Дни до Вячеслава тянулись медленно, как сироп, а сейчас несутся, как метеор, и Дима находит себя собирающим голубику в лесу уже тридцать первого июля. Лютая жара сменяется прохладными пасмурными днями стремительно подступающей осени и на улице становится легче проводить почти 24/7, чем они со Славой и занимаются. Дима кладет в корзинку еще одну горсть ягоды и поднимает глаза на Вячеслава. Тот, стоя на коленях возле куста, старательно срывает по одной ягодке и кладет в корзинку возле себя, лезет дальше между веток, пыхтя и раздвигая их руками. Дима смотрит ему в затылок, опускает взгляд на шею с тонкой серебристой цепочкой на ней, потом на браслет на собственном запястье; вздыхает.

Произошло так много и так мало.

— Думаю, пока хватит. У тебя сколько? — подходя к нему, спрашивает Слава; его корзинка полная, тогда как корзинка самого Димы полупустая. — Ты чего такой? — Вячеслав мгновенно меняется сам, вся его веселость куда-то прячется, а ей на смену приходят серьезность и волнение. Он садится рядом с Димой на траву, привычно скрещивая ноги, ставит в образовавшуюся между ними ямку свою корзину; в глаза заглядывает своими карими, сейчас так красиво сочетающимися с ягодами голубики. — Умка?

— Не хочу уезжать, — прямо говорит Дима.

— Но у тебя учеба. Работа. Друзья и семья там, в конце концов.

— А ты здесь.

— А я тут причем?

— При всем, Слав, — вздыхает Дима и смотрит ему в глаза, большие и ничего не понимающие. — Я… привык к тебе уже. Очень. И не представляю, как смогу теперь без общения с тобой. Неужели для тебя все по-другому?

Вячеслав долго-долго, целую вечность, кажется, смотрит ему в глаза; его взгляд блуждает по лицу Димы ни на чем особо не задерживаясь, но всегда возвращаясь к глазам.

— Я стараюсь не думать об этом. Потому что если думать будет больнее.

— Так значит у тебя все так же?

— Дима. — Слава вздыхает.

— Скажи. Скажи, что я ошибаюсь. И не потому что я прошу. Ты стараешься не думать о том, о другом, об этом… Но так же нельзя. Жизнь проходит мимо тебя, пока ты не думаешь о ней и о себе.

— Она и так проходит мимо, Дима, только если я буду думать, мне будет хуже, потому что изменить ничего нельзя. У меня была другая жизнь и я знаю, что это такое, но я никогда по ней не скучал. Никогда. — Здесь Вячеслав сначала делает паузу, потом уже набирает воздуха, как будто собирается сказать что-то еще, но почему-то резко передумывает и замолкает. Он снова так сильно и резко меняется, что Диме даже становится за себя стыдно.

— Прости, — виновато бормочет он, опустив голову.

— Сейчас дождь будет, идти надо. — Слава смотрит на стремительно темнеющее небо.

Диме становится как-то неприятно от того, что Вячеслав проигнорировал его попытку извиниться.

Дождь настигает их раньше, чем они успевают добежать до славиного дома, поэтому им приходится спрятаться под большими и пушистыми лапами ели, которые склоняются так низко к земле, что образовывают собой натуральную палатку. Умка накидывает капюшон кофты, а Вячеслав плаща, сидят, тесно друг к другу прижавшись, потому что места не так много, и молчат. И молчание впервые неуютное. Давящее, тяжелое и гнетущее. С привкусом недосказанности.

— Слав, — Дима решается и нарушает тишину первым; из-за большого капюшона славиного плаща ему не видно его лица, но это и не нужно, а еще так говорить становится немножко проще. — Правда, прости. Я зачем-то лезу туда, куда не надо и пытаюсь учить тебя жить, хотя и сам такое терпеть ненавижу. Просто… ты мне нравишься, наверно, и я поэтому пытаюсь до тебя достучаться. Хотя, опять же, это никак не должно влиять на тебя, я не имею право давить и просить тебя что-то изменить в твоей жизни, если тебя в ней и так все устраивает.

Лес шелестит ветром и дождевой водой, пахнет прохладой и елками, а Вячеслав все продолжает молчать; его пальцы до побелевших костяшек сжимают края корзинки с ягодой и Диме очень хочется положить свою ладонь поверх его. И он, кажется, уже почти собирается это сделать, дергается, но в этот момент Вячеслав поворачивается к нему сам. Дима испуганно замирает и смотрит на него, замечая, что его взгляд снова гуляет по его лицу, но на этот раз не стопорится все время на глазах, а где-то гораздо ниже. Дима думает об этом, но сам с себя смеется, потому что такого просто не может быть, и именно в этот момент Вячеслав вдруг резко подается вперед; зажмуривается и накрывает его губы своими, а у Димы из ослабевших пальцев вываливается корзинка, рассыпая всю ягоду по траве.

Невероятно все это.

Они целуются в лесу, в дождь, под пушистыми лапами ели и губы Славы на вкус, как голубика, но прочувствовать это Диме толком не удается, потому что Вячеслав отодвигается так же быстро и резко, как и потянулся к нему. Прячет смущенное порозовевшее лицо за капюшоном и чуть отворачивается, чтобы сидеть к Диме полубоком, а Дима смотрит на него, растерянно хлопая глазами и не понимая уже ничего.

А понимать и не хочется.