение перестанешь быть таким дерзким мальчишкой, я научу тебя кое-чему, — напевает древний призрак.

Он замолкает.

Она подбрасывает огрызок яблока в воздух, с легкой скукой наблюдая, как стая летучих мышей набрасывается на него, разрывая огрызок — и друг друга — на куски.

— Духовный инструмент всегда выковывается через кровавое жертвоприношение, — бормочет Чжао Бэйтун; ее взгляд устремлен далеко-далеко.

— Если ты умный…— Ее глаза на мгновение обращаются в сторону пещеры, где витает запах людей — Ты организуешь себе собственную кузницу.

Юноша замолкает, глядя на нее снизу вверх. — ...Я думал, что духовные орудия формируются через благородные поступки. Мученичество. Претерпевание страданий. И тому подобное.

Губы Чжао Бэйтун искривляются в лукавой ухмылке, и она качает головой. — Кто говорит это людям, боги?

Хуа Чэн замолкает. Его познания в этой области — как и большинство более продвинутых знаний — исходили исключительно от Его Высочества. Кто получил хорошее образование, да, но...

Чем старше он становится, тем больше начинает понимать, что его бог, со всеми его талантами, силой и знаниями, не всеведущ. И часто ему преподносили познания о жизни лишь с одной точки зрения.

В этом нет вины Его Высочества — Хуа Чэн никогда не стал бы порицать его за это.

Но принц был воспитан слепо доверять небесам, принимать каждое учение из уст небесного владыки как евангелие.

Хуа Чэн же, напротив, прожил жизнь, что заставила его озлобленно взирать на тех, кто смотрел на мир свысока.

— Слушай меня внимательно. — Чжао Бэйтун растягивает слова, вертя что-то между пальцами — предмет мелькает слишком быстро, чтобы Хуа Чэн мог разобрать, что это такое. — Магии все равно, насколько ты добр, хорош или зол. Ее волнует только то, сколько ты готов заплатить. Это сделка, а не проверка морали.

Это не лишено смысла, полагает Хуа Чэн. В конце концов, если бы духовные инструменты формировались только посредством невероятных актов доброты и самопожертвования, боги были бы единственными, кто ими обладал.

На самом деле, если подумать, Хуа Чэн подозревает, что именно поэтому небеса и распространяют такую ложь о магии.

Не из-за какого-то желания помешать людям совершать злодеяния для создания духовных инструментов, нет, — но для того, чтобы гарантировать, что их сторона будет единственной, у кого они есть.

— …И откуда ты так много знаешь об этом? — спрашивает он, поднимая подбородок. Ее улыбка слегка тускнеет.

Не из-за грусти, нет — Хуа Чэн действительно мог уловить нотку гордости в ее взгляде, смешанную с… многими другими эмоциями, большинство из которых он не может понять.

— За свою смертную жизнь я выковала много духовных инструментов, — бормочет Чжао Бэйтун, снова глядя на небо, ее тон становится все громче…

Несколько горче.

В конце концов, ее принцу нужно было так много — и он так любил свои мечи.

И, ведь что выковала она, как не лучший клинок из всех?

— Если тебе нужна сила, чтобы защитить того, кого ты любишь, тебе придется сделать этот выбор.

Как и ей когда-то.

— … — Молодой человек деликатно отводит своим когтистым пальцем ее лодыжку от своего лица и продолжает свой путь к пещере. — Я буду иметь это в виду.

В тот момент, когда Хуа Чэн исчезает из виду, самоуверенная ухмылка сходит с лица женщины, потому что она знает, что грядет дальше.

В конце концов, она играет в эту игру уже много-много лет, и, хотя многие сумели произвести на нее впечатление, никто не достиг того, чтобы стать...

Чжао Бэйтун со вздохом закрывает глаза, опускается на скальный выступ и ждет, когда молодого человека постигнет его участь.

Это неизбежно.

Большинству людей нужно пройти долгий и страшный путь, чтобы научиться ненавидеть себе подобных. Впасть в немилость, испытать ужаснейшее предательство.

Для Хуа Чэна в этом не было никакой необходимости.

Он всегда не любил людей — ведь они никогда не давали ему повода думать иначе.

Первое его ясное воспоминание о смертной жизни связано с его матерью, и это также одно из последних его воспоминаний о ней. Не потому, что, как предсказывал Гиоши Се Ляня, она бросила его, вовсе нет...

Люди забрали ее у него. Они смеялись и глумились, называя ее сына маленьким монстром.

Это одно из самых ранних воспоминаний Хуа Чэна о мире, и он не хочет в него углубляться. Даже сейчас, после всего того, что он пережил.

Это воспоминание остается в коробке, тщательно запертым на ключ.

Так что, нет, у него мало любви к себе подобным: мертвым или живым. И когда он подходит ко входу в пещеру — он не до конца исключает предложение Чжао Бэйтун.

Потому что, что бы ни привело этих людей сюда — он не может представить, чтобы их причины были достойными сочувствия, однако...

Однако когда Хуа Чэн оказывается внутри, он обнаруживает то, чего не ожидал.

Деталь, которую часто упускают или забывают при последующем пересказе.

— …Гэгэ?

Призрак замирает при звуке тихого испуганного голоса — явно детского.

И чем дальше вглубь пещеры, тем яснее он понимает — почти все присутствующие здесь люди — дети. По крайней мере, все в возрасте до четырнадцати лет, а некоторые из них настолько маленькие, что едва умеют говорить.

Единственный взрослый, которого он приметил, — это молодая девушка, забившаяся в угол с двумя самыми маленькими детьми — почти младенцами — на руках. И когда же Хуа Чен заговаривает — его голос холоден в своем смятении,

—...Что происходит?

Девушка поднимает взгляд — и вскрикивает.

Хуа Чэну требуется мгновение, чтобы осознать, что она, должно быть, сделала это потому, что увидела его лицо, вид которого заставил ее съежиться у стены, окаменев и прижимая обоих детей еще ближе к себе.

—...Почему вы здесь? — Призрак спрашивает снова, втягивая когти и клыки.

—Я... М-мы...

Она заикается, уставившись на него; ее бледные губы дрожат, когда она говорит: — Мы п-путешествовали; в… в приютах в городе больше не было места, и… к-купец сказал, что он собирается открыть новый в другом городе, так что...

Хуа Чэн выгибает бровь.

—Что ж… — Он оглядывается, замечая стаю летучих мышей, рой пауков и забрызганные кровью стены. Постепенно он принимает менее пугающий облик, и только тогда он выходит на свет: — Я отдам ему должное, это интересное место для приюта.

Один из старших детей испуганно смеется, а девушка палится на юношу, поспешно обороняясь. — Он должен был быть не здесь! — Она плачет. — Тот купец сказал, что на пути было слишком много демонов, поэтому он нанял заклинателя, чтобы сопровождать нас в дороге! Но… — Она стихает.

— Чем дальше мы шли, тем больше… там было так много призраков, и… он сказал, что лучшее, что мы можем сделать, это спрятаться. — шепчет она, ее глаза широко раскрыты — девушка явно травмирована произошедшим — Раньше нас было в два раза больше.

Когда Хуа Чэн осматривается вокруг, он насчитывает около тридцати присутствующих.

А значит, умерло уже тридцать детей, что на первый взгляд кажется полнейшим дикостью. — И где же тот заклинатель, что сопровождал вас ранее?

— Он ушел за подмогой несколько часов назад, — объясняет девушка; ее глаза заволокли слезы, — но…так и не вернулся.

Медленно призрак поднимает голову, подробнее осматривая свод пещеры.

Там есть массив, вероятно, установленный до того, как гора Тунлу открылась — начертанный человеческой кровью.

Внезапно все складывается воедино.

Переполненный детский дом, отчаянно пытающийся решить проблему переполненности.

Заклинатель — вероятно демонического происхождения — стремящийся извлечь выгоду от силы, что высвободится после открытия горы Тунлу.

И что может быть лучшим жертвоприношением, чем столько невинных душ?

Теперь вполовину менее эффективное, учитывая, скольких из них ему не удалось сохранить в живых, но все же.

Этих детей не перевозили — их продали как скот.

Губы Хуа Чэна кривятся в отвращении, когда он качает головой.

Типично эгоистичный, бессердечный человеческий поступок.

— …Гэгэ? — Голос снова зовет его, и когда Хуа Чэн смотрит вниз, рядом с его ногой стоит маленький мальчик.

Крошечный, ужасно худой, с копной спутанных каштановых волос на голове; он смотрит на молодого человека широко раскрытыми, полными зыбкой надежды глазами. — Ты пришел спасти нас?

Юноша замирает, его губы слегка приоткрыты, а мальчик слегка вздрагивает, дергая себя за рукав и шепча:

— Там снаружи призраки!

Темноволосый юноша какое-то время продолжает смотреть на мальчишку сверху вниз; выражение его лица непроницаемо.

Снаружи — не свирепый и не непревзойденный — другой призрак смотрит в небо в ожидании его краха.

Ведь так или иначе, он неизбежен. Какой бы путь они ни выбрали.

Когда Хуа Чэн был очень маленьким, он играл в игру.

Всякий раз, когда его били или кричали на него. Всякий раз, когда он был голоден, чувствовал себя уставшим и одиноким, он притворялся кем-то другим.

Сначала это видение не было особенно конкретным.

Он просто представлял себя кем-то у кого есть кровать. Или еда на ужин. Иногда он представлял себе мир, в котором у него есть отец, а его матери не приходится делать то, что она делала.

Когда ее не стало, он притворялся тем, у кого в принципе была мать.

Не та женщина, с которой его заставили жить позднее. Кто-то нежный, кто улыбался всякий раз, когда видел его, кто не съеживался от отвращения, когда видел его лицо.

Потом, когда он стал старше, он представлял себя — но в будущем. Он представлял, как выберется оттуда.

Что он позднее вернется богатым влиятельным человеком: с красивой женой, сундуками полными золота, позолоченной каретой, прекрасными клинками — и утрет им нос всем этим богатством. Заставит их просить прощения, лишь бы выпросить у него объедки.

Затем его воображение стало мстительным.

Он представлял, что станет воином сильнее остальных — настолько сильным, что больше никто не сможет ему навредить…

А он, в свою очередь, начнет причинять боль им.

Он убьет каждого, кто хоть раз поднял на него руку. Каждого, кто наблюдал за происходящим. А затем и всех остальных.

Просто на всякий случай. Просто за то, что они были счастливы в мире, что так жестоко с ним обошёлся.

Он играл в эту самую игру во время парада поклонения Небесам. Прижавшись к самому краю городской стены, он представлял, как злорадно было бы с его стороны сброситься вниз.

А потом в один миг — это больше не было игрой.

Это был день, когда все изменилось. Когда весь мир изменился, потому что...

Это был день, когда Хуа Чэн узнал, что по крайней мере один человек в мире может быть добрым просто так.

Что где-то в мире — не в рамках игры или его фантазий — есть место, где он может чувствовать себя в безопасности. Даже если он никогда не был достаточно хорош, чтобы ему позволили остаться.

Даже если его удача на самом деле была столь ужасной, что ему нельзя было находиться подле принца.

Тогда, мысль об этом заставляла его горько плакать. Ему хотелось рыдать и кричать, пока кто-то не сказал ему, что это неправда. Цепляясь за перед одежд Его Высочества, пока Гиоши предсказывал ему его судьбу, он выл, что это ложь, что он не проклят, что он не был невезуч…

И наследный принц держал его так крепко, нашептывая:

«Я знаю.»

«Я знаю, что это не так.»

С этого момента игра продолжилась, но претерпела изменения.

Вместо того, чтобы воображать, что он был кем-то другим или будущей версией себя — всякий раз, когда Хуа Чэн страдал, он просто…

Представлял, что сделал бы Его Высочество, будь он рядом.

Не то чтобы он представлял, что бог спас бы его, нет — даже в самые отчаянные моменты маленький мальчик никогда не хотел так беспокоить Се Ляня.

Но он представлял себе наследного принца, храброго и справедливого. Сильнее, чем его враги; отбрасывающего их, как будто они — ничто.

И, честно говоря, Хуа Чэн так и не постиг пункт о «справедливом». Его характер не позволил бы.

Но он пытался подражать всему остальному.

Теперь — он уже не ребенок. Теперь он знает намного больше о мире вокруг.

Гораздо больше о боге, которому он поклонялся и позднее — узнав, что это значит, — в которого влюбился.

Хуа Чэн никогда не мог быть в точности таким, как наследный принц. Как бы он ни старался — они всегда будут разными людьми, и он всегда будет отставать от своей цели.

И это нормально — это-это не страшно.

Потому что, даже если Се Лянь видел в нем лишь ребенка, потерянного маленького утенка, что следует за ним по миру, он все равно принял его — дорожил им достаточно для того, чтобы скорбеть по нему.

Тем не менее, от старых привычек трудно избавиться, и Хуа Чэн хорош в этой игре. Если бы Се Лянь был здесь, Хуа Чэн знает, что сделал бы бог.

Даже без каких-либо духовных инструментов он все равно попытался бы найти способ защитить этих детей. Даже если это было абсолютно безнадежно. Даже если бы он знал, что, вероятно, потерпит неудачу.

Но что сделал бы — сделает — Хуа Чэн? Он не может сказать вам, почему.

Когда он смотрит в лицо этого ребенка, Хуа Чэн не посещают какие-то философские идеи о мире. Он никогда не давал ему шанса, а призрак никогда не отвечал взаимностью. Он не может использовать своего бога в качестве оправдания, потому что это... серьезный риск.

Риск потерять то же, ради чего он поставил свою душу, — возможность вернутся к Его Высочеству.

Но когда он смотрит в эти глаза — маленькие полные надежды глаза, так легко ему доверяющие...

Призрак знает, что он способен на жестокие поступки. Он может развернуться и оставить их умирать — или, что еще хуже…

Воспользоваться ими. Вероятно, именно это и имела в виду Чжао Бэйтун, когда рассказывала ему, как создать духовный инструмент.

Он может лишь представить, насколько невероятно озлобленное оружие получится, пожертвуя он жизни такого количества детей — настолько мощное, что он мог бы отправиться в Килн прямо сейчас.

Нет причин, по которым он не стал бы или не был бы способен на это.

Но в этот момент причина так же проста и банальна, как и все остальное…

Хуа Чэн не хочет этого делать.

Медленно его рука ложится на макушку мальчика, ероша его волосы, и Хуа Чен бормочет:

— Я попытаюсь.

В любом случае по их душу пришли в основном низкосортные призраки. И чем больше Хуа Чэн их убьет, тем сильнее он станет, он…

Логика, конечно, слабая — но он пытается убедить себя, что шанс есть. Что, когда придет время, ему не придется выбирать худший вариант.

— …Спасибо, — шепчет старшая дрожащим голосом. Та самая девушка, которая съежилась от отвращения, впервые увидев его лицо.

— … — Хуа Чэн не отвечает, просто поворачивается и идет обратно к входу в пещеру, не говоря ни слова.

— Будь осторожен, гэгэ!

Его шаги останавливаются всего на мгновение — и ему удается слегка улыбнуться.

Так странно слышать, как кто-то его так называет. Странным образом, это вызывает ностальгию.

Когда он возвращается ко входу в пещеру, Чжао Бэйтун сидит все там же, с любопытством наблюдая за ним.

—Что ты собираешься делать?

Молодой призрак стоит у входа в пещеру, разглядывая долину внизу со слегка мрачным выражением лица.

— Что-то чертовски глупое, — признает он, почти раздраженный всем этим. Раздраженный его собственными внутренними ангелами, так сказать.

— Что ж, — медленно улыбается она. — По крайней мере, ты это осознаешь.

Он один из тех неохотно героических типов, не так ли? Она подпирает голову рукой; ее длинные, окрашенные в красный цвет ногти постукивают по ее подбородку, пока она смотрит, как молодой человек встает лицом к лицу с грядущим натиском.

Вероятно, он понятия не имеет кем он является — тем лучше.

Тем не менее: будь то успех или неудача, Чжао Бэйтун знает, что произойдет в любом случае. И так или иначе, она будет разочарована.

Верьте во что-то только, чтобы несколько раз разочароваться, и у вас разовьется упрямое чувство нигилизма — даже в загробной жизни.

Тем не менее, она смотрит, как он пытается.

Три дня, она смотрит, как он пытается.

Как он убивает бесчисленные орды призраков и гоблинов, что их тела начинают образовывать кучи вдоль горной тропы.

Пока он не пропитывается по локоть в крови; больше похожий на зверя, чем на героя, защищающего беспомощных.

Пока его когти не становятся слишком скользкими от крови, чтобы удерживать противников должным образом, не оставляя ему ничего, кроме зубов.

На третий день, между волнами полчищ — он, спотыкаться, вваливается обратно внутрь пещеры, пытаясь стереть пот с лица, но вместо лишь измазывается в крови.

Рядом с задней частью пещеры есть небольшой бассейн — образованный акведуками, что лежат под руинами Уюна. По большей части вода отравлена трупным ядом и ему пришлось применить духовную силу на ее очистку, чтобы они могли ее выпить.

И теперь, дрожа от изнеможения, он пытается смыть кровь, оттирая руки, лицо, ладонями выливая воду себе на волосы…

Затем он чувствует на своей щеке легкое давление и поворачивает голову, шипя.

— П-простите!

Это-

Это девочка-подросток. Та, кто невольно повергла целый детский дом на ужасную судьбу. Та, кто ежилась от него от ужаса и отвращения, когда впервые увидела его.

Теперь она отползает, сжимая тряпку в дрожащих пальцах. — Простите, г-господин!

— … — Глаза Хуа Чэн останавливаются на ее лице, бледном и осунувшемся. Она прижимается спиной к стене пещеры, дрожа, как осиновый лист, прижимая колени к груди. Все остальные дети, казалось, привыкли к нему или, по крайней мере, понимают, что он друг.

Но она все равно цепенеет.

— Что ты делаешь? — спрашивает он категорически.

— Э-э… — Тряпка все еще прижата к ее груди — и, по его оценке, она, вероятно, сейчас на грани гипервентиляции, но она ее подавляет. — У-у вас все еще осталась кровь на лице, — бормочет она тихим голосом.

Если бы он был джентльменом, он бы, наверное, сказал что-нибудь о том, что для него честь запачкаться в крови, защищая молодую деву. Если бы его интересовали девушки — или кто-либо еще в принципе, если на то пошло — он, вероятно, ухмыльнулся бы и поддразнил ее за то, что она искала предлог, чтобы коснуться его лица.

Но Хуа Чэн не джентльмен, и его не интересуют девушки или кто-либо еще. А даже если и интересовали — она уже выразила свое отвращение к нему.

— Какое это имеет отношение к тебе? — отвечает он холодным голосом. Девушка замирает, тревожно сжимая тряпку.

— …Вы… — Она сухо сглатывает, заставляя себя оттолкнуться от стены пещеры и снова прокрасться вперед — на этот раз осторожно, как будто она наполовину ожидает, что призрак снова на нее набросится.

Он этого не делает — просто наблюдает за ней недоверчиво прищуренными глазами. — Ваши руки... они трясутся.

Она объясняет осторожно, медленно — и что иронично, трясущимися руками, подносит тряпицу к щеке призрака. — П-поэтому… позвольте мне, — бормочет она, осторожно стирая кровь и въевшуюся грязь с кожи молодого человека.

Хуа Чэн наблюдает и выражение его лица… сложное.

Она осторожна, нежна — и даже если она дрожит от ужаса, это все равно самое нежное прикосновение, которое призрак получал с тех пор, как...

И даже так, за всю свою жизнь, наследный принц был единственным, кто когда-либо нежно прикасался к Хуа Чэну.

— Я… э… простите, п-правда, — бормочет она, опуская тряпицу в воду, выжимая ее, пока кровь не вымоется, прежде чем снова поднести ее к рукам призрака.

Ее губы дрожат, когда она замечает когти — она выглядит готовой упасть в обморок, — но все равно поднимает его запястье, внимательно очищая их.

— Я-я не должна была так кричать, — бормочет девушка, опустив глаза в…

В искреннем стыде.

— Я всегда боялась призраков, — признается она, слегка понизив голос, чтобы дети ее не услышали, — с самого детства, но…

Она кусает губу.

— …Я не знала, что есть и хорошие, — признается она, застенчиво глядя в землю, как будто это так неловко говорить.

Хуа Чэн не может перестать пялиться. Сбитый с толку тем, что кто-либо может посчитать его «хорошим» призраком.

Его молчание многозначительно — и взгляд его не лучше — и, в конце концов, тишина становится настолько неловкой, что девушка пытается ее нарушить.

— Ты… ты должен был жениться? — спрашивает она, набирая воду в ладони, чтобы смыть кровь с его волос, — и Хуа Чэн замолкает.

—...Что?

— Твои одежды, — бормочет она, осматривая их. Сейчас они окрашены в еще более яркий оттенок красного, но… теперь Хуа Чэн вспоминает.

Он забыл, что давно, когда ему сооружали погребальный костер, фермер одел его в одежду жениха.

— …Нет, — бормочет он.

— Меня в них лишь похоронили.

— О, — она замолкает, сдвинув брови. — Разве это не… плохая примета?

Призрак издает низкое фырканье. Он родился с худшей из возможных удач, какие только могут быть у человека — одежда, в которой он был похоронен, вряд ли имела значение.

Но он не объясняет этого, а просто говорит:

— Был кое-кто. — Его глаза непроницаемо смотрят в темноту пещерных стен. — Но у меня никогда не было возможности спросить.

Как будто у него хватило бы наглости сделать это — или его предложение было бы принято, если бы он это сделал.

— …Прости, — бормочет девушка, сочувственно хмурясь. — О… она была красивой?

Хуа Чэн не чувствует необходимости уточнить пол — он не чувствует себя достаточно непринужденно, чтобы выдавать слишком много деталей. — …Да, — вздыхает он. — Больше всего на свете.

Кажется, девушка довольна этой мыслью. Это должно звучать так романтично, когда ты не пережил это самостоятельно. Когда ты не знаешь... обстоятельств.

— Она тоже тебя любила?

Было время, когда он инстинктивно ответил бы «нет, никогда». Что это было невозможно.

Сейчас...

— Да.

«Потому что я слишком сильно любил тебя.»

В это трудно не поверить, особенно когда человек даже не понимает, что вы рядом, слышите его.

Если Хуа Чэн и мог бы упокоиться с миром, эти слова положили конец такой возможности.

Как он вообще мог бы когда-либо упокоиться?

Когда он смотрел, как его возлюбленный держит его тело, плача, шепча эти слова, — как он мог двинуться дальше?

Даже если эта не та любовь, которую испытывает Хуа Чэн, — это единственная любовь, которую ему когда-либо дарили.

И он не может… он не может это отпустить, никогда.

— …Когда вы умерли… — мягко спрашивает она, нежно выжимая остатки воды из кончиков его волос, — вы поранили глаз?

— … — Он подносит кончики пальцев к лицу, медленно касаясь его над правым веком, и качает головой. — Я таким родился.

—...О.

Она хмурится, голос ее неловок, с долей сочувствия и...

Именно этот сочувственный тон заставляет его снова напрячься, освобождаясь от ее хватки.

— Там еще на подходе, — бормочет он, вставая на ноги. Может быть, он должен сказать ей, чтобы она оставалась позади, или что-то в этом роде, но...

Это то, что сделал бы джентльмен. Или, может быть, кто-нибудь героический. Главный герой сказки. Принц. Бог. Любой из них — но не он.

У Хуа Чэна никогда не было возможности усомниться в том, кто он или что он такое. Мир всю жизнь напоминал ему.

Страшный. Мерзкий. Уродливый. Даже тогда, когда она благодарила его, эта девушка…

Она все равно испытывала отвращение к нему. Даже тогда. Жалея его, когда он признался, что прожил всю жизнь с таким лицом.

Даже если бы она этого не сделала — всегда будут слова той ночи.

«Отвратительное маленькое существо…»,

Он скалится, ныряя с головой в гущу сражений, снова и снова. Как будто каким-то, если он выплеснет достаточно гнева, смятения и страданий из своей груди через насилие, ему станет не так больно.

«…отчаянно влюбленное в принцессу».

Хуа Чэн не герой ни в одной сказке. Даже сейчас, даже после…

«Но он никогда не может сказать его [свое имя] вслух»,

Его зубы скрежещут.

Даже после того, что у него забрали. Как сказало бедствие: чтобы сделать его историю более «интересной».

В лучшем случае он обаятельный злодей. В худшем — незапоминающийся второстепенный персонаж, который даже не доживет до конца.

Что теперь кажется все более и более вероятным, поскольку по мере того, как полчища призраков и демонов начинают редеть, он видит, что ждет его за ними.

Могущественный, свирепый призрак.

Чжао Бэйтун приподнимается, теперь наблюдая за битвой с повышенным интересом.

Этот призрак — наполовину человек, наполовину зверь — почти невозможно разобрать, кем он должен был быть в прошлой жизни; ростом более трех метров.

Вместо кожи у него чешуя; вооружен он обжигающе-черным кнутом, с рукояти которого капает кровь.

— …Что ты собираешься делать? — шепчет женщина, с восторженным интересом наблюдая, как существо бросается вперед, как из его пасти вырывается дым…

Но молодой человек, за которым она наблюдает — наблюдает уже несколько дней, не в силах отвести взгляд — не съеживается. Он даже не вздрагивает.

Он оглядывает существо, по мере его приближения, тем же раздраженным взглядом, что и раньше. Раздраженным собой. С-

Своими внутренними ангелами.

Он сводит плечи, приседая; один его глаз горит огнем, пока другой сливается с темнотой; и обнажает клыки.

— Что-то… — он резко выдыхает через нос; последние слова звучат на грани рыка. — Чертовски глупое!

Это безнадежно, думает она, наблюдая, как призрак борется с существом — сражаясь с ужасающей решимостью, да, но не в состоянии полностью уравнять шансы.

Несмотря на то, что он может ранить его, используя силу тысяч убитых призраков, запрыгивая на плечи зверя, используя свои когти, целясь в его глаза, и монстр воет, но он…

Он не может бороться с кнутом.

Мощным духовным оружием.

То, которое исполосовывает ему всю спину одним ударом — и тем не менее боль, похоже, не замедляет юношу. Напротив — она будто пробуждает его, разжигает в нему жажду крови, что заставляет женщину хотеть раздраженно взвыть.

Как, как он мог не знать, что это безнадежно?!

— Ты должен остановиться! — Кричит она, разочарованно сжимая кулаки. Потому что — это глупо; это пустая трата времени! — Ты не выдержишь еще одного удара этой штукой!

Его душа трепещет. Полная — по-глупому полная решимостью, почти обжигающей своим жаром — но на грани того, чтобы разбиться от перенапряжения.

— Если ты умрешь, они все равно погибнут! —рычит Чжао Бэйтун, медленно поднимаясь на ноги: — Какой в этом смысл?!

Его нет — и она знает, что мальчишке это также должно быть известно, это видно по тому, как он скрежещет зубами от разочарования.

Это то, как все всегда заканчивается, так или иначе.

Гора Тунлу — кладбище хороших людей и рассадник зла. Стать испорченным значит выжить. И преодолеть это значит принять свою судьбу.

Нет третьего пути. Она наблюдает эту кровавую метаморфозу с самого начала современной эпохи и знает, как это происходит.

— ЗАТКНИСЬ! — рычит он, падая на заднюю ногу, едва не пропустив еще один удар хлыста, и сплёвывает кровь, пока существо перед ним продолжает рычать. — ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО Я ЭТОГО НЕ ОСОЗНАЮ, ТЫ, СТАРАЯ КАРГА?!

Она столбенеет, возмущенно вытаращивая глаза: — КОГО ТЫ ТУТ НАЗВАЛ КАРГОЙ, ТЫ, ТУПОЙ СОПЛЯК?!

Есть только один выход, и они оба его знают — знают что он должен делать.

— ПРЕКРАТИ БЫТЬ ТРУСОМ И СДЕЛАЙ ЖЕ ЭТО!

Одним мощным прыжком Хуа Чэн отпрыгивает на тридцать метров назад и приземляется на вершину скалы, прямо над входом в пещеру, прерывисто дыша.

Она права.

Когда он смотрит вниз на склон холма, он видит приближается еще один — на этот раз земляной дух, заставляющий почву грохотать и раскалываться, от его шагов. Он не будет атаковать противника Хуа Чэна, нет…

Сейчас они будут сражаться вместе, чтобы победить его, соревнуясь кто прикончит юношу первым.

Кто бы ни получит прибавку в силе, что придет с его убийством — это будет не большое преимущество.

Безнадежно.

Руки призрака сжимаются в кулаки, дыхание становится прерывистым. Это безнадежно, и он знал это с самого начала.

А теперь — он понимает, что смотрит на вход в пещеру.

Он знает, что дал себе шанс поступить правильно. Что он пытался, и что он потерпел неудачу, но эта неудача не выход.

Что даже если те, кто внизу, не заслуживают смерти — Хуа Чэн не хочет умирать за них. Это не то, кем он является. А даже если бы это и было так — у него есть обещание, которое он сдержит.

Ему не нужно убивать их всех. Это первый искушающий шепоток, прокрадывающийся в его разум.

В конце концов, одной души может быть достаточно.

Его мысли переносятся к девушке. Трусливой дурёхе.

Той, что тупо послушала того заклинателя, что привела сюда столько беспомощных детей, что отшатывалась от него, стоило ему лишь взглянуть в ее сторону. Что сжалилась над ним за то, что он родился с таким лицом.

За то, что он родился с глазом, за который мир всегда проклинал его.

Хуа Чэн может убить ее. Воспользоваться ее телом, чтобы создать оружие, добавить больше душ позднее, если ее окажется недостаточно.

Именно ее глупость в первую очередь довела этих детей до такого положения. В конце концов, это кажется справедливым обменом. Может и не честным, но...

Ему вдруг стало горько.

Когда жизнь вообще была к кому-то справедливой? К нему или кому-либо еще?

А если мир таков, то почему он должен быть лучше? Мир никогда не был к нему столь же благосклонен.

Он медленно опускается вниз, приземляется перед входом в пещеру и возвращается внутрь.

Дети ежатся в углу, а девушка, та самая девушка, что всего несколько часов назад беседовала с ним о своих страхах и его первой любви, стоит среди них на коленях — пытаясь удержать их от слишком громкого плача.

Его пальцы скручиваются, уступая место когтям. Уродливый.

Ужасный, отвратительный поступок. Подобает такому месту, как это. Такому человеку, как он.

Еще одна страница в его истории — той, которой никогда не суждено было вызвать симпатию и сочувствие. История, где нет героев. Нет места счастливым концам.

— …Гэгэ?

Призрак замирает, почувствовав, как маленькая ручка дергает его за рукав.

Он медленно поворачивает голову — его лицо покрыто грязью, потом и кровью. Клыки и когти все еще отчетливо видны, а глаза распухли и покраснели от копоти.

Но ребенок, что смотрит на него сейчас, не выглядит испуганным. Не им. — … Призраки тебе навредили?

Он-

— Гэгэ! — кричит другой голос.

На этот раз он принадлежит маленькой девочке, что подбегает к нему и хватает его за руку. Совершенно наплевав на кровь или когти. — Не возвращайся туда! — плачет она, качая головой. — Мы можем улизнуть, ладно?

— Ага! — Раздается еще один голос, а за ним еще и еще.

— Может быть, есть другой выход!

Его нет.

— Может быть, если мы будем вести себя ОЧЕНЬ тихо и быстро убежим, они нас не заметят! — Это не имеет значения.

И, может быть, малыши слишком малы, чтобы понимать это — но не все. Многие из них понимают — он это видит.

У него тоже когда-то были такие глаза. Юные, но слишком много понимающие.

И когда взгляд призрака останавливается на девушке — той самой девушке, убийство которой он оправдывал всего мгновение назад —

Она улыбается ему.

Дрожа, от того сколько детей она удерживает, столько, сколько может унести, прижимая их к себе.

Она в ужасе от того, что грядет, но даже так — она улыбается ему.

Благодарно.

Она не произносит слов вслух, не хочет пугать детей, которые еще слишком малы, чтобы понять правду, что это конец.

Что есть в этом мире существа, которым плевать на маленькие, слабые, беспомощные создания. Которые не жалеют детей.

Но она шепчет их призраку, пока слезы катятся по ее щекам…

«Спасибо.»

Из устья пещеры доносится рев монстров.

С тех пор, как Хуа Чэн был маленьким, он играл в игру сам с собой. Он притворялся кем-то другим. Будущей версией самого себя.

Когда это не работало, он представлял, как поступил бы его бог. Пытался подражать кому-то, кем, как он знал, он не мог бы стать.

Если бы это был Его Высочество, он бы уже умер. Снаружи, сражаясь с этими существами до самого конца.

Потому что Се Лянь любит мир и всегда будет пытаться его спасти.

Даже когда Хуа Чэн будет оспаривать это тысячу раз — ведь мир не заслуживает его бога, и он также не заслуживает спасения.

Но они всегда будут разными людьми. И как бы глубоко он ни любил своего бога, как бы им ни восхищался, Хуа Чэн никогда не мог быть таким же, как он.

Им и не нужно быть одинаковыми.

— …Гэгэ? — Мальчик, держащий его за рукав, хмурится, когда призрак освобождается от его хватки и разворачивается. — Гэгэ, что ты делаешь?! Не возвращайся туда, ты…!

Он замолкает, когда когтистая рука, обожженная и измазанная в саже, запачканная кровью, опускается ему на голову.

Сверху раздается тихий голос:

— Не бойся.

Его путь обратно к входу в пещеру медленный, размеренный, и каждый шаг пронизан целью.

Хуа Чэн не любит этот мир и у него никогда не было причин думать иначе.

И он поступит так не из каких-то высокоморальных философских принципов. Не потому, что так сказал ему бог, или из какого-то страха перед карой небесной.

Если вам нужен бог, что скажет, что вам делать — или боязнь попасть в ад, останавливает вас от превращения в монстра...

...Тогда вы представляете собой лишь бесполезный мусор.

Он вновь становится пред входом в пещеру, наблюдая приближение двух свирепых духов со смутным чувством безмятежности.

Это не избавление и не доказательство того, что он не является монстром, каким его видит мир.

В нудный момент Хуа Чэн способен быть всем тем, за что мир его презирает. Быть монстром. Мерзость. Отвратительным чудищем.

Это история, что была написана для него, строчка за строчкой; где каждая нить сюжета тщательно вплетена на свое место.

Он поднимает руку.

Кончики его пальцев задумчиво скользят по его веку.

Хуа Чэн — являет собой все это.

Но он также солдат и Сяньлэ.

Он был любим богом.

Он принял на себя проклятие десяти тысяч жизней, не моргнув и глазом. Хуа Чэн — это человек, что посмотрел смерти в лицо и сказал «нет».

Какую бы историю ему ни приписывали, какую бы роль ему ни предстояло сыграть, он не хочет в этом участвовать.

Даже если ему придется разорвать гобелен на куски. Даже если ему придется вырвать каждую страницу истории.

Дело не в том, что он не может быть монстром или злодеем. Он просто не хочет им быть.

Чжао Бэйтун смотрит — и в последние мгновения перед столкновением между юным призраком и его противниками, задаваясь вопросом, не является ли это какой-то формой самоубийства, выкрикивает голосом, полным разочарования—

— Что ты собираешься сделать?

И только тогда, когда она замечает улыбку Хуа Чэна, она понимает.

Кровь капает из уголков его рта, его клыки обнажаются, когда он с рычанием сжимает зубы. — Что-то… — Его пальцы изгибаются, надавливая на глазницу.

Злосчастный, так сказали ему, когда он родился с этим глазом. Проклятый. Мерзкий.

Но неудача, по опыту Хуа Чэна, — это только то, что вы в нее вкладываете. И сейчас — он сделает свое проклятие своим спасением.

— ...Чертовски ГЛУПОЕ!

Выколоть себе глаз — это не пустое дело.

Даже если вы привыкли к боли. Даже если вы научились ее принимать.

Рев, который вырывается из него, настолько громкий, настолько мощный, что свирепые призраки, что надвигались на него лишь мгновения назад, спотыкаясь, останавливаются, чтобы взглянуть друг на друга в испуганном замешательстве.

Агония обжигает, пронзает до глубины души, заставляет визжать…

И сквозь все это призрак улыбается. Кровавой, дикой ухмылкой, даже пока он воет в агонии.

Потому что он знает, что этого достаточно. В системе, где магия — это транзакционный процесс, а не вопрос морали…

Он заплатил очень высокую цену.

Чжао Бэйтун застыла, ее челюсть отвисла.

Как… он мог…?

—АААААААААААЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЯЯЯЯЯЯЯЯЯ!

Вопль, который пронзает воздух, леденит кровь; он настолько пронзителен, что все существа на многие мили останавливаются и зажимают уши.

/ЛЯЗГ!/

Молодой человек стоит на четвереньках, кровь стекает по его подбородку, капая на землю под ним.

Когда он поднимает голову — он впервые смотрит на мир одним глазом. Больше не тем черным глазом, с которым он родился, или красным глазом, из-за которого его проклинали.

Этот глаз сияет, как падающая звезда, окутанный янтарем и золотом.

На его губах свирепая улыбка.

— Явись ко мне.

Он поднимает руку, и во вспышке серебристого света что-то приземляется ему на ладонь, его пальцы легко обхватывают рукоять.

Чжао Бэйтун глядит, затаив дыхание, не в силах пошевелиться, не в силах вздохнуть. В руке юного призрака ятаган* — длинный, изогнутый, такой зловеще острый.

*[П.п. вид сабли]

— Я не знаю, самый ли ты храбрый человек, которого я когда-либо встречала, — бормочет женщина себе под нос, — или же самый большой глупец, которого я когда-либо видела.

Э-Мин вибрирует в руке своего хозяина, ожидая приказаний. Хуа Чэн поднимается на ноги, медленно вращая саблю между пальцев.

Он всегда был храбрым. Это не очень сложно.

Легко быть смелым, когда ты видел худшее, на что способен мир.

Жестокий, убогий, эгоистичный мир. Тот, который Хуа Чэн не особо заботится спасти.

Но в этом мире все еще есть кто-то, кто ему дорог. И ради этого стоит жить.

Иногда стоит отказаться от того, чтобы быть монстром, даже когда мир дает вам основания для этого.

Она наполовину ожидает, что он произнесет что-нибудь поэтическое — что-то, что попадет в учебники истории.

В конце концов, это должно быть подстать: «Тело пребывает в страданиях, но душа пребывает в блаженстве.». Но призрак ничего подобного не говорит.

Вместо этого его улыбка становится шире — демонстрируя всю кровь, пот и острые зубы, и он шипит…

— Тогда почему бы тебе не отъебаться и не узнать?

А затем, он убивает.

Не сражается, нет.

Это не бой.

В первый раз, когда проклятая сабля Э-Мин покидает свои ножны, она рубит на убой.

Взывая в полете подобно самому бедствии, рассекая врагов со всех сторон, не останавливаясь ни на мгновение, действуя в идеальном тандеме со своим хозяином.

И прежде, чем истлевает одна палочка благовоний — нет, даже вполовину указанного времени —

От двух самых могущественных призраков на просторах горы Тунлу остаются только обугленные, истекающие кровью останки — а молодой призрак стоит над ними с запрокинутой головой.

Почему-то начался дождь.

Чжао Бэйтун не знает как, ведь на небе не было и тучки, но... Теперь они там.

Она протягивает руку, ловя несколько капель на ладони — и только тогда она понимает, ее брови вздернуты в шоке…

Это...

... Кровавый дождь?

Призрак останавливается, откидывая голову назад — дождь льется на его лицо, щеки, стекает по его шее будто это акт кровавого крещения.

И это действительно так, потому что в тот момент, когда он запрокидывает голову, возникает вспышка золотого света — столь внезапная, столь яростная, что она освещает горизонт подобно восходу солнца, на земле, что веками не знала дневного света.

/БУМ!/

Глаза Хуа Чэн широко распахиваются, как и глаза Чжао Бэйтун.

— …Как всегда играет за обе стороны, — бормочет она себе под нос, облокотив голову на руку и хмуро глядя на сингулярность — событие, которое больше никогда не повторится, ни разу за всю историю человечества.

Призрак возносится с подножия горы Тунлу. — Что за жульничество.

Когда Хуа Чэн снова открывает глаза, темноты больше нет. Нет криков. Нет ни рек крови, ни облаков из пепла.

Боль, сотрясавшая все его тело еще несколько мгновений назад, прошла, и, если не считать тьмы в правом глазу, он снова чувствует себя невредимым.

Медленно он поворачивает голову. Небо над ним голубое.

На нем ни единого облака в поле его зрения.

Улицы чисты и непорочны, выложены кирпичами из золота и белого нефрита.

Куда бы он ни повернул голову, повсюду дворцы — один за другим простираются настолько, насколько хватает глаз.

И когда его взгляд обращается к земле, что ж…

Он точно понимает, где находится.

Что это вовсе не земля.

Перед ним стоит красивый молодой человек в блестящих белых доспехах, отороченных золотом.

Цзюнь У, владыка небес, протягивает руку призраку — нет, больше нет.

Богу.

И он улыбается.

— Добро пожаловать, мой друг.

Хуа Чэн не принимает протянутую руку — только смотрит на нее, слегка прищурившись, задумчиво.

После небольшой паузы, со стороны Цзюнь У раздается голос:

— Да, да, мы все понимаем, это очень внушающий благоговейный трепет момент, но есть процессуальные вопросы, требующие внимания!

Взгляд Хуа Чэна перемещается с самого небесного императора к высокому, худощавому, слегка осунувшемуся мужчине: его борода аккуратно подстрижена, волосы седые подобно стали, глубокие мешки пролегают под его глазами. Его руки аккуратно сложены за рукавами, но сгорбленность его позы выдает его нетерпение.

— Итак, — он вынимает руку из рукава, показывая свиток, готовый для заполнения, — он будет классифицирован как бог войны или литературы? Он вознесся во время битвы, но природа его вознесения гораздо больше походила на вознесение Юйши Хуан...

Цзюнь У склоняет голову.

— Мне казалось, что наличие заместителя, который тебе теперь помогает, уменьшит твое нетерпение, Цзин Вэнь.

Ах, Хуа Чэн слышал о нем. Бог литературы, ответственный за логистику на небесах. Принц упоминал его раз или два, но, похоже, тот не произвел на него особого впечатления.

Призрак может понять, почему. Он суров, но его легко забыть.

— С такой текучкой среди богов, что была последнее время, разве можно меня винить?! — Выражение лица мужчины внезапно омрачается, пока бог литературы продолжает: — Конечно, в данный момент нам НЕ ХВАТАЕТ бога войны…

— Вообще-то я подумал, что нам не повредит новый повелитель огня. — размышляет Цзюнь У, потирая подбородок. — Эта позиция уже давно пустует, тебе так не кажется?

— Мы могли бы попробовать…

— В этом нет нужды, — призрак перебивает их обоих, спокойным, но совершенно незаинтересованным тоном.

Два бога замирают, глядя на него — Цзин Вэнь с выражением озадаченного раздражения, в то время, как лицо Цзюнь У остается нечитаемым.

— Она определенно есть, молодой человек! Это то как!..

— Я не останусь, — категорически отвечает Хуа Чэн. — Ни как бог литературы, ни как бог войны или ваш повелитель огня.

Взгляд Цзюнь У не покидает его лица. — …И ты думаешь, что это решение должно приниматься тобой?

Призрак оглядывается. Вокруг стоят и другие небесные чиновники, хотя они и держатся на расстоянии. Все смеются и приветливо улыбаются, наслаждаясь плодами своего вознесения.

Но Хуа Чэну все о них известно .

Ему известно, что все они живут по строго определенному своду правил — правил, которые ни для кого не имеют особого смысла. Ни для богов, ни для людей, которым они служат.

И если они отступят от этих правил, они падут.

Хуа Чэну слишком хорошо известно, что произойдет с ними, если это случится.

Пускай они остаются при своем зрении, при свои силах, своих верующих — но каждый из них все еще носит кандалы [канги]. Позолоченные цепи, приходящие с жизнью в роскоши. Все они просто слишком высокомерны и ослеплены собственным эго, чтобы заметить это.

— Все мои решения принимать мне, — отвечает он. — А если бы это и было не так, — он разворачивается на каблуках, направляясь к вратам рая, — их принимать не вам.

Как только он поворачивается спиной, выражение лица небесного императора, пусть и немного, темнеет и Цзин Вэнь вопит, как кошка, что облили водой.

— Кто ты, по-твоему, такой?! — кричит он, потрясая свитком над головой: —Ты говоришь в присутствии самого небесного императора!

Но вместо того, чтобы казаться пристыженным или, по крайней мере, напоминающим о своей незначительности, молодой человек звучит лишь изумленно.

Даже дерзко.

— Я никогда не молился ему.

Между тремя мужчинами повисает тишина.

— Небесный император или же простой крестьянин, — пожимает плечами призрак, — мне все равно.

У Хуа Чэна всегда было обостренное чувство собственной свободы; он никогда не желал уступать или идти на компромисс, когда в этом не было необходимости. Не желал принимать цепи, которыми сковывало его общество.

Он всегда молился только одному богу. Преклонял колени лишь пред одним мужчиной. В этой жизни есть только одни оковы, которые он готов принять.

И они не будут от рук таких, как Цзюнь У.

— И что же ты тогда собираешься делать?

Призрак останавливается у небесных врат, оглядываясь через плечо.

И он улыбается.

— Вы убили последнего Непревзойденного, ваше величество, — отвечает он, слегка сцепив руки за спиной и сверкая саблей на своем боку.

— Должен появиться новый.

В этот миг небесные врата распахиваются перед ним, и впервые с момента их постройки...

Новорожденный бог самовольно низвергается.

Внизу над полем битвы сидит одинокий призрак. Наблюдает, как полчища призрачных армий сталкиваются, бушуя, подобно морские волны.

На этот раз Тунлу спровоцировала приливную волну темной энергии. Больше, чем когда-либо прежде.

Призрак наблюдает, как окружающие горы сближаются, запечатывая пространство в подготовке к тому, что должно произойти. Последний штрих перед началом неизбежного естественного отбора тех, кто попадет в Килн.

Из двух оставшихся свирепых призраков лишь один кажется ей многообещающим, тогда как другой — довольно скучен.

Но так или иначе, до предстоящей битвы они оба недотягивают.

Однако, как только горы сомкнутся, поле битвы будет запечатано. И претендентов больше не останется.

Ее губы слегка кривятся. Это разочаровывает, но...

Мужчины всегда такие.

/БУМ!/

Поле битвы охватывает вспышка света.

Та же вспышка света, что и раньше, но на этот раз она еще ярче, сверкающая золотом.

Потом красным.

Затем, наконец, черным.

Затаив дыхание, она наблюдает, как шар золотого света падает обратно на землю.

Подобно кровавой падающей звезде.

Когда он приземляется, земля трясется и рвется — тысячи духов растворяются в пространстве мгновения, в едином хриплом крике.

Чжао Бэйтун медленно поднимается на ноги, наблюдая, как восходит новое солнце. Она наблюдала за миром на протяжении бесчисленных столетий.

Видела как королевства поднимаются и падают. Династии рушатся. Небеса горят в огне только для того, чтобы быть отстроенными заново.

И все это время она наблюдала, как мужчины борются на распутье. Всегда выбирая тот или иной путь. Всегда разочаровывающий.

Сегодня же проложен третий путь.

Сегодня, впервые за более чем тысячелетие — быть может даже дольше; теперь —

У Чжао Бэйтун есть ученик.