У них наконец получилось. Коноха — родина выдающихся ниндзя во всех пяти странах — стёрла её чувства. Для неё это было немыслимо. Сколько бы она ни прятала чувства от тех, кому не нужно о них знать, любой в деревне поставил на ней крест. Столько лет. Столько лет ушло на то, чтобы научиться скрывать эмоции. Но скрывать — одно, а стирать — разительное другое.

Она была чужой большой задумкой. Наверное, большей, чем Наруто. Он чувствовал слишком много, но был сильнее её. Она же всегда была слабой, и потому усерднее боролась с этой слабостью.

Она сомневалась в здравости своего рассудка. Посещали мысли о расстройстве личности. Случай нередкий. Многие из тех, кто страдал расстройством личности, умело эту проблему скрывали. Догадывались ли они о том, что с ними что-то не так, оставалось загадкой. Возможно, её благословили свыше, раз она знала о своих слабостях и могла попытаться от них избавиться. Но были времена, когда благословение казалось проклятьем, когда она со всей полнотой осознавала глубину своего безумия и бессилия.

Девочке время от времени дозволено лить слёзы. Тогда она — всего-навсего человек, не ниндзя. Плакать дозволено ребёнку — не им, сколько бы ни было от роду. Её же рыдания, просьбы и мольбы о пощаде слышали и друг, и враг. Слабость. Она вечно была слабой.

Наруто закрывал глаза на её слабости и единственный не осуждал. Старшие обычно молчали, но им и не нужно было говорить — неодобрительные взгляды громче слов твердили: она — ошибка. Враг никогда не проявлял милосердие. Их команде столько раз приходилось её спасать.

Но ей сносно удавалось скрывать разочарование. Когда она этому научилась, окружающие решили, что она повзрослела, переросла слабости. Но нет. На деле одержимость стала бесконтрольной, просто об этом никто не знал. Природный ум, широта познаний и преданность любимому делу спасали от срывов. Она знала своё дело. Лучший практикующий ниндзя-медик Конохи превзошла, возможно, саму Цунаде, хотя пока билось сердце наставницы, никто бы этого не признал. К выдающимся навыкам, помимо абсолютного контроля над чакрой, который позволял месяцами безустанно трудиться над многочисленными пациентами, можно было отнести сообразительность и твёрдость. Они в разы повышали эффективность работы и возносили её на первое место по успешности операций в Конохе. Человеческое тело для неё — зачитанная до дыр настольная книга. Каждая клеточка — буква любимого слова или цитаты. При необходимости она оперировала без чакры и в чём уж точно была хороша, — так это в том, чтобы сохранить человеку жизнь, как бы сильно тот ни хотел умереть.

Она сомневалась в выборе профессии. Каждый день почти ждала Какаши, который пришёл бы и сказал, что в ней больше не нуждаются, что эта работа не для неё, что можно домой. Она окончила медицинскую академию. Часто наблюдала, как сокурсников увольняют глазом не моргнув. Если бы не мастерство, её выходки не терпели бы ни минутой дольше. Но она добросовестно выполняла работу, и все молчали.

Сохранять жизни заключённых. Такой была её обязанность, о которой ей не нужно было задумываться. О которой она не смела задумываться.

Заключённый — даже мёртвый — был источником ценной информации. Тело каждого ниндзя являлось по-своему уникальным: оно хранило информацию об особых техниках и природе чакры. Части тела, содержащие эту информацию, изымали, а если заключённые выдерживали, цеплялись за жизнь, то из их сознания добывали информацию ценнее: планы западни, сведения о враге, секретные техники. Большинство заключённых выбирали смерть. Она спасала самоубийц.

Чтобы заключённые не причинили себе вред, их пичкали лекарствами до полусознательного или бессознательного состояния, но иногда кому-нибудь удавалось избежать процедуры. Тогда она следила за тем, чтобы они не навредили себе. Обычным делом был яд. Она знала яды и могла обнаружить их одним прикосновением. Регулярно следила за состоянием каждого пациента. Кровь проливалась редко, но был один странный малый, который не оставлял надежду перерезать себе горло или вены. Она выучила группы крови наизусть и в случае необходимости без промедления делала переливание. В конечном счёте именно обязанность спасать тех, кто не хотел, чтобы их спасали, убила в ней чувства, — думала она.

Или всё дело в Учихе Саске.

Во времена её генинства деревня, должно быть, вздохнула с облегчением. Хотя какое облегчение могло принести нечто столь ужасное, как дезертирство Саске Учихи. От неё ждали, что она забудет его и тоску о нём. Больше не будет плакать оттого, что ему больно, не будет молить, чтобы его пощадили, и терять голову всякий раз, как увидит на нём царапину. Он не проявлял к ней интерес, но это и неважно. Его голова была занята другим. Если бы он исчез, если бы растоптал её чувства, у неё бы получилось его возненавидеть и пойти дальше.

Но стало хуже.

За все годы ей не встретился никто, кто занял бы его место. Удивляться тут нечему: из-за высокой смертности большинство ниндзя осознанно не вступали в отношения, хотя удовлетворять потребности это не мешало. Секс без обязательств — неважно, с кем и когда, — был обычным делом, а для кого и единственным утешением, привносящим в их короткие жизни толику тепла. О таком молчали, но если и говорили, то она была последней, кто поддержал бы разговор. Она не тяготела к глупостям, строго придерживалась правил и не видела смысла в развлечениях, когда можно было с пользой провести время за тренировкой или подзаработать на миссии. Она занимала себя чтением книг по медицине, выкладывалась на тренировочной площадке, пахала в больнице или бралась за задания. Отчаянное желание занять себя делом вынудило её взяться и за новую работу.

Скопив достаточно денег, чтобы снять отдельное жильё, она съехала от родителей. Притворством меньше. Врать им не составляло труда, но в минуты её слабости они слышали плач. А когда увидели страдальческое выражение на её ещё детском лице, то запомнили и запереживали. Она не придавала значения своему одиночеству и старалась о нём не думать. Думать не хотелось совсем.

Короткие минуты спокойствия в жизни ниндзя были самыми болезненными. Ни живых пленных, ни миссий, в больнице заняться нечем. Ниндзя улыбаются в спокойные времена, но нет им счастья. Ей нравилось работать с детьми: им было проще врать. Они сердечно принимали от неё улыбку, пластырь и конфету. Она смотрела на их слёзы, и ей казалось, что свои давно высохли. Ещё она не плакала потому, что не хотела видеть своё лицо, перекошенное, как у детей — уродливо, жалко. И всё из-за разбитой коленки.

Ночами было хуже всего. Оставалось надеяться на чрезвычайный случай, срочный вызов в больницу. Если нет — ушибленные коленки ждали до утра.

Как-то по случаю дня рождения Ино подарила ей вибратор. Сказала, что у каждой женщины должен быть такой, и добавила, что он убережёт от любопытства. Ино не доверяла мужчинам. Ино ненавидела мужчин. По её мнению, они думали лишь о продолжении рода и, возможно, той мимолётной секунде наслаждения, мелькнувшей в ночи. Поскольку дети не вписывались в планы Ино, неудовлетворённое женское любопытство было опаснее всего. Для того и предназначался вибратор — избавить от нужды в мужчинах.

Она же к мужчинам ненависти не испытывала. Были среди них достойные, заботливые, любящие. Но таких она не искала и, видимо, не хотела. Мысли о сексе посещали редко. Однако, решив, что это неправильно, она попробовала.

Оргазм помогал снять напряжение. На ту самую мимолётную секунду. Но мимолётной секунды хватило, чтобы захотеть попробовать вновь. Теперь она поняла, почему секс у людей превращался в зависимость. Как наркотик или алкоголь. Поиск социальной составляющей в лице партнёра доставил бы кучу хлопот, поэтому в мирные ночи без экстренных вызовов она оказывалась заперта в четырёх стенах с вибратором.

Но о покое можно было забыть. Кончить моментально, прижав вибратор к клитору, не получалось. Всё в голове, — поняла она. Чтобы кончить, нужно возбудиться. Чтобы возбудиться в одиночку, нужно обладать богатым воображением.

Её сознание было жутким местом. Они с Саске не виделись с юного возраста. По-настоящему она знала его двенадцатилетнего. Но теми ночами думала только о нём и ещё больше загоняла себя в угол.

Мысли были дикими, жестокими. Иначе о нём думать не получалось. Хотя представлять Учиху Саске целиком — с головы до пят со всеми его страхами и стремлениями — было чересчур. Нет, если бы она представляла всего его, то снова бы разрыдалась. Поэтому она рисовала его фрагментами: вздёрнутый в презрительной усмешке уголок рта, напряжённые мышцы спины, когда он занёс руку для смертельного удара, и вращающийся, вечно вращающийся в глазу шаринган. Она мечтала, как он появляется в её окне и убивает. Нет. Как смела она думать, что он придёт, как вор в ночи, когда его место — поле боя? В разгаре битвы его бледную кожу осыпали мелкие капли крови кого-то из её товарищей. Она кончала.

Она не думала всерьёз, что увидит Саске вновь, и с началом каждой новой войны за территории боялась услышать о нём. Другие деревни хотели его смерти, хотела и Коноха. В конце концов Саске сыщет свою гибель. У него не было ни друзей, ни верных подчинённых — никого, кто бы защитил. Придёт время, когда его убьют.

Иной раз прокатывался слух о его злодеяниях. Он убил нескольких Каге, оставив деревни в разрухе и полной неразберихе. Иногда это играло на руку Конохе. Иногда — нет.

Её не отпускал страх случайно встретить его на очередном задании. Страх это был или трепет? Для себя она решила, что, если ему суждено объявиться вновь, это будет её конец. Либо он доберётся до неё, либо она совершит непоправимое, и сокомандники прикончат её прежде, чем она преградит им путь, ставя под угрозу выполнение миссии.

Но нет, всё случилось совсем не так. На деле произошло немыслимое. Спустя двадцать один год после того, как Саске Учиха покинул Коноху, его схватили живым.

Деревня взбунтовалась, другие страны сунулись, требуя немедленной казни. Почему не убили сразу? Ответственность за это целиком легла на плечи Наруто, занявшего к тому времени пост Хокаге. Стали поговаривать, что это он не позволяет казнить убийцу.

Годы изменили Наруто. Они изменили всех, но ей казалось, в Наруто это было заметнее всего. В молодости он выдавался энергией солнца, а вера в убеждения по силе соревновалась с силой притяжения, — так она думала. Нынешний Наруто выглядел как обычный уставший человек. Он утратил веру в Саске с полдесятка лет назад и теперь сильно растерялся. У него была семья, у Наруто. Он женился на Хинате, они родили детей. Люди поговаривали, что Наруто размяк, но она знала лучше. Он просто устал.

— Что мне делать? — спросил он её. Бывало, они выпивали в его кабинете теми мирными ночами, когда ей нечем было заняться, и когда она боялась остаться наедине с вибратором. В глубине души она знала, что у Наруто не бывает моментов, когда нечем заняться. Компанию он ей составлял исключительно ради её благополучия.

Наруто уставился на неё, развернувшись лицом с обвисшими щеками. Она бы и рада залечить чакрой лопнувшие в глазах капилляры, но эффект процедуры сойдёт на нет, если Наруто как следует не выспится. Он задал неверный вопрос. По лицу было видно, что он понял это сам, хотя ответа так и не дождался.

— Ты знаешь, что я должен сделать.

Она невинно моргнула, замерев с бутылкой, которую они распили на двоих. Они не пили в людных местах. Только наедине в кабинете, убедившись, что резиденция пуста, и некому пустить слух. Брак Наруто часто усложнял их дружбу, — с горечью думала она, наливая ему пиалу. Бывали времена, когда она вешалась на него в стельку пьяная. Он её не брал. Он был как раз тем достойным мужчиной.

— Его казнят. — Напоминание было лишним, но Наруто смотрел на неё, ожидая реакции, ища признаки слабости. Её эмоции спали мёртвым сном. Она промолчала. Наруто привык к её молчанию.

— Мне страшно, — он не сказал, чего именно боялся, а просто отпил налитое саке. — Прошу, скажи что-нибудь.

— Что? — они продолжили смотреть друг другу в глаза. Она вдруг поняла, чего он просит.

Разрешения.

Она почти фыркнула с издёвкой, но онемевшее пьяное лицо не позволило. Её слово не весило ничего. В вопросах политики или закона она никто, но Наруто по-прежнему выжидательно смотрел. На миг она задумалась, отпустит ли он Саске по одному её слову, просто потому что ей хочется. В голове идея казалась такой заманчивой, что она была готова её озвучить, лишь бы услышать, как абсурдны слова. Наруто сделает ради неё всё.

Он по-прежнему её любил. Она всегда знала. Наруто предлагал стать его женой. Наверное, ради того, чтобы приглядывать за ней, ведь и он поставил на ней крест. После её отказа он женился на Хинате. Хината стала для него успокоением. Таким же, как работа — для неё.

— Всё хорошо, — наконец ответила она Наруто, испытав вдруг к нему жалость.

— Я хочу, чтобы его честно судили, — заявил он, — хотя это ничего не изменит. — Наруто отвернулся и с силой потёр лицо. — Я чувствую, что должен. Но в то же время я лишь отсрочу неизбежное, а мне не хочется… Через это проходить. У нас мало времени. Мне страшно, — повторил он.

Интересно, Хината слышала эти слова? Её охватил мерзкий трепет, захотелось голым задом прижать Наруто к панорамному окну. Используй она чакру, наверное, смогла бы. Физически она была сильнее, но Наруто — умнее. Она бы и трёх шагов к нему не сделала — так была пьяна.

Наруто тоже был пьян. Он плакал.

***

Наруто отправил её домой в половину третьего утра. Предложил, чтобы кто-нибудь её проводил. Сам он по понятным причинам не провожал. Она отказалась и только собиралась достать вибратор из ящика прикроватной тумбы, как в окно постучали. На выступе снаружи стоял один из АНБУ.

— Вы нужны, — всё, что сказал он. Она ухватилась за возможность.

Вызывали не в больницу. За ней послали АНБУ — можно было сразу догадаться. Она не отставала, но в глазах плыло от выпитого алкоголя. В больнице стояла кофемашина — перед операцией можно было бы влить в себя кружечку, но направлялись они не в больницу, а в тюрьму.

АНБУ знал, что она пьяна. Ещё дома смерил её жёстким взглядом, будто сомневался, стоит ли давать ей поручение. Должно быть, он решил, что у него нет выбора, раз ничего не сказал и повёл её дальше.

Это Саске.

Не успев прийти в себя, он убил пятерых. Ещё десять погибли, пытаясь его сдержать. Она вдруг задалась вопросом, чьей блестящей идеей было оставить Саске в живых. Это не глупость Наруто — нет. Но он сказал, что боится, как, наверное, боялись все. Боялись того, что Саске Учиху нельзя убить.

Саске Учиху схватили, когда он своей волей направлялся в Коноху. Видно, иначе его было не поймать. Скорее всего, он шёл убить Наруто, раз уж Наруто теперь стал Каге, а Саске тем и занимался, что их убивал. На его поимку бросили все силы Листа, но Наруто нанёс последний решающий удар. Она этого не видела. Её не пустили из страха, что она сотворит непоправимое, если увидит Саске, и оставили в тылу лечить раненых. Когда всё закончилось, она лечила и Наруто. Он не был ранен, но на удар потратил столько чакры, что едва не погиб. Если бы Саске атаковал в ответ, ей некого было бы лечить. Наруто своим ударом не убил, но по количеству истраченной чакры она заключила, что пытался.

Саске потерял сознание, и его тут же накачали транквилизаторами — дозой, способной мгновенно убить. Но он выжил. Опять. Один взмах его ресниц — и случайный несчастный под воздействием гендзюцу ради него вспарывал себе живот. Он убивал, не прикасаясь.

— Закройте глаза! — услышала она, чувствуя подкрадывающееся смятение.

В стене тюремной медицинской палаты зияла дыра. В дыре мелькнула наполовину сформированная рука Сусаноо и исчезла. Когда она нашла его глазами на полу, усыпанном телами и щебнем, она не поняла, что перед ней.

Нечеловек, — была её мысль. Целые люди так не выглядят. Ему недоставало частей тела. Он извивался на полу, как кровавый червь. Одной руки не было, другая — неплотно прижата к туловищу ремнями, от которых он успел освободиться. Рукой он только поддерживал себя, потому что ноги не слушались. Кровь ручьём текла по лицу. С боку головы содрало скальп, в ярком свете ламп блеснул череп. Саске с головы до ног был в крови — своей крови — и с каждым упрямым толчком терял всё больше. Он уже должен умереть, — думала она.

Но он не закрывал глаза — моргал, пытаясь убрать льющуюся по векам кровь. Потом его открытые глаза встретили её. Они вращались и вращались. Она знала, что её ждёт. Гендзюцу. Она вспоминала десятки способов, как разорвать иллюзию, но была слишком пьяна и не соображала, что против гендзюцу Учихи ей поставить нечего.

— Сакура, — он назвал её имя чётко и ясно, без боли в голосе. Это повергло Сакуру в шок и лишило всякой надежды хоть чем-то помочь. Он потерял слишком много крови. Счёт пошёл на секунды.

Вокруг выкрикивали приказы. Был ли хоть один адресован ей, она не знала, пока кто-то не схватил её за руку.

— Вытащи его глаза, — сказали ей и добавили: — Не повреди.

От неё так и ждали, что она подорвёт операцию. Конечно. Глаза Учих слишком ценны.

Чьи-то руки бесцеремонно швырнули Саске на стол. Она в привычном порядке обвела взглядом уцелевшие конечности и закатила глаза, бормоча ругательства, мысленно сетуя на беспечность коллег. Их суетливость отнимала время. Как и со всеми пациентами, Сакура в первую очередь проверила жизненно важные органы. Его дыхание было призрачным, почти незаметным, но в её ушах отдавалось гулом штормового ветра. Его сердце билось неравномерно. Трепетало, как умирающая бабочка, но стучало так громко, что сотрясало мозг в её черепе.

Потеря крови.

— Он истекает кровью, — услышала она свой голос, пуская чакру по всему его телу. Его чакра, как и кровь, тоже была на исходе. Но если не будет двигаться, то не умрёт. Она ощущала пустоту — сколько же энергии вмещала эта пустота в расцвете его сил. Почти как у Наруто, если не столько же.

— Хорошо. Пусть подыхает.

Она глянула на говорившего и холодным тоном заявила:

— Он нужен Хокаге живым для суда.

За жизни заключённых всегда боролись до последнего. За редким несчастным случаем согласно порядку шло расследование. Если бы Наруто заподозрил медперсонал в грязных делах, три шкуры бы содрал. А не заподозрил — Сакура настояла бы на расследовании к досаде остальных.

Говоривший скорчился. Он знал. Все неохотно вернулись к работе.

— Четвёртая положительная, — назвала она по памяти.

Пока она осматривала Саске, ему поставили капельницу. Дело было худо. Работать нужно быстро. Она всегда работала быстро.

Голова серьёзно пострадала. Конохе такая травма совсем не на руку, — скользнула пьяная мысль, — ведь велик риск потерять его драгоценные глаза. Если Саске умрёт, лишив их шанса заполучить глаза, то и поделом им. Она знала тайны. Она знала, что вина лежит на деревне. Коноха превратила Саске в это.

Осколки черепа слабо держались на мозговой оболочке, как треснувшая яичная скорлупа — на плёнке. Сакура закрыла глаза и пустила чакру на поиски недостающих фрагментов, затем принялась собирать череп, как пазл. Убедившись, что все части головоломки на месте, она их спаяла. Некоторые частицы были микроскопическими. Она собрала все до единой и ускорила чакрой рост клеток.

Повреждение головного мозга было видно невооружённым глазом: обломки черепа разорвали ткани. Одной рукой она восстанавливала мозг, другой — собирала череп. Физические повреждения залечить она могла, но выявить необратимые последствия, вроде потери памяти или прерывания нервных импульсов, было возможно только после того, как пациент очнётся. Если пациент очнётся.

На операцию ушло полтора часа. Она кожей ощущала беспокойство медиков, но не придавала значения. Они, наверное, решили, что она изо всех сил старается спасти его глаза. Их волновали только глаза.

Собрав череп, она пробежалась ладонями по его телу в поисках повреждений. Оказывается, всё это время в её венах кипела кровь. Никак не отпускало после сложной операции.

Культя оторванной руки была покрыта запёкшейся кровью. Её надолго оставили без внимания. Кто-то перетянул культю и остановил кровотечение, но инфекция попала в кровь. Пришлось заявить об этом громко — так, чтобы все услышали и осознали. Заражённая кровь пагубно воздействует на глаза, а она и пальцем не пошевелила, чтобы их спасти.

Пока остальные возились с культёй, Сакура проверяла тело. Синяки и ссадины могли подождать. Несколько глубоких ран заштопали наспех, пока она корпела над черепом. Позвоночник был цел, двигательные функции в норме. Пришлось вправить бедренную кость. Ткани вокруг ран воспалены, где-то растянуты мышцы, сломаны мизинцы руки и ноги. Над этим экземпляром она бы работала вечно.

Восторг. Её трясло от возбуждения. Какое раздолье, какая свобода действий. Но на неё всё давили, всё торопили. Опять им нужны глаза.

Она поспешила закончить осмотр, не оставив, однако, без внимания ни одну систему организма. Из чистого любопытства проверила работу репродуктивной системы. Ни одного повреждения — там всё работало как надо. Занятно.

Саске был крупным мужчиной. Он стал выше Наруто и Какаши — под два метра. Она встречала мужчин и выше, но если бы Саске был таким же высоким, как они, то выглядел бы смешно. Он и теперь должен был выглядеть смешно: весь поломанный, слабый, в крови, но почему-то так не выглядел. У него были широкие плечи. Он занимал почти весь операционный стол.

Она лелеяла каждую часть его тела, каждый орган, каждую его клеточку, борющуюся за жизнь, несмотря на страшные увечья — как он был красив, до безумия красив, — и любовалась, пока её не толкнули в плечо, рывком возвращая в реальность. Людей столпилось больше, чем нужно. Они словно боялись, что предатель очнётся посреди операции — он мог. Её неторопливость усиливала общее беспокойство, но ей было плевать. Она не протрезвела — знала, что сама залечила ему голову, но помнила урывками, как во сне. Сколько прошло времени? Всё ли она сделала правильно?

Она поймала себя на том, что любуется лицом Саске — расслабленным, опустошённым, пугающим. Под слоем крови был прямой нос, изящный изгиб лба. Она приподняла его веко и замерла в восхищении от того, как легко оно поддалось её пальцам. Саске был без сознания. Закатившиеся пустые глаза завораживали чернотой. Ей на секунду показалось, что всё неправильно. Нельзя уродовать совершенное, как нельзя ступать по чистому снегу или марать чернилами белый лист бумаги. Нельзя отнимать у него глаза, но и оставлять опасно. Она знала. Прежнего Саске не будет. Она подцепила ножом глазное яблоко, в котором был сосредоточен риннеган, и вдруг подумала, что так справедливо. Быть может, у неё есть право лишить Саске чего-то, как он лишил её сердца много лет назад. Свежая кровь побежала из первого разреза, прекрасная, как каллиграфический росчерк, способный превратиться в значимую часть слова.

Едва она вырезала первый глаз, остро захотелось освободить желудок.

Не зная, как остальные отреагируют на её позор, она проглотила желчь, вставшую в горле. Пищевод обожгло. Она боялась, что её отстранят, заменят, если сочтут, что она не справляется. А хотелось быть единственной. Нужно решаться, — напомнила она себе. Нужно всё сделать в лучшем виде.

Вытаскивать второй глаз оказалось труднее, поэтому она отключила мысли до тех пор, пока оба глаза не запечатали в банке.

— Мне надо обработать его раны, — услышала она свои необдуманные слова. Один из надзирателей собирался поспорить, но она его оборвала на полуслове: — Он умрёт, если оставить всё как есть.

Так было бы, попади бактерии в менее серьёзные раны, но она не хотела рисковать. К тому же, никто не обеспечит послеоперационный уход ходячему мертвецу. Поэтому она осталась обработать и перевязать его раны.

Закончив с каждой новой, Сакура останавливалась, чтобы посмотреть на него. Она делала это неосознанно и, возможно, постоянно. Люди обсуждали, как поступить с его глазами, а она не могла их им отдать. Почему? Почему это так важно? Разумеется, их поместят в надёжное место, пока Хокаге не решит, что с ними сделать. И вряд ли это произойдёт в правление Наруто. Но нет, отдавать глаза нельзя.

— Я их возьму, — сказала она и подобрала банку, чтобы отнести в помещение, где хранилось самое ценное, отнятое у врагов. Ей кивнули. Саске увезли. На миг она подумала, что ошиблась: вместо Саске выбрала глаза. Но кто такой Саске без своих глаз? Да и потом, придумывать новые причины, искать предлог, чтобы остаться с его телом, было опасно — они догадаются. Нужно отступить.

А что, если Саске там же, где его глаза? Но мозг мог утратить почти все функции. Особенно теперь. Теперь, когда она, подобно Далиле, отняла у него силу. Она сглотнула. Ей казалось, что она протрезвела, хотя всё вокруг было как во сне. Она проследовала в хранилище, где нужно было оставить глаза. Сорвав печать на двери, вошла в помещение, захламлённое странными и страшными предметами, и поставила банку на полку, но руку не убрала. Ладонь закрывала почти всю поверхность стекла, но это не мешало мельком увидеть два маленьких шара, медленно вращающихся в жидкости. Один из них — фиолетовый — уставился на неё, и на секунду ей почудилось, что она попала под его воздействие. Она моргнула. Нет. Без связи с головным мозгом глаза безвредны. Надо идти, но руку от банки не оторвать.

Всё неправильно. Украсть из этой комнаты — всё равно что обречь себя на пожизненное заключение или подписать смертный приговор. Но ладонь не разжалась. Спрятав банку в кармане куртки, Сакура покинула хранилище.

Домой шла быстро. Когда оказалась в квартире, на улице рассвело. Если бы она хотела, то сразу бы пошла в больницу. В это время суток она обязательно чем-то занималась, но вместо этого вошла в спальню, опустила украденную банку на прикроватную тумбу и уставилась на плавающие глаза. Вдруг смотреть на них стало невыносимо. Было в них своё изящество — но лишь поначалу. Сейчас они вселяли ужас. Она завопила и накинула на банку рубашку. Потом плакала, пока не уснула.

***

Обычно Наруто не приходил к ней домой. Она открыла дверь, и слова приветствия застряли в горле: её встретил серьёзный обжигающий взгляд голубых глаз. Ей было страшно открыть рот. Она ждала, что Наруто скажет идти с ним, что он знает. Знает, что она взяла.

Вместо этого, поняв, что сама она не признаётся, Наруто вздохнул, и его взгляд смягчился. Возможно, было бы вежливо пригласить Хокаге в дом. Она отступила на шаг, впуская.

Наруто прошёл в гостиную — тут он уже бывал — она проследовала за ним, и они сели друг напротив друга.

— Им не нужно было тебя впутывать, — начал он.

Она выровняла дыхание и внимательно посмотрела на него, стараясь понять, известно ли ему.

— Пришла бы сразу ко мне. У нас есть другие хирурги.

Робко потупив взгляд, она отважилась заговорить:

— Как я поняла, дело было срочное.

Наруто хмыкнул, как бы нехотя соглашаясь: ничего не изменить.

— Я сделала недостаточно? — она пыталась выяснить истинную причину визита, ни в чём не сознаваясь. Сердце учащённо билось. У Наруто был исключительный дар читать людей, и её он читал особенно хорошо. Но сейчас, похоже, его голову занимало другое. Усталость тоже брала своё.

— Конечно, достаточно. Просто я… Я приказов не давал. Не надо было тебе идти. — Он посмотрел на неё. — Ты как?

Она подняла взгляд.

— Нормально.

— Ты не обязана работать с… с ним. Я пойму, если… Просто не надо. Ладно?

Это приказ? Не подходить к Саске Учихе. Она кивнула.

— Чаю?

Слишком заметно сменила тему. Хотя какая разница? Наруто всё равно думает о своём.

— Нет, спасибо. Пойду. Спасибо, Сакура.

***

Кровожадный Отдел разведки что есть мочи тянулся к Саске Учихе, но Хокаге бил по рукам. Опасность слишком велика. Жертвовать людьми больше нельзя. Хоть Саске лишился глаз, руки и до предела истощил чакру, Наруто не рисковал. Да и потом, Саске Учиха один стоил целой армии. У него не было союзников, ведь он вредил любому, к какому бы народу этот любой ни принадлежал. И не тот он человек, чтобы обещать награду за помощь. У него не было подчинённых. Сведения добыть неоткуда. Хотя намерения Саске и без того предельно прозрачны. Подорвать порядок в мире ниндзя — вот была его миссия. Миссия, которую никто не продолжит. Она прервётся вместе с его жизнью.

В тюрьме Саске сидел до суда.

— Я не хочу тебя тревожить, — сказал Наруто, когда она по его просьбе пришла в резиденцию, — но никто мне больше на этот вопрос не ответит. Насколько Саске сейчас опасен?

Она вздрогнула, услышав его имя. Весь день она ждала ареста. К этому времени правда должна была вскрыться, но за ней не шли. Она готовилась к аресту в резиденции Хокаге, но, похоже, и у этой встречи была иная цель. Её не поймали. Уже вечер. Она собиралась на смену в больницу. Наруто сказал не ходить к Саске. Вот она и не пошла — испугалась, что обвинят.

Она вернулась к сути вопроса.

— Я не знаю, в каких его содержат условиях. — Наруто согласно кивнул. — Но во время… операции чакра была почти на нуле. Не удивлюсь, если она была на исходе, когда его только принесли. Но он всё равно попытался… Если захочет сбежать, ему потребуется много времени, чтобы восстановиться. И ещё… мозг, — она запнулась. Наруто ждал. Она поймала его взгляд. — Ты ударил его в голову. Есть серьёзное повреждение. Не могу сказать насколько, но он не будет прежним.

Тишина.

Эти сведения должны были принести облегчение, но принесли отчаяние.

— Я взгляну на него, если хочешь. — Не успел Наруто возразить, как она перебила его: — Но я помню приказ.

Он откинулся на спинку кресла.

— Сакура…

— Я больше ничего к нему не чувствую, — попыталась она и испугалась, что он услышал в голосе отчаяние. Не зря. — Операцию я провела успешно. И это я взяла ситуацию под контроль. Моё вмешательство было необходимо.

Хотя она не тешила себя надеждой, что Саске перестал сопротивляться благодаря ей. Им просто повезло.

Наруто испустил громкий вздох. При ней он только и делал, что вздыхал.

— Хорошо. Приступай к работе, только… Говори со мной, ладно? Если будет нужно.

Сакура моргнула с непроницаемым лицом, и он её отпустил.

***

Тюремные надзиратели в большинстве своём были юны. Слишком юны, чтобы помнить Саске Учиху до его отступничества или держать в воспоминаниях её неудачи. Будь они старше, то поставили бы решение Наруто под сомнение. Старшие всегда сомневались. Наруто не мыслил здраво, когда дело касалось Сакуры. Сакура не мыслила здраво, когда дело касалось Саске.

Её никто не потревожил и не остановил. Охранники пропустили без вопросов, ведь она регулярно навещала для осмотра заключённых.

Она оставила Саске напоследок, чтобы собраться с мыслями. К тому же, его поместили в самой глубине подземелья. Чтобы до него добраться, нужно было пройти дополнительный пост охраны. Во время обыска она стояла затаив дыхание, но её пропустили.

Она проверила хранилище, в котором должна была запечатать глаза: вдруг кто-то рыскал здесь и обнаружил пропажу. Но всё стояло на своих местах. Никто не приходил.

В тюрьме было темно. Охранники освещали путь вытянутыми светодиодными лампами, а она следовала за ними, одной рукой вцепившись в медицинскую сумку, второй — в свою лампу.

В камере Саске не было окон. Какие окна в подземелье? Здесь было сыро. Неподходящее место для тяжелораненого, но её пациенты в тюрьме довольствовались малым. Им повезло, что у них есть она.

Стены камеры из литого железа пульсировали чакрой — ещё одна предосторожность. В двери вырублено маленькое — что не просунуть голову — застеклённое окошко. Выключатель располагался снаружи. Привыкшие к лампам охранники забыли включить свет. Сакура не сразу обратила внимание на их небрежность, потому что старалась не упасть в обморок, напрягая глаза и тщась увидеть Саске Учиху до того, как он окажется в поле зрения.

Внутри камеру надвое разделяла решётка, которая обеспечивала защиту посетителям. Дальше охранники не сунутся. Она пойдёт.

Она была сильной. Могла запросто одолеть добрую половину заключённых. Охранники видели не раз, но и они за неё переживали. Это ведь Саске Учиха.

Они слышали байки о нём.

— Возвращайтесь на пост, — обратилась она к ним.

Быть может, им лучше остаться, засвидетельствовать убийство, если не удастся спасти её от гнева Саске. Но ей не хотелось испытывать постоянное давление, как во время операции. Ей нужно увидеть его без посторонних. Минувшей ночью приходилось постоянно следить за лицом. Саске её лица видеть не мог — с ним можно не притворяться.

Охранники же были счастливы убраться от заключённого как можно дальше.

За решёткой Саске полулежал, повиснув на цепи, прикованной, словно в насмешку, к единственной руке. Сакура посветила лампой, ища признаки жизни, и только сейчас сообразила, что свет охранники так и не включили. Она тихо выругалась. В камеру они входили не без шума, но Саске не сдвинулся с места. Даже пальцем не пошевелил.

Без сознания, — думала она. — Или мёртв.

Она подошла к нему, шаркая по холодному бетонному полу, чтобы он точно услышал. Голос подать не решалась. Саске узнает её. Быть может, он знал, что это она отняла его глаза. Знал и ненавидел. Может, убьёт?

— Саске?

Тишина.

— Ты слышишь меня? Ты знаешь, кто я?

Он не пошевелился. Потерял память? Помнил ли он хоть что-то? А если нет, можно ли считать его тем же человеком, которым он был? Если он не знает, кто он и за что здесь? Разве заслуживает он смерти, если не ведает о своих преступлениях?

Она встала перед ним на колени и заметила, что дышит он неглубоко. Значит, не спит.

С мыслью о том, что даже если лишится руки, но всё равно это сделает, она коснулась ладонью его поникшей головы. Саске качнулся — не по своей воле, от её прикосновения.

Сердце пропустило удар. Нет, он не умер. Он дышал. Изо рта капала слюна, и теперь вблизи Сакура почувствовала тяжёлый запах испражнений. На секунду она растерялась. Затем вздохнула и ушла.

Вернулась, как только добыла таз с водой, кусок мыла, мочалку, полотенце и свежую тюремную форму. Недолго думая освободила его. Ключа у неё не было, поэтому пришлось отогнуть одно звено, чтобы снять цепь со стены. Теперь понятно, почему по ней не пустили чакру. Саске не сбежит. Он натягивал цепь, навалившись всем весом, поэтому, сняв её со стены, Сакура осторожно опустила его на грязный пол и раздела.

Она говорила с ним, пока оттирала от кожи испражнения. Болтала о всякой ерунде тонким голоском, словно сюсюкала с младенцем. Вымыв Саске, отскребла щёткой пол и слила воду в канализационный люк камеры.

Кровать стояла в дальнем углу. Никому не пришло в голову придвинуть её к пристёгнутому заключённому. Нерешительно попружинив руками на кровати, Сакура подвинула её и затащила Саске на грязный матрас. Дерево сгнило, но на первое время вес Саске выдержит.

Затем она осмотрела его. Нанесла мазь на порезы и поменяла повязки на открытых ранах. Нога заживала быстро, но, казалось, ей он не шевелил. Боясь того, что может найти, голову Сакура решила обследовать в последнюю очередь.

Травма головного мозга обнаружилась сразу. В ткани была омертвевшая плоть. Одной только чакрой разрушенные клетки не восстановить. Мёртвые ткани удастся удалить, чтобы их место заняли новые, но даже тогда обратить изменения будет невозможно. Накопленная за жизнь информация в клетках будет утеряна.

Повреждение тканей головного мозга объясняло нарушение двигательной системы и речи. Наверняка, будь у Саске глаза, он бы лишился зрения, но какой смысл теперь об этом говорить.

Она нервно закусила губу. Очевидно, колоссальную долю урона он получил из-за удара в голову, но её точила мысль о том, что во время операции она допустила оплошность. Но он назвал её имя — она помнила ясно. Он её узнал, мог говорить. Теперь же Саске больше походил на овощ, хотя все жизненно важные органы функционировали как положено. Может, это шок? Депрессия?

Или он притворяется?

Обделаться ради обмана — для Саске Учихи это чересчур. Может, она не знала, как далеко он готов зайти? Хоть в эти дали смотрела не раз.

Закончив перевязывать раны, она смерила его тяжёлым взглядом в зелёном свете лампы. Проверить бы реакцию зрачков, но теперь придётся собрать анализы и провести несколько тестов, за что — она знала — вся тюремная хирургическая бригада её возненавидит.

— Саске, — проговорила она громче, приблизившись к его уху. — Это Сакура. Ты знаешь меня? Кивни, если знаешь. — Конечно, он бы не кивнул, даже если бы знал. Он никогда ради неё ничего не делал, какой бы простой ни была просьба.

Чувствуя, как ускользает терпение, она попробовала другую тактику. Хуже не будет. Глаза она извлекла безупречно, безупречно залечила череп. Он был при памяти. Он говорил с ней.

— Ты лишился глаз. Навсегда, — сказала она, внимательно всматриваясь в его лицо в тусклом свете. Она смотрела на уголок его рта, ожидая ту самую усмешку, хотя бы намёк на неё. — Их забрали у тебя. Я забрала, — уточнила она и замолчала. Не дождавшись реакции, поднесла ладонь к его носу — он дышал. Она открыла ему рот и отпустила. Рот не сразу, но начал медленно закрываться. Закрылся не до конца. Она хлопнула в ладоши перед его лицом. Крикнула. Потом вынула из сумки хирургический нож и быстрым выверенным движением надрезала мочку уха. Даже не дрогнул. Кровь потекла по шее, прокладывая путь к ключице. Сакура залечила порез.

Она оперировала пьяной и могла допустить ошибку.

Рука Саске долгое время была пристёгнута над головой, поэтому отекла и стала синюшно-бордовой, но теперь, когда он лежал, — расслабленно свешивалась с кровати. Перестегнув цепь, Сакура удобно устроила его руку на матрасе вдоль туловища. Чувствовал он боль или нет — лучше перестраховаться, иначе из-за нарушенного кровообращения лишится ещё одной конечности.

Не зная, что ещё сделать, она поспешно ушла.

Прежде чем покинуть тюрьму, опросила всех, кто был с Саске этой ночью. Говорил ли он? Звал ли её? Никто, конечно, не вспомнил. Её интерес вызывал в них раздражение.

Она отправилась доложить Наруто.

***

Наруто тоже не знал, что делать. Она пожалела, что вообще рассказала ему. Мучительно больно было видеть, как он сидит сгорбленный за столом, спрятав лицо в ладони.

— Я не… — начала она. Потом начала заново. — По поводу суда. Ты говорил, что хочешь для него честного суда. Что ты имел в виду? Ты хотел, чтобы он говорил сам за себя? Потому что сейчас я не уверена, что он сможет.

— А вообще сможет?

— Без анализов я не узнаю, — ответила она, стараясь задушить надежду в голосе. Ей не терпелось продолжить работу над телом Саске. У неё чесались руки собрать его воедино. Целым он, конечно, не будет. Он потерял руку, но медицина продвинулась в протезировании. А что до глаз — их она очень берегла.

Она закусила щеку. Сейчас не время мечтать. Она и так всё время мечтала о том, как наберётся смелости и совершит все мыслимые грехи, чтобы потом наступила расплата. Чтобы её убили и положили конец её жалкому существованию.

— Я… Я только хотел, чтобы он встретил смерть с широко открытыми глазами. Мне кажется, он бы этого хотел. Я… — Потерянная в мыслях, она не сразу поняла, что Наруто говорит, хотя больше казалось, что говорил он с собой. — Поэтому я не убил его. Он потерял сознание, не мог сопротивляться. Было бы подло его убивать. А теперь ты говоришь, что... сознание к нему не вернулось?

Она сомневалась, что смерть на эшафоте пришлась бы Саске по душе больше, чем смерть в бою, но кто же ради боя его освободит? Может, суд и есть своего рода бой — заведомо проигранный.

— Он в сознании, но сколько там осталось от Саске, я не знаю. Если бы я могла сделать тесты…

— Делай. В этом ничего такого.

Она едва сдержала визг ликования и постаралась сохранить непроницаемый вид. Отправилась прямиком в тюрьму.

Введя ему анестетик, нужды в котором, возможно, и не было, она провела медицинские тесты и несколько операций, чтобы удалить мёртвые ткани. Человеческий мозг — удивительный орган, быстро адаптирующийся к изменениям. Он быстро заживал, и она сделала всё возможное, чтобы ускорить процесс.

Каждую ночь, возвращаясь домой, она проверяла, на месте ли глаза. Перестала открывать жалюзи, дверь запирала на замок. Никто из АНБУ больше не беспокоил.

Ей не хотелось смотреть на глаза, но нужно было убедиться, что они внутри банки. Она убрала рубашку и пристально уставилась на свой трофей.

— Что у тебя на уме, Учиха Саске? — До неё дошло, что у глаз нет ушей, и они её не слышат. Она повторила вопрос на языке жестов, говоря при этом громче и утратив понимание того, что со стороны выглядит безумнее, чем когда заговорила в первый раз.

Один глаз был отвёрнут от неё, будто охранял брата с тыла.

— Ты меня слушаешь? — Она подняла банку и легонько постучала по стеклу, развернув к себе второй глаз. — Хм. Так-то лучше.

Она накрыла банку рубашкой и стала готовиться ко сну.

***

Она ходила к Саске каждый день. Со временем к нему вернулись рефлексы, и он научился садиться, но больше не совершал никаких движений и ни разу не попытался с ней заговорить. Поначалу он не мог есть самостоятельно: пища выпадала изо рта. Восполнив недостающие организму витамины с помощью капельницы, Сакура решила проверить, будет ли Саске кушать сам. Она оставляла чашку с водой и тарелку каши в пределах досягаемости. Перед уходом опускала его руку на каждый предмет, чтобы он знал, где и что можно найти. Затем отключала капельницу и ждала, желая проверить, станет ли он есть.

Он не пытался, а когда сильно исхудал, Сакура начала кормить его сама. Капля терпения, немного времени — и она научила его глотать.

Другой задачей было стимулировать рост заживающих клеток и снимать боль. На боль Саске не реагировал, но вряд ли её не чувствовал. После того, как к нему вернулись почти все рефлексы, тело стало напрягаться — признак того, что он ощущал дискомфорт, но недостаточный, чтобы вскрикнуть от боли, когда она для проверки надавливала на раны. Может, у него было необратимое повреждение головного мозга. Может, потеря памяти. Анализ показал, что повреждение действительно есть, но оно не настолько серьёзное, чтобы Саске ни с того ни с сего утратил чувствительность. Сказать было трудно. Многое о мозге ещё не изучено. Возможно, она упускала другие повреждения. Или нет. Или она просто отказывалась верить. Она не верила, что такое могло произойти с Саске.

А если это обычная депрессия? Признаться, он был в жутком положении, но опять же…

Он мог притворяться.

Через некоторое время, пусть и не отказавшись от своих подозрений, она привыкла к его отчуждённости. Кормление, купание, лечение — всё это превратилось в рутину, в которой она нашла покой. Словно обрела цель.

Мысль была абсурдной. Какая это цель? Она приносила пользу деревне совсем иначе. А эта частичка её жизни останется ничтожной.

Возможно, она испытывала гордость за то, что может надолго сосредоточиться на одном пациенте. Временами ей казалось, что она заботится о ребёнке. В каждом действии находила отклик своего невоплощённого материнства. У неё не будет детей. Она об этом знала, но жажда взять ответственность за чужую жизнь никуда не делась. Может, эта самая жажда и привела её в медицину.

Однажды в попытке унять тоску она принесла домой кота. Но из-за того, что сутками пропадала на работе, кот предпочёл в хозяйки Ино, которая зачастила в гости, чтобы его покормить. В итоге, скрипя зубами от ревности и злости, она отдала питомца Ино. Она всегда ревновала.

До стыдного ревновала.

Саске для неё был не просто пациент. Она это знала, хотя упрямо отрицала. Никому больше нельзя заботиться о её Саске. Она хотела, чтобы он принадлежал только ей. Всегда.

Выздоравливал он быстро. После первых нескольких недель признаки того, что он человек, а не овощ, стали проявляться заметнее. Каждый день начинался с пятнадцатиминутной процедуры обезболивания. Отёк с головы не сходил, поэтому она по возможности снимала его чакрой. После процедуры Саске обычно расслаблялся. Она чувствовала, как спадает напряжение в мускулах.

— Так лучше, правда ведь? — приговаривала она, хотя он ни разу не дал понять, что слышит. Саске сидел на кровати, а она стояла перед ним, придерживая голову. Обычно он лежал, пока она сама его не сажала. Приходилось напоминать себе укладывать его перед уходом, иначе спустя время он падал. Цепь не давала свалиться с кровати и сильнее впивалась в и без того передавленное запястье.

Она бы с удовольствием избавила его от чёртовой штуковины, но, если надзиратели войдут в камеру в её отсутствие и увидят, что она отстегнула заключённого, — беды не миновать.

После осмотра ран она его кормила, помогала воспользоваться горшком, затем купала — в таком порядке. Саске хоть не шёл ей навстречу, но доставлял ей хлопот меньше, чем любой другой пациент, потому что не сопротивлялся и не перечил.

На второй день она нашла выключатель, и теперь было больно, покидая камеру, выключать за собой свет. Ей не хотелось оставлять Саске в темноте, пусть он был не зрячее летучей мыши и не отличал ночь ото дня.

Но он бы непременно почувствовал тепло солнца, — думала она. Теперь она в этом не сомневалась. Он постоянно мёрз.

Одеяло, которое она ему принесла, первым доказало, что она выделяет Саске среди остальных. Перед уходом она надёжно его кутала. Лицо у Саске было как всегда пустое, но ей хотелось думать, что это удивлённая пустота. Будто он удивлялся теплу. Если вообще помнил, каково это, когда тепло.

Следующими на очереди после одеяла стали чистые простыни, дополнительные подушки и свежая одежда. Она «случайно» сломала кровать, чтобы её заменили на новую. Затем пришлось приложить немало усилий, чтобы еду приносили тёплую и качественную. Сакура чистила ему зубы, хотя первые пару раз он глотал пасту, и пусть сплёвывать не научился — хотя бы понял, что нужно пускать слюну вместе с пеной. Сакура мыла и расчёсывала ему волосы. По необходимости брила заросшее лицо. Он превратился в её куклу.

Во время всех процедур она с ним говорила. Рассказывала о своих буднях, о работе в больнице, жаловалась на коллег. Хорошо, что чакра, обволакивавшая стены, не пропускала звук.

Пока он неподвижно сидел на кровати, она растирала ему ноги от бёдер до ступней, чтобы поддерживать кровообращение.

— Ну что, пройдёмся немного? — предложила она, когда заметила первые пролежни. — Сможешь встать? — Она поднялась. — Давай, лежебока.

Она просунула руки ему подмышки и подняла. Благодаря нечеловеческой силе сделать это не составило труда, но — хоть Саске и убавил в весе — из-за высокого роста твёрдо поставить его на ноги было нелегко.

— Не вздумай сгибать колени! — предостерегла она. Саске качнулся, и ей пришлось потянуть его на себя. Он навалился на неё всем весом. Колени всё-таки согнулись, поэтому она подтянула Саске ещё раз, прижавшись щекой к его тёплой коже. Опираясь на Сакуру, Саске встал. — Молодец! — она похлопала его по спине. — Давай-ка теперь шажок.

Она отстегнула цепь от стены и, поддерживая, медленно повела его по кругу. Вернувшись к кровати и решив, что на сегодня подвигов достаточно, она уложила Саске в постель.

Обо всех улучшениях она докладывала Наруто в конце каждой недели, даже когда он из-за особенностей работы забывал о назначенной встрече. Она гордилась достижениями Саске, но Наруто спускал её с небес на землю, напоминая о суде. Дату не назначили — не находилось времени. Давление народа, желавшего скорейшей казни Саске, поубавилось, но не исчезло. Старшее поколение не давало забыть. Любое упоминание суда давило на плечи.

— Он ещё не поправился, — отвечала она.

Он не поправился, и дату не назначили.

Она проводила с Саске слишком много времени. Даже закончив проверять и обрабатывать раны, вместо того, чтобы уйти, она просто сидела рядом. Трогала, гладила голову, положив к себе на колени, ласково перебирала волосы, водила пальцами по коже.

Было в нём что-то невинное — такое, чего она раньше в нём не замечала. Ей хотелось уберечь его, заботиться о нём целую вечность, хотя она знала, что не сможет. Она его не спасёт. С самого начала не было ни единого шанса спасти, но она осознанно отгоняла от себя эти мысли, чтобы продолжать существовать.

Мыло и шампунь выбирала дорогие, качественные, отчего кожа Саске стала мягкой, а волосы блестели. От него вкусно пахло, хоть и с примесью целебной мази и спёртости, какая исходила от больных.

Она прикладывала массу усилий, чтобы в камере было чисто и сухо, но влажность упрямо ей противостояла. Вот бы сюда окно — даже маленькое.

По пути к Саске однажды утром она заметила сочный дозревший помидор в чьём-то огороде. Раньше Саске любил помидоры. Что заставило её так внезапно вспомнить? Огород был чужой, но она перегнулась через невысокий забор и сорвала плод. Он практически сам прыгнул в ладонь, стоило прикоснуться. Плод, напитавшийся солнечным теплом, приятно грел руку. Сакура решила добавить его к сегодняшнему обеду Саске.

Нравятся ли ему теперь помидоры? Нередко после травмы головы вкусы менялись. Но она всё равно покормила его, натерев мякоть помидора морской солью. Положила дольку ему в рот и вытерла сок с подбородка после того, как Саске очень постарался прожевать.

— Это помидор, — сказала она. — Его грело солнышко. Чувствуешь?

***

Она перевернулась на спину, пытаясь снова забыться сном. И без часов знала: сейчас между тремя и четырьмя утра. Она всегда просыпалась примерно в это время. С закрытыми глазами потянулась за вибратором. Ящик прикроватной тумбы не задвигался до конца.

Через силу подведя себя к завершению, она полежала на спине, чувствуя, как эндорфины разливаются по организму. Она надеялась, этого хватит, чтобы расслабиться и снова уснуть. В какой-то момент глаза открылись сами собой, и теперь Сакура лежала, глядя в потолок. Желая посмотреть на часы, она повернула голову, но рубашка, скрывающая банку, мешала. Из-за вялости, опутавшей конечности, ей было лень двигать банку, поэтому она откинула край рубашки, рассчитывая увидеть электронный дисплей часов сквозь стекло.

Вместо этого её взгляд наткнулся на глаз. Глаз смотрел прямо на неё. Она застыла в ужасе.

Когда она проверяла банку в последний раз, ни один глаз не смотрел в этом направлении. Хотя, конечно, их взгляд смещался при малейшем колебании. Она усилием воли не отвела глаза, успокаивая дыхание и пульс. Пришлось напомнить себе, что это мёртвое глазное яблоко. Оно не причинит вреда, какая бы сила ни крылась внутри. Взгляд не прервался.

— Извращенец, — пробормотала она, представив, будто глаз подглядывал за ней. Наблюдал, как она кончает. Секунду спустя, удерживая пытливый взгляд глазного яблока, она опять включила вибратор.

***

Саске поправлялся. Теперь он ходил сам. Во время прогулок по камере она водила его на цепи, как собачку на привязи. Ей по-прежнему приходилось его направлять: помогать есть, пить, справлять нужду, но теперь это было гораздо легче, потому что он шёл ей навстречу. Саске до сих пор не реагировал на её голос. Она немало времени провела, пытаясь выяснить: не слышит он её или просто игнорирует. Его жизнь стала рутиной, состоящей из приёмов пищи, восстанавливающих и водных процедур, поэтому вскоре он без подсказок знал порядок. Саске не улыбался, не плакал — ничем не выдал, что подавлен. Хотя держать эмоции в себе для него было обычным делом и до несчастного случая. Если произошедшее можно назвать несчастным случаем. Саске ждал её — она знала, потому что каждое утро к её приходу он сидел на постели. Ценил ли он заботу? И значила ли она для него хоть что-нибудь?

— Помнишь экзамен на чунина? — она начала разговор, аккуратно кладя кусочки пищи ему в рот. — Это кальмар. — Саске всегда жевал медленно. Даже когда, должно быть, умирал с голоду. — Наруто тогда так шумел, что выдавал нас противникам, — она раздосадовано вздохнула. — Он больше не такой. Точнее, не совсем. Трудно сказать. Наруто теперь вечно занят. Слишком многое требует его внимания. Возможно, поэтому он немного сдал в бою. — Не настолько, однако, чтобы не одолеть Саске. Хотя, не потеряй Наруто в навыке, Саске бы не выжил. — А ты всегда вёл нас за собой. Пусть Наруто редко тебя слушал, но, я думаю, повзрослей он однажды, то обязательно прислушался бы. Сейчас он повзрослел — Наруто. Это рис. — Она положила ему в рот немного риса. Она думала, что если продолжит с ним говорить, то он, если и не вспомнит слова, то, по крайней мере, выучит. — А помнишь, как ты вступился за меня перед ниндзя из Звука? Достойно с твоей стороны. Ты, может, и старался этого не показывать, но иногда вёл себя очень галантно. — О его проступках она не говорила. Не смела поднимать тему отступничества или его жуткого прошлого. Если он утратил память, зачем его мучить?

Сейчас ей не казалось, что он мучается.

Она постоянно думала об этом. Каждый раз, когда его имя слетало с чьих-то губ, когда злые языки заговаривали о суде, о казни, ненависти, боли, — она возвращалась мыслями к собственной слабости. Если бы она истинно любила Саске, то положила бы конец его страданиям. Ей бы не составило труда это сделать: никто не знал, что происходит в стенах его камеры. Никто её не накажет. Столько людей мечтали бы оказаться на её месте. Единственным человеком, которому пришло бы в голову её наказать, — был Наруто, а он не станет. Вообще-то он войдёт в её положение, всё поймёт.

Она бы сделала это безболезненно: дала вдохнуть углекислый газ или ввела бы большую дозу анестетика.

Но убить его сейчас — всё равно что убить ребёнка. Она не могла. Так же, как Наруто не мог добить потерявшего сознание противника.

Даже если бы Саске остался собой, если бы намеревался прикончить её, уничтожить деревню и всё, что дорого, — даже тогда она бы не смогла. У неё был шанс — верила, что был, — и она его упустила. Замешкалась. Сакура слишком сильно любила.

Отставив тарелку с палочками, она обхватила ладонями его лицо.

— Саске. — Ни намёка на то, что он услышал своё имя. — Что мне делать? — прошептала она. Его лицо испещряли морщинки. Это было лицо взрослого мужчины — не ребёнка.

— Если бы ты позвал меня тогда… Если бы разрешил пойти с тобой… — Она, скорее всего, бы погибла. Она не смела надеяться когда-нибудь сравняться с ним: её сердцу недоставало жестокости, толкавшей его на жуткие поступки. Но если бы он дал ей шанс, когда им было по двенадцать, то к этому времени она бы свыклась.

— Неужели всё закончится так? И ты позволишь? — спросила она. — Ты дашь им убить себя, как тупое животное, которое растили на убой?

Она с первого взгляда прониклась восхищением к нему — прекрасному гению. Когда он отвернулся от них, даже тогда не могла перестать восхищаться его мастерством и умом, пусть он и обращал их во зло. Даже когда он творил жуткие вещи, любой испытывал перед ним благоговейный трепет. Пусть его горячо ненавидели, но не признать величия не могли.

Сейчас величия не было. Сейчас он был ничем. Оболочкой — безжизненной, смехотворной. Не осталось того, чем бы она восхищалась: ни хорошего, ни плохого. Но любить не переставала.

Она прижалась губами к его губам, слегка сдавив ладонями щёки. Губы у Саске были мягкие. Она вдохнула его запах и опьянела. А он дышать, наверное, не мог, но сопротивляться не пытался. Он никогда ей не сопротивлялся.

— Милый мой Саске, — она смахнула чёлку с его лба. — Я защищу тебя, — пообещала она, хоть и знала, что врала. — Не дам в обиду. Всё будет хорошо. Не бойся.

Она притянула его голову к груди и принялась баюкать, горько плача по нему в миллиардный раз.

***

Когда нынешнее состояние Саске стабилизировалось, Сакура постепенно перестала докладывать Наруто. Если он и заметил, то ничего с неё не спросил, по-видимому, избегая этой темы с тем же старанием, что и она. Никто первым не заговаривал о Саске — никто вопросов и не задавал.

Она избегала встреч с семьёй и Ино. Они бы стали выпытывать, где она в последнее время пропадает и чем занимается. Родители привыкли надолго терять её из виду, а вот Ино спросит, почему она так редко появляется в больнице.

Единственный способ спасти Саске — держать его вдали от всех в тюремной камере. Там его никто не достанет. Это был её единственный план. Сделать так, чтобы Саске жил.

Теперь в камеру она брала еду и для себя, чтобы кушать вместе. «Как на пикнике», — любезно говорила она ему. Ещё говорила, что любит, и что он в безопасности. Саске по-прежнему не отвечал. Он ел, иногда проваливался в сон, пока она его гладила. Если в его сознании мир ограничивался стенами этой камеры, тогда, пожалуй, его можно было назвать счастливым. Если он не знал, кем был прежде, может, он наслаждался её компанией. Может, ему было спокойно.

Как только она себя ни утешала.

Она изо всех сил старалась обеспечить Саске комфорт, но без общения не знала, нравятся ли ему её подарки, угощения, истории, которыми она делилась, запах шампуня.

Потом случилось это.

Сакуре показалось, она заметила реакцию.

Близилось время купания. Саске до сих пор с трудом удерживал равновесие и падал, если она сильно давила, поэтому для купания Сакура добыла стул. Она сажала Саске ближе к стене, чтобы, если он откинется назад, избежать падения. Лишнего себе не позволяла — тщательно натирала его тело мочалкой так же, как делала это с другими пациентами десятки раз. Время от времени, когда она дотрагивалась до чувствительных участков, кто-нибудь из пациентов обязательно отзывался радостью. Такие вещи она с лёгкостью принимала и закрывала на них глаза. Она профессионально проводила процедуру, и, если пациент не острил, все зубы оставались целы.

Саске, по обыкновению не реагирующий ни на что, во время водных процедур был мягкий, как котёнок. Иногда член изменялся в размерах без причины. Конечно, она это замечала, но никогда не отвлекалась от поставленной задачи.

Она натирала его мочалкой и заметила, что член стал чуть твёрже, чем обычно. Стараясь не обращать на это внимания, она сосредоточилась на других частях тела, чтобы лишний раз не провоцировать. Пах оставила напоследок и уже собиралась заканчивать, проведя пару раз по члену мыльной мочалкой, как вдруг замедлилась. Член в её кулаке увеличился. Она замерла, не веря глазам.

Лицо у Саске было стоическое, как всегда скучающее. Она едва не расхохоталась при виде его члена в своей руке и отсутствующего выражения на лице. Саске не мог не чувствовать. Она внимательно следила за ним, боясь упустить перемену хотя бы в дыхании. Если перемен нет… Ей хотелось знать почему.

Успокаивая себя тем, что действует во имя науки, она хорошенько намылила руку, чтобы ему не натирало, и принялась поглаживать, скользя ладонью вверх-вниз и не отрывая глаз от его лица. Губы у Саске были приоткрыты, но челюсть теперь не закрывалась до конца. Такое лицо он и носил: расслабленное и пустое. Чакрой она проверила пульс. Частота сердечных сокращений и артериальное давление повысились, чтобы член быстрее наполнился кровью. Организму потребуется больше кислорода.

Вот оно. Саске вдохнул. Она вдруг поняла, что её тело отзывается, словно уходя под воду, погружаясь в возбуждение.

— Саске… — тихо простонала она, задыхаясь.

Быстрый ток крови по его венам вызвал повышение температуры. Проступил пот. Она чувствовала запах.

Она не сбавляла темп, неосознанно качая бёдрами в такт с его дыханием. На пике он стал таким горячим, что запросто прожёг бы мочалку. Изменения в теле, несомненно, были, но лицо оставалось таким же непроницаемым, поэтому она опустила взгляд, наблюдая за движениями своей руки. Семя выплеснулось сквозь её пальцы ему на живот. Секунду она таращилась на то, что натворила, потом в панике смыла следы преступления.

Она метнула взгляд на дверь, словно в эту секунду мог кто-то войти и поймать с поличным. Затем торопливо посмотрела на Саске. Он не собирался говорить. Она быстро обтёрла его полотенцем, одела и, убедившись, что остаток дня он вполне справится без неё, ушла.

Что она наделала? Совратила Саске Учиху. Не иначе. Она домогалась до него. Это было домогательство. Саске отозвался, но лишь так, как отозвался бы любой мужчина. Кроме естественной реакции, не было и намёка на то, что Саске понимал, что с ним происходит, или что он ждал продолжения.

Конечно, он ничего не ждал.

Она пришла домой, превратившись по дороге в сплошной комок нервов.

— Чёрт! Чёрт! Чёрт!

Она чувствовала, что совратила ребёнка. Саске — не ребёнок, но у него не было возможности выразить отказ. Он — без пяти минут осужденный преступник, за которым её назначили присматривать. О чём она только думала?

Она пошла в комнату, почувствовав необходимость убедиться в том, что глаза на месте. Конечно, на месте — смотрят внимательно.

— Теперь ты счастлив?! — закричала она на банку, в край расстроенная тем, что сделала. — Не говори, что не понравилось! Твоему телу понравилось, даже если тебе было плевать!

Она вдруг завизжала и затопала ногами в попытке сбросить напряжение.

Она знала о своей красоте. Полжизни ушло на то, чтобы это выяснить, но она знала. В детстве Саске отвергал её, а ребята в академии дразнили, что не особенно помогало принять себя. Но, когда она смирилась с тем, что всю жизнь проведёт одна, она вдруг поняла, что дело далеко не во внешности. А в том, что она вела себя, как стерва. Без особой на то причины, чем неплохо отпугивала мужчин. Но поклонники всё равно находились. Им было плевать, какой она человек. Им нужен был секс.

Если она бывала не в настроении, то одним холодным взглядом зелёных глаз заставляла обидчика забыть себя от страха. Иногда крушила кулаком какую-нибудь вещь, которой не посчастливилось попасться под руку. Если ей было скучно, она дразнила мужчин, заманивала несчастную жертву, а потом в порядке личного одолжения просила оставить в покое. Казалось бы, мужчины должны научиться, но, последовательные в своей глупости, они пытались снова.

Саске — мужчина, но он никогда не проявлял к ней сексуальный интерес. Насколько она знала, он не проявлял интерес ни к кому, но уверена не была. Она не знала его настоящего.

В припадке она сорвала с себя рубашку и швырнула на пол.

— Этого ты хочешь? — крикнула она глазам и стянула шорты. — А ведь у тебя это могло быть! Все пытались, а получить мог только ты!

Она выпуталась из шорт и резко разогнулась, откинув волосы назад. Краем глаза увидела себя в зеркале: всю раскрасневшуюся от злости. Она была маленькой, но сильной. Она спокойно выдерживала физическую боль. Если в постели он был груб, она бы выдержала всё. Она выносливая. Она сумела бы доставить ему удовольствие. Сумела бы.

Она расстегнула бюстгальтер. Грудь была маленькая и, возможно, не каждому бы пришлась по вкусу, но Сакуру это больше не волновало.

— Это я, — прошептала она, — которая могла стать твоей. — Сбросив всё бельё и схватив вибратор, она кинулась на кровать. — Смотри, — сказала она глазам в банке, а потом довела себя до оргазма под их пристальным взглядом.

***

Она почти боялась возвращаться к Саске на следующий день и сгорала от стыда из-за произошедшего. Но любопытство вынудило. Саске был прежним. Рутина продолжилась, словно ничего не случилось. Она думала, что жизнь снова станет нормальной, если её в последние несколько месяцев можно было назвать таковой. Но вернувшись домой, она обнаружила Ино, которая неизвестно как проникла внутрь и теперь сидела на диване в гостиной.

— На работе ты меня избегаешь, — заявила Ино, когда Сакура её заметила. — Тебя так легко раскусить.

На короткий отчаянный миг Сакура подумала сбежать и больше ничего никому не доказывать. Но продолжала стоять в дверном проёме как вкопанная. Ходила ли Ино в спальню? Нет, она бы сказала о глазах. Или не стала бы, зная, что Сакура убежит.

— Саске у нас уже несколько месяцев, а Хокаге не позволяет разведке делать свою работу. Почему?

Ино исполняла те же обязанности, что и Сакура, только в Отделе разведки. Ниндзя-медики лечили пленных после пыток. Ино заметила отсутствие Саске, ведь, как и отец в прошлом, работала в том подразделении.

— Он перенёс травму мозга. Его нет смысла туда отправлять. Вы ничего от него не добьётесь.

Всё, что они могли получить от Саске, — его глаза. Интересно, Ино знает, где они?

— Тогда Хокаге должен позволить мне взглянуть на него. Я открою спрятанные воспоминания.

Сакура покачала головой, отметив, что Ино, быть может, права.

— Бесполезно. Части мозга омертвели. Там ничего нет. Мне пришлось удалить мёртвые ткани.

Ино сощурилась.

— Если так переживаешь, сама говори с Наруто, — огрызнулась Сакура.

— Вы с ним ближе.

— Ты хочешь, чтобы я убедила Наруто отправить Саске в Отдел разведки?

— Почему нет?

— Зачем?

— Ты его защищаешь? — в лоб спросила Ино. — С какой радости Наруто вообще допустил тебя к работе?

— С такой, что я знаю свою работу, — ледяным тоном ответила она.

— Если ты знаешь свою работу, то почему Саске ещё не заговорил? Если дело в его мозге, им должна заняться я.

— Да что же ты вечно завидуешь?.. — Ино поднялась, и Сакура на долю секунды испугалась. Она превосходила Ино: и в медицине, и на поле боя. Обе знали, кто победит, если они схлестнутся в битве, но Ино пользовалась логикой. Против логики у Сакуры не было ничего.

— Я и не подумаю говорить Хокаге, что ты справишься лучше меня, — сказала Сакура, всплеснув руками. — Да и с какой стати?

— Ты этого никогда не признаешь, — фыркнула Ино.

— Так вперёд. Иди к Хокаге и говори с ним сама. Я не собираюсь тревожить его из-за такого пустяка. Если он решит передать Саске тебе, то пожалуйста. Я не стану мешать.

Ино помолчала, сверля её взглядом, потом сказала:

— Я волнуюсь за тебя.

— Со мной всё нормально! То, что вы постоянно это твердите, ничего не изменит. Просто дай мне делать мою работу и оставь в покое.

— Нет.

Они ссорились. Ссорились постоянно. И причиной их ссор, как бы хорошо они её ни скрывали, всегда был Саске Учиха.

В конце каждой такой ссоры Ино в гневе уходила — как сейчас — исчезала из её жизни до тех пор, пока не находила в себе силы простить. Ино всегда прощала — Сакура не знала почему.

Она села на кровать, устроила банку с глазами на коленях и принялась её гладить, кривясь от отвращения к себе за то, что ей плевать.

***

С тех пор, как Саске пленили, прошло семь месяцев. Сакура не надеялась на улучшение в дальнейшем. Она обеспечила ему лучший уход. Таким он теперь и останется.

Временами она, может, и вела себя, как сумасшедшая, но глупостей не делала. Пусть Саске стал другим человеком, но порядок она не нарушала. Сакура не снимала цепь с его запястья. Во время прогулок по камере всегда была рядом и крепко держала. Но это, скорее, потому, что боялась, как бы Саске не упал и не навредил себе сильнее. Однако её привычка проявлять в работе осторожность осталась при ней. По крайней мере, она так думала.

Сакура раздобыла ключ от его цепи и полностью заменила её, когда звенья ослабли. Всё, что приносила с собой, она держала в пределах видимости и следила, чтобы ничего не пропало. Уходя, оставляла только постельное бельё и одежду. Еды и физической нагрузки давала столько, сколько нужно, чтобы выздороветь, но не набраться сил. Она даже носила на запястье маленький пейджер, с которого нужно было подать сигнал, если она вдруг утратит контроль над ситуацией. По сигналу обычно прибывала подмога. Сакура считала это излишней осторожностью. Смертоносного преступника, каким был Саске, больше нет.

Но она ошибалась.

Тот день ничем не отличался от других. Это был четверг. В последнее время Сакура не наблюдала улучшений — никаких изменений и не предвиделось. Охрана оставила её заниматься своим делом, и Сакура пропустила чакру через тело Саске за тем лишь, чтобы убедиться, что изменений нет.

Саске не пользовался единственной рукой. Сакура перекидывала её себе через плечо, когда водила его по камере, укладывала её на матрасе и так и этак, но сам Саске ей не двигал. Тем не менее контроль над рукой у него был: иногда Саске напрягал плечо, чтобы сохранить равновесие, но рвения использовать эту часть тела для других целей не проявлял. До этих пор.

Новая цепь оказалась длинной: она не натягивалась, когда Саске лежал, и сильно провисала, когда сидел. Длины цепи хватило бы, чтобы обвить её вокруг шеи, если бы Сакура оказалась слишком близко.

Должно быть, она сделала к нему шаг. Она не помнила. Всё произошло молниеносно. Звенья впились в мягкое горло с такой силой, что Сакуре показалось, будто они прорезали насквозь. Первой реакцией было просунуть пальцы под цепь, но звенья вмялись в кожу наполовину — руками не схватиться.

Следом пришла мысль отбить кнопку пейджера, чтобы оповестить охрану. Как только Сакура вспомнила о кнопке, то вспомнила и о том, что она сильнее Саске.

Она сломала цепь и судорожно схватила ртом воздух. У неё закружилась голова. Цепь сломана, а значит, Саске теперь свободен. Она попыталась схватить его, желая удержать до появления охраны — даже если для этого придётся сесть ему на голову. Он был не только слабее, но и медленнее. Она схватила его за руку и стащила с кровати, готовая впечатать его в бетонный пол.

Дзюцу для Саске было недоступно. Большинство его атак основывались на гендзюцу, поэтому с глазами он лишился почти всей силы. Остаток нельзя было списывать со счетов, однако чтобы сложить печать, Саске понадобятся две руки. Техники ниндзюцу отпадали сами собой, если только он не обладал нужными навыками и впечатляющим запасом чакры. Оставалось тайдзюцу, но Сакура не давала ему набраться сил и не позволяла накопить чакры больше, чем нужно для выживания. Она бы легко одолела его врукопашную.

Сакура не представляла, что он умеет пользоваться ниндзюцу без печатей — только не в таком состоянии. Она проверяла уровень его чакры каждый день. Она закончила проверять пару минут назад. Саске умрёт, не завершив технику.

Рука, за которую Сакура держалась, оказалась хорошим проводником. Электрический заряд яркими голубыми вспышками промчался по его коже, пульсируя в такт сердцебиению. Одного удара сердца хватило, чтобы Сакуру поразил электрический ток.

Он был слабым, молниеносным, но поверг в шок. Сознание она потеряла не сразу. Когда голубая молния с птичьим щебетом попыталась отнять у неё жизнь, сильным спазмом сжав сердце, она ещё понимала, что происходит.

Камеру заполонил мерцающий свет, и провода выключателя коротнуло. Выключатель… Вот откуда Саске черпал энергию!

Её тело билось в судорогах, ладонь крепко сжала руку Саске и отказывалась отпускать. Сакура не могла сфокусировать взгляд, а в нос ударил запах горелой плоти.

Она заметила движение. Дверь в камеру открылась.

— Твою мать! — Это оказался один из охранников. Дверь захлопнулась. Сакура смутно осознала, что охранник бросил её. Но она умирала, и ей было всё равно.

Потом сквозь щебет птиц пробился крик.

Саске.

Крик был пронзительный, полный отчаяния, ярости, боли, агонии, скорби и жизни. Сколько в нём было жизни! Саске кричал и кричал.

Разряд чидори ещё плясал по её телу, когда Сакура отключилась.

***

Её что-то лапало. Она попыталась открыть глаза, но не смогла. Попыталась снова и моргнула, осознав, что глаза открыты. Просто в помещении темно. Она была ранена.

В организме неторопливо запустился процесс исцеления. Она лежала неподвижно, чтобы помочь чакре. На неё напали. Саске напал.

Она по-прежнему находилась в тюремной камере, и что-то настойчиво её лапало.

Ударило в грудь. Несильно, но двигалось оно так, будто что-то искало. Ноги — нет — пальцы бегали по её телу, пытаясь на ощупь определить, что она такое.

Пальцы сомкнулись на рубашке и рванули ткань.

Руки и ноги отяжелели. Во время исцеления лучше всего было лежать смирно, но Саске здесь, с ней в темноте. И он свободен.

Пуговицы треснули, когда Саске разорвал на ней рубашку. На кожу легла мозолистая ладонь. Сакура пискнула, когда грубые пальцы в поисках чего бы то ни было небрежно ущипнули соски.

Она заёрзала — рука задвигалась быстрее. Она возмущённо замычала и приподняла голову — ладонь вмиг легла на её рот и впечатала голову в бетон. В черепе загремела боль, но не успела Сакура сосредоточиться на ней, как с неё, разорвав, стянули штаны.

Пока она не оказалась на холодном полу совсем голая, а он не устроился между её ног, Сакура не понимала, что происходит. Даже когда осознание пришло, она не поверила, пока он не вошёл.

Она вскрикнула от боли. Её онемевшие руки, которыми получилось задвигать, тяжело взмыли над головой, ища, за что ухватиться. И безвольно упали, поймав пустоту.

Он яростно пыхтел, удерживая её за бедро, хотя она не знала, удалось ли ей хоть немного отползти. Он вдалбливался в неё, остервенелыми движениями разбрызгивая влагу и размазывая по её бёдрам. Каждый толчок выбивал воздух из лёгких и вырывал из горла всхлипы.

Наконец сдавшись, она прижалась к нему бёдрами так, чтобы чувствовать, как он с силой бьёт в самое нутро. Она стонала низко и громко, извиваясь под ним в жестокой схватке.

Она хотела, чтобы он разорвал её.

Снова закричала, но не от боли, а от бессилия и разочарования — от того, что он рвал её слишком медленно. А ведь она ждала двадцать один год.

Она обвивала его руками, сжимала, царапала. Впивалась ногтями и била ладонями плашмя. Потом кончила, в исступлении содрогаясь всем телом, и прижала руки к груди, чтобы душа не вырвалась и не упорхнула в забвение.

Вдруг он, ещё вколачиваясь в неё, издал рык, похожий на рыдание, и ударом в челюсть сломал ей несколько зубов.

Больше она ничего не помнила.