Сражения в царстве смертных — дело относительно быстрое. Две стороны сталкиваются друг с другом, до тех пор, пока одна не потерпит крах. Это вопрос дней, недель — самое большее, месяцев.

Но не на просторах горы Тунлу. Здесь это занимает годы.

Три года, только для того, чтобы сократить бесконечное море душ до числа состязающихся, все еще исчисляемое тысячами. К четвертому же году, определяются возможные победители.

Три свирепых призрака. Остальные - лишь корм, который они поделят между собой в борьбе за выживание.

Первый призрак — дух клинка Сяошэн*; опасный в бою, но не особо смышленый.

*[Сяо кит. 小 xiao — маленький; Шэн кит. 生 sheng — зародыш, сырьевой материал/кит. 剩 sheng — остатки, объедки]

Второй — безымянный злобный дух, покрытый бинтами; своим рыком он ставит мертвых на колени в пределах многих километров вокруг.

И третий — алый призрак, обладатель ятагана Э-Мин. Свирепый дух — Хуа Чэн.

Каждый демон закрепил за собой место в пределах горы. Дух клинка занял позицию на вершине, уверенно визжа в попытке привлечь к себе внимание призраков, способных его услышать.

Забинтованный призрак прячется на склонах, методично убивая жертв одну за другой.

Алого же духа увидеть можно редко, так как он скрывается в недрах горы, глубоко в пещерах под ее поверхностью.

Порой случайный отряд призраков забредает в его крепость с намерением оценить его силы.

Однако никто не возвращается оттуда, что лишь взращивает любопытство.

— Они насмехаются над тобой. — Чжао Бэйтун сидит в углу и с изяществом точит кинжал, зажатый между пальцев. — Они уже начали называть тебя сумасшедшим.

Молодой человек даже не смотрит на нее. Он слишком сфокусирован над тем, что перед ним.

Сначала его попытки были ужасны.

В них едва узнавался оригинал — но не из-за отсутствия видения, нет. Хуа Чэн все еще ясно видит его в глубинах своей памяти, его образ отпечатан на задней части его век и питает тоску в сердце юноши, его священную мольбу…

«Дождись меня.»

Это — его девятисотая версия.

Лицо, что взирает на него, нежное с прекрасными привлекательными чертами. Благодушной улыбкой, безмятежными глазами — лицо, обрамленное каскадом шелковистых, идеально уложенных волос.

И тем не менее, ему кажется, что ни одна из черт не передает полной картины, что живет в его воспоминаниях.

— Думаете, я тоже сошел с ума? — спрашивает Хуа Чэн, не отрывая взгляда.

Женщина не отвечает сразу — ее взгляд прикован к его спине.

Он стал крупнее, с тех пор как попал сюда. Его тело медленно достигло пика своей физической формы, которого оно бы достигло, проживи он полноценную человеческую жизнь.

Высокий широкоплечий юноша с копной густых черных волос.

Смертельно бледной кожей — слегка заостренными ушам. В нем есть что-то почти кошачье, напоминающее пантеру или ягуара, кого-то, кто прячется в кроне деревьев, выжидая, чтобы схватить вас и зажать в своей пасти.

— Да, — бормочет она, — но не так, как они.

Любовь, в конце концов, тоже своего рода безумие.

Другие призраки, обитающие на просторах Тунлу, утверждают, что алый демон потерял рассудок. Что он должно быть сумасшедший, раз выколол себе глаз лишь, чтобы сброситься с небес, когда он вознеся в награду за свой поступок.

Нужно быть безумцем, чтобы не продолжать сражаться.

Чтобы лишь наблюдать, как другие потенциальные бедствия становятся сильнее с каждым годом, предпочитая прятаться в глубинах горы, играя среди камней.

Но Чжао Бэйтун знает, что это не детская забава и не проявление безумия.

— Ты должен отпустить.

Алый дух не отвечает, он стоит неподвижно, сцепив руки за спиной, и смотрит на свою работу — а она повторяет.

— Ты должен отпустить, Хуа Чэн.

Прошло пять лет с тех пор, как он выбрал себе имя.

Он редко слышит, что бы его произносили вслух.

Немногие имеют наглость обращаться к нему напрямую, если не считать его... знакомую.

— …Вам известно лучше, чем просить меня об этом, — бормочет он низким голосом.

У этого молодого человека есть одна отличительная черта и как бы жестоко волны ни бились о его берег, этого им не унести за собой.

Чжао Бэйтун не может смотреть на его преданность Богу войны в короне из цветов, не иначе как с ужасом.

Ей слишком хорошо знакомо безумие, что приходит с любовью к падшему божеству. Ей известен ущерб, который может нанести слепая приверженность.

— Не его, — шепчет она.

Она редко когда-либо проявляла нежность к юноше, но она делает это сейчас, медленно поднимаясь со своего места: каблуки ее сапог цокают по камню, и звук эхом разносится по всей пещере, пока она подходит, вскинув голову к верху.

Она внимательно рассматривает наследного принца.

— Это его точное подобие?

— …Да, — признается Хуа Чен, медленно склоняя голову. — Не идеальное, но близкое.

Идеально наманикюренные ногти не спеша скользят по мраморной щеке — и алый дух позволяет это, пристально наблюдая за женщиной.

Лицо Чжао Бэйтун озаряет тень улыбки.

— Не нужно его отпускать, — вздыхает она, медленно убирая руку от лица статуи. — Я знаю, что это необходимо.

Ведь эта любовь — это бесконечное, граничащее с психозом обожание — вот что делает молодого человека таким сильным. Таким решительным.

— Тогда что вы имеете в виду?

Медленно она поворачивается к нему лицом.

В начале Хуа Чэн лишь смутно осознавал ее красоту. Однако после стольких лет, проведенных в близи, он узнал ее лицо лучше, чем многие.

Лицо в форме сердца, острые брови, высокие скулы.

У нее появляются ямочки, когда она смеется или улыбается, — морщинка между глаз, когда она хмурится.

Ее глаза окрашены в цвет крови лишь тогда, когда она использует магию. Обычно они горят подобно двум чистейшим аметистам.

Такими глазами она смотрит на него сейчас, оценивая.

— Ты мертв, Хуа Чэн. — проговаривает Чжао Бэйтун низким, но твердым голосом. — У Мин мертв. Мальчик, которым ты был раньше — он тоже мертв.

Алый демон медленно выгибает бровь — как будто веселясь. — Я прекрасно осведомлен о своих смертях, Чжао Бэйтун. Я был тем, кто их пережил.

Однако следующие ее слова заставляют его замолкнуть.

— Но ты все еще оплакиваешь их. — Она смотрит на него, сцепив руки за спиной, почти имитируя позу Хуа Чэна. — И ты должен их отпустить.

Это самая трудная часть загробной жизни, хотя о ней никогда не говорят.

Живые скорбят, да. Но они также испытывают новый опыт. Завязывают новые отношения. Создают новые воспоминания. Это требует времени, но они двигаются дальше.

Неупокоение само по себе подразумевает неспособность двигаться дальше.

И никто не скорбит больше, чем призрак.

Жизнь Хуа Чэна не стоила оплакивания, не считая ее самого конца. И кроме этого было то, чего он желал даже, когда знал, что никогда сможет это получить.

Люди мечтают; они смотрят на сокровища, спрятанные за стеклом, без возможности к ним прикоснуться.

«... Не мог бы ты сделать это снова?»

Он тянется к губам, завороженно вспоминая.

В конечном итоге больше всего он оплакивает не будущее, что у него отняли. Не в первый раз и не во второй. Он знает, что вернется — он всегда возвращается.

«Поцелуй меня еще раз?»

«Поцелуй меня здесь?»

— Я оплакиваю не их, — шепчет он, качая головой.

— По чем еще можно тосковать? — спрашивает женщина, перенося свой вес с ноги на ногу и перебрасывая завесу темных волос через плечо. — Твой возлюбленный не может умереть, тебе это известно.

Он отвечает после паузы—

— Мое имя.

Хуа Чэн.

Город цветов.

В этом зашифровано послание, да — но это не то имя, которое узнал бы его возлюбленный. Не то имя, к которому он взывал так много раз, будучи одиноким.

«Хун-эр!»

Когда его наследный принц нуждался в нем.

«Хун-эр, это ты?»

«Пожалуйста— просто ответь мне!»

Кончики его пальцев скользят от губ к пустоте, где когда-то был его глаз.

Когда он был юн, Хун-эр думал, что понимал, что значит быть проклятым. Думал, что подобная ненависть от мира вокруг была настоящим страданием.

Он был не прав.

Теперь он знает, что есть кое-что гораздо хуже.

Величайшее страдание на свете — величайшее страдание, что может испытать любой живущий, — это смотреть, как страдает твой любимый человек и быть не в состоянии что-либо с этим поделать.

Это и есть ад.

С момента своей первой смерти и каждый день спустя Хуа Чэн пребывает в аду.

— …Кое-кто забрал мое имя, — шепчет он.

Чжао Бэйтун молчит; выражение ее лица непроницаемо, и когда она заговаривает, ее слова полны горечи и едва слышны.

— А кто не терял свое имя?

Хуа Чэн резко поворачивает голову, но вместо того, чтобы объясниться, женщина высоко вскидывает голову.

— У тебя никогда не будет достаточно сил, чтобы покинуть это место, если ты не отпустишь его, — проговаривает она, разворачиваясь на каблуках. — Известно ли тебе, юноша, почему имена призраков обладают такой силой?

Алый призрак медленно качает головой.

— Они не дают людям забыть о нас.

Она взывает к нему, продолжая двигаться к выходу из помещения. — Мир не знал тебя с самого начала. Все будут знать тебя только по имени, которое ты себе выбрал. Так заставь же их хорошо его запомнить.

— А как насчет того, кто помнит меня? — мягко отвечает ей Хуа Чэн . — Что тогда?

Чжао Бэйтун останавливается у входа в пещеру; волосы скрывают ее лицо. — Люди любят не имена, — напоминает она ему, — они любят людей, что скрываются за ними.

Это звучит так просто. И, может быть, если бы его любовь мог узнать его каким-то другим способом, имя не имело бы для него такого большого значения.

Но его наследный принц не может узнать его в лицо. Или по его голосу. После издевательств Бай У Сяна Хуа Чэн сомневается, что бог поверит ему, если он попытается использовать свою старую внешность в качестве маски.

Он воспримет это как пытку.

Теперь призрак гадает, было ли этот эффект преднамеренным.

Но он также понимает, что Чжао Бэйтун права.

Что, если он продолжит оставаться в этой пещере, горюя всем сердцем о том, что было утеряно — Хуа Чэн никогда не покинет это место.

А это для него не позволительно.

Он делает медленный, усталый вдох — и следует за ней.

И в этот миг, рядом с его ухом нечто мерцает серебром, проплывая мимо и следуя за своей хозяйкой.

Он пытается поймать ее за крылья, но, как и всегда, призрачная бабочка ускользает прочь.

— Они — духи? — спрашивает он, наблюдая за серебристыми созданиями.

Губы женщины изгибаются в усмешке; ее руки все еще сцеплены за спиной, а плечи расправлены, пока женщина продолжает идти вперед. В ее походке есть что-то почти царственное — и Хуа Чэн ловит себя на том, что имитирует это; его волосы развеваются позади него, когда он нагоняет призрака.

— А что подсказывают тебе твои чувства?

Молодой человек хмурится, сосредоточенно сведя брови вместе, закрывает глаза и вдыхает. Он ощущает вокруг духовную силу: два могущественных источника — но только это, только их двоих. Ее и его самого.

— ...Что они исходят от вас, — бормочет он, прищурившись. — Но я не понимаю, каким образом.

Ее улыбка становится шире, в уголке рта появляется ямочка. — Подумай еще, малыш.

Она его часто так называет: малыш, юноша — как будто он не взрослый мужчина, что на голову выше ее.

—...Являются ли они чистой духовной силой?

— Близко — размышляет она, перекидывая волосы через плечо — но не совсем.

Хуа Чэн продолжает думать, разглядывая маленькую стайку бабочек: то, как они, кажется, всегда стремятся быть ближе к ней, только если она не прикажет им сделать обратное.

—...Являются ли они духовным инструментом? — Теперь женщина кажется удовлетворенной.

— Значит, ты все таки можешь быть наблюдательным, когда прилагаешь усилия, не так ли? — Она фыркает, когда видит, что он в ответ закатил глаза: — Да.

Хуа Чэн наблюдает за ними с тихим очарованием. Он всегда любил красивые вещи, но эти существа ощущаются...

Чем-то важным. Взывающим к нему. — Как вы их создали?

Это один из немногих вопросов, на которые она отказывается отвечать, сколько бы он ни спрашивал. Во всем остальном, она намекнет — покажет ему, как разобраться самому.

Но не с этим.

Но пока что, ему есть, чем заняться.

Впервые за многие годы он чувствует движение ветра на своем лице. Слабое касание солнца, еле видное сквозь тучи и копоть.

Здесь никогда не бывает тепло. Единственный жар исходит лишь от самого Килна.

На его талии рокочет Э-Мин.

Пальцы Хуа Чэна задумчиво поглаживают эфес сабли. — Заскучал? — спрашивает он, чувствуя, как ятаган дрожит, отвечая. — ...Проголодался?

Глаз, вставленный в навершие, возбужденно вращается, и Чжао Бэйтун останавливается, прислоняясь к стволу дерева.

— Ты не кормил бедняжку годами, — отмечает она, накручивая прядь волос на палец. — Какой же ты жестокий хозяин.

Хуа Чэн закатывает глаза. Клинок был выкован из той его части, от которой он очень хотел избавиться. Он не питает к нему никакой привязанности.

— Жить будет.

— Духовные инструменты такие же, как и любые другие орудия, — тон Чжао Бэйтун становится слегка упрекающим, — если ими не пользоваться, они затупятся. А ятаган, выкованный кровью, должно питать, иначе он не послужит тебе должным образом.

Молодой человек вздыхает, раздраженно щелкая по лезвию. Оно дрожит в ответ— как будто извиняясь.

Как хлопотно.

— По счастливой случайности, — размышляет она, поглядывая на вершину горы, — у вас есть отличный вариант для полноценной кормежки.

Хуа Чэн вслед за ней переводит взгляд на пик — туда, где, кудахча и воя, сидит Сяошэн.

Нахальная тварь. Все бушует, взывая к призракам снизу — крича о том, чтобы они бросили ему вызов. О том, насколько он силен. Как они должны быть напуганы в его присутствии.

Хуа Чэн закатывает глаза.

На самом деле это напоминает ему другого призраке, которого он знает.

Если Ци Жун все еще существует — кто знает, для чего тот торговец использовал его на самом деле. Однако, когда Хуа Чэн сбежит из этого места, он намерен это выяснить.

— Сяошэн, — зовет он, и ему даже не нужно повышать голос, чтоб дух клинка устремил на него свой дикий взгляд.

Смех разносится по округе, гремя на горизонте, как если бы само небо начало говорить.

— АХ, АЛЫЙ ПРИЗРАК! — Он рычит, его глаза горят неестественным красным светом: — НАКОНЕЦ-ТО ВЫПОЛЗ ИЗ СВОЕЙ ПЕЩЕРЫ, ПОДОБНО МЕЛКОЙ КРЫСЕ, КОЕЙ ОН И ЯВЛЯЕТСЯ!

Это иронично, учитывая, что Сяошэн намного ниже его ростом.

— Если я крыса, — рассуждает призрак, медленно поднимаясь по склону холма — той же гордой царственной поступью, что и раньше. Его плечи отведены назад, руки сцеплены за спиной. — Кем это делает тебя?

Дух клинка сияет, скрещивая руки и выпячивая грудь. — Я!..

Хуа Чэн перебивает его, закатывая глаза: — Надеюсь, ты не собирался сказать что-то вульгарное, например, львом.

Сяошэн замолкает, захлопнув рот. Он часто подражает поведению взрослого человека — и он, бесспорно, достаточно большой для этого, — но его личность больше напоминает ребенка.

— Ты — лев? — Алый призрак издает низкий смешок. — Это даже смешно представить. Ты больше похож на…— он ухмыляется — Злобную обезьянку, воющую, орущую и швыряющуюся вещами, требующую обратить на себя внимание.

Дух дрожит и краснеет от гнева, слушая его слова.

— Кем, ТЫ СЕБЯ ВОЗОМНИЛ, разговаривая так со МНОЙ?! — вопит Сяошэн, спрыгивая со своего пика; земля дрожит и трескается под его ногами.

— Ужин, — вздыхает Хуа Чэн, барабаня пальцами по рукояти Э-Мина. — Хотя это займет больше времени, чем планировалось.

Он с легким весельем наблюдает, как дух меча мчится вниз по склону, крича ему вдогонку: —О, ты мог бы бежать еще быстрее? Я все еще разминаю ноги — или твои слишком коротки? Видишь ли, прошло много времени с тех пор как я полноценно ел…

— СВОЛОЧЬ! — вопит дух меча.

— ТУПОЙ, УРОДЛИВЫЙ НИЧТОЖНЫЙ ТАРАКАН!! — Сяошэн приземляется на корточки, несясь на четвереньках — больше напоминая животное, чем человека: — КЕМ ТЫ СЕБЯ ВОЗОМНИЛ?! КАК ТЫ СМЕЕШЬ ТАК СО МНОЙ ТАК РАЗГОВАРИВАТЬ, Я КНЯЗЬ ДЕ…

Он замолкает на полуслове, воздух выбит из его легких, а сам он болтается в воздухе.

— Что ты сказал?— спрашивает Хуа Чэн, наслаждено улыбаясь, наблюдая, как разъяренное маленькое существо воет и дергается под его гнетом. — Как ты только что себя назвал?

Сяошэн краснеет от висков до подбородка, его руки превращаются в лезвия — но прежде чем он успевает атаковать, алого призрака уже нет.

Легким мановением руки, юноша пускает дух меча вниз по склону, заставляя его лететь кубарем, снося на своем пути деревья, камни, других призраков —и в конце концов, тот с грохотом тормозит у самого подножия—

/БАБАХ!/

— Прошу прощения, ваше величество, — усмехается Хуа Чэн, медленно спускаясь по склону, пока более мелкий дух выползает из дыры, образованной его приземлением, крича от обиды. — Я не собирался бросать тебя так далеко — я думал, что твой большой рот будет весить больше.

Швырнуть его - это одно. Это может унизить дух меча — и до бесконечности позабавить алого призрака — но это не причинит ему вреда.

Для этого им нужно сойтись в ближнем бою. И в нем у Сяошэна — клинка, обладающего сознанием — всегда будет преимущество.

Однако, так или иначе, Э-Мин, как и его хозяин, любит достойных противников.

/ЛЯЗГ!/

/ГРОХОТ!/

/СКРЕЖЕТ!/

Каждая часть тела духа меча может изменяться и превращаться в новый вид оружия, вращаясь и атакуя со всех сторон, снова и снова сталкиваясь с ятаганом.

И каждый раз, когда это происходит, небо вспыхивает, словно от удара молнии, озаряя пространство вокруг них.

С тем же успехом это могла бы быть битва титанов, но для Чжао Бэйтун, сидящей на вершине соседнего дерева, это могло быть и простеньким представлением.

— Ты выглядишь несуразно, — замечает она.

— Э-Мин справится лучше, если ты просто позволишь ему драться самому, — произносит женщина и нарезая яблоко в руке собственными когтями, подбрасывая кусок в воздух, чтоб словить его зубами. — Разве ты не говорил, что кто-то сказал тебе, что твоя манера боя подходит для владения саблей?

Хуа Чэна не особенно позабавил ее комментарий. Ему не нравится, когда к нему снисходительны — не тогда, когда он явно пытается быть снисходительным по отношению к кому-то другому. — И что с того?

— Ты когда-нибудь спрашивал того человека, ПОЧЕМУ тебе подходит такое оружие?

Говоря начистоту? Тогда он был так рад, будучи юным, получившим похвалу во владении мечом, не только от своего идола, своего бога— но и своей первой любови — что он был слишком захвачен эмоциями, чтобы спросить.

Чжао Бэйтун цокает языком, съедая еще один кусочек. — Влюбленный дурачок.

Сяошэн визжит от смеха, его руки превращаются в два отдельных палаша; он вращается, как смертоносный волчок, пока несется на Хуа Чена: — ХА! Алый призрак даже не знает, как пользоваться своим оружием?! Глупый, ГЛУПЫЙ! Ты... ЭТО ТЫ обезьяна! — Воет он, зарабатывая раздраженный взгляд в ответ.

— Да, — соглашается Чжао Бэйтун; ее голос заискивающий, слащавый, когда она обращается к маленькому призраку. — Но ты же хорошо умеешь обращаться с подобной саблей, не так ли?

Подобно любому другому на его месте, Сяошэн краснеет от комплимента такой красивой женщины, прихорашиваясь и прижимая острые ладони к своим щекам.

—Я знаю, как использовать каждый клинок! — хохлится он, покачиваясь от похвалы. — Я лучший! Сильнейший, могучий, всемогущий СЯОШЭН!

— Почему бы тебе тогда не продемонстрировать нам? — Чжао Бэйтун категорически обрывает его, все еще жуя яблоко.

Дух клинка едва ли может отказать ей.

Он даже пытается казаться элегантнее, превращая одну руку в подобие сабли, похожую по размеру и форме на Э-Мина, — и, на потеху Хуа Чэну, делает себя немного выше.

(Поэтому, естественно, что алый призрак пропорционально увеличивается в ответ.)

Его компаньонка низко и весело фырчит.

—Так по-детски.

Но теперь — битва из слепой, бездумной поножовщины становится чем-то иным —

Поучительным.

— Ты видишь, что он сейчас делает? —объясняет она, свесив одну ногу с ветки, на которой сидит.

— Он не использует колющие движения — изгиб ятагана не предназначен для того, чтобы бить острием…

Сяошэн, конечно же, воспринимает все это как похвалу, как будто она издевается над Хуа Чэном; не осознавая, что в лучшем случае его используют в качестве учебного пособия.

— Он предназначен для ближнего боя.

Хуа Чэн наблюдает за движением духа клинка, за изменениями в его боевой стойке — и постепенно начинает понимать.

Стандартные мечи — обычное оружие пехоты, и именно с этим он тренировался, когда служил солдатом в Сяньлэ.

Два самых базовых навыка любого мечника — это укол и парирование. Часто они рассматриваются как агрессивные, более грубые движения, хотя любой мастер фехтования, такой как наследный принц, может превратить подобные движения в танец, позволяя оружию стать продолжением руки.

Сабли же другие.

Как объясняют Чжао Бэйтун и, неосознанно, Сяошэн: сабли — оружие разбойников, чаще используемое для более непредсказуемых, менее структурированных атак.

В них больший упор делается на работе ног, перемещении вокруг врага и атаке его быстрыми взмахами клинка — больше уклоняясь, чем блокируя.

Э-Мин сражается так сам по себе, прекрасно способный атаковать без непосредственного участия хозяина.

Но по мере того как Хуа Чэн слушает, приспосабливаясь, он берет клинок в руку, медленно имитируя боевые позы и связки — его атаки начинают обретать силу.

Все это время — не обращая внимания на собственный вклад, что он внёс в своею погибель — Сяошэн кудахчет, насмехается и хохочет. — Неуклюжий маленький монстр! Даже не умеет сражаться, пока мадам Бэйтун не разъяснила тебе, как малолетнему школьнику! Стыд и позор! И ты называешь себя...!

/ТРЕЕЕСК!/

Ятаган, в который он превратил свою правую руку, раскалывается надвое и падает на землю — оставляя духа обескураженно глазеть на осколки — Ты… ТЫ СЛОМАЛ МНЕ РУКУ! — Вопит Сяошэн, шокировано взирая на Хуа Чэна, подобно ребенку, который думал, что все это лишь глупая игра.

— КАК ТЫ ПОСМЕЛ!! МОЯ ИДЕАЛЬНО ВЫКОВАННАЯ РУКА! — Он воет, его лицо искажено гневом, пока другая его рука превращается в лезвие, и дух атакует снова.

Но теперь его проигрыш постепенно становится все более очевидным— и орды призраков, наблюдающих с холмов, кажется понимают это, шипя в предвкушении.

Вскоре алый призрак отсекает ему ногу, а затем и вторую руку; Э-Мин рубит быстрее, чем можно это отследить невооруженным глазом, атакуя столь кровожадно, подобно акуле, учуявшей запах крови.

Наконец дух клинка падает на колено, дрожа. — НЕСПРАВЕДЛИВО!

Он поворачивает голову, и его серебристые волосы волнами расходятся вокруг его плеч, когда он смотрит на Чжао Бэйтун, крича: — ОНА ОБМАНУЛА МЕНЯ!! ЗЛОБНАЯ ВЕДЬМА! Я РАЗОРВУ ТЕБЯ НА ЧАСТИ!

Женщина улыбается, медленно обнажая клыки, а ее зрачки превращаются в щелочки: — Ты думаешь, что Тунлу справедлива?

Прежде чем существо успевает ей ответить, рука Хуа Чэна вновь сжимает его горло, заставляя дух клинка снова взглянуть на него, и продолжает давить до тех пор, пока глаза не вылезут из черепа, — ТЫ... ТЫ НЕ МОЖЕШЬ! — визжит призрак.

— Я ЗАШЕЛ — ЭТОТ ПРЕДОК ЗАШЕЛ ТАК ДАЛЕКО! ЭТОТ ПРЕДОК... ЯВЛЯЕТСЯ КНЯЗЕМ ДЕМОНОВ!

— Правда? — холодно рассуждает Хуа Чен, усиливая хватку, пока дух клинка не начинает дрожать, а его тело не начинает медленно содрогаться и трескаться: — Тогда поздравляю, мой повелитель — пришло время для вашей коронации!

Однако вместо коронации — Сяошэн теряет голову.

Она начисто вырванная из тела, а кровь струится вниз, дымясь и шипя, когда дух падает на траву.

Хуа Чэн поднимает его тело перед собой, смотря на лицо, навсегда застывшее в гримасе возмущенного ужаса и негодования.

Губы юноши дергаются.

Совсем как разъяренная маленькая обезьянка.

— Э-Мин, — рокочет алый призрак, пока его глаза расширяются, чувствуя как сила разом вливается в его тело—

— Обед.

Глаз голодно сверкает и сабля исчезает в мгновение ока — радостно разрубая тело духа клинка на части.

Пока она пирует — Хуа Чэн вдыхает через нос, медленно впитывая и ощущая вновь обретенную силу.

Сяошэн убил на этой горе больше духов, чем кто-либо другой, и, в отличие от его предыдущих жертв, сейчас алый призрак поглотил невероятное количество силы в один присест.

Есть нечто достаточно обманчивое в ранге «свирепый», когда дело касается демонов. Он просто включает в себя любого хоть сколько-то сильного призрака, который не прошел испытание в Килне — что приводит к невероятно широкому разбросу в силе среди этого категории мертвых.

Да, каждый из них способен уничтожить целый город, но с некоторыми из них могут справиться даже смертные заклинатели, без небесного вмешательства.

Некоторые же, такие как Сяошэн, ранее убивали небожителей— даже без присвоения статуса бедствия.

Трех богов войны, если быть точнее.

Хуа Чэн также может почувствовать, как сила от этих убийств вливается в его тело — и по сравнению с притоком силы, что он получил при вознесении, это…

По сравнению с тем оно кажется головокружительным.

Призрак улыбается, отбрасывая голову сраженного врага.

Что за шутка.

И только тогда он замечает ее — вонзившуюся в землю.

Маленькую изящную рукоять, отделанную черной кожей. Вероятно, это изначальный эфес, что принадлежал духу меча, когда он был обычным смертным оружием.

— … — Хуа Чэн преклоняется, поднимая предмет — и чувствует, как тот пульсирует в его руках.

Духовная сила.

Чжао Бэйтун бесконечно забавляет тот факт, что молодой воин воин превращает останки своего противника в повязку на глазу.

Тем самым окончательно оскорбляя его вид, обрекая его вечность просидеть на своем лице.

Это мелочно, но довольно умно. — Как ощущения?

Алый призрак запрокидывает голову, смотря вперед одним глазом — но теперь, с духовным инструментом на лице (тем, что на протяжении многих веков весь мир будет считать лишь обычным аксессуаром) правая половина его поля зрения больше не покрыта мраком.

Ведь в конце концов, Хуа Чэн не уничтожил собственный глаз.

Он превратил его во что-то гораздо более полезное. И теперь, с помощью этой повязки, он может видеть сквозь зрачок, украшающий навершие самого Э-Мина.

Ему приходится приспособиться, научиться разделять два столь различных визуальных сигнала, не позволяя этой разнице влиять на восприятие глубины.

Но как только ему это удается, его клинок превращается в нечто большее, чем просто саблю. — …Тяжело, — наконец отвечает юноша, расправляя плечи. — Но менее уязвимо.

Чжао Бэйтун кивает, наблюдая, как он затягивает повязку на затылке — и теперь Хуа Чэн задает ей свой вопрос:

— Почему ты мне помогаешь?

Ведь, раньше он рассматривал ее действия лишь как забавный интерес. То, что она следовала за ним с места на место, подкалывая его, иногда, за его собственную глупость, — но чаще всего оставаясь лишь наблюдательницей.

Сегодня же это было больше похоже на... целенаправленный урок.

И это становится еще одним вопросом, на который дух полей Тунлу отказывается отвечать, просто отмахиваясь от него, ссылаясь на то, что не желает видеть лишь жалкую пародию на посту князя демонов.

Но почему ее это волнует? Она ведь никогда не покинет это место.

Кто выйдет победителем в этой битве, ни в малейшей степени не повлияет на нее.

Хуа Чэн спрашивает ее — снова и снова — а она никогда ему не отвечает.

Смерть Сяошэна отдается по всему бывшему королевству Уюн, вызывая волнение в рядах оставшихся демонов.

Оставляя только две кандидатуры на место того, кто восстанет из Килна в качестве следующего Князя демонов.

Хуа Чэн, алый призрак, владелец Э-Мина—

И забинтованных дух, что скрывается в лесах, покрывающих склоны горы Тунлу.

Пять лет превращаются в шесть, а затем и в семь.

Полчища Призраков что, когда-то наводняли просторы Тунлу, ныне — разорваны в клочья. И если вначале их насчитывалось несколько десятков миллионов — затем десятки тысяч.

Теперь же их осталось всего несколько сотен.

Медленно редея, призрак за призраком — пожираемые средь бела дня такими, как Хуа Чэн, что прыгает с неба, злобно блеща своей саблей, или утаскиваемые ночью забинтованным духом, всегда беззвучно и незаметно.

— …Знаешь, — произносит Чжао Бэйтун… деликатно. — Я не из тех, кто ставит под сомнение художественное видение, но…— Она склоняет голову набок, медленно рассматривая стоящую перед ней статую. — Мне кажется, или… твои скульптуры становятся… чуть более скудно одетыми?— размышляет она, осматривая грудную мышцу и легонько тыкая в нее пальцем.

Юноша бросает в ее сторону темный взгляд, вынуждая ее поднять руки в нейтральном жесте: — Если ты так реагируешь на столь простой вопрос, это лишь больше подтверждает твои нечистые помыслы…

— Он должен был уже прийти, — ворчит Хуа Чэн, не в настроении реагировать на ее подколы. Конечно, ей не нужно уточнять, чтобы понять, кого он имеет в виду.

Ведь забинтованный дух остался последним достойным претендентом на титул князя демонов, однако каждый раз, когда алый бог заходит в Килн в ожидании своего противника, тот никогда не приходит.

И Килн все не закрывается, запечатывая финальных состязующихся.

— Ты сместил баланс силы, поглотив Сяошэна подобным образом, — рассуждает Чжао Бэйтун, медленно отнимая руки от (очень тщательно вылепленного) мраморного торса. — Вероятно, он хочет сравнять силы перед битвой.

Но поскольку призраков осталось так мало — маловероятно, что это случится. И пока Килн отказывается закрыться, они обречены на более затяжную, чем предполагалось, битву.

— Это нормально, чтобы требовалось так много времени для открытия Тунлу? —  спрашивает юноша, раздраженно стискивая зубы.

Чжао Бэйтун отвечает не сразу, и когда она делает это, ее тон… трудно разобрать. — Обычно это занимает гораздо больше времени, — бормочет она. — Я видела, как требовалось полвека на то, чтобы уничтожить достаточно призраков, чтобы оставшиеся попали в Килн.

Хуа Чэн напрягается.

У него нет полвека.

С тех пор, как просторы Тунлу запечатались семь лет назад, у него не было возможности связаться с внешним миром. Не было способа узнать положение вещей.

Или найти наследного принца.

Он должен быть в безопасности — иначе, Хуа Чэн бы знал это.

Независимо от обстоятельств, он знает, что Его Высочество будет защищать его прах до самой смерти. И если бы наследного принца больше не было в живых, останки Хуа Чэна, скорее всего, попали бы под перекрестный огонь.

Это означает, что где бы принц ни был, он жив. Но для Его Высочества...

Жить... может также означать и огромные страдания. Или одиночество. Или любое другое несчастье. И до тех пор пока алый призрак здесь в ловушке...

Он не может присматривать за ним даже издалека.

Нет, нет. У него нет полвека.

— Но нас осталось только двое, — бубнит Хуа Чен.

Осталось всего чуть более трехсот призраков, но настоящих претендентов — всего двое.

Килн уже должен был начать закрываться, заставляя его и забинтованного призрака стремиться попасть внутрь.

И тем не менее, вулкан не двигался с тех пор, как поля были запечатаны — он лишь грохотал время от времени.

—...Килн запечатается, когда будут соблюдены надлежащие условия, — бормочет Чжао Бэйтун. — Но ты не должен принимать это за простое явление природы.

Хуа Чэн поворачивает голову, приподнимая бровь, когда она напоминает ему о чем-то, что он знал, но со временем почти забыл.

— До того, как поля были запечатаны, — помнишь горы, что двигались по их просторам? — Женщина откидывается назад, вытягивая ноги на каменной скамье, что он вырезал для одной из своих последних скульптур. Вероятно, это что-то потворствующее его желаниям, раз он хочет, чтобы статуя лежала...

Через мгновение алый призрак кивает.

— Они — древние духи, — объясняет она, пока ее внезапно глаза наполняются… некой печалью, природу которой Хуа Чэн не может понять. — И Тунлу ничем от них не отличается.

Молодой человек озирается вокруг пещеры, в которой они находятся. — Это место… живое?

Чжао Бэйтун кивает, опуская подбородок и наблюдая, как ее ноги медленно царапают по полу. — Если верить легендам, когда-то они были четырьмя друзьями, — шепчет она, и все же он слышит ее совершенно отчетливо. — Всецело служившими высшей цели.

— …Создания Князей Демонов?

Сухо спрашивает Хуа Чен, закатывая глаза.

— Служения тому же богу, бесенок ты ребячливый. — бормочет она, отводя взгляд. — В то время не было князей демонов.

Молодой человек замолкает, наблюдая за ней. Вспоминая две вещи, которые он каким-то образом потерял за последние годы.

Во-первых: Королевство Уюн было домом Чжао Бэйтун в ее смертной жизни. И то, как она говорит об этих горных духах...

Вероятнее всего она знала их, когда они еще были людьми.

И, во-вторых: единственный бог, которому поклонялись в этом месте, был...

— …Ты хочешь сказать, что они служили наследному принцу Уюна? — спрашивает он; не упуская из виду, что даже без крови ее в теле Чжао Бэйтун удается немного побледнеть.

— Да, — отвечает она, поднимаясь на ноги. — До самого конца.

Но сколько бы еще Хуа Чэн ни спрашивал, женщина ему больше ничего не рассказывает.