Последующие месяцы он проводит, охотясь за забинтованным призраком.

Есть ограниченное количество мест, где он может прятаться — и каждую ночь алый призрак посылает Э-Мин патрулировать с высоты.

Красный глаз сияет в навершии сабли подобно проклятой звезде, пока ятаган летит сквозь ночь — но ему ни разу не удается обнаружить свою цель.

Нет, Хуа Чэн вынужден выслеживать его, как зверя. Вынюхивать следы. Расставлять ловушки. Ведь, так или иначе, у него должно быть логово — нужно лишь найти его.

Леса на склонах Тунлу густые, постоянно изменяющиеся — что теперь имеет больше смысла в глазах Хуа Чэна, так как теперь он знает, что гора сама по себе является могущественным духом.

И со сменой сезонов погода не становится дружелюбнее. Она лишь переходит от воющих метелей к бушующим штормам.

Наилучшие условия, на которые можно рассчитывать — это плотный туман — такой, что невозможно разглядеть ничего в радиусе дальше полуметра.

И с каждым днем ​​Хуа Чэн убивает всё больше призраков. Сокращая их численность с трех сотен до двух, а затем и менее семи десятков.

Но несмотря на это, Килн и не думает закрываться.

Он продолжает расспрашивать Чжао Бэйтун о Горе, об Уюне. И хотя призрак с радостью рассказывает ему о магии, техниках боя и ковке духовного оружия, её готовность помочь сменяется молчанием, когда он задает ей вопросы о доме.

У Хуа Чэн нет на это времени.

Однажды ночью он стоит на склоне Тунлу, смотря сквозь туман, пока свежевыпавший снег хрустит под его ногами, — и вглядывается.

Прошло восемь лет с тех пор, как он низвергся с небес. Восемь долгих, несчастных лет, проведённых в вечных раздумьях.

Где его возлюбленный? В безопасности ли он, напуган ли он, одинок? Ухаживает ли кто-нибудь за ним? Ловит ли его кто-то, когда он падает? Будит ли его ночью, спасая от кошмаров?

Каждый миг наполнен этими мыслями. Они грызут его, медленно съедая изнутри вместе со... страхом.

Что, если... не быстро, но так или иначе, с неумолимым течением времени, его бог... забудет Хуа Чена?

Забудет настолько, что без имени... Хуа Чэн не сможет напомнить ему о себе?

Было уже тяжко, когда он был призрачным огнем, неспособным сделать что-то большее, чем шептать и парить рядом.

И, когда он был У Мином — Хуа Чэну думается, что если бы Се Лянь не был так поглощён страданиями и горем, то смог бы узнать правду.

Но всё это было тогда, когда время, проведённое вместе, ещё было так свежо в его памяти. Что же будет, если на это уйдет пятьдесят лет? Или даже больше?

Что если, в худшем случае, он не найдёт принца спустя сто лет? Что тогда?

Молодой человек теряется в этих мыслях, пялясь в холодную туманную тьму, снова и снова вспоминая это имя.

Его Высочество, Его Высочество, Его Высочество. Как прикажете ему...? Хуа Чэн останавливается.

За время, проведённое вместе, его бог многому его научил. Истории, поэзии — он пытался обучить и каллиграфии, хоть и не имел возможности понять, усвоил ли её ребенок или нет —

(Он не усвоил.)

Стрельбе из лука, схватке на мечах. Бесчисленным навыкам, каждый из которых бесценен — но было и ещё кое-что.

Не всё сводится к зрению. В действительности — это лишь малая часть того, как люди ощущают мир.

Хуа Чэн продолжает пялиться в тёмную дымку, и вместо того, чтобы сощуриться, он закрывает глаза, вдыхая воздух через нос, медленно и глубоко.

И ах.

Вот и она.

Духовная сила.

Осталось недостаточно призраков, чтобы скрыть более густой и злобный запах свирепого духа. Он чует его, разносимый по ветру.

Губы алого призрака снова кривятся в рыке.

— Нашёл тебя.

Но он не может не задаваться вопросом, крадясь вниз по склону.

Большинство могущественных призраков в этом месте не убегают и не прячутся, даже если это играет им на руку. С тем, как мало сейчас призраков, у забинтованного духа не так уж много шансов сместить баланс на игровом поле.

Так почему же?

Что, чёрт возьми, он пытается сделать?

Чем ближе Хуа Чэн подбирается к логову призрака, тем больше вопросов остаётся без ответа.

Он имеет смутное представление о всех призраках, что остались на просторах Тунлу, но он знает, что сейчас их — шестьдесят шесть. Недавно исчезла дюжина, растворившись в ночи.

Когда это произошло, молодой призрак предположил, что это, должно быть, было делом рук забинтованного призрака — попытка захватить оставшуюся добычу перед финальным столкновением.

Он был прав —  но теперь Хуа Чэн понимает, что он так же и ошибался.

Сильно ошибался.

Это действительно было делом рук забинтованного духа.

Это быстро становится ясно — однако исчезнувшие призраки не были уничтожены или поглощены.

Хуа Чэн видит их сейчас, свисающих с деревьев — подобно безумным фонарикам. Замотанных в кровоточащие бинты, связанных по рукам и ногам. Неспособных двигаться, неспособных говорить — лишь слабо попискивать.

Их голоса приглушены, без возможности говорить — но Хуа Чэн понимает по тону — они молят об освобождении. Даже ценой собственных душ.

Он замирает, глядя на них.

По очевидным причинам Хуа Чэн не в восторге от подобной картины.

Это почти напоминает ему о собственной кончине. О человеке, что с ним это сделал. Но это не то же самое.

Этих призраков не пытают, не издеваются или используют для украшения. Их даже не используют в качестве пищи.

Их...

Морят голодом. Медленно, но верно.

Но… зачем?

Что извлечёт дух, ослабляя их перед поглощением? Разве это не воплощение саморазрушения?

Он подкрадывается ближе, и запах становится сильнее, всё ещё смутно напоминая о чём-то.

Доносится плач. Не приглушённое хныканье — это не призраки, нет.

Этот плач почти человеческий. Он... детский.

Наконец, запах становится столь сильным, что аж щипит в носу — и, когда призрак выходит на поляну, внезапно, туман рассеивается.

Там стоит мужчина с бинтами, полностью покрывающими его лицо. Он копает.

Рядом с ним на земле лежит призрак — завёрнутый в те же кровавые белые бинты, настолько слабый, так изголодавшийся по духовной силе, что он явно на грани смерти, и Хуа Чэна озаряет…

Он пытается… похоронить их.

Теперь плач кажется ещё громче. Хуа Чэн подходит ближе.

Снег хрустит под подошвами его ботинок, пока он приближается, и белая перевязанная фигура, кажется, наконец замечает его присутствие, наполовину сгорбившись над ямой, которую копала.

— …Ты пришёл убить меня? — бормочет он слегка хриплым голосом. Знакомым голосом.

Хуа Чэн скрещивает руки на груди, изо всех сил пытаясь распознать его, и отвечает холодным голосом:

— Ты уже мёртв.

Перевязанный призрак не реагирует на это заявление, всё ещё пялясь в неглубокую могилу.

Белые бинты покрывают каждый дюйм его окровавленной кожи.

— ...Я предполагал, что это мог быть ты, — бормочет призрак, вращая лопату между пальцами. Вопль становится ещё громче, настолько громким, что Хуа Чэн вздрагивает, прикрывая одно ухо.

— А мог быть кто-нибудь другой? — рычит Хуа Чен в ответ, сначала подумав о том, что они остались практически последними.

Но потом он понимает, что призрак имел в виду не это. «Я предполагал, что это мог быть ты».

Глаза Хуа Чэна сужаются, пока он подходит ближе, задаваясь вопросом, кем является этот дух, чем он занимается и откуда они могут быть знакомы, и затем спрашивает…

— Кто вы?

Другой призрак медленно выпрямляется.

Он поворачивает голову, всё ещё сжимая лопату в руке. Его лицо всё ещё почти полностью скрыто, как и остальное тело, но...

Эти глаза ему знакомы. Этот детский крик. Человек, что с очевидной целеустремлённостью занимался чем-то столь странным, столь бесплодным — и вдруг всё становится на свои места

Забинтованный призрак просторов Тунлу; дух, что последние восемь лет избегал Хуа Чэна, прячась на склонах горы безо всякой объективной причины, — не кто иной, как первый король Королевства Юн’ань.

Лан Ин.

Это так ошеломляет его, что Хуа Чэн, спотыкаясь, отшатывается, бормоча: — Я думал…

Дух смотрит на него в ответ несколько пустым взглядом.

— Я думал, вы упокоились с миром?!

Ведь, в конце концов — этот идиот получил то, что хотел, не так ли? Разрушил Сяньлэ?

Вместо ответа Лан Ин задает собственный вопрос.

—...Где он? —  проговаривает он, пока его дрожащие пальцы сжимают древко всё крепче. — Бедствие в белых одеждах, где он?!

— Его здесь нет, — холодно отвечает ему Хуа Чэн. — Он мёртв.

— Нет… — Лан Ин качает головой.

Он медленно поворачивается к яме, которую копал всё это время. — Этого не может быть.

Хуа Чэн оглядывается, наконец замечая...

Вокруг них, простираясь по всей поляне, находятся небольшие могильные холмы.

...Сколько же духов он здесь захоронил? А главное, зачем?

Он даже не поглотил их энергию — Хуа Чэн всё ещё чувствует, как она вибрирует вокруг. Более тяжёлая, чем до этого. Такая сильная обида, почти напоминающая...

— Он обещал мне, — бормочет Лан Ин, и теперь Хуа Чэн понимает, какому ребёнку принадлежит этот плач.

— …И он солгал вам, забыли? — холодно отмечает более юный призрак. Его Высочество явственно объяснил ему это той самой ночью. — Не знаю,  почему для вас это новость, но древние злые духи не славятся своей честностью.

— Ты издеваешься надо мной.

—Ах, так всё-таки есть вещи, которые не ускользнули из вашей головы, — язвит Хуа Чен, оглядывая мужчину. — …Зачем бинты?

Лан Ин склоняет голову в сторону, поднеся руку к лицу, отвечая: —Тебе должно быть это известно не хуже, чем мне.

Его пальцы продолжают дрожать, попеременно ослабляя и усиливая хватку на рукояти лопаты. — Ведь ты был тем, кто уничтожил моё тело, помнишь?

Он отступает в сторону от импровизированной могилы. — Ты был тем, кто сжёг мой дворец после этого, помнишь?

Король Юн’ани делает ещё один шаг вперед, передвигаясь иноходью*, как будто его ноги не совсем помнят как двигаться, как слушаться его тела; и упирается  ладонью в дерево. — Это... это заняло много времени, — — размышляет он, глядя на Хуа Чэн сквозь прорехи в бинтах.

*[П.п. вообще иноходь – это вид аллюра, когда лошадь одновременно выносит вперед только левые, либо только правые конечности, а не, например, левую переднюю ногу отводит назад, а левую заднюю – вперед. В случае же с двуногим, коим является человек, я думаю подразумевается то, что он как бы хромает, только на обе стороны, используя только лево или только право при передвижении, но при этом периодически он может менять стороны]

— …чтобы собраться…воедино.

Конечно, он не имеет в виду эмоционально. Он имеет в виду —  буквально.

—...Зачем это тебе? — спрашивает его молодой человек, сведя брови вместе. Он не боится Лан Ина — нет, не так, как большинство людей.

Однако он в замешательстве.

В его случае —достаточно очевидно, за чем он вернулся. Но в случае Лан Ина...

На свете нет ничего, что удерживало бы его здесь. Нет семьи. Нет никаких неоконченных дел. Он уничтожил своих врагов. Больше некого преследовать.

— Он… —  Лан Ин поворачивается к своей могиле. — Он обещал.

Одной рукой он тянется вниз, перетаскивая призрака, которого бросил на землю, в проделанную им яму, при этом его голова продолжает низко склоняться. — У Мин, можешь сделать мне одолжение?

Призрак напрягается, скрещивая руки на груди, и Лан Ин поправляет себя: —Прошу прощения — Хуа Чэн.

Юноша не отвечает ему.

— …Ты не мог бы перестать убивать других призраков? — проговаривает  мужчина, сталкивая духа в могилу и преклоняясь перед ней. Его руки роются в грязи — подобно маленькому животному, что пытается спрятать еду, которую оно хочет запасти на зиму. — Они нужны мне.

Молодой человек смотрит на него, широко раскрыв глаз.

— …Вы сошли с ума, — бормочет он, качая головой.

Возможно, на самом деле Лан Ин всегда был сумасшедшим. По опыту Хуа Чэна, народ редко такими толпами следует за разумными людьми.

Ни один уравновешенный разум ещё не побеждал великую династию, подобную Сяньлэ. 

— Нет, — хмурится Лан Ин в ответ. — Это то, что он сказал мне сделать. Это не безумие, — возражает дух. Даже сейчас его голос звучит совершенно спокойно, пока призрак под ним скулит от ужаса, мучимый перспективой быть похороненным заживо. — Так это делается.

—...Делается что?

— Их возвращение, — шепчет Лан Ин. — Я просто должен вернуть его, для начала.

—…Поветрие ликов? — напряжённо спрашивает Хуа Чэн. — Ты думаешь, что ты делаешь это?!

— Он сказал мне, — повторяет Лан Ин, похлопывая по земле и лихорадочно хороня маленького призрака. — Мне просто нужно больше, — бормочет он, лихорадочно двигая бледными, забинтованными пальцами, испачканными кровью и грязью. — Мне просто нужно немного больше тёмной энергии. Так что, если ты просто оставишь остальных в покое!..

— Наследному принцу потребовалось целое поле битвы, полное неупокоенных душ, чтобы призвать его, — Хуа Чэн качает головой. — И ты думаешь, эти маленькие несчастные духи смогут…?

Затем он осознаёт.

Каким маленьким был дух, только что похороненный Лан Ином. Как малы многие из курганов вокруг них. Не все из них, но...

Наверняка не меньше тридцати.

«Раньше нас было вдвое больше… но теперь…»

Это было восемь лет назад, но он помнит до сих пор. Всё ещё часто думает о тридцати сиротах, которые погибли в той пещере на горе Тунлу, прежде чем он смог спасти остальных.

Дети.

Лан Ин хоронил детей.

—...Что вы наделали? — повторяет Хуа Чэн — на этот раз его голос мягкий, почти  неверящий.

Это редкость, чтоб алый призрак терял дар речи.

Лан Ин поднимает голову, и кровь стекает по повязкам на щеках, а его глаза широко раскрыты.

— Он сказал мне! — плачет призрак. —ОН СКАЗАЛ МНЕ!

— ОН ВАС ОБМАНУЛ! — рычит Хуа Чэн в ответ, и призрак перед ним вздрагивает, ясно вспоминая слова Се Ляня в тот день, когда он умер. — СКОЛЬКО ПОСТРАДАЛО ИЗ-ЗА ВАШЕЙ ГЛУПОСТИ?

Плач теперь громче, чем раньше.

Когда Хуа Чэн поднимает взгляд — в деревьях оказывается ещё один дух. Маленький, худощавый. Это маленький мальчик, едва ли больше, чем младенец. Схватившись за голову, он раскачивается взад-вперед.

— ...Лан Ин, — алый призрак замирает. — Ваш сын уже здесь.

— Нет, нет, — хмурится призрак. — Не так, — он выпрямляется, беря лопату в руки. — Он не может оставаться в таком состоянии.

Он останется таким навсегда, независимо от того, что сделает Лан Ин. Дух его ребёнка явно уже бы ушёл — перевоплотившись, не задерживаясь в этом мире.

Его отец держит его здесь без согласия.

Мальчик никогда не вырастет, подобно Хуа Чэну после его кончины. Он никогда не перестанет плакать и рыдать. Потому что держать дух не по его желанию, по истечении естественного срока действия его воли...

Это жестоко. Эгоистичный, чудовищный поступок.

— Я снова верну его в своё тело, — шепчет бывший король, начиная рыть очередную яму. На этот раз побольше. — Будет лучше, чем в прошлый раз, это…

— У тебя больше нет тела, Лан Ин. — мягко отмечает Хуа Чэн.

Призрак на мгновение останавливается.

— ...Где дух твоей жены? — спрашивает Хуа Чэн, оглядываясь вокруг. Он не видит её признаков. Только плачущего ребенка и захваченных призраков, ожидающих напрасной смерти. — Ты позволил ей двинуться дальше?

Лан Ин качает головой, что-то бормоча себе под нос. — Мне не хватило…

— Что?

Призрак поднимает голову. — Мне не хватило, — объясняет он, — ты убил слишком многих, так что мне пришлось похоронить и её.

Наступает тишина, пока молодой человек переваривает то, что совершил Лан Ин. Серьёзность содеянного. Его абсолютную чудовищность.

— Она бы поняла меня, — бормочет Лан Ин. — Это для нашего мальчика. Она понимает это.

Он начинает копать ещё отчаяннее, а стенания — о боги, Хуа Чэн просто хочет, чтобы они прекратились.

— …Тебе нужно отпустить его, Лан Ин. — бормочет он, делая шаг вперёд. — Он страдает.

Лицо короля искажается. — ЭТО НЕ МОЯ ВИНА! — Он вскрикивает, выпрямляясь. — Я СТАРАЛСЯ! Я СДЕЛАЛ ТО, ЧТО ДОЛЖЕН БЫЛ, А ОН — ЭТИ ГНИЛЫЕ ПРИДУРКИ ИЗ СЯНЬЛЭ, ОНИ НЕ СЛУШАЛИ!

— Они—

—ЭТО ИХ ВИНА! — плачет Лан Ин. — ОНИ ЭТО СДЕЛАЛИ!

— Король и королева Сяньлэ не убивали твоего сына, — поправляет его Хуа Чэн. —Это сделала засуха.

— Но они бы не... — Кровавые слёзы катятся по щекам мужчины, когда он начинает копать дрожащими руками ещё быстрее. — Они даже не взглянули на него. Они даже не помогли…

— К тому времени он уже был мёртв, — качает головой Хуа Чэн. — Что они могли сделать?

Руки Лан Ина дрожат, а затем останавливаются — и в момент просветления Хуа Чэн слышит, как призрак ясно говорит:

— Это не имеет значения.

Он поднимает голову, глядя Хуа Чэну в глаза.

— Не имеет значения, что они не могли вернуть его. Дело было не в этом.

Слёзы оставляют красные следы на его щеках, но Лан Ин не пытается их вытереть. — Мой ребёнок умер. Столько детей погибло. И, может быть, они не могли бы это исправить, но…

Губы Лан Ина кривятся от негодования и тени самодовольного гнева, который был в нём при жизни.

— Они всё равно должны были взглянуть.

Даже сейчас, несмотря ни на что — несмотря на то, сколько страданий причинил этот человек любви всей его жизни, несмотря на разрушенное им королевство —

Хуа Чэн соглашается, звуча уставше, но убеждённо.

У него много недостатков, но обычно он справедлив.

— Да, Лан Ин, — призрак бормочет в подтверждение. — Они должны были посмотреть.

Потому что нет ничего более мучительного, чем страдать — по-настоящему страдать от всего сердца — и знать, что мир вас не слушает.

— Но ты всё равно должен отпустить его, — тихо настаивает Хуа Чэн.

— …— Призрак отворачивается, сжимая лопату. — У тебя никогда не было детей, не так ли? Ты умер слишком юным для этого.

И тот, кого он хотел, был мужчиной — у Хуа Чэна никогда не было планов заводить их, если бы он мог, достигнув совершеннолетия.

— Ты знал своего отца?

Алый призрак долго не отвечает. 

— ...Нет.  — бормочет он слегка кисло.

У него есть некоторые воспоминания о своей матери. Неясные, большинство из них болезненные, а последнее поистине ужасно, но у него нет ни одного воспоминания о своём отце. Он никогда его не видел, а мать Хун-эра в принципе редко говорила о нём.

Лишь то, что он был солдатом — или каким-то бойцом — Хуа Чэн помнит это. Она также как-то упомянула о том, что её сын похож на него.

Но вместо того, чтобы говорить конкретно, она обычно просто отмечала расплывчатые банальности. Говорила, что он такой же храбрый, сильный и тому подобное.

Когда Хун-эр был совсем маленьким, он верил в это. Он думал, что мать говорит ему правду, что его отец был каким-то храбрым солдатом, сражающимся в далекой стране. Что он красивый, сильный и скоро вернётся.

Теперь он знает лучше, чем продолжать в это верить.

Матери будут постоянно придумывать причины, чтобы объяснить, почему твоего отца нет дома. Всё, что навредит меньше, чем правда.

Отец Хун-эра, должно быть, умер или просто бросил их. И она лишь хотела рассказать своему сыну красивую сказку — что-то, что было бы легче принять.

— Тогда ты никогда не поймёшь, — бормочет Лан Ин, снова бросаясь копать могилу с напряжённым выражением лица. — Я не могу его отпустить!

— Родители каждый день теряют детей, — вздыхает призрак, наблюдая за его работой, — но они так не поступают.

— ТОГДА ОНИ НЕ ЛЮБЯТ СВОИХ СЫНОВЕЙ ТАК, КАК Я ЛЮБИЛ СВОЕГО! —  кричит Лан Ин — и от напряжения рукоять лопаты ломается в его руках. Он замирает на мгновение, пялясь — и потом его, кажется, озаряет.

— … ты ведь был тем, кто убил большинство других призраков, верно? — Он медленно разворачивается, чтобы посмотреть на него. — Вся эта сила… она досталась тебе, не так ли?

Хуа Чэн может видеть, о чём думает король — и что могила, которую он копал, пока они разговаривали…

Намного больше, чем остальные.

Даже достаточно большая для него.

— …Да, — соглашается он.

Часть его до глубины души взбешена рациональностью этого существа, в то время как другая испытывает облегчение от того, что тот, наконец, захотел сражаться.

— Тогда пойдёмте, — бормочет он, поворачиваясь, чтобы пойти назад.

— Что ты имеешь в виду?

Алый призрак бросает на него раздраженный взгляд. — Килн.

— …О, — хмурится Лан Ин, качая головой, — я туда не пойду.

Хуа Чэн замирает, отступив на три шага, его ботинки скрипят по снегу. — Что вы имеете в виду?

— Я не хочу быть Князем демонов, — объясняет забинтованное привидение, потирая подбородок. —  Никогда не хотел.

— … — Юноша поворачивает голову назад, поглядывая на бывшую королевскую особу прищуренными глазами. — Тогда зачем вы пришли сюда?

— Призраков больше нигде не было. — объясняет Лан Ин, оглядывая организованные им курганы. И чем больше Хуа Чэн смотрит...

Тем больше он понимает, что они простираются далеко за пределы этой поляны. Что они охватывают всю долину в тени горы Тунлу. Бесчисленные души, полностью опустошённые и стёртые с лица земли, их негодование захоронено в земле.

Всё ради безумия одного человека. Ради его отказа отпустить.

— Кроме того, — бормочет Лан Ин, медленно походя к нему; его голова резко склоняется в сторону, как будто он не может полностью контролировать движения своей шеи…

—  Я не смогу тебя там похоронить.

Губы алого призрака искривляются в рыке, его ятаган гремит на поясе.

— Никто никогда меня не похоронит, — рычит Хуа Чэн, его глаз ярко вспыхивает в темноте, а Э-Мин обжигает своим в навершие. — Но ты можешь уничтожить себя, пытаясь.

Призрак всё ещё движется к нему, и Хуа Чэн поднимает свой клинок. — Ты всегда так поступаешь, не так ли, Лан Ин?

Медленно разрывая себя на части во имя своих целей — никогда не осознавая, пока не останется ничего.

/ЛЯЗГ!/

Раздается треск, когда Э-Мин отсекает руку Лан Ина одним ударом. Она медленно катится по снегу — и поначалу Хуа Чэну кажется, что всё закончится быстро.

Но затем он видит, как рука начинает крутиться и изгибаться, медленно возвращаясь обратно к своему хозяину; он наблюдает, как Лан Ин поднимает её с земли, как бинты, опутывающие его тело, вытягиваются, подобно древесным корням, и аккуратно помещают руку на место.

— Я же говорил тебе, — шепчет Лан Ин. — Мне потребовалось много времени, — он начинает двигаться быстрее, приближаясь к Хуа Чэну, напоминая бешеное животное, — НО Я СОБРАЛСЯ ВОЕДИНО!

Его глаза горят резким золотом в ночи, сияя, как две мерцающие на ветру маленькие свечки.

/ЛЯЗГ!/

На этот раз сталь встречает сталь, и между двумя клинками возникают искры, освещающие ночную тьму.

Бой изнурителен.

Неважно, как много отрубит Хуа Чэн, как быстр он будет — эти бинты безустанно возвращают куски обратно, связывая их воедино.

Они дерутся всю ночь — хоть восход никогда не наступает. Солнце не поднималось над склонами Тунлу вот уже несколько месяцев, и данный регион вошёл в стадию вечной тьмы.

Чжао Бэйтун говорит, что рассвета не будет до тех пор, пока не родится новый Князь демонов.

Сейчас над ними сияет луна, освещая двух призраков резким серебристым светом, прорывающимся сквозь чёрную завесу, озаряемую искрами, разлетающимися всякий раз, как клинки сталкиваются друг с другом.

/ЛЯЗГ!/

/ЛЯЗГ!/

— Ты… —  смеётся Лан Ин, вновь поднимаясь на ноги, — поистине впечатляешь! — мужчина откидывает голову назад, вдыхая холодный свежий воздух и наблюдая, как его дыхание — его холодные неживые вздохи — застывает в воздухе белой пеленой. — НЕ УДИВИТЕЛЬНО, ЧТО СЯНЬЛЭ БЫЛО ТАК ТРУДНО ПОБЕДИТЬ!

Хуа Чэн не улыбается  комплименту, а его ботинки продолжают скрипеть во снегу.

Во времена войны он был обычным пехотинцем. Вряд ли являясь кем-то, кому было под силу изменить ход битвы. Ведь к концу конфликта ему было всего тринадцать.

Но это, конечно, не то, что имеет в виду Лан Ин, и алый призрак знает это.

Преданность. Целеустремлённость.

Хуа Чэн был — и всё ещё есть —  самым преданным солдатом армии Сяньлэ. Даже сейчас — верность армии Сяньлэ своему принцу легендарна. До такой степени, что многие, кто не был тому свидетелем, не верят, что такое возможно.

Что так много человек считали стоящим умереть за наследного принца.

— Есть разница, — отвечает юноша, — между борьбой, исходящей из веры, и борьбой, исходящей из голода.

В конце концов, ему знакомо и то, и другое.

Голод не длится вечно.

Однако вера — по крайней мере, по опыту Хуа Чэна — может пережить что угодно.

Она не исчезает, когда ты устал или озлоблен. Не растворяется в ночи, когда тебе грустно или беспокойно. Могут быть моменты, когда ты забудешь или потеряешься...

Но эта вера — она будет всегда.

И, когда Хуа Чен видит выражение глаз Лан Ина, он понимает…

Бывший король Юн’ани завидует ему.

Кровь окропляет нетронутый снег, когда Э-Мин наносит ещё одну рану, на сей раз отрубая призраку парочку забинтованных пальцев.

Лан Ин улыбается, пока несколько бинтов сползает с его рук и стелется по снегу. 

— Мы оба знаем, что это пустая трата времени, — бормочет он, продолжая  медленно и неровно шагать в его сторону. — Сколько бы раз ты ни резал меня своей саблей, я не исчезну.

Да.

К сожалению, с нарастающим разочарованием Хуа Чэн начинает понимать, что Э-Мин не может разрубить на куски любого врага, что встал на его пути.

Точнее, он МОЖЕТ, но в случае Лан Ина это не гарантирует победу.

— Э-Мин, — отрезает Хуа Чен, раздраженно хмуря брови. Ятаган возвращается ему в руку, виновато подрагивая, однако у призрака сейчас нет на это времени. — Сруби остальных.

По крайней мере, так он будет более полезен. Быстро, как молния, сабля уносится прочь.

Петляя между деревьями, она быстро разрезает бинты, удерживающие призраков на деревьях — некоторые из которых были взрослыми —  но, к ужасу Хуа Чэна, большинство из них всё же были ещё маленькими детьми.

Они падают в снег, слабо зовя в ночи.

— Папа!

— Мне больно!

Все они уже умерли, это так…

Но действия Лан Ина лишь продлили их страдания. Сделали их намного хуже, чем это было необходимо.

В глубине души молодой человек не перестаёт задаваться вопросом, куда делась Чжао Бэйтун. Обычно в подобные моменты она объявлялась посреди драки.

Чтоб его пожурить.

Сказать ему, какой он ленивый или скучный. Что он должен обхитрить своего противника, а не превзойти его силой .

(Хуа Чэн всегда предпочитал последний вариант. Ради экономии времени и своего эго.)

Но сейчас это кажется невозможным — и её отсутствие необъяснимо.

Так или иначе, у него нет времени для задержки. Без Э-Мина он наносит  всё такой же урон — то есть практически никакой — и остаётся без своей основной  защиты от ударов Лан Ина.

И его нынешний метод борьбы — сдирание бинтов с его тела — слишком медленный.

Хуа Чен совершает длинный прыжок, поднимаясь в воздух на тридцать метров и приземляясь на некотором расстоянии вниз по склону, когда вновь слышит плач.

— Г-где ты?

— Я ничего не вижу!

— Забинтованный дядя собирается в… вернуться?!

Вокруг стелется густой и тяжёлый туман,  поглощающий даже звёзды.

Когда молодой человек приземляется снова, ногами увязая в снегу, рядом с ним оказывается один из детей-призраков — огромные слёзы испуга замерзают на его щеках, пока он дрожит, цепляясь за руку алого призрака.

—  Г-гэгэ, я-я заблудился!

Хуа Чэн открывает рот, чтобы ответить, но…

— Шуо?! — ещё один голос прорывается сквозь деревья и туман, и маленький мальчик, держащийся за пальцы Хуа Чэна, всхлипывает, дрожа как осиновый лист.

— БАО! —  всхлипывает он, мотая головой. — Это я! Г-где ты?!

—  Я  т-тебя не в-вижу!

Хуа Чэн сжимает детскую ладошку.

Это действие, кажется, напоминает маленькому призраку о его присутствии, и тот смотрит на Хуа Чэна испуганными глазами: — И-извините, господин! Я-я просто потерялся!

Одетый в алые одежды юноша медленно склоняет голову — и осознаёт, что этот мальчик... Он, кажется, не понимает, что умер. Ещё нет.

— Это твой гэгэ зовет тебя? — спрашивает Хуа Чэн; его тон не такой тёплый, как ему бы хотелось, — он никогда не умел, как Его Высочество, проявлять мягкость в отношении детей, — но всё же он не звучит жестоко или недобро.

Мальчик кивает, потирая нос.

— … — Алый призрак одной рукой поднимает ребёнка, придерживая его за бедро — наполовину ожидая, что тот закричит или заплачет от страха, — но мальчик не делает этого,  напротив, он сразу же цепляется обеими руками за шею Хуа Чэна, тихонько пошмыгивая.

Как будто мальчик знает, что теперь он в безопасности.

— Держись крепче, понял?

Ребёнок утвердительно мычит, и призрак взлетает в воздух — прыгая по верхушкам деревьев, принюхиваясь — пока не чувствует запах, похожий на запах мальчика в его руках.

Сладкий, с лёгким оттенком корицы — как конфеты на зимних фестивалях.

Когда они приземляются, мальчик — на вид ему около девяти — взвизгивает, чуть не убегая от страха, — но младший брат зовет его, протягивая к нему руки.

— Бао! Бао, это я!! — зовёт он, и его старший брат останавливается. 

— Ш-Шуо?!

Братья бросаются друг другу в объятия, крепко цепляясь один за другого, и  старший из них — Бао — ругает Шуо сквозь слёзы:

 — Я же сказал тебе держать меня за руку! —  плачет он. — Мы должны выбраться отсюда, пока не вернулся забинтованный дядя!

— Я так и делал! —  вторит ему Шуо. — Я не отпускал!

Он обвивает руками шею Бао: — Я не знаю, что случилось! В-в один миг ты был там, а в потом т…тебя уже не было видно!

Сделав эту маленькую любезность, алый призрак начинает поворачиваться назад, зная, что Лан Ин  ищет его сейчас среди деревьев…

— Постойте! —  кричат оба мальчика, и старший хватает Хуа Чэна за руку. — Вы не можете о-оставить нас здесь! Что, если забинтованный дядя вернется?!

—  Что, если Шуо снова отпустит мою руку?!

— Я НЕ ДЕЛАЛ ЭТОГО! Поверь же мне!

— Я не смогу его найти, я не… я не хочу быть снова один!

Что-то в последнем предложении заставило Хуа Чэн задуматься.

«Я не хочу быть снова один!»

В конце концов... Он знал кого-то, кто тоже боялся одиночества.

«Пожалуйста… не уходи!»

Алый призрак останавливается, поворачиваясь лицом к мальчикам. — Вы не хотите снова расстаться?

Оба мальчика кивают головами, явно испуганные, и...

Хуа Чэн вздыхает, опускаясь на колени перед ними и погружаясь в снег. — Дай мне свою руку, — бормочет он, глядя на старшего — Бао.

Тот всхлипывает, но подчиняется, протягивая её.

Хун-эр был эгоистичным ребёнком, который вырос в эгоистичного подростка, а теперь Хуа Чэн вырос в эгоистичного мужчину. У него никогда не было много вещей, которые он мог бы назвать своими. И большая часть того, что у него есть — досталась от самого дорогого ему человека. Маленькие безделушки — для кого-то они мусор, но для него — самые настоящие сокровища.

Он ни разу в жизни ничего не отдавал. Нет, только если это не было для Его Высочества, и тогда — он никогда не чувствовал, будто что-то теряет.

Но теперь снимать тонкую красную нить, что была обмотана вокруг его безымянного пальца, и осторожно наматывать её вокруг пальца Бао — это почти мучительно.

Невооружённому глазу это покажется абсолютной безделушкой. Для Хуа Чэна же —  это напоминание о последнем дне, что он провел со своим любимым; когда он был жив и сидел рядом с ним, протягивая богу различные нити, пока тот работал над своим плетением. Время перед ссорой — последней ссорой, которая у них когда-либо была.

— Эта вещь очень важна для меня, — шепчет он, завязывая узел, жестом подзывая Шуо, чтобы тот тоже протянул ему руку: — Убедитесь, что позаботитесь о ней, пока я не вернусь, поняли?

Мальчики кивают, всхлипывая и неуверенно поглядывая друг на друга. — О-она… особенная?

Призрак улыбается — редкой, мягкой улыбкой, его глаз лучится, когда он смотрит на них, и это единственный источник тепла и света в этой холодной бесконечной тьме. — Она волшебная.

Оба мальчика смотрят на него широкими, полными благоговения глазами.

— Спускайтесь с холма. Держитесь за нить, и тогда вы не потеряете друг друга. Запомнили?

Конечно, раньше нить не была волшебной, но с годами Хуа Чен научился контролировать и манипулировать своей духовной силой, и сейчас он вливает в неё значительное количество магии, поднимаясь на ноги. — Теперь же, идите.

Мальчишки снова кивают, крепко держась за руки.

— Да, господин!

— Спасибо, гэгэ!

Они разворачиваются и, взявшись за руки, убегают в туман.

Медленно, молодой человек обращает свой взор в направлении бескрайней туманной дымки, и поток холодного ветра пробирает призрака насквозь. И, когда он вдыхает запах, он знает.

Лан Ин уже близко.

С этого момента его единственным преимуществом в бою является то, что, пока Лан Ин не может увидеть его сквозь туман, Хуа Чэн способен отследить его по запаху, поэтому он пригинается, чтобы устроить засаду с верхушек деревьев. Время от времени ему удаётся порвать его бинты или отгрызть от него кусок зубами.

Бой кажется бесконечным — как будто единственный выбор, который есть у Хуа Чэна, — это опираться исключительно на физическую силу, медленно изматывая своего противника до тех пор, пока его духовная сила не иссякнет.

И количество времени, которое потребуется на это, почти пугает — однако другого выхода он придумать не может.

Тем временем, вниз по склону, в глубинах леса — гора Тунлу переживает нечто необычное.

Маленький акт доброты, проявленный Хуа Чэном, был редкостью для этого места, насквозь пропитанного плохой кармой, — событие, которое, вероятно, никогда бы не повторилось, если бы не…

Дети подражают тому, что видят.

Пока мальчишки несутся вниз по склону, время от времени спотыкаясь о снег или упавшие ветки, изо всех сил пытаясь пробраться сквозь тёмную чащу, ориентируясь лишь по уклону горы...

Нить остается целой, продолжая прочно связывать их между собой.

— Хэ-ээй?— раздается еще один голос — на этот раз он принадлежит маленькой девочке. Такой же юной и испуганной, как и они. — К-кто-нибудь может мне помочь? Я-я не могу найти свою маму!

Братья замирают, переглядываясь между собой, и когда Бао пытается утащить брата за собой, Шуо тормозит его, упираясь ногами в снег.

— Постой! — протестует он, оглядываясь назад. — Она потерялась!

— Ага, и что? — ворчит его старший брат, качая головой. — Так же, как и мы, пошли же!

—  ...Но что, если забинтованный дядя доберется и до неё?

— Это не моя забота!

Шуо выпячивает нижнюю губу и дергает верёвку, сверля Бао взглядом.

— Если бы алый гэгэ думал так же, я бы никогда не нашёл тебя!

Мальчики смотрят друг на друга, один —  решительно, другой — недовольно, пока...

Они не начинают пробираться в сторону звука, продолжая крепко держаться за нитку, до тех пор, пока не находят маленькую рыдающую девочку, стоящую на коленях в снегу.

Когда-то её волосы были собраны в два маленьких аккуратных пучка по бокам головы — теперь же они наполовину распущены, а у маленького плюшевого кролика, за которого она цепляется, не хватает одного уха.

— Мама! — одиноко хнычет девочка, оглядываясь по сторонам в темноте. — Г-где ты?! Я-я боюсь! Я хочу домой!

Она в ужасе отскакивает, когда слышит шаги, полностью уверенная, что это снова окажется забинтованный дядя, что она снова будет висеть на дереве, слушая ужасный, жуткий звук выкапываемой...

— Привет, — шепчет ей голос. Детский, как и её собственный. — Как тебя зовут?

Её нижняя губа подрагивает. — Яньлинь! — Кричит она, всхлипывая и прижимая плюшевого кролика к груди, изо всех сил стараясь звучать устрашающе: — И-и я очень большая! Так что… вам лучше держаться подальше, или же я вас растопчу!

— Клянусь, мы не причиним тебе вреда!

Когда мальчишки подходят ближе, они видят, что девочка лгала, и она вовсе не  большая, но ни один из братьев не злится на неё за это.

Они выглядят такими же маленькими и напуганными, как и она.

— Меня зовут Шуо, — шепчет младший из них, — а это мой старший брат Бао.

—...Мне здесь не нравится, — тихо отвечает Яньлинь, смотря на них широко раскрытыми, полными слёз глазами — Я хочу пойти домой!

— Я тоже, — признаётся Шуо, подбираясь поближе, — но всё будет хорошо, обещаю!

Она всхлипывает, качая головой: — А ч-что если вернётся забинтованный дядя?! 

Шуо берет её за руку.

— Мы просто убежим, прежде чем он сделает это!

Яньлинь продолжает мотать головой, ещё крепче сжимая кролика. Это бесполезно, она пробовала. — Я всё время теряюсь, — стонет девочка, — это не сработает!

— Конечно, сработает, — с легким раздражением говорит Бао  — Смотри.

Он вырывает её руку из хватки Шуо.

И тут она замечает красную нить, обмотанную вокруг его пальца. — Видишь это?

— ... —  Яньлинь кивает, прижимаясь носом к голове своего плюшевого кролика и всхлипывая.

Бао дёргает за один конец веревки, и она неведомым образом растягивается.

Он наматывает её конец на палец Яньлинь, туго завязывая бантик. — Она магическая.

Маленькая девочка хмурится, её брови сходятся вместе. — Нет, ты лжёшь! Это лишь самая обычная нитка!

— Это не так! — фыркает Шуо, скрещивая руки на груди: — Мой гэгэ не лжец — её дал нам бог!

— … — взгляд  Яньлинь бегает между мальчиками, её глаза испуганы и насторожены. — ...Бог? Не думала, что они здесь есть.

Она молилась Небесному Владыке каждую ночь с тех пор, как забинтованный дядя повесил её на то дерево. Никто ей так и не ответил.

Даже Бао выглядит неуверенно, но Шуо скрещивает руки на груди и очень серьёзно кивает. — О, он точно бог! Я был совсем один, прямо как ты, и, как бы ни старался, я не мог найти брата, поэтому я молился, молился и молился как  мог! — сияет мальчик — И он явился!

— Он нашел моего гэгэ, дал нам эту нить — и сказал, что она волшебная! Так что, если ты останешься с нами, ты не потеряешься — и мы обязательно выберемся отсюда, хорошо? —  Шуо снова предлагает девочке руку, помогая ей подняться. — Или ты хочешь остаться здесь одна?

— …Нет, — признаётся Яньлинь, мотая головой.

— Тогда пошли! —  Шуо тащит её за собой, его ботинки слегка хрустят, ступая по снегу. — Всё, что нам нужно сделать, это спуститься вниз по склону!

—...—  Маленькая девочка всхлипывает ещё раз, крепко обнимая своего кролика. Она устала и хочет домой.

Но если здесь действительно есть бог, и он на их стороне, что ж... Кажется, немного легче быть храброй.

Она пробирается вместе с ними, изо всех сил цепляясь за красную нить — и мысленно молится. Богу, которого она не знает, которого никогда  не видела.

«Не позвольте ему добраться до меня», шепчет она, следуя в ночи за своими новыми друзьями, подпрыгивая от каждого шороха. «Пожалуйста, я буду очень хорошо себя вести, когда вернусь домой. Я буду добра к своему младшему брату. Я буду делать всю работу по дому без маминых уговоров! Только… пожалуйста, не позвольте ему добраться до меня!»

Яньлинь — не единственный ребёнок, которого они встречают на своём пути. Одного за другим, они находят всё больше и больше. Плачущих, одиноких и напуганных.

Бао настаивает, что у них нет на это времени, но Шуо всегда заставляет их остановиться.

И неведомым образом красная нить, которую дал им алый призрак, никогда не заканчивается.

Она становится всё длиннее и длиннее, соединяя детей по мере того, как они гуськом спускаются с горы — и к тому времени, когда они достигают подножия, их насчитывается уже несколько десятков, и все они пялятся друг на друга, когда туман рассеивается.

— Видишь? — лучится Шуо, сжимая руку Яньлинь. — Я же говорил, что мы обязательно выберемся!

— Кто вообще дал тебе эту нить?

— Ммм… — Шуо потирает подбородок, задумываясь. — Он был ОГРОМНЫМ! С одним глазом и в красных одеждах! Кто-нибудь знает такого бога?

Все дети останавливаются, размышляя, двое из них потирают головы. Никто не может вспомнить никого подходящего.

Но пока они заняты мыслями, возникает красная вспышка света, заставляющая их кричать и разбегаться в стороны, а потом они видят мерцающий в воздухе ятаган.

И когда Шуо замечает фигуру, приземляющуюся на снег, он радостно восклицает. — Гэгэ!

Несколько других детей замирают, отнимая руки от головы, и видят, как Шуо бежит вперед, хватая алого призрака за рукав: — Мы справились! Я думаю, что и  остальные тоже!

Хуа Чэн останавливается, поворачивая голову, чтобы посмотреть на группу детей.

Их должно быть около семидесяти — на просторах Тунлу осталось больше призраков, чем он предполагал. Почти все они слегка истощены или бледны...

Большинство из них умерло от болезней или голода — и никто из них, похоже, не подозревает об этом. Рядом с ним носится маленькая девочка.

— Господин Бог! — кричит она, прижимая к себе плюшевого кролика: — Как вас зовут? Я получила золотую монету на свой день рождения в прошлом году, я принесу её в один из ваших храмов!

Хуа Чэн смотрит на неё сверху вниз, медленно склоняя голову в сторону. — …У меня нет храмов.

— … — Яньлинь беспокойно хмурится. Об этом она не подумала.

Шуо фыркает, скрещивая руки на груди: — Тогда я построю тебе один! Как только я стану большим! Знаешь, наш папа тоже строит — он может помочь!

— Как вас зовут? — повторяет Яньлинь, снова дёргая его за рукав. — Я ничего не умею строить, но за нашей деревней яблоневый сад! Я устрою алтарь в своей комнате и буду приносить яблоки каждый день!

Это почти вызывает у призрака улыбку, и он бормочет:

— Я не бог, малыш.

Никто из детей не верит ему. Наконец, он отвечает:

— Хуа Чэн. Это мое имя.

Яньлинь застенчиво улыбается призраку, обеими руками прижимая кролика к груди: — Спасибо, Градоначальник* Хуа!

*[П.п. бесспорно, в данном контексте мог бы быть более уместный перевод, но на благо дальнейшего сюжета и привычного звучания, пусть будет так]

Титул немного странный — в конце концов, он вовсе не правитель этого места, но… С их точки зрения, это вполне может быть правдой.

— Спасибо, Градоначальник Хуа! — кричат остальные дети, и каждый подбегает к нему, чтобы выразить свою признательность.

В конце концов, он поворачивается к Бао, протягивая руку: — Вы хорошо позаботились о моей вещи?

Мальчик серьезно кивает.

Он наклоняется, отвязывая красную нить со своего пальца, и каждый из детей повторяет то же самое, бережно возвращая её призраку, или, ну…

Если вы спросите любого из них, их богу.

— Оставайтесь на месте, — бормочет Хуа Чен, снова наматывая нитку на свой палец. — Не уходите и больше не теряйтесь.

— Не будем! — вторят некоторые из них, а Шуо беспокойно плетётся за молодым человеком.

— Градоначальник Хуа — куда вы идете?

Рука ложится на волосы маленького мальчика, взъерошивая их и безмолвно приказывая ему держаться подальше.

Хуа Чэн продолжает подниматься по склону, отвечая.

— Убить призрака.

Ни у кого из детей не возникает вопросов. Они знают, о ком он.

И все они его ненавидят. Гнев, который проникает глубоко в их кости. Слишком много ненависти, чтобы чувствовать в их возрасте. Юном, слишком юном.

Но это мир научил их ненавидеть.

Э-Мин раздосадован.

Хуа Чэн понимает это по тому, как беспокойно сабля бренчит рядом с ним, разъярённая тем, насколько она бесполезна данной ситуации. Призрак ей почти сопереживает. Ведь, так или иначе, Лан Ин — раздражающий противник. За то время, что потребуется Хуа Чэну, чтобы измотать его...

Лан Ин может проделать с ним то же самое.

И даже если Хуа Чэн действительно верит, что может победить — ему не нравится эта неопределенность, и…

У него нет на это времени.

Когда они снова сталкиваются, забинтованный призрак ещё более яростен, чем раньше.

— ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛ?! — ревёт он, и их мечи сталкиваются столь яростно, что даже Э-Мин дрожит от усилий, необходимых для дачи отпора. — ТЫ ХОТЬ ПОНИМАЕШЬ, СКОЛЬКО МНЕ ПОНАДОБИЛОСЬ ВРЕМЕНИ, ЧТОБЫ ИХ ВСЕХ ОТЛОВИТЬ?!

Хуа Чэн стискивает зубы, упираясь ногой в грудь Лан Ина.

Он пинает его так сильно, что призрак отлетает по меньшей мере на сорок метров и врезается в большой древний дуб — с силой, от которой ствол ломается надвое.

— Они же ДЕТИ! — вторит ему алый призрак: — СОВСЕМ КАК ТВОЙ СЫН!

— ОНИ МЕРТВЫ! — вопит Лан Ин: — КОМУ КАКОЕ ДЕЛО, ЧТО Я СДЕЛАЮ С НИМИ СЕЙЧАС?!

— ВАШ СЫН ТОЖЕ МЕРТВ! — Э-Мин отрезает немалую часть бинтов, но всё же недостаточную: — КАК И Я, КАК И ВЫ! — кричит Хуа Чэн: — Так если всё это не имеет значения, если всем должно быть всё равно, почему бы вам просто НЕ ПОЙТИ И НЕ ИСЧЕЗНУТЬ НАКОНЕЦ?!

Каким-то образом они возвращаются к тому, с чего начинали.

Стоят посреди могильных холмов — два призрака на кладбище. Рядом с ними — открытая пустая могила, ожидающая, пока один из них ляжет и упокоится с миром.

— Я не могу, — стонет Лан Ин, хватаясь за своё лицо, его меч безвольно висит в  руке. — …РАЗВЕ ТЫ НЕ ВИДИШЬ, ЧТО Я НЕ МОГУ?!

В их следующем столкновении Хуа Чэн вновь отрезает руку короля, наблюдая, как она катится по земле, дёргаясь и мотаясь по сторонам, готовясь вернуться на место.

Затем его озаряет — что, возможно, возможно — Лан Ин говорит правду.

Что, даже если бы он хотел, его душа слишком проклята, чтобы позволить ему упокоиться с миром.

И тут, глядя на нить в своей руке, алый призрак загорается идеей.

Мозги превыше мускулов — то, что хотела бы Чжао Бэйтун. Ведь она всегда предпочитала разум.

— …Вы действительно так считали?

Лан Ин ковыляет к своей руке, он движется скованно и дёргано, когда слышит этот вопрос. —...Что?

— В ночь, когда вы умерли, — тихо объясняет Хуа Чэн. — Когда вы назвали наследного принца своим другом. Вы действительно так считали?

—… — Король оборачивается, глядя на Хуа Чэна холодным, но ясным взглядом; моментом ясности между приступами безумия. — Да, это так.

Проклятие, которое Бай Усян наложил на него в его смертной жизни, выело всю его честь. Его здравомыслие.

Забрало его природную одарённость, удачу, с которой он родился, и выжгло их дотла.

— Понятно, — отвечает Хуа Чэн, и в мгновение ока, прежде чем другой призрак успевает среагировать, он оказывается перед Лан Ином, держа в руке его отрубленную руку и сжимая её за локоть. — Что ж, тогда-

/ТРЕСК!/

Голова Лан Ина с треском позвоночника вращается вокруг своей оси после того, как…

После того, как Хуа Чэн ударяет короля Юн’ани по лицу его же собственной рукой, проворачивая её между пальцами, как дубинку.

Медленно, он улыбается.

Не доброй улыбкой. Не дружелюбной. Улыбкой, которую вы можете увидеть поздно ночью, прижатую к окну, когда вам кажется, что вы проснулись от кошмара. Улыбка зверя, готового поглотить вас. Улыбка дьявола каждый раз, когда он крадёт душу.

Широкая, острая — полная зубов.

— Любой друг Его Высочества Наследного Принца — и мой друг, — мурлычет Хуа Чен.

У Лан Ина очень специфическая — жестокая, разрушительная — форма дружбы.

Хуа Чэн думает, что было бы несправедливо не дать вкусить её ему самому.

Красная нить разматывается у него в руке, свисая подобно хлысту.

Она обматывается вокруг отрубленной руки Лан Ина — взмывая её в воздух и привязывая к стволу ближайшего дерева.

Бинты пытаются вернуть её обратно, но, как бы они не старались — рука не высвобождается.

Красная нить никогда не порвется.

Затем Хуа Чэн отрубает вторую руку.

И снова привязывает её к ближайшему дереву.

Затем ступню. Голень, и так до колена.

Это медленный процесс, требующий от него пробить защиту бывшего короля, не переставая лавировать среди медленно разрастающейся сети из верёвок, формирующейся вокруг них и обжигающей на ощупь.

Лан Ин, кажется, не замечает этого — по крайней мере, не сразу. Его бинты служат ему новыми конечностями, растягивая его туловище, помогая ему ползать по снегу, словно сумасшедшему паучку, пытающемуся разорвать Хуа Чэна своими зубами.

Но сейчас он в чужой сети. И у него нет спасения.

Он поднят над землей: о его конечностях не осталось и речи, горло перетянуто красной нитью, а куски собственного тела окружают его, свисая с деревьев вокруг.

Так же, как и призраки, которых он использовал. Разорван на части, как и люди, что пали жертвами чумы, которую он выпустил.

Хуа Чэн тоже наблюдал, как бедствие в белых одеждах терзал его возлюбленного. Он тоже учился: и он усвоил важный урок.

Бай Усян никого ни к чему не принуждает, если у него есть такая возможность. Он обманывает, лжёт и ворует. Однако он редко берёт в руки меч.

Он не верит, что это Безликий впервые обрушил чуму на государство Сяньлэ. А даже если так — он действовал не один.

Лан Ин ответственен за это.

Хуа Чэн не знает, как. У него нет доказательств, но он знает это.

Глубоко в душе он уверен.

Наконец, он снова здесь — сейчас, в этот последний момент — ещё один проблеск ясности.

— … — Лан Ин вздергивает подбородок, почти не озабоченный потерянными конечностями, оглядывает поляну. — ...Чей это плач? — шепчет он.

Болезненные, испуганные рыдания никогда не прекращались.

—У Мин, кто это? Чей это плач?!

Алый призрак поднимает взгляд на существо, подвешенное, как мясо на бойне, и он почти жалеет его так же, как и его любовь жалел тогда, в самом конце.

Таков Его Высочество. Всегда таким был. Он способен ненавидеть, да — но сдержанно.

Он также способен прощать. Способен на милосердие время от времени — если считает, что это заслуженно.

Но они не похожи.

Хуа Чэн не склонен прощать и проявлять милосердие.

Не испытывает он и жалости к человеку, чей выбор был его собственным.

— Это твой сын, — мягко отвечает он. — И он страдает.

Лан Ин озирается по сторонам, отчаянно выкручивая шею в попытках отыскать его. — ...Где? Ты должен отпустить меня; Мне нужно —

Красная нить на его шее натягивается так сильно, что он больше не может говорить.

Хуа Чэн приближается, останавливаясь под ним. — Вашему сыну повезло.

Выражение лица Лан Ина застывает, а зрачки расширяются.

— Ему повезло, — продолжает Хуа Чэн, обвивая пальцами ближайший конец верёвки, — что он умер молодым, а не был воспитан таким человеком, как вы.

Это простое замечание заставляет лицо Лан Ина исказиться от ярости, и он бьётся в сети: — Моя семья БЫЛА ПРОКЛЯТА!

Затем он останавливается, осознавая, насколько слабым он стал. Что всё это время, пока нити сдерживали его конечности...

Они также поглощали его духовную силу — медленно, но верно.

— Их единственным проклятием были вы, — отвечает Хуа Чэн, глядя на него холодным, неумолимым взглядом. А потом — он снова улыбается. Ухмылкой, от которой даже сейчас забинтованный призрак напрягается от страха.

Он так давно не чувствовал страха. — Но не беспокойтесь, ваше величество.

Хуа Чэн дёргает нить сильнее, пока она не начинает вибрировать и греметь, обжигая. — Я хорошо позабочусь о вашем сыне.

Каким-то образом Лан Ин бледнеет.

— ...Что ты собираешься сделать?

Улыбка алого призрака не сходит с его лица. — Что пожелаю.

— У МИН! — кричит мужчина. — ХУА ЧЭН — ТЫ НЕ МОЖЕШЬ! ЕСЛИ ТЫ ЧТО-ТО С НИМ СДЕЛАЕШЬ — Я ВЕРНУСЬ! Я ПРОКЛЯНУ ТЕБЯ! ТЫ-

Хуа Чэн кое-что узнал за последний час.

Он не знает, то ли это из-за его вознесения много лет назад, то ли из-за его мощи,  как призрака…

Но он чувствует их сейчас. Молитвы, возносимые в его честь.

Наполняющие его ещё большей силой, чем раньше. И с этим, и всей той энергией, что он поглотил от Лан Ина, вся его сущность содрогается с ней в унисон, формируя энергию, подобную ядру далёкой звезды.

И он вспоминает, о чём говорил Цзюнь У. Повелитель Огня.

Этот титул явно никогда не принадлежал ему — Хуа Чэн не согласился его принять. Но теперь ему любопытно. На что это было бы похоже, если бы он его принял.

Его пальцы сжимают нить крепче, пока она не впивается ему в кожу, и его собственная кровь не начинает течь, окрашивая снег.

И тогда он шепчет —

— Гори.

И в этот миг нить вспыхивает, пылая так яростно, что столб огня высотой в сто метров прорезает небо; пылающий вихрь, который будто хочет расколоть горизонт.

Однако пламя не трогает своего хозяина. Оно не осмеливается.

Хуа Чэн наблюдает, сцепив руки сзади, как бывший король Юн'ани обращается в прах — и даже он сгорает, пока пламя не потухнет.

Его дух не рассеян. Не сброшен в море и не оставлен сгнивать. Его просто больше не существует.

Пламя ревёт, и плач прекращается.

Это вкус того, чем он мог бы быть, если бы не повернулся спиной к самому небу — но это, это кажется более мощным, чем любое проявление силы, которое призрак видел от небесного чиновника раньше.

Пламя тускнеет, оставляя его лицо в янтарном свете, глаза тлеют. И тогда он вспоминает...

Все они носят свои канги. Танцуют под одну и ту же дудку, протягивая руки, чтобы поймать монеты сверху.

Марионетки. Прославленные маленькие питомцы небесного императора.

Хуа Чэн ни перед кем не преклоняется. Молится единственному богу.

И он не сносит цепей.

Могильные холмы стонут под его ногами — кажется, понимая, что их убийца уничтожен.

Даже по меркам горы Тунлу — теперь это место осквернено. Проклято. Наполнено до краев воющей тёмной энергией.

Для свирепого призрака это бесконечный пир.

Однако Хуа Чэн отворачивается от этого.

Он медленно движется к краю поляны и останавливается, протягивая руку.

— Явись.

Он колеблется - всхлипывает, но...

Медленно, чья-то рука — рука малыша, едва ли старше младенца — сжимает его собственную. Ему больше не больно.

Они спускаются вниз по склону — и Хуа Чэн бросает курганы и пустую могилу, оставленную Лан Ином, позади.

Пусть они гниют и зарастают— Хуа Чэну всё равно.

Он не будет пировать душами детей, выкраденных из могил сумасшедшим для подпитки проклятия.

Когда молодой человек возвращается к подножию горы, его немногочисленная стая верующих уже ожидает его. Они всё ещё скачут вверх и вниз, аплодируя — потому что каждый из них знает —

Забинтованный дядя уничтожен.

— Градоначальник Хуа! Ты сделал это, Градоначальник Хуа! — кричат они, хлопая в ладоши.

Он сажает сына Лан Ина с одним из более взрослых призраков — уже зная, как с ним поступит позднее, но пока оставляя его.

— Что нам теперь делать? — спрашивает один из ребят, почесывая затылок.

— Да, как нам вернуться домой? — хмурится Бао. — Мы даже не знаем, где мы.

Хуа Чэн — зная, что правда ужасна, да, но лучше, чем ложь— не успевает им ответить

— Вы-

/ТРЕЕЕЕЕЕСК!/

Все в долине замирают, поворачивая головы. Туман рассеялся.

Гора Тунлу пробудилась.

Земля гремит, качаясь вверх и вниз под их ногами — так яростно, что почти всех прибивает к земле, оставляя Хуа Чэна единственным, кто стоит на ногах.

— … Градоначальник Хуа?

Его глаза расширяются, а зрачки сужаются в щёлочки.

Пора.

— Что происходит?

Враги Хуа Чэна повержены. Кроме этой маленькой, слабой толпы детей, на просторах Тунлу не осталось других духов.

Когда-то их было несколько десятков миллионов, и они растекались по долине подобно расплавленному металлу.

Теперь же алый призрак — единственный, кто остался в строю. И гора должна это знать.

Потому что теперь Килн закрывается.

Скоро родится Князь демонов.

Прежде, чем дети успевают спросить что-нибудь ещё, алый призрак исчезает, подобно огненной стреле устремляясь к жерлу вулкана и врываясь внутрь.

Пора.

Он прорывается через вход как раз в тот момент, когда тот закрывается, с грохотом падая на пол.

Всё сделано.

Он слегка дрожит — от адреналина и усталости, вызванной борьбой с Лан Ином и созданием нового духовного инструмента.

Но он сделал это. Он смог.

Из десятков миллионов духов. Гораздо сильнее, древнее и могущественнее его — и он, сирота без богатства, семьи и даже имени, добрался сюда.

Э-Мин жужжит у его бедра, и пальцы Хуа Чэн обхватывают рукоять лезвия, медленно поглаживая его.

Всё сделано.

Нет больше битв для сражений. Нет больше зла, которому быть свидетелем. Сам Килн не долго будет запечатан, если в нём будет лишь один призрак. Каковы бы ни были причины, по которым Хуа Чэну пришлось так долго ждать его закрытия, теперь они не имеют значения. Теперь это самое большее вопрос месяцев.

И тогда он найдет его.

Другой рукой он тянется к своим волосам, к красной жемчужине, вплетённой в тёмные пряди, и крепко сжимает её.

(Дождись меня.)

(Подожди еще немного.)

Призрак в изнеможении стискивает зубы, поднимаясь на ноги.

(Я иду домой.)

Но когда Хуа Чэн поднимает глаза — он столбенеет.

Алый призрак редко ошибался в чём-либо, особенно в плохих вещах. Он всегда был циничным. Это его наказание за преступление быть рождённым с несчастливой судьбой.

Для него редкость быть таким удивлённым.

Но он ошибся.

Битва ещё не окончена, и Хуа Чэн не один.

Раздаётся медленный хлопок, отдающийся эхом в массивных сводах пещеры.

— Молодец, малыш.

Полные красные губы изгибаются в улыбке.

— Ты стал сильным.

В центре пещеры, высоко подняв голову и сцепив руки за спиной, стоит...

... Чжао Бэйтун.