⌛️ ГОД 313ЫЙ ⏳

Между царством призраков и царством смертных есть ещё одно место. Для кого-то само его существование вызывает отвращение; другие же находят в нём тихую гавань.

То, что начиналось как логово Собирателя Цветов и небольшое поселение сирот вокруг него, разрослось до своего рода города.

Призрачного города.

В центре его высятся красные колонны и шпили величественного поместья, окружённого мерцанием фонарей.  Именно здесь, в стенах Дома Блаженства, проживает Градоначальник.

Это одна из наироскошнейших резиденций во всех трёх мирах, и многие гадают, зачем Князю Демонов так раскошеливаться. Одни предполагают, что это сделано затем, чтобы впечатлить потенциальную невесту; другие же утверждают, что Собиратель Цветов — вдовец, отдающий таким образом дань уважения своей давно почившей супруге.

Так или иначе, правдивы слухи или нет, Дом Блаженств — не дом в обычном понимании, а лишь место пребывания его единственного обитателя.

И этим вечером Князя Демонов здесь нет.

По городу рассыпано множество маленьких жилищ, где часто хихикают и резвятся детишки-приведения. Они разыгрывают проходящих мимо смертных или гоняются за призрачными бабочками. Часто за ними присматривают духи матерей, потерявшие собственных детей, так что малыши редко остаются одни. На окраине города для них даже устроена небольшая школа, где преподаёт невысокий пожилой призрак.

Однако сегодня ночью окраины Призрачного города погружены в тишину. Дети не играют, а парты пустуют.

Всего в нескольких кварталах от Дома Блаженств расположено внушительное строение, выкрашенное в алый цвет.

Игорный дом.

Место, где можно оставить конечность или жизнь, если не повезёт в карты, однако шансы выиграть здесь всегда равны, а ставки — справедливы.

Тут во главе стола часто можно встретить двух призраков, веселящихся за игрой в кости и подтрунивающих над Князем Демонов. Они дразнят его, упрашивая присоединиться, или же журят за то, что тот такой ворчливый.

И, если вдруг испуганные посетители поинтересуются, кто-нибудь из детей пояснит, что эти двое — в каком-то смысле дядюшки Градоначальника Хуа;  и, что касается азартных игр — именно они обучили Князя Демонов всему, что тот теперь знает.

Последнее, конечно же, ложь: их двоих с картами не связывает ничего, кроме проблем, — однако Собиратель Цветов под Кровавым Дождём великодушен и не торопится развеять это заблуждение.

Однако сегодня в Игорном доме безлюдно и тихо; кости не ударяются о…

/ЦОК, ЦОК, ЦОК!/

В эту ночь улицы Призрачного города остаются пусты. Не горят фонари. Бабочки не освещают путь в ночи. Нет хохота детей, нет криков торговцев, нет звука игральных костей.

Для  случайных прохожих подобная картина кажется странной и пугающей: куда, во имя всего, могло исчезнуть столько призраков?

Хотя, по правде говоря, события этого вечера не так уж и необычны. Рано или поздно приходит пора попрощаться и сопроводить душу в последний путь. Обычно подержать за руку и проводить приходят лишь близкие — ну и великий Градоначальник Хуа, конечно же, указывает дорогу сквозь тьму.

Единственное, что выделяет сегодняшний случай, — то, насколько любимыми и известными стали упомянутые призраки.

Они старше городских стен — и почти все люди в Призрачном городе, будь то мужчина, женщина или ребёнок, живые или мёртвые, выросли под их присмотром.

И сейчас горожане собрались в большом зале, сжимая в руках море красных фонарей, и образовали собой медленную и торжественную процессию. Возглавляют её два хрупких, иссохших мужчины, застывших перед чёрной дверью. Широкой и огромной, подсвеченной пламенем зелёных призрачных огней.

Рядом плачет молодая девушка. Подражая подростковым привычкам, она заплела волосы в два аккуратных пучка по бокам головы.

— Несправедливо! — рыдает Яньлинь, цепляясь за рубашку Сяна, содрогаясь от гнева, страха и...

Бесконечной печали.

— Градоначальник Хуа, вы… вы не можете этого допустить, это…!

Князь Демонов стоит позади с нечитаемым выражением лица.

— Это ТАК несправедливо!

Морщинистые, узловатые пальцы гладят Яньлинь по волосам. И когда Сян открывает рот, его голос звучит грубо и ломко от старости:

— Не вини этого засранца, Яньлинь, — хрипло бормочет он, приобнимая девочку. — Он сделал всё, что мог.

— Больше, чем сделали бы многие, — тихо добавляет Фай, поглаживая Яньлинь по спине.

— ...Это неправильно, — сбоку от Хуа Чэна Бао сжимает руки в кулаки. Он дрожит и опускает голову — разгневанный и беспомощный. Теперь он взрослый, самостоятельный юноша. — Они этого не заслужили.

В конце концов, эти двое прожили вполне приличную жизнь. Да, они совершали ошибки, но за время общения с жителями Призрачного города оба принесли гораздо больше пользы, чем вреда.

— …Дело не в том, чего мы заслуживаем, дружок, — вздыхает Сян. — Просто таков порядок вещей.

Ведь, в конце концов, им не было суждено вернуться — призраки не способны на это, если утратили свой прах.

То, что провернул Хуа Чэн — беспрецедентно, и тем не менее никогда не являлось долгосрочным решением.

— Я все ещё могу дать вам больше времени, — предлагает Князь Демонов. Он говорит совсем тихо. По его голосу трудно прочитать эмоции.

— …Нет, — улыбается Фай, качая головой. — За последние века вы потратили на нас огромное количество духовной энергии, Градоначальник Хуа. Это… было очень любезно с вашей стороны, — голос мужчины дрожит, но он заставляет себя сохранять спокойствие. Натянуть маску смелости. — Но большего уже не сделать.

Их возраст достиг почти нечеловеческого предела, а вместе с этим пришла и расплата, которую время взимает с человеческого рассудка. 

У них бывают хорошие дни и плохие. 

Пока Хуа Чэн рядом и постоянно обеспечивает приток силы — они остаются сами собой. Весёлыми, смеющимися — и безобидными.

Однако когда его нет, если он занят другими делами или продолжает свои поиски…

Они стремительно распадаются. Кожа увядает, а разум тускнеет, пока на их месте не остаются лишь разъярённые и жестокие духи. И тогда эти двое становятся опасными. Не только для людей, но и других призраков.

Вот почему они здесь сегодня.

Потому что во время последней отлучки Хуа Чэна разум Фая вновь угас, и когда это произошло... он... Дух мальчика, одного из его учеников, в конечном счёте оказался развеян. Тогда-то Фай понял, что время пришло.

А Сян никогда не позволил бы ему уйти одному.

Обычно данные церемонии не бывают грустными.

Да, это время боли, когда оставшиеся призраки оплакивают своих товарищей. Но также и время счастья, потому что душа, отправляющаяся дальше, воссоединяется с живыми. Возрождается заново.

Но не сегодня.

Дверь, перед которой замерла процессия, не красная — символизирующая новую жизнь и возвращение в бесконечный цикл. Эти жизни, это будущее — они были украдены у Фая и Сяна давным-давно. Поэтому они стоят перед чёрной дверью. А за ней — зло и невыразимые страдания.

Бао был прав. Им там не место. Никто из них не сделал ничего, чтобы заслужить нескончаемые мучения и пытки. И боль от подобной участи терзает не только самих мужчин, но и весь Призрачный город, жители которого полюбили этих двоих, словно родную семью.

Яньлинь также права. Это несправедливо. Ужасно, ужасно несправедливо. Настолько, что даже самые циничные из присутствующих разделяют горечь от происходящего.

Вот, что значит развеять прах. Что такое украсть чужое будущее.

Хуа Чэн смыкает глаза. Эта боль в груди не так уж ему и чужда, но сейчас он не будет думать об этом.

Открыв же глаза, он видит, как Сян и Фай поворачиваются к обитателям Призрачного города, чтобы взглянуть на тех в последний раз.

Не склонный к сантиментам Сян широко улыбается:

— При жизни я был не самым достойным человеком, — бормочет он, качая головой, — но… для меня было честью быть вашим соседом.

Фай кивает, соглашаясь, и одаривает тёплым взглядом своих учеником, пока те цепляются за них обоих и рыдают.

— Одно из почётнейших дел моей жизни, — соглашается он.

Мужчины кланяются — и медленно, в унисон, весь Призрачный город кланяется им в ответ, отливая мерцанием тысячи красных фонариков, двигающихся в гармонии.

Поистине прекрасное зрелище, не будь оно столь трагичным.

— Спасибо вам, мудрые господа, — произносят горожане в один голос. После чего возвращаются к воротам.

В данном зале не всегда была третья дверь — блестящая, белая. Но после стольких хождений туда и обратно она осталась навсегда: для Князя Демонов и тех, кого он провожает на ту сторону.

Хуа Чэн перекатывает игральные кости на ладони…

/ЦОК!/

/ЦОК!/

Двери распахиваются — и призрачная похоронная процессия продолжает свой путь сквозь ночь, напевая тихие песни тоски и утраты.

Теперь в зале лишь шестеро:

Двое престарелых призраков, которым осталось недолго в мире смертных; трое подростков, стоящих перед ними в полном отчаянии — и Князь Демонов, оставшийся стоять позади, скрестив руки на груди.

С тех самых пор, когда был заложен первый кирпич Призрачного Города, они всегда были вместе. Тогда Бао, Шуо и Яньлинь было всего десять, восемь и шесть лет соответственно.

Сейчас же: Бао — юноша, приближающийся к девятнадцати в свой физической форме; Шуо на вид где-то около семнадцати, а Яньлинь — пятнадцать.

И хотя эти трое веками находились под защитой Хуа Чэна… Именно Фай и Сян присматривали за ними на ежедневной основе. Во многих отношениях они воспитали их больше, чем их собственные человеческие родители когда-либо могли.

— …Мне так жаль, что мы не смогли вам помочь, — цедит Бао сквозь зубы, чтобы не заплакать.

Прирождённый старший брат, этот малый. Всегда старается всех защитить. Взять на себя ответственность за вещи, в которых никогда не было его вины, — и всё равно он пытается.

Фай улыбается, сжимая его ладонь.

— Вы помогли больше, чем можете себе представить.

Яньлинь трёт глаза, отчаянно пытаясь успокоиться, но слёзы не перестают идти.

— Ах, иди сюда, малышка, — вздыхает Сян, вновь крепко обнимая её. — Чего ты так рыдаешь? Не ты же уходишь.

Яньлинь всхлипывает и крепко сжимает его в ответ.

— Потому что я… я… я не хочу, чтобы вы уходили! — плачет она, прижимаясь к старческой груди. — Я не готова!

— Жизнь так не работает, — вздыхает Сян, гладя её по спине. — Теперь твоя очередь присматривать за этими двумя оболтусами вместо меня, хорошо? Хоть кто-то должен сохранять здоровую голову на плечах.

Девочка кивает, заглушая рыдания рубашкой, и призрак шепчет ей на ухо:

— И присмотри за боссом, поняла? — В конце концов, если не ей, то кому ещё?

Юное привидение всхлипывает и кивает, продолжая содрогаться от плача.

Когда она всё же разжимает объятия, ей остаётся только повернуться и броситься к Бао, стараясь рыдать не слишком громко. Тот крепко обнимает её, гладит по голове и позволят плакать себе в плечо, — в то время как они с Сяном встречаются взглядами поверх её головы и тихо кивают в знак понимания.

За весь день они много прощались, так что никто из них больше не может этого выносить.

Наконец, и они начинают свой путь к воротам, в которые только что прошли остальные обитатели Призрачного города.

Шуо задерживается; он склоняет голову, а губы сжимает так плотно, что они те теряют остатки цвета.

— …Неужели нет иного пути? — бормочет он.

Фай протягивает руку — теперь он намного ниже, чем этот юноша, ныне лишь на пару дюймов недостающий до Хуа Чэна, — и поглаживает того по макушке.

— Боюсь, что нет, парень, — вздыхает учитель, качая головой. — Но ты очень старался.

 Шуо кивает, его рот подрагивает.

— Не растеряй свой потенциал.

Фай переводит взгляд за спину Шуо, глядя Хуа Чэну прямо в глаза:

— Ты должен взрастить его в нём.

Из троих детей средний всегда подавал наибольшие надежды. Яньлинь осталась Злым призраком, но Шуо и его брат стали Жестокими.

Со временем они станут по-настоящему могущественными.

А у Шуо есть потенциал подняться ещё выше. Ко времени, когда станет физически взрослым человеком, скорее всего он достигнет уровня Свирепый, и сравняется по силе с тем, каким был Хуа Чэн, будучи У Мином.

Князь Демонов не отводит глаз.

— Я понял, — тихо соглашается он.

Даже если он не самый подходящий учитель.

В конце концов, Шуо понимает, что ему тоже пора. Он неуверенно отходит назад, скользя зелёными глазами по красной нити, привязанной к пальцу Хуа Чэна, с той же надеждой, которую ощущал в детстве, однако…

— Мне жаль, — Князь Демонов редко произносит такие слова. — Но на этот раз не сработает.

— ... — Шуо кивает, изо всех сил пытаясь скрыть горечь разочарования, однако Хуа Чэн позволяет мальчишке взять один конец нити и протянуть его за собой к двери обратно в царство смертных.

Небольшой акт заверения — напоминание, что один из троих оставшихся обязательно вернётся.

Но вот он тоже исчезает в дверном проёме — и, когда Хуа Чэн оборачивается, всё становится как раньше.

Он и эти двое на краю человеческого существования, в пространстве между Адом и кругом реинкарнаций.

Тогда он был духом без силы. Надежды. И даже имени.

— Давненько не видел тебя под этой личиной, — комментирует Сян, засунув руки в карманы и покачиваясь на пятках. 

Он никогда не был хорош в прощаниях.

— Так ты выглядел при нашей первой встрече, — отмечает Фай с тёплой улыбкой и признательностью.

— … Это лицо, с которым я родился, — признаётся Хуа Чэн. Шрамы и сломанный нос зажили, когда его дух изменился, а также сейчас он имитирует, что у него есть оба глаза; однако этот облик — самый близкий к истинному из всех тех, что он принимал за последние столетия.

И подобное, кажется, по душе обоим. Ведь это — проявление огромного доверия.

— Ну, — улыбается Сян, скрещивая руки на груди и склоняя голову на бок; при этом кости его шеи угрожающе скрипят, — кто бы мог подумать, что всё это время ты был тем ещё красавцем?

— Мы всегда это знали, — перебивает его Фай, пытаясь смягчить…

Однако Хуа Чэн смеётся.

— По сравнению с тобой? — ухмыляется он, оценивая взглядом старого призрака.  — Любой станет принцем.

Фай возмущенно выпячивает глаза, переводя взгляд с одного на другого, но затем Сян откидывает голову назад и хохочет; из его рта сыпется пыль, а челюсть издаёт легкий скрежет.

— Ах ты маленький УБЛЮДОК! Я… — Он потирает глаза и качает головой. — Вот совсем не буду скучать по тебе!

Их улыбки гаснут, и Хуа Чэн глубоко вздыхает.

— ...Я думал, что смогу со всем разобраться, — бормочет он, — я не осознавал…

Он думал, что у них будет больше времени.

— Слушай, малый… — вздыхает Сян.

Казалось бы, теперь, когда ему три с половиной сотни лет, люди перестанут к нему так обращаться, но... ну...

Не эти двое.

— …Сами приняли то решение, — указывает Сян на себя и на Фая. — И да, не буду лгать, мы ЗНАТНО прогорели, но это не имеет к тебе никакого отношения.

— Я знаю, — соглашается Хуа Чэн.

Когда он сражался на просторах горы Тунлу, им двигало желание стать достаточно сильным, чтобы защитить своего бога. И это по-прежнему главная мотивация в любом его начинании, однако даже сейчас, после того, как много сил он приобрел...

Он не может их спасти.

И, исходя из того, что ему известно, их ждёт поистине ужасная судьба.

Насильникам, домашним тиранам и ворам позволено подняться в Верхние Чертоги — в то время как эти двое за жульничество отправляются в Ад. И даже самый могущественный призрак во всех трёх мирах не может остановить это.

В подобные моменты Хуа Чэн почти понимает желание властвовать над всеми с высоты Небес; навязывать законы и справедливость смертным. Чтобы никто не оказался здесь, отбывая наказание, намного превышающее любое преступление.

Но небеса не способны остановить это.

Наблюдая за угрюмым лицом Хуа Чэна, Сян качает головой:

— Посмотри на меня.

Молодой человек подчиняется, поднимая глаза, и Сян тычет большим костлявым пальцем себе в грудь, а затем направляет указательный в его сторону.

Его взгляд решителен. В нем не видно страха.

— Дети, рождённые ни с чем, вроде тебя и меня; нам приходится рисковать, — поясняет он. — И каждый раз, делая это, мы знаем, что можем потерять все, и тем не менее… — Сян усмехается, глядя  куда-то вдаль, будто заново переживает счастливое воспоминание. — И тем не менее, тот миг — прямо перед тем, как кости упадут на стол — не похож ни на что другое.

Призрак сопит, бурля от волнения, которого не сдерживал с юности — такого, которое, кажется, зарождается в нём лишь тогда, когда он ставит на кон свою удачу.

— Потому что в этот миг ты можешь быть в секундах от того, чтобы стать богатым. Стать кем-то, — прерывисто выдыхает он. — Для большинства людей этот момент — ближайшее, чего они смогут достигнуть. И мы гонимся за ним, снова и снова; зная, что это нам не на пользу, зная, что мы потерпим крах, раз за разом... но, черт возьми, — воодушевленно смеётся он, — как же это весело — подобраться так близко.

— Ты был кем-то.

Сян фыркает:

— ...Не, — он качает головой. — Ты сделал меня кем-то. Нас обоих, — он кивает в сторону Фая. —  Я наломал дров задолго до этого… но знаешь что? — он хлопает Фая по руке, скалясь во все зубы: — Все в порядке, потому что я ЧЕРТОВСКИ хорошо провёл время, играя в кости с вами обоими!

Его  передёргивает от страха каждый раз, когда он бросает взгляд на дверь, однако бравада не покидает его голоса.

— Поэтому, не СМЕЙ извиняться или жалеть меня, усёк?

— ...Да, — соглашается Князь Демонов, понурив голову. — Я понял.

— … — Сян судорожно вздыхает и кивает. — Хорошо, а теперь… — он протягивает руку. — Как мы всегда говорим?

Мгновение Хуа Чэн глядит на протянутую ладонь и вспоминает время, когда взирал на этого человека сверху вниз. Думал о нём как о глупом, недальновидном игромане. Человеке, недостойном уважения.

Тогда он ещё не знал, сколь верным другом был Сян. Надёжным и храбрым, несмотря на страх.

Медленно Князь Демонов тянется, чтобы взять его за руку и крепко её пожать.

— ...Выгода дороже чести, — проговаривает он, не в силах сдержать лёгкой улыбки. 

Сян улыбается в ответ, крепко сжимая его ладонь:

— И деньги дороже жизни!

Ироничность ситуации вызывает в нём смех; его зубы клацают…

— ХАХАХА!

Он отпускает руку Хуа Чэна, поворачивается лицом к двери и расправляет плечи.

—  ...Эй, — окликает он, — если кто-нибудь когда-нибудь вышибет двери из ада — я найду тебя, и мы сыграем ещё одну партейку, хорошо?

Что-то в этом заявлении заставляет Хуа Чэна ухмыльнуться. 

— …Просто слушай мелодию флейты, — бормочет он себе под нос.

— Хм? — хрипит Сян в замешательстве, однако Князь Демонов лишь качает головой и прочищает горло.

— Я сыграю с тобой в любое время, друг мой, — отзывается он. — Для тебя всегда найдётся место.

Хуа Чэну не видно, как у Сяна дрожат губы. Он никогда раньше не называл его своим другом.

Мужчина отрывисто кивает и обращается к Фаю:

— ...Я знаю, что ты ненавидишь быть первым, — бормочет Сян, поглядывая на дверь. — Так что я пойду вперед, хорошо?

Его товарищ хмурится; глаза переполняют эмоции:

— Сян…

— Увидимся на другой стороне, ладно? Не такое уж это и большое дело.

Сян судорожно выдыхает, окидывая взглядом дверь в последний раз.

— Просто… — он тянется вперед, хватаясь за ручку и вдыхая воздух на последок… — Просто новая игра, вот и всё!

Дверь в Ад распахивается, и темные, похожие на облака руки тянутся в его сторону, захватывая тело.

— СЯН! — кричит Фай. Его глаза расширены и полны ужаса, однако прежде чем он успевает броситься вперед, Сян поднимает трясущуюся руку с вытянутым большим пальцем вверх и дико улыбается, пока его затаскивает внутрь.

— Всё не так уж и плохо, я… увидимся… в Дерьмояме, понял?! Не будь… тряпкой!

/БАМ!/

Дверь захлопывается — и Фай остаётся стоять, бледный и напуганный… Но, вновь взглянув на Хуа Чэна, он пытается не показывать виду:

— … Выглядело не так уж плохо, — начинает он, стараясь звучать весело.

— Не лги.

— Это было абсолютно ужасно, и уж лучше умереть ещё раз, — бормочет Фай.

Он закусывает губу, напряжённо рассматривая дверь.

— ...Он всегда был таким, — спустя мгновение признается призрак. — Бросался вперёд меня.

— Выпендрёжник, — тянет Хуа Чэн, пытаясь успокоить, но Фай лишь тоскливо улыбается; его глаза на мокром месте.

— Он ведёт себя так, потому что знает, что мне будет не так  страшно, если я буду знать, что он меня ждёт, — объясняет мужчина, вытирая нос. — Он бросался, очертя голову, с тех самых пор, как мы были мальчишками, и… возможно, отчасти поэтому…

Поэтому они оказались здесь. В конце концов, именно Фай задолжал в кости.

— …Он никогда не винил тебя за это, — тихо напоминает Хуа Чэн, на что тот кивает, поджимая губы.

— Я знаю, — соглашается призрак, — он бы не стал. Просто...

Он медленно поворачивается к Хуа Чэну.

— Я хотел подождать; сказать тебе… Я…

Он низко кланяется, сложив руки пред собой.

— Благодарю, Градоначальник Хуа, — горячо шепчет Фай, и Хуа Чэн — эта картина — что-то в развернувшейся сцене вызывает в нем волнение, и он стыдливо отнекивается:

— Не благодари меня. В конечном счёте, я не смог сделать ничего, кроме как отложить неизбежное.

— …Мне важно это сказать, — настаивает старец, не подымая головы. — Я умер… с позором, — признаётся он с трудом. — Моей семье было так стыдно — они даже не смогли рассказать правду о произошедшем. Говорили, что это был несчастный случай. Я был... я был никем.

Кажется, одних воспоминаний достаточно, чтобы поглотить его целиком, но Фай не останавливается.

— …Но потом появился ты, — он улыбается, поднимая голову. — И в эти последние столетия у меня вновь появилась цель. Я… я вновь стал учителем.

По его щекам текут слёзы — не радостные и не печальные. Нечто среднее.

— Поэтому, благодарю, Градоначальник Хуа, — бормочет Фай, потупив взгляд.

Он всегда считал себя маленьким, незначительным существом. Не таким громким и энергичным, как Сян; определённо не тем, кого стоит помнить. Однако ему посчастливилось провести свою жизнь среди стольких выдающихся людей. И он не сожалеет ни о чём — лишь о собственных ошибках.

Фай ободряюще улыбается — точно так же, как когда учил Хуа Чэна его первым иероглифам и цифрам:

— И твой бог — когда бы ты его ни нашёл…

То, что он говорит дальше, удивляет Хуа Чэна, и...

— …ему посчастливится быть с тобой.

Это одни из самых добрых слов, которые кто-либо когда-либо ему говорил. И их достаточно, чтобы у него встал ком в горле.

— Поэтому, пожалуйста, — повторяет Фай, ещё раз склоняя голову. — Если бы вы могли оказать мне последнюю услугу — примите мою скромную и глубочайшую благодарность.

Наступает тишина, он продолжает уважительно кланяться, пока не слышит в ответ:

— Только если ты примешь мою.

Фай удивлённо застывает.

— Вашу-?

И когда он поднимает глаза, у него перехватывает дыхание.

Собиратель Цветов под Кровавым Дождём, владыка Призрачного Города, Непревзойдённый Демон Хуа Чэн…

Кланяется.

Убитому игроману, родившемуся и умершему без гроша за душой. Неудачнику, забытому большинством, кто его знал.

И владыка призрачного царства кланяется — ему. Руки его сложены перед собой в знак уважения.

— Спасибо за уроки, Фай Лаоши, — шепчет Хуа Чэн. — Я их не забуду.

Всего людей, живых или мёртвых, перед которыми склонялся Князь Демонов, невероятно мало.

В первую очередь он поклонялся своему богу. Затем Наставнице. А теперь — своему учителю.

—  … — Рот Фая его не слушается, но ему удаётся улыбнуться. Улыбкой столь широкой, что его осыпающаяся челюсть трескается от напряжения, пока по щекам текут слёзы.

Слёзы счастья человека, которому предстоит столкнуться с самим Адом.

— … Градоначальник Хуа, — шепчет он, чувствуя необходимость напомнить Князю Демонов, сколь это всё нелепо, — я совершил так много ошибок…

— Я не заинтересован в том, чтобы меня учил тот, кто не ошибался, — перебивает его Хуа Чэн — его голос необычайно нежен.  — Предпочитаю учиться у того, кто на них учился.

Теперь слёзы бегут ещё быстрее, и подарок, который Хуа Чэн преподнёс Фаю в этот момент, кажется абсолютно неизмеримым.

Рана — то чувство неполноценности, которое долго терзало сердце Фая — теперь закрыта.

Покой. В этот последний миг Хуа Чэн подарил ему покой.

Старец повторяет позу Хуа Чэна, подобно учителю, кланяющемуся своему ученику после окончания занятий. Это другой вид прощания — гораздо тоскливее. Но на самом деле никто никогда не уходит навсегда.

— Для меня было высшей честью,  — бормочет Фай, пока его руки не перестают трястись, — получить тебя в качестве ученика.

На этом они оба выпрямляются, и, наконец, призрак обращается лицом к двери.

Огромной чёрной пропасти, готовой раскрыть свою пасть и поглотить его целиком.

— Нужно ли тебе-?

— Всё в порядке.

Фай оглядывается через плечо, одаривая своего ученика последней улыбкой.

— Сян ждёт меня.

Одной этой фразы достаточно, чтобы Хуа Чэн остановился, вытянув пальцы — ему сдавило горло.

Пальцы обхватывают ручку, и, наконец, в последнем акте мужества...

Фай широко распахивает дверь в Ад, наблюдая, как клубы дыма тянутся к нему, окутывая его старое, увядающее тело. И он не теряет улыбки. 

Потому что иногда, перед лицом ужаса… Это самое смелое, что может сделать человек.

/БАМ!/

Дверь захлопывается.

Хуа Чэн стоит один в окружении призрачных огней и пилит взглядом пустую чёрную дверь. Он знает, что за ней лежит.

Всё это так несправедливо.

«Не каждому суждено жить вечно».

Именно это Фай отвечал Яньлинь, когда та спрашивала, почему он и Сян стареют намного быстрее, чем остальные призраки в городе.

Естественно, почти никто не живёт вечно. Не по-настоящему.

Смертные неизбежно погибают. Даже если они задерживаются в качестве призраков, большинство из них в конечном счёте исчезают.

Сами боги не вечны. И до Цзюнь У на Небесах была другая династия. Большинство богов исчезает в безвестности по прошествии столетий.

(Как показал Хуа Чэн, этот процесс возможно ускорить.)

И среди десятков миллионов призраков...

Собиратель Цветов под Кровавым Дождём — единственный, кто способен поддерживать своё существование вечно.

Подвиг, который он совершил ради следования за своим божеством. Из желания стать сильнее. Чтобы быть полезным, покуда Се Лянь ходит по этой земле.

Хуа Чэн никогда не думал об этом как о стремлении к бессмертию.

Он гонялся за властью. За тем, чтобы быть полезным. И в то же время он был готов умереть в любой момент, если бы это было тем, что потребовалось бы его богу.

И теперь, когда он достиг вечной жизни, пусть и непреднамеренно, Хуа Чэн вынужден мириться с тем, чем на самом деле является бессмертие.

Бессмертие — значит говорить «прощай».

Ещё только встречая человека, он уже думает о том, как с ним простится. Потому что пережить кого-либо стало обыденностью.

Можно сказать, что это не жизнь, а лишь существование*. В каком-то смысле все бессмертные существа подобны призракам: они живут воспоминаниями; смотрят, как мир проносится мимо них, в то время как они сами не в силах жить с ним в ногу, поскольку  вечно скорбят по тому, что уже давно минуло и прошло.

*[П.п. ориг «Even if some wouldn’t call this living—it’s more like haunting. But all immortals are like ghosts, really»]

И, естественно, никто не скорбит так, как призрак. Такова цена, которую платит Хуа Чэн, пока ищет своего возлюбленного. Но, ох, как же она дорога.

Он разворачивается спиной к двери и направляется к выходу, следуя за красной нитью, отмечающей путь домой. Каждый шаг даётся с трудом — и отдаётся болью, которую Хуа Чэн забудет не скоро.

Он терпит её.

Поднимается, ступенька за ступенькой, как и миллион раз до этого, напоминая себе о непростой истине:

Хуа Чэн способен уничтожить нации. Свергать богов. Заставлять само небо плакать кровью.

Но он не может спасти всех.

Было время, когда он и не хотел. Время, когда лишь один человек имел значение — кроме этого, Хуа Чэна бы не волновало, даже если бы мир сгорел дотла.

И его бог — он по-прежнему стоит выше остальных в сердце Хуа Чэна. По-прежнему его главный мотив. Цель…

Его смысл жизни.

Однако за последние три столетия Хуа Чэн понял, что ему не чуждо привязываться к другим. Даже если эти чувства затмеваются его преданностью Се Ляню, он всё равно способен дружить. Выстраивать взаимоотношения.

И он не может не задаться вопросом, стоит ли это всё боли от их потери.

— Они ушли?

Хуа Чэн не осознаёт, что поднялся наверх, пока не слышит голос Шуо. Тот сидит, подтянув колени и прислонившись к валуну на окраине Призрачного города.

— …Да, — отвечает Князь Демонов. — Их больше нет.

— А есть ли… какой-нибудь способ, чтобы они смогли когда-нибудь вернуться?

Хуа Чэн на мгновение задумывается, но, утомлённый, он с тяжёлым вздохом качает головой:

— Не знаю.

Он забирает нить, протянутую Шуо, уже готовый вернуться в Дом Блаженств на ночь, когда вдруг…

— Градоначальник Хуа?

Он оглядывается через плечо — Шуо не двинулся с места. Он всё так же сидит, обхватив колени; его губы дрожат, а сам он смотрит прямо перед собой.

— ...Да?

— Твой прах в безопасности? — Шуо закусывает губу. — Типа… в по-настоящему надёжном месте?

Оу. Он… Он волнуется.

Взгляд Хуа Чэна смягчается, и он кивает.

— В самом безопасном месте, какое только может быть, — уверяет призрак, и Шуо неуверенно обнимает себя ещё крепче.

— Откуда тебе знать?

— Потому что… — Молодой человек поднимает взгляд на звёзды и замолкает, — ...если места, где он хранится, не станет, у меня тоже не будет причин существовать.

Шуо хмурится, явно пораженный:

— ...Оно настолько важно?

— Ничто не может быть важнее.

На этом Хуа Чэн разворачивается, чтобы продолжить свой путь — зная, что завтра не станет легче. Как и днём после. Но за столетия он уже уяснил, что, проявив достаточную решимость, можно напиться до отключки, и именно это он и собирается сделать.

Однако у Шуо всё ещё остались вопросы.

— ...Кто вообще развеивает чей-то прах? — шепчет он, уставившись в темноту в попытке понять.

Хуа Чэну неведомо, что тот чувствует. 

Жестокость, на которую способны люди, никогда его не смущала. Она просто есть.

— Это сделал кто-то, кто их ненавидел? — бормочет Шуо, отчаянно силясь разобраться. Найти причину. — Что такого ужасного они могли совершить?

По правде говоря, развеивание чужого праха оправдано лишь тогда, когда призрак настолько силен и опасен, что его возвращение в мир живых слишком рискованно.

Немногие представляют такую опасность.

Что же касается людей... Убийство. Изнасилование. Подобные преступления часто расцениваются как достойное оправдание.

Однажды Хуа Чэн уже развеял прах человека. Нескольких, если быть точнее. В том залитом кровью храме, много лет назад.

Он не испытывает по этому поводу никакого раскаяния. Не после того, что они сделали. Не после того, что они /пытались/ сделать.

И если бы он встретил своего возлюбленного и обнаружил, что кто-то снова пытается ему навредить — Князь Демонов без раздумий повторил бы содеянное.

Но Фай и Сян ничего такого не совершили. И поэтому Хуа Чэн не может дать логического ответа.

— ...Не думаю, что причина в том, что они сделали, — признаёт он. — Полагаю, из них хотели сделать пример, и…

— И?

— Иногда люди совершают что-то, просто потому что могут.

Шуо, кажется, понимает; он супится.

— … Так поступают богачи, — бормочет он, впиваясь ногтями в ткань брюк. — Это была зажиточная семья, ведь так?

Кстати об этом…

— Ага, — отвечает Хуа Чэн.

Торговцы. Из королевства Сюйли.

— Ненавижу богачей, — шепчет Шуо; его глаза горят гневом. Похоже, это чувство имеет глубокие корни. Но, кажется, он не готов об этом говорить, к тому же...

Хуа Чэн устал, поэтому не спрашивает.

Вернувшись тем вечером в Дом Блаженств, он принимает отчёты призрачных бабочек, просматривая изображения из тысяч мест, собранных ими со всего континента. Однако, как и в любую другую ночь — его бога нигде не видно.

Хуа Чэн не тянется за спиртным, как планировал.

На самом деле у нет потребности во сне, как нет и причин иметь собственную кровать, но… Столетия принятия желаемого за действительное взрастили в нём любовь к забытию.

В конце концов, все его сны одинаковы.

Когда забвение накрывает его с головой, он открывает оба глаза и встречается с нежным божественным взглядом, обращённым на него. Хуа Чэн тянет руки, переплетая пальцы с меньшими, более мягкими ладонями, такими тёплыми на контрасте с его кожей.

И он всегда осознаёт, что это сон–

Но его собственная улыбка, как и улыбка Его Высочества, кажется настоящей.

— Хун-эр, — шепчет тот, поднимая их сцепленные ладони и прижимаясь к ним лицом, — ты устал.

Именно поэтому Хуа Чэн всегда может отличить сны от реальности. Потому что, когда Се Лянь зовёт его по имени, он может ему ответить.

— Знаю, — шепчет он. — Мне жаль.

Се Лянь подставляется щекой к ладони Хуа Чэна и нежно целует её.

Призрак дрожит, как и всегда, но это лишь ещё один показатель того, что всё это сон.

Его божество никогда бы не коснулся его подобным образом. Не если бы знал, кем на самом деле является Хуа Чэн.

— ...И тебе грустно, — теперь бог хмурится ещё больше, его глаза скользят по лицу Хуа Чэна. — Что случилось?

Вероятно, это какой-то способ самоподдержки: его подсознание пытается найти менее утомительный способ справиться с реальностью. Однако Хуа Чэн предпочитает притворяться.

Одной из рук он опутывает талию наследного принца, притягивая его к себе — и как только тот оказывается достаточно близко, он зарывается в его волосы, прерывисто выдыхая:

— Скучаю по тебе, — признается он.

Хуа Чэн вечно так отвечает.

В ответ его обвивают руки, крепче прижимая к себе.

Даже если эти объятия более интимны, чем те, которые они разделили при жизни, происходящее ощущается реальнее, чем те мечты, которыми Чжао Бэйтун пыталась его отвлечь в Килне.

Настолько реальнее, что бывают мгновения, когда Хуа Чэн забывает, что всё это сон.

— Знаю, — шепчет его бог. — Но есть что-то ещё, не так ли?

Хуа Чэн молчит, гладя его волосы. Он мог бы грубо продолжать цепляться за него и оставаться угрюмо тихим, подобно мальчишке, каким он был когда-то; однако, сон или реальность, он не может заставить себя так поступить.

— ...Сегодня я кое-что потерял, — признаётся он. — Это… было больно.

Се Лянь не задаёт вопросов, не давит — лишь выводит пальцами невидимые узоры на спине, пока Хуа Чэн не продолжает:

— Они были… моими друзьями, — произносить это вслух кажется таким странным, таким чужеродным. — И я не смог их спасти.

— …Ох, Хун-эр, — вздыхает Се Лянь, усиливая объятия, — Мне так жаль.

Он прижимается щекой к его макушке; ощущение тяжести его головы успокаивает.

— Но невозможно спасти всех.

— ...Я знаю, — шепчет в ответ Хуа Чэн.

— Точно так же, как я не смог спасти тебя, — бормочет бог, и его голос резко становится самоуничижительным.

Хуа Чэн напрягается, прижимая принца так близко, что он почти уверен, что сон развеется.

— Ты спас, — бормочет призрак, качая головой. — Так много раз.

Се Лянь никогда ему не верит, но всё же улыбается.

Да, это сон, далёкий от реальности. Но другого Хуа Чэну не нужно.

И когда он проснётся утром — будет болеть чуть меньше, чем накануне. 

Что ж, это лучше, чем ничего.

Теперь Хуа Чэн с любопытством вспоминает слова Шуо.

«Это была зажиточная семья, ведь так?»

Богачи из Королевства Сюйли. Одни из самых влиятельных торговцев в стране.

Однажды Сян попросил Хуа Чэна найти их и отомстить, передав им, что Сян послал его из самого Ада.

И сейчас, кажется, просьба стала приказом.