Когда Дима приходит к Вячеславу в утро неожиданно пасмурного понедельника, тот стоит у кухонного стола и трет на маленькой терке колбасу.

— Чего это у тебя такое? — спрашивает Дима, утаскивая с его дощечки колбасный кругляш.

— Окрошка.

— О-о-о, это я люблю. — Умка довольно трет друг об друга ладони, пока жует. — Давай помогу?

— Яйца тогда почисти.

— А ты на магазинном квасе или на кефире? Или еще как делаешь? — спрашивает, пока очищает уже шестое яйцо; Вячеслав нарезает лук и делает это так мелко и аккуратно, что Дима невольно снова восхищается.

— Я сам квас делаю. На хлебе.

Дима даже яйцо откладывает и смотрит на Вячеслава большими глазами, пока тот продолжает невозмутимо работать.

— Ты кто? Моя будущая жена?

— С какой стати?

— Слишком подходишь по всем параметрам, — смеется Дима, кладя в рот еще один кусочек колбасы.

— А ты ищешь такую, которая будет тебе готовить окрошку на домашнем квасе и мази от солнца?

— Типа того.

— А погадать тебе? На жену, — неожиданно предлагает Вячеслав.

— А ты и это умеешь, — звучит даже не полувопросительно, потому что Дима уже не сомневается, заранее ответ знает — умеет. Конечно, как не уметь? Это же Вячеслав.

— Умею. Так что?

Умка серьезно задумывается. Вообще, перспектива гадания прям на жену не сильно его привлекает, потому что он не уверен в том, что ему нужно именно это. А еще в том, что Вячеслав не старый дед пердун, несмотря на свои двадцать, и не начнет заливать про свадьбу и детей, потому что так положено. Хотя, вряд ли он такой, он просто не может быть таким и думать что-то настолько банальное при всей своей необычности.

— Пожалуй, все-таки нет. Не надо.

— Хорошо. — Просто говорит Вячеслав.

— Хорошо, — зачем-то еще раз добавляет Умка и улыбается, когда видит, как Вячеслав прячет смущенную улыбку.

Окрошка без преувеличений получается шикарной. Дима ел окрошку мамы, бабушки, Пифы, даже сам пытался делать, но все это даже близко не стояло с тем произведением искусства, которое вышло у Вячеслава. Серьезно. Может, он туда щепотку магии какой положил или наговорил на нее что-то, но уже после первой ложки у Димы едва не случается оргазм, так это прекрасно.

Он не стесняясь нахваливает Вячеслава все время, пока ест, а тот только смущенно улыбается в тарелку, макая картошку в окрошку.

Они собирают посуду и вдвоем моют ее в тазике на крыльце дома.

Диме хорошо, легко и спокойно, как не было уже очень давно. Как-то правильно.

— Чёрт!

Резко отбросив молоток в сторону, Дима трясет рукой с отшибленным пальцем, как будто это поможет, и шипит, шипит сквозь зубы, слыша, как из дома несется Вячеслав. Помог, называется, лестницу хотел подшаманить, чтоб не шаталась и не разваливалась под ногами, но не с его ж везением такими вещами заниматься.

— Умка, чего такое? — спрашивает обеспокоенно, показавшись в дверях; Дима видит, как его взволнованные глаза мечутся по нему, и почему-то улыбается с этого даже через боль.

— Молотком себе попал, не страшно.

— Но больно же? — Вячеслав подходит ближе и опускается рядом с ним на колени.

— Ну… Да. — От чего-то строить из себя непробиваемого-мне-все-нипочем парня сейчас не хочется. Палец краснеет и синеет, кажется, а еще болит жуть и очень хочется зачем-то сунуть его в рот или ледяную воду, но вряд ли это поможет.

— Дай, — неожиданно говорит Слава и хватает его за больную руку; расправляет аккуратно пальцы, гладит своим указательным отшибленный димин, пока тот смотрит и не понимает, что Вячеслав делать собирается.

И тут происходит что-то вообще из ряда вон. Вот прям вообще.

Кончик славиного пальца начинает слабо светиться.

Это точно не глюк, не болевой шок и не отблеск солнечного луча, Дима перебирает все варианты, но понимает, что ничего из этого не подходит, потому что объяснений происходящему нет.

Он открывает рот, но снова закрывает и снова открывает, смотрит большими охуевшими глазами, как Вячеслав мягко ведет светящимся пальцем по его, и чувствует, как боль уходит вслед за покраснением. Перед тем, как убрать руки, Вячеслав что-то тихо говорит, а потом смотрит на него так невозмутимо, словно совсем ничего необычного сейчас не произошло.

— Кто ты, Слав? — тихо и хрипло спрашивает Дима, хотя и понимает, что такой вопрос он уже задавал и ответ на него получил вполне однозначный.

Но, кажется, даже он не способен объяснить… это.

— Я же тебе говорил, — ожидаемо отвечает Слава и едва заметно пожимает плечами; садится, по-турецки скрещивая ноги, и смотрит на Дима совершенно спокойно. — Ты думал, потомки лесных Духов они кто?

—... Да откуда мне знать? Я таких впервые встречаю. Я вообще не думал, что такие бывают. Ну, я понимал, что ты колдуешь там что-то, заклинания твои эти все, зелья, варева… Но это же… Что это, Слав? Магия? Колдовство? Или это одно и то же?

— Нет, не одно. Я не занимаюсь колдовством, это нехорошо, а мои силы частично черпаются из магического потока, который наполняет этот лес. Поэтому я не могу быть где-то еще. Я должен быть здесь. В другом месте я лишусь своих сил.

— Потому что ты потомок этого Духа?

— Да. Он был Сразу и есть Всегда, но с течением времени пропала необходимость в его постоянном нахождении на нашей земле. Поэтому есть мы — его прямые потомки. Мы — его часть и в нас его сила. Пока есть мы, есть и лес.

— Пизда, — спустя небольшую паузу красноречиво выдает Дима. Выдать большее от такой информации его мозг просто сейчас не способен.

— Может быть, — вдруг улыбается Вячеслав; Дима смотрит на него и залипает, потому что Слава улыбается до очаровательных ямочек на щеках. — Ты второй, кто узнает это обо мне.

— А кто был первый?

— Мой отец. Он, мне кажется, так до сих пор и не пришел в себя. Мы не видимся. С тех пор, как я переехал в эту деревню. Он только иногда присылает мне деньги и кое-какие вещи, потому что знает, что я не выезжаю в город.

— Совсем?

— Я не могу. — Вячеслав жмет плечами и, хотя он улыбается, Дима видит в карих глазах тоску. Может, он и не очень рад такой жизни, но сделать с этим ничего не может.

И Диме вдруг так становится его жалко. Одного, в этой лесной глуши, где не с кем поговорить, где нет ничего, кроме деревьев и изредка заходящих к нему старых людей. А ведь Вячеславу двадцать, у него же должна быть другая жизнь.

И Дима Вячеслава обнимает. Сгребает резко в охапку, прижимает к себе, слыша его удивленный сдавленный вздох.

— Умка, ты чего?

— Ничего. Пожалуйста, скажи, что ты рад так жить. Иначе я заберу тебя отсюда, чего бы мне это не стоило.

— Хорошо, я рад.

— Ну нет. — Дима прижимает Вячеслава к себе сильней и как-то отчаянно. — Скажи не потому, что я прошу, а правду. Ну. Слав?

Вячеслав молчит непростительно долго.

И Дима ловит себя на мысли, что даже боится его ответа.

— У меня нет выбора, Умка. Я должен жить здесь, должен присматривать за лесом, должен помогать людям. Так всегда было и всегда будет, в каком бы теле потомок не переродился. Понимаешь? Из-за этого мне легче смириться с тем, что моя жизнь такая, но иногда… я все равно задумываюсь, что немного скучаю. По чему-то другому. Но все это не важно, поэтому я стараюсь часто об этом не думать.

Дима наконец чувствует, как Вячеслав тоже его обнимает — аккуратно ползет руками на пояс и обхватывает, тычась носом в плечо. От него пахнет мятой и лесом, он теплый и какой-то маленький в его руках, неожиданно кажется Диме слишком хрупким и уязвимым.

Дима не хочет уезжать и бросать его здесь.