Отвечать на молитвы на самом деле сложнее, чем кажется. 

Когда это делают боги — верующие выполняют половину работы: они обрисовывают проблему, оставляют подношение — и так богу становится точно известно из какого святилища в его регионе исходит молитва.

Естественно, что у Хуа Чэна храмов нет. И, в отличие от богов войны и им подобных, сила его влияния не меняется в зависимости от местоположения. С технической точки зрения, так как он единственный Князь демонов, его юрисдикции распространяются на призраков по всей территории. Однако сейчас он имеет дело не с умершими — он ищет детей. Живых детей.

Фонари обеспечивают слабую духовную связь — недостаточную, чтобы мгновенно материализоваться у источника сигнала, но достаточную, чтобы следовать по, своего рода, следу. И чем дальше ступает Хуа Чэн... тем больше он слышит.

В основном он беседует с местными — все они очарованы молодым и красивым лицом, которое он носит в последнее время. Его тело не нуждается ни в отдыхе, ни в еде, ни в питье, однако он захаживает в трактиры, чтобы пропустить стаканчик и подслушать молву простого люда.

Они судачат о детях, исчезнувших в ночи. О пустых кроватях, что встречают матерей поутру; о том, как женщины бегают по дому, зовя и воя, но так и не находя своих детей, которым не суждено вернуться.

Большинство обвиняют в этом некого зверя, так как люди, ушедшие в лес на поиски, обнаружили обрывки одежды и лужи крови, однако… Если бы это было дело рук зверя, то как животное утащило бы детей прямо из постели? Да ещё и так бесшумно?

Нет, что-то выманивало их. В первой таверне, что посетил Хуа Чэн, местные подозревают извращенца, известного тем, что он слишком близко ошивается вокруг крестьянских сыновей.

Хуа Чэн приглядывается к нему на случай, если их догадка верна, но когда он находит того человека… Тот отвратителен, да. Жалок. Князь демонов делает всё, чтобы мужчина больше никогда не мог заглядываться на детей, — но даже без этого, тот был слишком труслив и не способен на большее, чем плотоядные взгляды. Тем не менее, для верности, после того как Хуа Чэн забрал его глаза, он вернулся на следующий день — лишь чтобы обнаружить, что пропал ещё один ребёнок. На этот раз девочка.

И, в отличие от взрослых, которые глядят друг на друга с подозрением... дети рассказывают ему совершенно другую историю.

О зелёном свете, скрывающемся в ночи. Мерцающем вдали — красиво и завлекающе. Он завораживает любого ребёнка, которому не посчастливилось его увидеть, увлекая всё дальше, дальше и дальше, пока жертва не сможет повернуть назад.

А это, как знает Хуа Чэн, дело рук не человека. Нет, это тот, кто непосредственно в сфере его компетенций.

Демон.

Хуа Чэн в очередной раз останавливается на постоялом дворе, потягивая напиток и наблюдая за тем, как солнце медленно опускается за горизонт. Парочка официанток проявляют к нему интерес, но он одаривает их лишь мимолетным взглядом, заказывая очередной стакан или оплачивая счёт. Единственное, что бросается ему в глаза в течение вечера, это молодой человек, одетый в искусно сшитый сине-серебряный наряд. Тот красив и замысловат для одежд подмастерья кузнеца — и, когда товарищи спрашивают его об этом, юноша хвастается:

— Это всё местный ткач из моей деревни! — усмехается он, тыча большим пальцем себе в грудь. — У парня нет семьи, которую нужно содержать, или чего-либо в этом роде, поэтому он продает подобные вещи за бесценок!

— И этим ты хвастаешься? — ворчит товарищ, качая головой. — Ты хоть оставил ему чаевые?

— Конечно, я не же не муда– тьфу, как плохо ты обо мне думаешь!

Упоминание о ткаче вызывает у Хуа Чэна легкую улыбку, и он теребит нить, обвязанную вокруг пальца. Это... навевает воспоминания.

И именно в этот миг — судьба наносит свой удар.

Взгляд Хуа Чэна вновь скользит к окну — как раз чтобы заметить, что солнце полностью скрылось за горизонтом.

Пора.

Он откидывает голову назад — его адамово яблоко двигается, когда он допивает остатки напитка — и ударяет пустой чашкой о стол, бросая официантке пару монет. И выходит за дверь прежде, чем имеет возможность услышать следующие слова молодого подмастерья:

— Зачем мне обсчитывать СЛЕПОГО? К тому же даоса! Я не такой!

(Миг неудачи — пусть и не его собственной.) 

Дальше всё просто: нужно лишь найти место, где можно затаиться.

На окраине села стоит шесть домов — в трёх из них живут дети. Всё, что ему нужно сделать — залезть на соседнее дерево и притаиться в ожидании. Демон не особенно умен, раз охотится на жителей одной и той же деревни — и, как Хуа Чэн и предполагал…

Появляется оно.

Парящее в темноте пламя, слегка подрагивающее в воздухе, озаряя ярко-зелёным светом окружающие деревья. Конечно же, Хуа Чэн узнает его — это призрачный огонь. Но есть нечто особенное в этом крохотном духе. Что-то не так… 

Он околдован.

Из укрытия Хуа Чэн наблюдает за снопами искр, исходящими от маленького существа, мягко соблазняющими любого проходящего. Их сил не хватает на могущественных и опасных существ — Хуа Чэна они ничуть не манят, однако…

В соседнем доме открывается дверь. Маленькая девочка, покачиваясь, бредёт в темноте; босая, с распущенными волосами, в розовой ночной рубашке — должно быть, слишком тонкой для прогулок в ночи по ветру — она, кажется, совсем ничего не замечает.

Хуа Чэн следует за ней, бесшумно спрыгивая позади и медленно следуя по её следам.

Они петляют по лесу, медленно, но верно направляясь всё дальше и дальше в чащу. Прочь от какой-либо помощи или возможности сбежать. Подобно маленькой букашке, потихоньку завлекаемой в паутину, она идёт, не осознавая, что уже слишком поздно.

В воздухе пахнет смертью и гниением. Хуа Чэн поднимает взгляд, смотрит на верхушки деревьев и... останавливается.

Достаточно.

Девочка перестает идти, когда чувствует пальцы на своём затылке, а к её глазам вновь возвращается ясность.

— Я… — всхлипывает она, в ужасе озираясь по сторонам. — Где..?

Услышав «ш-ш-ш», она смолкает.

— Не бойся.

Зелёный свет больше не маячит перед ней — и когда она оборачивается — позади тоже никого, так кто же тогда...?

— … Градоначальник Хуа? — вопрошает девчушка. Ведь именно ему она молилась, когда её ноги продолжали идти, пусть она и пыталась остановиться. Молилась, когда как бы ни старалась, не могла закричать, но знала, что не спит. 

— …Простите, что не зажгла фонарь, — шепчет она, — я…

— Забудь о нём, — отвечают ей, слегка раздраженно.

Она замирает, явно озадаченная тем, почему голос звучит недовольно. Ему нравятся..? 

— Но...?

Однако, прежде чем она успевает спросить что-либо ещё, она отвлекается на мягкое серебристое свечение, что проплывает мимо неё. И, когда она оглядывается — ей освещает путь бабочка.

Голос молчит, но она понимает: если последует за светом — тот приведет её домой.

— …Спасибо, Градоначальник Хуа, — тихо проговаривает девочка, пошатываясь, возвращаясь назад.

Как только она исчезает из виду, появляется Хуа Чэн, сжимающий в руке маленький призрачный зеленый огонёк и рассматривающий его.

— Что с тобой случилось? — бормочет он, склонив голову набок. Сейчас трудно представить, что когда-то его дух был столь же маленьким и хрупким. Он удерживает на ладони целую душу, и всё же она кажется не больше мошки.

Это явно дело рук свирепого демона. Достаточно сильного, да, но явно недостаточно уверенного в своей способности охотиться в открытую и покушаться на более крупную добычу. Нет, он прячется в тенях и выманивает детей. Его навыки в магии и иллюзиях достаточно впечатляющи, однако… Оценив работу этого призрака, Хуа Чэн склонен полагать, что его способности к бою в лучшем случае посредственны, и если так, то тот сбежит до того, как Князь Демонов успеет толком приблизиться к нему. Чтобы правильно поприветствовать, если вам угодно.

Итак, Хуа Чэн решает сыграть в игру.

Призрачный огонь выглядит уже не таким потерянным, когда бедствие отпускает его — он покачивается перед ним, ожидая приказаний, — и когда Хуа Чэн заговаривает вновь, его голос разительно отличается от того, каким он был раньше.

— Отведи меня туда, куда ты её вёл, — приказывает он. 

Дух спешно подчиняется.

Они углубляются в лес — и чем дольше идут, тем чётче Князь демонов разбирает запах. Смерти, гнили и крови — где-то старой, где-то новой. Место, больше походящее на бойню, чем на логово свирепого призрака.

И чего ради?

То, что что существо, похоже, даже не пытается должным образом скрыть свою личность, почти забавляет… ведь когда Хуа Чэн замечает пару сапог, свисающих с кроны деревьев, он сразу догадывается с кем имеет дело.

Он разочарован, обнаружив, что существо всё ещё живо, но не удивлён.

Глубоко в лесу корни и ветки сплелись в небольшое запутанное гнездо. На протяжении многих лет здесь обитало множество различных тварей. Но никогда — что-то столь злобное.

На троне из колючек восседает разодетая фигура. Вокруг парят призрачные огоньки, подчеркивая кислотно-зелёный оттенок глаз; тёмные спутанные волосы спадают на лицо, когда человек хватывает очередного духа, чтобы осмотреть его.

— …Два серебряника, — бормочет он, швыряя огонёк в сторону. — Как дёшево.

Он повторяет этот процесс раз за разом, сжимая маленьких духов в руке и прикидывая, сколько за них бы отдали на рынке. Однажды Ци Жун был продан за восемь серебряных монет. Что они в сравнении с ним? Ничто. Просто ничтожества. Глупые, бесполезные души; выручки от них едва ли хватит, чтобы купить сколь что-нибудь стоящее, даже если продать их скопом...

Вдруг до него доносятся шаги, и он усмехается, даже не удосужившись поднять взгляд. 

— Как долго, — шипит Ци Жун. — Лучше бы ты того стоил.

За призрачным огнём плетётся… Мальчик. Совсем крохотный, наверное, лет семи-восьми; у него растрёпанные волосы, заплетённые в свободную косу, перекинутую через плечо, и большие янтарные глаза, пылающие в темноте.

Какой отличный улов — похоже, у ребёнка сильная душа! Медленно, по лицу Ци Жуна расползается садистская улыбка, полная острых зубов. Кто же знал, что таком захолустье может прятаться столь ценное создание?

— Привет, малыш, — тянет он, оглядывая ребёнка голодными глазами. — Как тебя зовут?

Мальчик склоняет голову и вместо того, чтобы ответить на вопрос Ци Жуна, просто подходит ближе; и пусть голос у него детский, он отвечает совсем не как ребёнок: 

— Кто ты, и что это за место?

Храбрый. 

Какой храбрый дурачок.

Улыбка Ци Жуна сменяется ухмылкой.

— Я — Князь Демонов! — провозглашает он, сжимая подлокотники своего тернового трона. — Разве это не ясно, ты, невежественный маленький щенок?! Я — Князь Демонов, Ци Жун! Прямиком из недр ада!

Но вместо того, чтобы, как ему полагается, испугаться… мальчишка пышет довольством.

— Князь демонов? — усмехается он, демонстрируя острый клычок. — Ты-то?

Существо скрипит сквозь зубы: 

— Да!

— Я думал, Ци Жун был двоюродным братом наследного принца Сяньлэ.

Лазурный призрак запинается на полпути к тому, чтобы придушить его. 

— ... Ты знаешь это? — выдыхает он, распахивая глаза от воодушевления быть признанным за то, кем был раньше: Богатеем. Царственной особой. Но потом он вспоминает. 

Как все рухнуло.

— ...Он не имеет ко мне никакого отношения! — рычит Ци Жун. — Я давным-давно кинул того неудачника!

Мгновение в глазах мальчика пылает огонь, но он не подаёт виду. 

— Это не то, что мне известно, — зелёный демон скалится, но мальчишка даже не вздрагивает. — Я слышал, что это наследный принц изгнал тебя.

Ци Жун бледнеет.

— Слышал, что он был так возмущён, что лишил тебя всех твоих титулов.

Ци Жун спотыкается, как будто его ударили. 

— …Кто… кто тебе это рассказал?! Это ложь! Кто тебе рассказал?! КТО ТЕБЕ РАССКАЗАЛ?!

Мальчонок не ведёт и ухом, лишь шире улыбаясь: — Все это знают.

Часть Хуа Чэна гадает, догадается ли лазурный демон, однако… Вера в его интеллект никогда не была сильна, поэтому он не особо обижается, что Ци Жун только продолжает бушевать…

— ЭТО НЕПРАВДА! ЛОЖЬ! Я оставил его, а он был зол лишь потому, что я больше не хотел поклоняться ему, это ОН — позорище, а не — Я!

И именно в этот момент Хуа Чэн замечает: камни вокруг — не природные; они не присущи этому лесу. Это мраморные осколки; щебень, оставшийся от...

Божественных статуй.

У него под ногами валяется лицо — прекрасно ему знакомое.

Внезапно атмосфера на поляне меняется и становится более угрожающей. Ци Жун хмурится, оглядываясь и принюхиваясь, улавливая нечто — нечто могущественное. Духовная сила. Больше... больше, чем та, к которой он привык. Но откуда она исходит..?

Когда ребёнок заговаривает вновь, его голос режет льдом:

— Я полагал, что Князь демонов — алый дух. Не лазурный.

Такая ведь ходит молва.

К счастью, Ци Жун, кажется, игнорирует красную тунику, которая надета на мальчике. 

— Это всего лишь слухи; ложь! Он совершенно точно зелёный, ясно?!

— …И мне казалось, что Князья демонов должны быть высокими, — тянет мальчик, явно не впечатленный.

На лбу Ци Жуна вздувается венка. Очевидно, он не пройдёт порог и 160 сантиметров.

— Я БЫЛ высоким! Не знаю, почему мой дух сформировался именно так, я…! — Он хватает мальчика за шею.

Честно говоря, Хуа Чэн не припомнит, чтобы Ци Жун был при жизни выше Се Ляня. Быть может, он был на полголовы ниже, а в этой форме он стал ещё короче. Небольшая кармическая расплата, думается ему.

— Но разве Князья демонов не способны менять облик? — вопрошает мальчик.

По нему вовсе и не скажешь, что его душат, оторвав от земли за шею, что он болтается в хватке Ци Жуна. Его глаза пылают в темноте — а взгляд полон власти.

Постепенно лазурный призрак холодеет.

— Я… — он хмурится. Откуда ребёнку такое известно?

— Разве ты не мог просто стать выше? — повторяет мальчик, на этот раз звуча гораздо ниже.

Миг, и он больше не болтается в воздухе, а Ци Жуну приходится задать руку выше головы, чтобы продолжить удерживать мужчину за шею.

— Вот так?

Внезапно на поляне устанавливается мёртвая тишина. Ни шороха маленьких существ, снующих в ночи; ни треска призрачных огней, трепещущих на ветру; ничего, только...

Тишина.

Мужчина глядит на Ци Жуна сверху вниз горящими глазами, и хват демона в миг теряет свою уверенность. 

— …Х…Хуа Чэн?

Естественно, он известен ему под этим именем. Всё царство призраков знает его — оно распространилось среди нежити благодаря тем, кто повернул назад до того, как врата горы Тунлу были запечатаны.

Это красивое имя. Лиричное.

Это — имя убийцы.

Хуа Чэн отвечает Ци Жуну его же ухмылкой; она острая, полная сверкающих клыков и дерзости, которая, кажется, прорезает весь воздух вокруг. 

— Я и не знал, что есть другие Князья демонов, — тихо произносит мужчина, и в тот момент, когда Ци Жун разжимает пальцы, над землёй остаётся висеть уже он. 

Лазурный демон мечется, пинает ногами воздух и, задыхаясь, выплевывает извинения: — Я-я не думал проявлять неуважение, молодой господин, я-я-этот предок не знал!

— Ты думаешь, мне есть до этого дело? — размышляет Хуа Чэн, усиливая хват и наблюдая, как глаза Ци Жуна грозятся вылезти из орбит.

Было время, когда этот человек возвышался над Хун-эром. Однажды он забудет об этом — всегда так происходит.

У большинства людей есть две кардинально разные реакции на страх: бороться или бежать. Каждый, кто когда-либо был знаком с князем демонов, ответил бы, что в случае Хуа Чэна выбор очевиден. Драться. Однако это не всегда было так.

Бывало и по-другому. Когда он был маленьким, испуганным. Он пытался бороться, но боялся. Потому что человек, засунувший его в мешок и протащивший его в нём за каретой... Был так похож на того, кого Хун-эр видел в тот день.

«ВАШЕ ВЫСОЧЕСТВО! ВАШЕ ВЫСОЧЕСТВО! ВАШЕ ВЫСОЧЕСТВО!»

Крики толпы тогда отдавались яснейшим эхом в его сознании, а красота того лица завораживала; те глаза, что смотрели на него сверху вниз; руки, что крепко прижимали Хун-эра ближе, пока губы шептали…

«Не бойся.» И он не боялся.

Но в тот день, много, много лет назад... Хун-эр страшился.

Не боли. Даже в столь юном детстве он к ней привык.

Не смерти. Хотя к тому времени Хун-эр едва ли успел пожить, он был абсолютно готов умереть.

Он был в ужасе, когда человек с лицом, столь похожим на его спасителя, бросил его в тот мешок, сказав, что он кузен Се Ляня... Хун-эр боялся, что каким-то образом принц знает, что происходит; что этот человек причиняет ему боль, а принцу всё равно.

Вот что было страшно. По-настоящему, ужасающе страшно.

Не сам Ци Жун; никогда не он — только лишь мысль о том, что наследный принц может быть кем-то вроде него. Что то единственное хорошее в краткой жизни Хун-эра было самоварным золотом*.

[П.п. в оригинале «fool's gold», что употребляется, когда речь заходит о подделке]

«Мой прекрасный, храбрый Хун-эр.»

Так называла его любовь, однако не так уж сложно быть храбрым, когда ты уже повидал худшее, что может предложить мир.

И все же в мире есть вещи, которые пугают Хуа Чэна. Те же самые, которых он боялся, нося иное имя. Другое лицо.

Хотя в итоге бояться было нечего.

Потому что карета остановилась — и даже несмотря на всю ту боль и агонию, которых Хун-эр никогда на самом деле не страшился — он увидел Наследного Принца. Его взволнованное и перепуганное лицо.

С того дня Хуа Чэн больше не чувствовал настоящего страха. Не за себя. Множество раз он переживал за Се Ляня, однако...

Теперь он смотрит на дрожащее, жалкое существо в своей руке.

Хуа Чэн не боялся Ци Жуна: ни как демона, ни как человека. Даже когда тот пытал его. Убивал. Хун-эр не испытывал страха, когда тот вонзал в него Фансинь, нанося несмертельные раны, елея и хохоча, пытаясь вынудить подростка закричать. То была физическая боль. Она не пугала.

Несчётное количество людей мучали его при жизни: даже в этом Ци Жун не был особенным, поэтому Князь демонов не держал бы на него зла за свою кончину. И даже за пытки и издевательства, которые пережил. Нет. Но вот за то, что Ци Жун сделал позднее...

Как он был вынужден наблюдать, как его божество ползает по лесу, выкрикивая его имя, снова и снова проходя под безжизненным телом Хун-эра, опасаясь наихудшего и отчаянно пытаясь его отыскать.

Хун-эр же переживал лишь о том, как часто Се Лянь оступается, царапает ладони и подворачивает ноги. Раньше Хун-эр никогда бы не позволил ему упасть, однако теперь он не может и шелохнуться. Раньше он бы не допустил, чтобы его принц продолжал идти сквозь боль и неудобства. Тогда Се Лянь ещё не был к ним привычен, и всё же не прекращал поиски. Он делал всё, чтобы найти его. В то время как Хун-эр уже понял, что всё слишком поздно. Что худшее из возможного уже случилось.

Он был мёртв. Хун-эр умер и всё, на что остался способен — это следовать за Се Лянем и беспокоиться о том, что тот простынет. «Грядёт снег.»

Тогда всё было как в тумане. Едва ли призрачный огонь, он изо всех сил пытался найти причину, почему не может ответить Се Ляню, когда тот зовет его по имени.

«Гэгэ, скоро пойдет снег, ты должен зайти внутрь.» Его губы никак не хотели двигаться, будто оледеневшие. «Ты же ненавидишь холод.»

За четверть века Хуа Чэн узнал так много. Больше, чем под силу человеку за всю смертную жизнь. И среди всего этого ему стал известен особо редкий секрет:

Призрачные Огни способны плакать.

Когда люди видят искры, исторгаемые крохотными огненными духами, они не принимают их за слёзы. Однако это именно то, чем они являются. Хун-эр лил их градом, пока пытался прижаться к Се Ляню во время снега, чтобы согреть его, как когда-то делал по ночам.

«Ты должен перестать оплакивать жизнь, которую мог бы прожить» сказала ему Чжао Бэйтун — и это один из важнейших уроков, что Наставница ему преподала. Но всё же в одном она ошиблась:

Хун-эр оплакивал не утраченное будущее. Поначалу он и вовсе не переживал из-за собственной смерти. Сама концепция её больше маячила где-то на задворках сознания, выступая лишь раздражающим препятствие в защите его божества, однако когда Хун-эр осознал, что не может согреть Се Ляня — больше никогда не сможет, — именно в этот момент он стал по-настоящему скорбеть.

Он все ещё печалится об этом — даже сейчас. И никто не скорбит так, как призрак.

— Я...! — Ци Жун всё ещё барахтается над землёй, тщетно цепляясь за запястье Хуа Чэна. — Я же сказал, что сожалею; в самом деле, нет… нет нужды прибегать к жестокости!

Вынырнув из своих мыслей, князь демонов сардонически* улыбается:— Было ли необходимо замучить столь много детей? В чем цель всего этого?

[П. п. злорадно]

— Это… — Ци Жун содрогается, когда Хуа Чэна сдавливает его трахею. — Это был… сбор… средств! — хрипит он, не понимая, почему Непревзойденного это волнует. — Какая… какая тебе разница?!

В конечном счёте, добродетельные призраки не преуспевают в загробной жизни. Чтобы стать сильнейшими среди демонов, их должны переполнять гнев и обида. А что есть жизни парочки смертных детишек в глазах подобных существ?

Хуа Чэн усиливает хватку, и Ци Жун прямо чувствует, как трещит и ломается его шея. К сожалению, это происходит с ним не впервой…

— Ты сделал это от моего имени.

Как любой уже мог догадаться, Хуа Чэн стал заботиться о своём имени. Его не радует, когда им злоупотребляют.

— Т-только твой титул!.. — пытается оправдаться Ци Жун, но стоит позвоночнику дать ещё одну трещину, как он воет. — Ладно, ладно, я каюсь!

Его голос эхом разносится меж деревьев в ночи, напоминая скулеж зверя, угодившего в ловушку и борющегося за жизнь. — Ты же не можешь р-развеять меня из-за этого, не так ли?! Я... я не настолько сильно оскорбил тебя!

Так вот как достаток и привилегии искажают восприятие человеческих страданий, думает Хуа Чэн. Бай Усян не ошибался, ранее указывая на это Се Ляню. Ци Жун оценивает свои действия только через призму тяжести наказания, которое ему придётся понести. Даже в тот день, когда Се Лянь спас Хун-эра от кареты, тот оценивал серьезность своего проступка последствиями, с которыми столкнулся в лице королевской четы и, отчасти, Фэн Синя. Его не волновало, что чуть не погиб ребёнок — вовсе нет. Ни на мгновение. Он беспокоится лишь о том, что ему сломали руку и забрали карету.

Теперь Хуа Чэн понимает — Ци Жун полагает, что его не волнуют отнятые жизни. Поэтому это точно не остановит его от совершения подобного в будущем.

На мгновение Хуа Чэн подумывает уничтожить его. Это не составит труда, и, судя по тому, как трепыхается Ци Жун, тот сам ожидает подобного исхода.

В итоге, лишь одно удерживает его руку: память о Се Ляне, стоящем посреди тронного зала с пламенем в руках. Как кровь запятнала его траурный наряд — а в глазах проклятьем сверкал узор канг. Как его кожа отливала адским зелёным свечением, пока он прижимал к себе Ци Жуна, злобно шепча ему на ухо.

Хуа Чэн не думает, что сейчас бог с любовью вспоминал бы об этом моменте, но…

Лишь одно это воспоминание заставляет сердце Непревзойденного сжиматься от тоски.

— П... Пожалуйста...!

И как же бесит, что это существо прерывает идиллию своим неуместным скулежом. По сему Хуа Чэн перерезает ему горло, чтобы тот умолк. — НННГХ!

Он разжимает пальцы и роняет лазурного демона оземь, где тот хватается за горло, корчась от боли. Данная поза должна быть ему знакома.

— Я не развею тебя, — спокойно тянет Хуа Чэн, медленно склоняя голову.

Не от отсутствия желания. Просто потому, что решение уже было принято: Се Лянь мог бы с легкостью развеять Ци Жуна ещё тогда, но он решил позволить тому продолжить свое существование. Таково было желание его бога, и Хуа Чэн не нарушит его

— Во всяком случае, не до конца — сгибает пальцы Хуа Чэн.

Но он подведёт его к самому краю. Что будет с духом после этого, зависит сугубо от него самого.

— Ты назвал себя Князем демонов, — так же спокойно продолжает молодой мужчина, возвышаясь над истерзанным телом Ци Жуна. — Желаешь ли ты увидеть, что стоит за этим титулом?

В конце концов, большинству не выпадает такой возможности. Бай Усян был опасным Бедствием, посеявшим войну, разрушение и чуму — однако едва ли он непосредственно присутствовал на поле брани. Лишь изредка мир имел возможность лицезреть истинную мощь Князя демонов. И Хуа Чэн всё ещё прощупывает пределы этой силы.

А это, ну… Ци Жун смотрит, как вокруг него начинают роиться маленькие серебряные существа. 

Крысы.

Бабочки не подходят для расправы с подобным существом.

Лазурный демон изо всех сил пытается ринуться бежать, изнывая от боли, когда маленькие духи начинают обгладывать его тело, стремительно истощая его.

Проще, чем согнуть мизинец. Почти не требует усилий. Даже в таком состоянии, находясь на грани полного уничтожения, Ци Жун осознаёт это, продолжая беспомощно вертеться, пока серебряные существа продолжают ползать по нему, атакуя каждый открытый участок кожи…

Хуа Чэн не удосуживает его и взглядом, изучая грязь под ногтями будто бы маясь от скуки.

— Кажется, ты не особо блещёшь умом, поэтому я буду конкретен, — вздыхает Бедствие, отворачиваясь от него на каблуках, когда крысы завершают своё дело, возвращая Ци Жуна к тому, с чего тот начинал двадцать три года назад: обратно в Призрачный Огонь.

— Я не отличаюсь терпением. Когда меня кто-то бесит… — Хуа Чэн ухмыляется. — Хочешь знать, что меня бесит, Ци Жун?.. — продолжает он, медленно шагая по лесной тропе. Крысы вернулись к форме бабочек, теперь раз за разом врезаясь в бесплотного духа, тем самым подгоняя малютку следовать за их хозяином. Опавшая листва тихо шуршит под сапогами, знаменуя собой, что осень вступает в свои права. А на ветру тем временем мерно переливаются серебряные колокольчики. — … Когда люди посягают на то, что принадлежит мне.

Рождаясь ни с чем, вы учитесь цепляться за то, что преподносит вам жизнь, и крепко держаться за это. До недавнего времени в жизни Хуа Чэна было не так много вещей, которые он мог бы назвать своими. Были те, на которые он хотел бы претендовать — да, но он не имел на них права и был вынужден отказаться от подобных надежд.

Он был одиноким ребёнком. Тем, кто вырос в эгоистичного подростка. Теперь же, Хуа Чэн стал одержимым собственником.*

[П.п. из-за отсутствия более подходящего синонима к слову «собственник» тут не так ярко выражена градация, присутствующая в оригинале «But he was a lonely child. One who grew into a selfish teenager. And now, Hua Cheng is a possessive man.» Т.е. то, что чем старше становился Хуа Чэн, тем смелее становились его желания; что теперь он взрослый половозрелый мужчина, который не отступит от того, что ему принадлежит]

— Тронь хоть пальцем кого-то из моих последователей: я найду тебя, — тянет Князь демонов, глядя на небо. — И сотворю это снова.

Это не столько угроза, сколько обещание, потому что ему известно, что Ци Жун не сможет устоять. Его инстинкты выживания может и неплохи, но с самоконтролем у него большие проблемы.

Однако Ци Жуну жить с этим страхом; в то время как Хуа Чэн, что ж... Он получит удовольствие.

До этого Князь демонов не признавал, что у него действительно есть последователи. Он делает это лишь сейчас, пусть сам до сих пор и не уверен, считается ли это, учитывая, что он добровольно низверг себя, и всё же... Они молились ему всё это время, и вот он ответил на их призыв, что формирует определенные отношения, хотите вы этого или нет. 

По выходу из леса Хуа Чэн наконец слышит…

Дождь.

Капли тихо стучат о листву, падая ему на макушку, когда они выходят на открытое пространство — и когда Хуа Чэн протягивает ладонь… Она окрашивается красным.

— ...Опять? — бормочет он, растирая влагу между пальцев.

В последний раз такой дождь лил у горы Тунлу, когда был выкован Э-Мин. В то время Хуа Чэн расценил это больше как странное происшествие, не более того.

Теперь же, когда кровь льется лишь сильнее, он ощущает от неё прилив силы, как она гудит в его венах. Теперь он понимает, что причина была в нём и тогда, и сейчас. Что его гнев наделён такой мощью, что, обрушив его на существо подобное Ци Жуну, — даже ничтожно малую его часть — Хуа Чэн заставил небо плакать кровавыми слезами.

Что-то в этом приносит удовлетворение. Привносит немного покоя в ноющую кровоточащую рану в его сердце, болью преследующую его все эти годы.

Позади него мерцает Призрачный огонь, издавая шипение всякий раз, когда на него попадают капли крови, — в то время как Хуа Чэн достает... Зонт. Он раскрывает его легким движением руки и поднимает над головой, продолжая рассматривать кровавый ливень вокруг себя. Не в первый раз Хуа Чэн прибегает к этому предмету — и далеко не в последний. Мужчина сомневается, догадывался ли его бог, что он сохранил его. И всё же...

«Если ты не можешь найти смысл жизни…»

Он сжимает рукоять, вспоминая

«Позволь мне стать этим смыслом».

слова, произнесенные с добротой — пусть Се Лянь, вероятно, тогда о них и не задумывался. 

Такое незначительное, мимолетное событие для божества. Но эти краткие мгновения…

Взгляд Хуа Чэна опускается, и он замечает маленький белый цветок, чьи лепестки медленно пачкаются дождем.

Эти мгновения, столь крохотные в глазах бога, могут значить всё в жизни ребёнка.

Тогда он не особо задумывался, наклоняя зонт, чтобы защитить малютку от ливня. Его разум был совсем далеко, увлечённый мыслями о том, сколько цветов, совсем как этих, он каждый день искал для своего бога.

Хуа Чэн помнит тот, который заправил Се Ляню в волосы в их последний день вместе. Каким увядшим и усталым он выглядел под дождем.

Как У Мин, он так старался защитить его, пусть и понимал, что во многом это было напрасно — ведь Се Лянь нисколько не желал спастись. И тем не менее, У Мин пытался. Ведь ни одна боль не длится вечно, и он знал, что в конце концов принц снова обретёт себя… И ужаснётся, увидев, к чему его могут привести горе и обида.

Люди поклоняются богам на пьедесталах, но только по тому, что эти боги изначально себя на них возвысили.

Никто не падает сильнее божества, как и никто не оплакивает его так, как Призрак.

Быть может, как Хун-эр, он мог бы что-то сказать. Что-то сделать, чтобы быть более полезным. Хун-эр был кем-то, кого принц знал; кем-то, кому он доверял.

Но кем был У Мин? Никем. Ничем. Существом, у которого даже не было имени. Не ему вмешиваться в решения Се Ляня — даже если на кону его собственное уничтожение. Он мог лишь следовать и наблюдать. Смотреть, как этот цветок вянет под дождем. Одинокий. Невыносимо одинокий.

До тех пор, пока его не прикрыла изношенная, слегка погнутая бамбуковая шляпа.

Хуа Чэн вспоминает о ней сейчас — наблюдая, как запятнанный кровью цветок укрывается от дождя. С болью он воскрешает в памяти ту картину.

Ему неведомо, что из окна спальни за ним следит девочка. Её глаза широко распахнуты, пока она всматривается в ночную тьму. Зрелище должно бы напугать её, и всё же... Она знает, что молодой человек, стоящий под зонтом и наклоняющий его вперед, — её спаситель.

Князь Демонов, Алый дух, Градоначальник Хуа… Нет… 

Он нечто большее, чем просто алый призрак,— размышляет она, наблюдая, как вокруг него разбиваются кровавые капли. То, чему она стала свидетелем, не похоже на что-то столь же простое, как демон, блуждающий в ночи. Нет, это нечто более знаменательное. Будто сошедшее со страниц истории — или скорее даже сказки.

Сказания с названием красивым, под стать содержанию.

Из всех раз, когда Хуа Чэн вынуждал небо лить кровавые слёзы, этот случай казался ему одним из самых незначительных. Истребление вредителей, не более. И всё же — именно эта ночь даровала ему его настоящий титул. Одну из строчек в песне из четырех:

«Собиратель цветов под кровавым дождём»

Поначалу он счёл такое имя странноватым, но... опять же, а чем он занимается, если не ступает под кровавым дождём в вечных поисках цветка?

Вскоре после второго низвержения Се Лянь пообещал себе, что начнёт всё сначала, с чистого листа, и не станет прибегать методам, которые использовал прежде, когда был молод и глуп, решив утопить мир в своем горе.

И он держал своё слово. За прошедшие годы Се Лянь не причинял людям никакого вреда, никого не обманывал и не обворовывал; в общем — вёл добропорядочный образ жизни простого даосского монаха.

Однако он никак не ожидал оказаться в подобной ситуации. Той, в которой от него ожидается остаться стороне и позволить ужасным вещам продолжаться только потому, что так распорядились небеса, что он не в «позиции», чтобы вмешиваться.

Но Се Лянь не бог. По крайней мере не сейчас, и… Он сожалел, что не преуспел в помощи простым смертным, а не о том, что попытался.

/Тут-тук/

Мальчик, шаркая подходит к двери, раздраженно потирая глаза, и открыв её, он натыкается на...

Слепого даоса в белых заклинательских одеждах в сопровождении худого, озлобленного ребёнка, наполовину спрятавшегося за его спиной.

— ...Господин Хуа?!

— Хэн, — улыбается Се Лянь.

— Что вы здесь делаете? — хмуро ворчит мальчишка. — Ещё даже не рассвело. До работы ещё четыре часа! Я мог бы ещё немного поспать!..

— Дело не в этом, — качает головой даос, вытягивая Яня из-за спины. — Мне нужно, чтобы этим вечером ты оставил его у себя.

Хэн отшатывается назад в дом, вылупившись на Яня как на таракана, которого он скорее раздавит, чем пропустит внутрь.

Янь тоже не выглядит довольным сложившимися обстоятельствами, однако...

Се Лянь с милой улыбочкой хватает мальчишек за плечи и заводит в дом.

— В юном возрасте важно заводить друзей, — рассуждает он. — Иначе останешься совсем одиноким, как я, понимаешь?

— … Звучит угнетающе, — бормочет Янь, вжав голову в плечи.

— По крайней мере я не ослепну, как вы! — бухтит Хэн, пытаясь высвободиться из хватки. — А Янь уже стал отщепенцем, так это не моё..!

Он смолкает, когда монах останавливается перед ним, продолжая всё так же улыбаться, однако теперь в его выражении чувствуется сталь: 

— Знаешь ли ты, как я утратил своё зрение, Хэн?

Мальчик несмело качает головой, на что Се Лянь лишь шире улыбается. 

— Кое-кто попросил меня сделать доброе дело, а я отказался.

Это не совсем так, но по тому, как сердце Хэна начинает в ужасе стучать, Се Лянь понимает, что его ложь возымела эффект.

Дети застыли в дверном проеме; Янь — крепко обхватив себя руками под пристальным взглядом Хэна, пока тот в конце концов не отворачивается.

— Если хочешь спать, вот тебе лишнее одеяло. Но попробуешь забраться в мою постель, и я тебя убью.

Мальчик мгновение мнётся, но в итоге…

— …Хорошо, — шепчет он, ковыляя за Хэном.

Ранее Се Лянь попросил Яня подробно описать путь до дома его отца, поэтому теперь дорога не представляет сложностей. Он спотыкается раз или два, изредка поддерживая себя за близстоящие деревья. Их кора влажная на ощупь, хотя Се Лянь не припоминает, чтобы сегодня лил дождь. А ещё в воздухе витает слабый металлических запах как если бы от крови... но Се Лянь не может определить источник. Так или иначе, у него нет времени на размышления. Сейчас он занят чем-то более важным.

Дорога до лачуги представляет собой недолгую прогулку вверх по холму, и весь путь туда Се Лянь проводит, прорабатывая план. Это не тот случай, когда всё можно решить простыми словами. Может, в юности Се Лянь бы и понадеялся на это, однако сейчас… Он больше не так наивен.

Вот над чем он молча мучается, когда подходит к крыльцу дома и три раза громко ударяет в дверь.

Сможет ли он уладить эту ситуацию, не причинив человеку вреда? И хо…?

— Клянусь БОГОМ, если ты не сдох, Я САМ ТЕБЯ ПРИБЬЮ!

... Хочет ли он?

Он чувствует кожей, как дверь агрессивно распахивается, когда отец Яня вываливается наружу; выпитый им ликёр отдает затхлой вонью. Се Лянь слышит движение воздуха от того, как мужчина мотает головой в попытке разглядеть сына, прежде чем его взгляд наконец останавливается на заклинателе.

— ...Кто вы?!

— … — Бог улыбается, сложив руки перед собой в дружелюбном жесте. — Добрый вечер, у вас есть сын по имени Янь, верно?

— …Да, — бубнит фермер, потирая нос. — А вам какое дело?

— Ну, я наткнулся на него и других ребят из города, когда они пытались призвать Князя демонов.

— Я… — брови мужчины нахмурились. — Что?! Что за чушь?! Где сейчас это сопляк? Когда я доберусь до него!..

— Я оставил его на вечер с семьей Хэна, — продолжает Се Лянь с натянутой улыбкой. — Но я надеюсь, вы не пытаетесь намекнуть мне, что прибегнете к насилию.

— … — мужчина застывает, тяжело дыша и оглядывая даоса ещё раз. Выглядит знакомо, думает он. — ...Господин Хуа, не так ли?

Се Лянь вежливо кивает. 

— Да. Дети… кажется, они считали, что Князь демонов помогает тем, с кем плохо обращаются. — Крестьянин напрягается лишь больше, вжимая голову в плечи. — Как думаете, у вашего сына была причина вызвать его?

— ...Мальчишка буйствует с тех пор, как умерла его мать, — бормочет мужчина, сжимая руки в кулаки. — Он склонен рассказывать небылицы, чтобы привлечь внимание. Вам не о чем беспокоиться.

Отработанная речь. Он проговаривал её не раз, Се Лянь знает почти наверняка.

— …Понятно, — тянет даос. — Ну, что ж, я подумал, что всё равно должен проверить. Спасибо, что успокоили меня, — не то чтобы он может угрожать мужчине физической расправой, не так ли?

— Всё в порядке, маленький монах, благополучной тебе дороги домой.

Нахмурившись, Се Лянь оборачивается.

Прошло много времени с тех пор, как его раздражали его ограничения как бога. И… он знает, что устранить этого человека не составит труда. Никто не будет скучать по нему, и некоторые могут даже поблагодарить Се Ляня. Но разве он не клялся, что больше не прибегнет к подобному? Он…

— Клянусь, этот мальчик видит призраков во всём, куда бы не падал взгляд, — бубнит мужчина, полагая, что находится вне пределов слышимости Се Ляня. — Если это то, чего он хочет, то может присоединиться к своей мёртвой потаскушной матери, плевать я на них хотел.

Принц замирает в полушаге. Ах. Так вот оно что.

На мгновение он лезет за ворот, медленно обдумывая только что озарившую его идею, пока вынимает серебряное колечко и прижимается к нему губами.

— Прости, Хун-эр, — шепчет он. — Я обещал, что больше не буду заниматься подобным, но…

Но это важно.

Затем Се Лянь оборачивается, фиксируя свой невидящий, но пугающий взгляд на мужчине.

(Ему неведомо, что всего в нескольких километрах от него Князь демонов с дрожью потирает затылок.)

— Господин?

Крестьянин смолкает, озираясь.

— ...Что ещё?

Се Лянь улыбается, медленно склоняя голову набок, его голос приторно вежлив и дружелюбен, когда он вновь открывает рот: 

— Янь мне всё рассказал.

Мужчина вздрагивает, выпучив глаза. 

— Он.?!

— Он показал мне шрамы, — поясняет даос.

Естественно Се Ляню пришлось их ощупать, чтобы заметить их, но как только он до них дотронулся, принц точно понял, что их оставило.

Кнут.

— И они заставили меня поверить, что он не лгал и об остальном.

Он слышит, как скачет пульс отца Яня.

Были и другие вещи, которые ребёнок рассказал Се Ляню. Вещи, которые не оставляют шрамов, но ранят глубже.

— Я собираюсь доложить об этом, — заключает Се Лянь, разворачиваясь обратно в сторону города. — Вот почему сегодня ночью я оставил Яня в другом месте. Я подумал, что, ради приличия, стоит сначала сообщить вам.

Будь ситуация любой другой — будь Се Лянь другим человеком, это было бы невероятно глупо с его стороны. Наивно. Однако сейчас он лишь спокойно ковыляет обратно по тропе — и, когда до него доносятся тихие шаги, он улыбается.

По опыту Се Ляня, люди способны удивить. Во многих из них есть доброта, которая может проявиться в самые неожиданные моменты. Но есть столько же тех, кто никогда не удивит. Кто всегда разочарует. Этот человек как раз из последних, что Се Ляню сейчас на руку.

Пусть он и не подает вида, но он предвидел, что крестьянин подкрадется к нему сзади.

И этот метод — он идеально подходит для его нужд.

Когда руки сжимают его горло со спины, заклинатель разыгрывает целое представление, задыхаясь и сдавленно хрипя. Объективно, он осознает, насколько сильно мужчина сжимает ему горло. Он чувствует, как ломается его трахея с каждым движением этих пальцев. Но ему не больно, честно. Даже когда он отрывается от земли, болтая ногами в притворной слабости. Его руки дрожат, когда он «пытается» расцепить пальцы фермера на своей шее.

Пальцы, которые при желании Се Лянь мог бы раздавить одним движением руки, но сейчас он этого не делает.

И затем, когда даос наконец обмяк — руки разжимаются, и его тело падает в грязь. Он лежит так какое-то время совершенно неподвижно, его волосы закрывают лицо. Он не дышит. Мужчина смотрит на него сверху вниз; его руки дрожат, дыхание становится прерывистым. Се Лянь продолжает безвольно лежать, даже когда чувствует, что его хватают за лодыжки, медленно утаскивая в подлесок.

Мило, думает он. Почти похоже на то, как несут на руках. Се Лянь не припомнит, когда его в последний раз кто-то нёс.

Порой он ударяется головой о камень, но это не так уж плохо.

В конце концов, его прячут за кустом — замечательный план по избавлению от тела от подлого пьяницы. Поистине впечатляет — Се Лянь дрожит в благоговении перед его гениальным маленьким замыслом.

Спотыкаясь, мужчина возвращается домой, и Се Лянь чувствует, как Жоё горестно трясется вокруг его горла. Бедняжка, наверное, чувствует себя ужасно оттого, что бог не позволил ей помочь. Но дело не в этом.

Се Лянь лежит на опавшей листве, задумчиво поглаживая кольцо. «Прости, Хун-эр», думает он про себя, уставившись во тьму пустым взглядом своих канг. «Я знаю, что говорил, что больше так не буду». Он пообещал лучше заботиться о себе во время второго изгнания. И Се Лянь правда пытается, но... честно говоря, у него не очень получается. «Но на этот раз под угрозой был ребёнок. Ты бы понял, если бы был здесь — клянусь.»

Как только его горло окончательно восстанавливается — на это уходит чуть больше часа, — он встаёт на ноги и снова сжимает Хун-эра в ладони, но на этот раз Се Лянь не утруждает себя извинениями. Это было бы не искренне, учитывая то, что он собирается сделать.

В хижине у подножья холма раздается громкий стук в дверь.

/Тук-тук-тук!/

— … — Фермер потирает затылок, встаёт на ноги и вновь плетётся через кухню. — Неужто ты наконец-то притащил свою жалкую задницу домой, маленький засра..?

Он распахивает дверь и леденеет от ужаса.

В проёме — с шеей ярко раскрашенной синяками, но в остальном невредимый — стоит даосский монах. Слепой даосский монах в заклинательских одеждах.

— Здравствуйте, — любезно улыбается Се Лянь. — Вы отец Яня?

— … — Фермер вздрагивает. — Я… я… — он отшатывается назад, сглатывая ком в горле. Разве… разве он не завершил начатое? — Да, это я...

Улыбка даоса становится лишь шире, отчего сердце мужчины ухает вниз.

— Он всё мне рассказал, — бросает Се Лянь, разворачиваясь. — Я собираюсь доложить об этом.

И он вновь начинает свой неспешный путь по горной тропе, и вновь слишком отчетливо слышит, как фермер, спотыкаясь, следует за ним.

Второй раз кажется больнее — но только от того, что в этот раз тот использует нож. Ощущение металла на коже пробуждает не лучшие воспоминания. Се Лянь кричит от боли каждый раз, когда нож вонзается в спину, и даже устраивает сцену, переворачиваясь на спину и вскидывая руки в попытке прикрыть лицо, прежде чем снова обмякает, пока кровь скапливается лужей под ним.

В это раз пьяница приложил немного больше усилий.

Теперь, когда он тащит Се Ляня в лес, он пытается его закопать. Не очень успешно, если честно — яма едва ли глубже полуметра, к тому же ноги торчат из земли. Но Се Лянь не может отрицать, что в его действиях присутствует очень, очень поверхностный прогресс.

И снова бог лежит, разминая пальцы ног. Отец Яня, похоже, не особо озаботился тем, чтобы подтереть за собой кровь — но стоит отметить, что она была тут и раньше — так что, быть может, кровь Се Ляня не особо выделяется.

Как она в принципе тут появилась?.. Жое протестующе корчится.

Она привязана к нему — больше, чем большинство подобных ей духовных инструментов. Ведь по сути её основное назначение — защита, а не бой. Будучи вынужденной снова и снова наблюдать за тем, что происходит с принцем... бедняжка в печали.

— Прости, — утешает он. — Но это лучший выход.

Через какое время Се Ляню удается сесть, отряхнуться от грязи и взобраться обратно на холм.

Янь не смог бы провернуть подобное, причини отец ему вред. 

Се Лянь стучит ещё раз. Он признаёт, что этот метод не отличается изяществом.

— Он мне всё рассказал.

Однако, каждый раз, когда он повторяет это, глаза мужчины всё больше расширяются в испуге.

— Я собираюсь сообщить об этом.

За все те часы до восхода солнца Се Лянь был задушен. Зарезан. Утоплен в реке у подножия. И каждый раз он возвращался. Он ни разу не тронул фермера.

Но через несколько часов после рассвета раздается стук уже в совершенно другую дверь.