Есть ощущение, что жизнь в деревне тянется медленней, чем в городах.
Дмитрий прожил тут уже пять дней, а кажется, будто не один месяц; хотя, конечно, учитывая образ жизни, который он ведет, это неудивительно — ленивые и размеренные дни, наполненные валянием на кровати-матрасе-кровати-траве, купание и порой прополка грядок. Возможно, Дима стареет, но этот монотонный процесс и правда успокаивает.
В среду утром, проснувшись в час дня, Умецкий, все так же не торопясь, ест вместе с бабушкой, помогает ей собрать огурцы несколько раз уронив ведро, а потом уже привычно идет на озеро, где, даже несмотря на стоящую все эти дни жару, людей не так много или нет совсем. Дело ли все в том, что неподалеку лес и этот странный дом с не менее странным Вячеславом в нем, но местные и правда стараются часто здесь не шастать.
Проходя подлесок, Дмитрий чуть замедляет шаг и поднимает очки на лоб, под челку; останавливается, вглядывается, словно надеясь, что таинственный парень сейчас снова возникнет среди деревьев, тенью передвигаясь от одного к другому, эфемерный и загадочный, словно эльф какой-нибудь.
Но ничего в лесу нет.
Правда теперь Умка знает, что ему не показалось, бабушка же подтвердила, но это все никак не уменьшает странность этого Вячеслава. Почему он убежал?
Дима вздыхает, опускает очки обратно на глаза, и думает, что стоять и жариться тут смысла нет, поэтому идет дальше по тоненькой тропинке, которая, петляя, уходит дальше за пригорок.
На озере никого. Приятный сюрприз, учитывая жару и время, поэтому Дима решает этим пользоваться и быстро снимает все ненужное, оставаясь в одних трусах; кладет часы под полотенце и прячет все за деревом в тени, надеясь, что не упрут, все-таки люди в деревнях какие-то более честные. Ну, или хотят такими казаться.
Вода в озере свежая и прохладная, чистая и голубая, даже синяя в центре, но светло-оранжевая у берега из-за взбаламученного глиняного дна; Дима ступает по нему босыми ногами, чувствуя, как глина совсем не противно забивается между пальцев, специально мнет ее и замечает, как берег и дно с наклоном уходят вниз, резко обрываясь под ногами.
Сколько Умецкий себя помнит, бабушка всегда строго наказывала ему не плавать далеко в этом озере.
«Оно очень глубокое, Митюша, люди даже не смогли вычислить точную его глубину»
Еще по деревне ходит много разных легенд и слухов. Некоторые думают, что в озере живут пираньи; кто-то говорит, что под озером находится целая деревня с полностью сохранившимся домами и даже людьми в нем, потому что когда-то земля под деревней осела и люди просто не успели спастись; другие любят истории о русалках, что живут на самом дне озера и забирают к себе тех, кто заплывает слишком далеко.
Но любимые истории Дмитрия из детства были не о русалках и не о затопленной деревне. Ребёнком он любил представлять, что в озере живет настоящий и очень добрый Водяной, который обязательно покатает его на спине, будет всегда приплывать на его зов и питаться бутербродами с вареньем.
Сейчас Дмитрий, ясное дело, не верит ни во что из этого, поэтому отплывает все дальше и дальше от берега, туда, где вода становится совсем темной и холодной; здесь она не прогревается никогда, потому что, как бабушка и говорит, озеро глубокое и вода просто не нагревается в этих местах, оставаясь такой ледяной, что дыхание перехватывает.
Дима проплывает еще немного и разворачивается, дышит глубоко, чувствуя, как тяжело даются вдохи, застревающие где-то посередине и не проходящие дальше; вода колючими иглами впивается во все тело, так что начинает мелко потряхивать, и Умецкий собирается уже плыть назад к берегу, когда внезапно понимает страшное: ноги его не слушаются.
Он шевелит ими, но не чувствует, их словно нет совсем и страшно становится так сильно, что последние остатки самообладания машут Дмитрию рукой. Он пытается не паниковать, не думать о плохом, но сердце колотится бешено и в ушах появляется звон, колоколами крича ему, что все плохо, плохо плохо плохо плохо…
И становится на порядок хуже, когда что-то касается его откуда-то из глубины, мерзко, скользко, гладко, заставляя взбрыкнуть, что было ошибкой, потому что его тут же тянет вниз.
Дима почти собирается закричать, звать на помощь, молить о ней, если понадобится, но над головой смыкаются ледяные волны, закрывая его от солнца, от неба, от всего мира, который мирно существует себе дальше, пока он, Дмитрий, умирает.
Он умирает.
Он и правда умирает.
Он зачем-то закрывает лицо руками, хотя это и бессмысленно, так он еще и не может плыть; губы плотно закрытыми держит, не дышит, хотя легкие рвет на мелкие кусочки от жжения и боли, дергается, бьется, пытается, но чем сильней, тем старательней его тянет все глубже ко дну, на самую глубину, где, возможно, и правда водятся какие-нибудь русалки, которые не оставят от него даже косточек или сделают одним из них.
Когда его снова что-то тянет, на этот раз неожиданно вверх, Дима уже не сопротивляется. Это «что-то» настойчивое и сильное, рывками тащит его за собой, перед глазами проносится озерная муть, легкие горят, ноги, которые так невовремя подвели его, сейчас снова ощущаются, как и всегда, но Дима уже не чувствует в них надобности, он же все равно умирает.
Когда неожиданно становится светло, а холодной кожи и волос касается ветерок, Умецкий понимает — не умирает! — и вдыхает так глубоко, как только может. Легкие режет еще сильней, больно, неприятно, глаза щиплет, грудь разрывает и холодно-холодно-холодно. Рядом кто-то есть, но Дмитрий никак не может рассмотреть, моргает, жмурится, кашляет, отплевывается и слышит почти у самого уха:
— Да не дергайся ты!
Этот кто-то звучит зло, но и беспокойно одновременно и это почему-то заставляет Диму глупо улыбнуться, но потом снова громко надсадно закашляться.
— Аккуратней! — снова прикрикивает чей-то молодой голос.
Умецкий наконец-то находит в себе силы немного шевельнуться, поворачивает голову, смотрит на того, кто так ожесточенно пытается его спасти и…
… и снова почти смеется.
Этот самый Вячеслав с завидным упорством прет его практически на себе в сторону берега, кряхтит, пыхтит, фырчит, как ежик, но прет, тащит, а Дмитрий думает, что вот откуда вообще столько силы в таком худом теле?
Он порывается плыть сам, но ослабевшее тело путается в самом себе и их обоих на пару секунд утаскивает под воду, но всего на пару секунд, потому что Вячеслав быстро вытаскивает их снова и, отплевавшись от воды, орет на него.
— Да ты можешь не мешать мне, в конце концов?!
Дима смиряется и послушно притихает, позволяя своему герою спокойно допереть их до берега; когда под ногами впервые чувствуется дно, Вячеслав долго не думая сбрасывает Диму с себя прямо в воду, но тут уже даже детям по колено, так что во второй раз он точно не утонет. Если, конечно, не ляжет мордой вниз, но он пока не настолько дурак.
Умецкий ложится на спину прямо в воде, смотрит в небо и думает только красноречивое — ахуеть, потому что ахуеть, он только что мог вот так позорно и глупо умереть и никто бы никогда не нашел его тела в этом бездонном озере, а бабушка бы так и не дождалась его вечером и звонила бы участковому звала на помощь соседей и плакала плакала бы потому что он дурак который мало того что невезучий так еще и никого не слушает и мама бы тоже плакала когда узнала и друзья тоже бы охуели от такого поворота и наверное плакали бы тоже потому что все-таки они друзья давно уже и как же ты так мог умка а?
— Живой? — хрипло спрашивает голос над ним, и Дмитрий поднимает глаза; на него сверху вниз перевернуто смотрит Вячеслав, стоит, упираясь ладошками в колени, нависает, капая водой с темных волос, и носом смешным шмыгает.
— Живой, — так же хрипло, даже хуже, отзывается Умка.
— Ко мне пойдешь, — безаппеляционно заявляет Вячеслав.
Дмитрий смотрит, как он отходит, на дрожащих ногах шлепает по воде к берегу и поднимает с него тряпичную сумку; встряхивает, через голову на плечо вешает и, не глянув больше на Дмитрия, как будто и не сомневается даже, что тот пойдет за ним, идет себе по направлению к лесу.
А Дима-то ведь и идет; не подскакивает, конечно, потому что тело все еще тяжелое и вялое, дрожит, как желе, и не слушается, но словно само идет за Вячеславом, пока тот, все так же не оборачиваясь, идет впереди, мокрый и все еще очень худой. Какой-то… неестественно худой. Со странной сумкой наперевес, в каком-то рванье, напоминающем платье, но с шортами, кажется, а еще босиком и его ступни неожиданно эстетично смотрятся на фоне зеленой-зеленой травы.
— Подожди, — обессиленно шепчет Умецкий; силы и правда вот-вот оставят его по ощущениям, потому что слабость накатывает такая, что идти становится физически больно. — Эй, русалочка, стой, говорю!
Вячеслав неожиданно и правда останавливается; поворачивается и смотрит на него как-то… странно, в общем, не описать, да и Диме и не хочется как-то, потому что в голове каша, вязкая и противная, с комками, возможно, и очень охота, чтобы все поскорее стало, как надо.
— Я не русалка, — говорит Вячеслав и голос его звучит при этом так твердо, удивленно и… оскорбленно, что Дима даже на секунду теряется.
— Ну да. Я знаю, в смысле, просто… — Дима трясет башкой, лезет пальцем в ухо, чтобы попытаться выковырять из него воду. — Просто ты спас меня, как русалочка, вот я и… Куда ты идешь? Зачем мне к тебе?
— Русалки никого не спасают, — все так же твердо и холодно говорит Вячеслав; удивление и беспокойство из его голоса куда-то исчезают. — Они только топят.
— Да? — зачем-то переспрашивает Дима. — А в книжках они всегда очень красивые и спасают всяких там принцев, моряков…
— Тебе врали. Русалки топят. Я не успел понять, но, возможно, это они и хотели сейчас утопить тебя.
Дима молчит несколько секунд, таращась на парня, а потом его пробивает на нервный смех.
— Шутишь?
— Идем, — так же через небольшую паузу, игнорируя его вопрос, произносит Вячеслав. — От тебя за версту несет неудачами.
У Димы, разумеется, сразу появляются вопросы, но, кажется, Вячеславу на них сильно чихать, потому что он снова уходит вперед, пока тропинка от озера не уводит его в подлесок.
— Да подожди ты! Я хоть вещи заберу.
Удивительно, но Вячеслав и правда его ждет; сидит у дерева, по-турецки скрестив ноги, и жует какие-то ягоды, все губы и пальцы у него в ягодном соке.
Окинув вернувшегося Дмитрия взглядом, он сразу же встает с травы, отряхивается и, не сказав ни слова, идет дальше.