Ледяные порывы ветра со снегом обжигали, пока Небесный нес Шилуа. Ни тот, ни другой не заметили, что когти птицы сжались слишком плотно для тонких костей человека. Желание оказаться как можно дальше от Цитадели поглотило обоих. Они летели, приземлялись и вновь летели тогда так долго, что Небесный перестал узнавать изломы гор под собой, которые стремительно заливала очередная ночь. Их спас маленький огонек внизу и мысли других тоири. Сначала Небесный почувствовал настороженность, затем сдержанное любопытство. Он тоже опасался: стая вела себя непривычно. Тоири не пытались прогнать чужака, не удивились присутствию человека. Они направили незваных гостей вниз, сквозь серые пальцы снеговых облаков.

Здешние птицы обитали в выдолбленных скальных пещерах, явно рукотворных: перед каждой был удобный выступ. Многие пустовали. Небесный занял самую крайнюю и высокую, подальше от непонятных сородичей. Те, вроде бы, предлагали что-то еще, но Шилуа уже мало что разбирал в мешанине картин и чувств, из которых состояло общение птиц. Было больно дышать, ребро слева ощущалось как-то не так. Ночной мороз пробрался под кожу, казалось, что сердце вот-вот хрустнет льдинкой и перестанет биться.

Потом эти воспоминания помогали хоть немного уменьшить пожар внутри, от которого не спасал даже снег. Шилуа доползал до выхода из пещеры, ел его горстями и извергал обратно — уже водой.

После периода, когда внутренности от любого движения колыхались тошнотворной раскаленной жижей, опять наступал холод. От него не было спасения, как и от жара. Небесный возвращал Шилуа на кучу мха и веток и накрывал крылом. Но каждую мышцу дергало ледяной болью, оставалось выть, уткнувшись в бок тоири, закусив зубами жесткие остья перьев. Потом снова приходил жар, сопровождающийся отрывочными видениями. Иногда Шилуа казалось, что к нему ползут змеи, иногда появлялись какие-то двуногие чудовища с жуткими мордами, хлопали крылья, так громко, что казалось, вот-вот из ушей пойдет кровь. Он быстро понял, что это не болезнь, не последствия потрясения и сломанных ребер и не яд. Вернее, не совсем.

«Летний сон». Вот как называлась эта дрянь. Безвкусный розоватый порошок из глубоких штолен горы Ван, где добывали драгоценные камни. Он притуплял чувства и реакции, рассеивал любые тревоги, но вызывал сильную зависимость. Вот чем поили тринадцатого наследника, и, видимо, часто, раз тело затребовало добавки так скоро. Особенно тот последний бокал — интересно, сколько там было "сна"? Небось, не меньше ложки… Еще немного — и конец. Как-то одну из королевских тиджи, пойманную за употреблением, лишили наркотика и заперли в садах без права их покидать. Отвратительное зрелище. Судя по боли в сорванных связках и смердящей одежде, Шилуа сейчас вел себя так же. А ведь один-единственный вдох из трубки или глоток розоватого пойла — и все бы прекратилось… Хорошо, что здесь «сон» неоткуда взять, иначе Шилуа не поручился бы за себя. Сколько дней и ночей это продолжалось? Он спрашивал Небесного, и не раз, но тут же забывал ответ.

Бесконечность.

В редкие периоды просветления тоири предлагал Младшему отнести его к людям там, внизу, но Шилуа и думать об этом было жутко. И дело не в боли. Чтобы кто-то смотрел на него в таком виде?! Он не раз пытался стащить с себя грязные тряпки, но тоири не позволял. Хотя Шилуа хрипел, что лучше умрет от холода, чем продолжит терпеть их на себе, птица была иного мнения. Небесный оказался упорен в желании сохранить Младшему жизнь. Даже если улетал за едой, то оставлял рядом кого-то из других тоири и за это приносил собрату часть добычи. Шилуа лежал в углу пещеры и слушал, как пируют большие хищники. Треск и хлюпанье раздираемой плоти не тревожили и так измученное нутро.

«Если Младший не начнет есть что-то, кроме снега, то его кости скоро унесет ветром».

Шилуа открыл глаза. С рассвета ему было лучше, хоть тело и походило на студень, даже шевельнуть пальцем стоило огромного труда.

«Внизу теплые жилища».

— Нет, — едва шевельнулись пересохшие губы. Лучше, чем мотать головой, рискуя вызвать дурноту.

Страх. Стыд. Омерзение. Грязный, больной, слабый. Шилуа старался передать это как можно ярче.

Тоири склонил голову набок.

«Все болезни пахнут одинаково. В немощи нет позора».

«У людей есть. Увидят такое — убегут с криками или добьют. Лучше уж тут».

«Они уже видели тебя».

— Когда?! — встрепенулся Шилуа.

«Глазами своих птиц».

Небесный поднялся, подошел к выходу и выскочил наружу. Хлопнули крылья. Шилуа успел ощутить его раздражение. Возможно, в этот раз он не вернется… Отличный конец для тринадцатого наследника, жаль, Тикаэла не видит.

«Пустая скорлупа вместо головы. Прекрати, иначе я буду ночевать в другом гнезде».

Шилуа усмехнулся и неожиданно заснул. А когда открыл глаза, почувствовал запах хлеба. Надо же, таких галлюцинаций у него еще не случалось.

«Ешь».

Небесный склонился над ним, большой глаз щекотнул по щеке белыми ресницами. Шилуа с усилием повернул голову и увидел корзину. Наверху лежали лепешки, от которых поднимался горячий дымок, а рядом плетеная из коры коробочка, в таких обычно подавали овощи на пару. И еще — плотный сверток. Одеяло? Почувствовав удивление человека, тоири показал вереницу картинок: широкую улицу с аккуратными домиками, ниточки-мосты, другие тоири. Там было что-то еще, но Шилуа не успел разобрать. Чувствовалось лишь, что Небесный раздосадован и растерян. Хотя эти чувства, если припомнить, ощущались в нем постоянно, все время, пока они прятались в пещере.

Запах еды был приятен, но мешался с его собственным, и результат напрочь отбивал аппетит. Шилуа поднял руку, стянул с плеча халат. Потом с другого.

«Нельзя. — Усталое раздражение. — Младший хрупкий, и у него нет перьев».

«Помоги мне, иначе я не стану есть», — твердо ответил Шилуа.

Острый как лезвие клюв осторожно потянул ткань. Раздался треск. Скоро в углу образовалась куча тряпок, годных лишь на то, чтобы сжечь. Кожу защипал холод. Шилуа сел, оберегая левую руку, переждал головокружение и потянулся к корзине. Откуда бы она ни взялась и как бы дико ни смотрелась среди заваленной костями и пухом пещеры, в ней было спасение.

Колючее шерстяное одеяло пахло овцами. Раньше Шилуа поморщился бы, теперь же вдыхал этот сладковатый запах с удовольствием. Он закутался с головой и немного посидел так, греясь и отдыхая. Потом вытер руки о снег, что ночной ветер намел у стены, взял лепешку и рискнул откусить. Тесто оказалось душистым и мягким, с замешанными внутрь семенами. Живот не стал кочевряжиться и принял добрую еду с благодарностью. Его хватило на половину лепешки и три куска вареной ярко-лиловой моркови.

«Теперь спи».

Тоири был доволен. Он устроился рядом и привычно накрыл Младшего своим крылом.

— Высиживаешь меня, как птенца, — слегка улыбнулся Шилуа.

Небесный тихо зачирикал и тронул клювом его волосы.

К заходу солнца небо закрыли плотные облака, по уступу застучал дождь. В голове уже прояснилось окончательно, теперь хотелось понять, что происходит вокруг. На вопросы Небесный отвечал охотно, но с таким чувством, будто сам искал ответы и немного стеснялся этого.

Повинуясь желанию Младшего улететь за край самого мира, Небесный пересек великий хребет Ченао. На бумаге эта лишенная удобных долин часть гор принадлежала Око Кумэ, но на деле знали о ней немногое, да и поселений там было исчезающе мало. Налогов они толком не платили: королевству дороже посылать за хребет сборщиков, однако и надеяться на помощь воинов Око Кумэ северянам тоже не приходилось. Хотя кому придет в голову карабкаться по отвесным кручам, чтобы напасть на какое-то мелкое селеньице на краю мироздания?

Эта большая деревня находилась внутри чаши, полностью отрезанная от внешнего мира. Попасть в нее можно было, лишь имея крылья. Шилуа с изумлением смотрел на то, что показывал Небесный: аккуратные ярусы садов на солнечной стороне, питающий их родник, который брал начало на вершине скалы и стекал по выдолбленным в камне желобкам. Ниже — другие гигантские валуны, покрытые зеленой травой, словно тканью, и на них — точки овец и каких-то темношкурых животных, похожих на свиней. Тонкие нити мостов, натянутые меж скал, на круглой площади — довольно большое строение, крытое соломой, возможно, храм Четверых. Странно, ведь каждый из Богов предпочитает, чтобы его чествовали по-своему… Но других храмов Шилуа не увидел. Основания отвесных скал, на вершинах которых располагалась деревня, утопали в густом тумане, холодном даже на вид.

Но главным удивлением были птицы. Десятки тоири сидели на стенах и насестах из бревен, пили из округлого бассейна на краю, сновали с тюками и охапками хвороста в лапах над окружающей селение пропастью. Их крики и щебет наполняли собой горную чашу. Стена с пещерами и гнездами вздымалась ввысь точно напротив выхода из храма. А еще… на спинах многих гордых крылатых хищников виднелись маленькие фигурки. Тоири не только жили рядом с людьми, не просто переносили грузы в лапах. Они позволяли оседлать себя. Это и было причиной смущения Небесного.

«Будет больно, если я пошевелю твои кости снова. Люди хотят забрать тебя сами, если ты согласишься».

Небесный не пытался скрыть тревогу и ревность, которые, впрочем, перекрывало беспокойство за Младшего. Шилуа прижался к теплому боку друга.

— Ладно. Ты же не улетишь, не оставишь меня одного?

«Больше никогда».

Как только трое жителей деревни вошли в пещеру, стало ясно: видения Шилуа вовсе не плод воспаленного мозга, и чудовища действительно существуют: прямо с рогами, оскаленными клыками и провалами вместо глаз. Потом они сняли плотные кожаные маски и превратились в людей.

— Чистого неба тебе и твоему крылатому брату, гость, — обратился к ним высокий мужчина, чьи волосы были наполовину выбриты, а на макушке торчал пучок, словно у жреца Бога Земли. — Мы рады, что вы больше не считаете нас врагами. Как нам называть вас?

— Шилуа. А это — Небесный.

Молодая девушка со сдвинутой на лоб маской длиннозубого ящера дерзко фыркнула, но тут же сделала вид, что закашлялась. Парень, с длинной косой и сумкой, переброшенной через плечо, толкнул ее в бок локтем, не отрывая внимательного взгляда от Шилуа. Лысый посмотрел на них неодобрительно.

— Мое имя Чор, я помощник старейшины, а это мои дети, Дин и Лун. Лун лекарь, он осмотрит твои раны, птица не подпустила его к тебе в прошлый раз. Похоже, твой тоири не слишком доверяет людям… А потом мы полетим вниз на Краснокрылой.

Одна из тоири у входа склонила изящную голову. Парень с косой отдал свою маску сестре и подошел ближе. Шерстяное одеяло, которое пришлось стянуть на груди, не очень-то хорошо скрывало грязное тело. Лун, не двинув и бровью, разжал Шилуа руки и положил ладони на его грудь. Когда пальцы прошлись по ребрам слева, с губ сорвалось шипение, Небесный беспокойно скрежетнул когтями по камню.

«Тише, вряд ли он желает зла», — Шилуа успокаивал скорее себя.

«Я убью быстрее, чем он сумеет его причинить».

Шилуа улыбнулся. Лекарь взглянул на него, затем на Небесного с каким-то непонятным благоговением.

— Перелома нет. Ты сможешь лететь, — сказал он.

Шилуа понимал, что они говорят, но некоторые слова ускользали: акцент походил на северный кумэи, но звучание согласных было еще мягче, превращая слова в единые звуки, различать которые стоило большого труда.

На широкой спине Краснокрылой располагалось нечто вроде лежачего седла, крепежные ремни терялись в плотной массе перьев и вновь выныривали, сходясь к металлическому фигурному нагруднику. На нем красовался бегущий дрох, и маска Чора походила на его голову с оскаленной пастью. Шилуа всадник посадил перед собой и крепко прижал своим телом к седлу — едва вдохнуть.

В лицо ударил ветер. От страха перехватывало горло: Шилуа очень хорошо видел туманную бездну внизу. C Небесным было иначе: во время физического контакта Шилуа чувствовал его, словно продолжение себя. Тоири парил рядом, зорко следя за Краснокрылой, это немного успокаивало, но по приземлении Шилуа все равно не мог справиться с дрожью в ногах и едва замечал, где оказался и что происходит. Вокруг не галдит толпа любопытных — уже хорошо.

Окончательно он пришел в себя в лохани с теплой водой, третьей по счету. Воду носил Лун, лекарь. Шилуа удивился: не пристало врачу заниматься столь грязной работой. Но здешние порядки не имели значения: важнее то, что наконец-то можно привести себя в человеческий вид.

На поверхности мутной от каких-то масел воды плавали сухие соцветия незнакомых трав. Они источали мягкий и терпкий аромат. В купальню снова вошел Лун и положил на скамью нечто вроде плетеной сумки.

— Здесь одежда. Сможешь встать сам?

Шилуа прислушался к себе и кивнул.

Грубая ткань полотенца пахла воском. Одежда оказалась из простой колкой материи, темно-бурой, почти черной. Все же придется надеть черное… В окно купальни виднелся кусочек наливающегося звездами неба. Он вспомнил морозное дыхание ночи и плотнее запахнул полы, но снаружи оказалось неожиданно тепло. Мокрые, кое-как расчесанные пальцами, волосы липли к шее, сквозь простые кожаные башмаки, которые ему дали, ощущались плотно подогнанные друг ко другу булыжники. Зачем в деревне такая роскошь? Впрочем, и дома здесь тоже были сложены из камня. Широкая улица пустовала, лишь приглушенные голоса доносились из освещенных окон, да где-то далеко кто-то играл на свирели. Птиц не было ни видно, ни слышно — они устраивались на ночлег с последними лучами заката. Но Шилуа знал: Небесный рядом.

Через десяток шагов пришлось остановиться, опереться на высокий плетеный забор. Лун терпеливо ждал и не смущаясь разглядывал Шилуа. Лишь бы только эти рендэ не заставили подробно все рассказывать: он не хотел быть узнанным, но сейчас плохо владел собой. К тому же, последние недели путались у него в голове, словно струйки дыма от розового дурмана.

Посреди ступеней шел вырезанный пологий подъем. Поднимаясь к массивным высоким дверям, Шилуа понял, что его привели в строение, которое он ранее принял за храм. Это оказался общинный дом, на пороге рядами стояла обувь. Лун разулся и указал Шилуа сделать то же.

Размер главного зала не уступал королевской приемной. По сторонам за деревянными колоннами стояли столы, пахло едой, готовящейся на устроенных в стенах жаровнях. По колоннам вились лозы, выточенные из более темного, чем сами колонны, дерева, а вместо цветков светились какие-то диковинные шары. Высокий потолок утопал в сизой дымке.

Лун почтительно коснулся коленом натертого до блеска пола и пропал среди других людей. О, их было много: старики, молодые, дети — они сидели у столов, стояли у жаровен, лежали на пестрых циновках и все до одного смотрели на гостя. Что ж, к вниманию ему не привыкать. Шилуа, превозмогая боль, расправил плечи, сделал несколько шагов и взглянул туда, где, по его расчетам, должен стоять трон здешнего хито.

Кресло с высокой спинкой там и правда стояло. Пустое.

Шилуа несколько растерялся, пошарил взглядом вокруг и увидел, что у одного из низких столов стоит Лун и машет ему рукой. Там же сидел пожилой мужчина с седыми косами, обрамлявшими лицо, и женщина с похожим на клюв носом и тонкими губами. Она смотрела на приближающегося гостя строго и весьма непочтительно. Шилуа подошел ближе и, поколебавшись мгновение, поклонился мужчине.

— Садись, сын Мол’Эт, мы приветствуем вас в Ун Джум Тао. Многих локтей полета тебе и твоему крылатому брату.

Шилуа вскинул изумленный взгляд. Его поразило, что хито откуда-то узнали, к какому клану он принадлежит, но еще больше — что женщина заговорила прежде своего господина, произнесла формулу гостеприимства, словно это место принадлежало ей.

Мужчина сделал Луну знак отойти и смотрел на Шилуа изучающе, спокойно.

— Садись же, — слегка усмехнулась женщина.

Шилуа осторожно сел и, во избежание недоразумений, молча вперился взглядом в полированное дерево стола. В этом клане царили совсем непонятные правила, а оскорбить хозяев по неведению было бы глупо.

— Я Жэнь Ян, это мой муж Гау, наш род зовется Ал’Рей.

— Ал’Рей, — свел брови Шилуа. — Такого клана нет… но звучит почему-то знакомо.

— Песнь о восхождении Ал’Рей и золотом пере, возможно, ты читал ее, — улыбнулся Гау и взглянул на жену. — Очень древняя… Моя любимая, особенно, если поет Жэнь Ян.

— Мы не причисляем себя к кланам Око Кумэ, — двинула бровью его жена. — Они взяли своим родам имена, утопив в крови более слабых, мы же были названы и жили здесь задолго до них!

К столу подошла девушка с подносом. Перед старейшинами она поставила блюдо с дымящимся мясом и овощами, а Шилуа досталась высокая резная посудина с чем-то кремово-желтым.

— Это молоко наших буру, — сказала Жэнь Ян, — тебе нужно подкрепить силы.

Шилуа посмотрел на питье с сомнением: молоко он не слишком любил, да и не верилось, что одной чашкой можно подкрепиться. Это же почти вода! После первого же глотка он изменил свое мнение. Мягко, сладко, густо и одуряюще пахнет горным лугом. Получилось выпить лишь две трети. Живот угрожающе потяжелел, но, вроде бы, выдержал.

— Откуда вы знаете, что я Мол'Эт? — спросил Шилуа, отставив чашу.

— Твой брат показал нашим достаточно, чтобы мы сделали выводы, — ответил Гау. — Но мы без того следим, что творится за великим хребтом. Вы прилетели с юга, на тебе была дорогая одежда. Спустя несколько дней и до нашей долины добралась весть о случившемся в Дон Хуа, ее передают друг другу все ветра.

Шилуа смущенно отвел глаза. Он бы сам не отказался послушать, что именно произошло в Дон Хуа, память не вполне восстановилась, остался только страх и омерзение, от которого он и бежал… вернее, летел.

— Здесь никто не причинит вреда тебе и твоему крылатому брату, Шилуа Мол’Эт, — заключил старейшина.

Муж и жена неторопливо ужинали, обмениваясь короткими фразами, и не требовали от него немедленных ответов, хотя Шилуа был уверен, что и такой момент непременно настанет. Пока ему любезно давали возможность немного привыкнуть к обстановке, разглядеть все получше.

Стол хито стоял на том же уровне, что и прочие, и ничем от них не отличался. Люди смотрели на Шилуа, но это понятно — новое лицо всегда вызывает любопытство. Шары-светильники горели ровно и не дымили.

— Как они светятся? — спросил Шилуа у Гау. — Какой-то особый состав? Во дворце бы дорого дали за такие.

Тот отпил из чаши, усмехнулся.

— Волшебство. Мой отец купил их почти шесть десятков лет назад, и с тех пор не потух ни один.

— Магия?! — чуть не подавился Шилуа. — Степная магия?

Эту способность степняков и карранцев в Горной Стране считали едва ли не болезнью. Черной чумой, приносящей хаос.

— Да, — кивнул старейшина. — Ун Джум Тао ведет торговлю с некоторыми купцами Ралбоннда и Каррана. Разумеется, неофициально.

— И вы не боитесь? Мало ли что маг вложил в… это, — Шилуа покосился на шары уже без прежнего восхищения.

Гау подумал, качнул головой.

— Чары — это всего лишь инструмент. Стоит бояться молотка или меча только в недобрых руках.

— Колдовство куда опаснее меча, — насупился Шилуа.

— Тем не менее, во время последней войны ваш клан сумел провести армию до самой южной границы степей, — возразила Жэнь Ян.

Шилуа промолчал, но не потому, что нечего было ответить. Его сбивало с толку ее поведение. Если здешние женщины имели право без спросу влезать в разговор мужчин, то жители деревни, вероятно, взяли от степняков не только магические штуки… Степнячки сражались на поле битвы наравне с воителями, даже командовали ими. Зачем? Женщина — сосуд жизни, хрупкий прекрасный дар богов этому миру. Женщины приносят семье детей, их нужно оберегать, как и самих детей.

Люди негромко разговаривали, смеялись. Темные одежды носили здесь все, лишь у некоторых они были украшены яркой вышивкой или оторочены цветным мехом. На стенах висели седла и маски, те, что носили наездники-летуны. У многих мужчин и женщин из-под рукавов или воротников виднелись края странных линий, похожих на шрамы или последствия какой-то болезни. Дети возились на многочисленных плетеных травяных ковриках с куклами и зверьками вроде крупных длинношеих мышей с перепончатыми голубыми ушами. Одна такая шмыгнула под ноги Шилуа, он ощутил прикосновение теплого тельца и поспешно поджал их.

— Сусу! Куда ты?! — За зверьком под стол полез маленький мальчик.

Послышались возня, пыхтение и визг не желающей ловиться зверюшки. Гау и не подумал возмутиться или указать нахаленку его место, только улыбнулся, отломил кусочек мяса и сунул руку под стол. Через миг вытащил чавкающего угощением зверька, держа его за шкирку, и передал запыхавшемуся от охоты мальчишке.

Шилуа украдкой рассматривал странную пару старейшин. Жэнь Ян была примерно ровесницей королевы и не уступала ей горделивой посадкой головы, только гладкое лицо не украшали краски, а скромную прическу венчала не самоцветная, а простая металлическая шпилька. Гау казался немногим старше, правильные черты обоих указывали на благородных предков. Неужто и впрямь потомки героя сказаний Ал’Рей сохранились тут, в глуши?

Кто из присутствующих был им родней? Проходящие мимо стола склоняли головы одинаково — едва-едва, словно дети перед родителями, различий в привилегиях не наблюдалось. Все? Но это невозможно, тогда на лицах бы непременно виднелись признаки кровосмешения, как в старых северных кланах. Значит, эти хито ставят себя не только равными друг другу, но и подданным. Но как в таком случае им удается сохранить власть над ними? От обилия вопросов и странностей голова шла кругом…

— Расскажи о своем крылатом брате, — Гау отодвинул тарелки и сложил руки на столе, внимательно глядя на Шилуа.

— Судя по всему, ваши птицы и так все о нас знают, — ответил Шилуа.

— Они знают то, что им согласился показать твой брат.

— Что же вас интересует?

— Все. Ваша связь отлична от всего, что мы встречали.

Шилуа удивленно распахнул глаза. Жэнь Ян положила ладонь на руку мужа:

— Возможно, стоит отложить эту беседу до утра.

Гау нахмурился, но кивнул. Накрыл второй ладонью руку жены.

— Чем отлична? — спросил Шилуа.

Теперь пришел черед старейшинам удивляться.

— Разве ты не чувствуешь?

— Постой, — снова вмешалась Жэнь Ян, — что ты вообще знаешь о связи с тоири?

— Кто учил тебя? — добавил Гау.

— Никто, — выдохнул Шилуа. — У нас птиц считают неразумными и боятся их. Вы явно знаете куда больше моего. Я впервые вижу таких, как мы. Впервые вижу, чтобы люди летали на птицах, я думал, это все сказки.

— Сказки?! Но тоири наверняка делился с тобой памятью, — поднял брови Гау.

— Делился, — кивнул Шилуа. — Но он тоже не видел такого раньше. Это все вышло случайно. Если бы меня не послали гнить в крепость, если бы я не пошел по тропе, не увидел пера, если бы лавина сошла немного в стороне… — Он облизнул пересохшие губы. В голове было туманно, образы не желали складываться в стройные фразы. Слишком долго он не смел никому сказать об этом, слишком много всего случилось. Отчаянно захотелось поделиться, но еще больше хотелось, чтобы его поняли без слов. — Небесный говорил, что люди были рабами тоири, а наши предания — ложь. Я знаю, что Цитадель строили для птиц, и…

— Постой, милый, — прервала его Жэнь Ян. — В тебе бушует великая буря. Мы желали, чтобы вы помогли нам, но вижу, что прежде нужно помочь вам самим. Вы оба ошибаетесь, каждый по-своему. Но думаю, этот разговор ждет до завтра. Оставим мальчика, — твердо сказала она мужу. — Ему нужно поспать, да и нам не помешает.

— Я провожу гостя, — кивнул старейшина.

Кресло Гау выкатилось из-за стола. Именно выкатилось: по обеим сторонам кресла оказались тонкие колеса, скованные из какого-то темно-бордового металла. Жэнь Ян заботливо поправила на коленях мужа покрывало из шкурок кумико, он поманил гостя за собой и, взявшись за внешние ободы, покатил по центральному проходу к дверям. Люди почтительно освобождали ему дорогу. Шилуа пошел следом, рассматривая странную повозку. Одно колесико, поменьше, располагалось сзади. Наверное, и тут не обошлось без магии, или здешний кузнец — мастер, каких мало. Колеса крутились почти бесшумно, внешний обод покрывали полоски толстой кожи. Кресло легко съехало по пологому склону, Шилуа пришлось чуть ли не кубарем скатиться по лестнице рядом. Он остановился, тяжело дыша. Хоть молоко и придало сил, но на пробежки тело явно еще не было способно.

Здесь, на залитой звездным светом улице, старейшина казался моложе.

— Мы с Дикарем возвращались домой в буран. Торопились, потому что Дикаря звала на помощь его самка — не могла снести яйцо… Это было не совсем удачное время для яиц: после линьки. Нас бросило ветром на пик скалы. Теперь у меня нет одной ноги, — старейшина поднял покрывало и указал на обрубок, — а у Дикаря — куска клюва. Он пытался замедлить падение… И крыло побаливает при дальних перелетах. Обычно я хожу с костылями, — вздохнул он, — но в такие туманные дни, как сегодня, предпочитаю кресло.

— Мне жаль это слышать, — склонил голову Шилуа. — Птенец выжил?

— Да, Остроклювке помогли. Она и Дикарь подарили миру тринадцать прекрасных тоири. Лишь двоих пришлось умертвить.

— Священных птиц? За что?! — воскликнул Шилуа.

— Они вылупились неразумными, — лицо Гау исказилось, словно речь шла о его собственных детях, но он тотчас совладал с собой. — Таких в последнее время все больше… Потому мы приняли ваше появление как чудо Небес. Впрочем, я опять много говорю, а ведь обещал лишь проводить тебя до постели, — улыбнулся старейшина, — идем.

Убивать священных птиц Матери-Неба… Да что эти люди о себе возомнили, как не страшатся кары богов? А может, они вовсе не поклоняются Четверым? Предстояло уложить это в голове, как и многое другое.

Обратный путь дался куда проще — оказалось, что купальня, в которой мылся Шилуа, располагалась прямо за углом и примыкала к маленькому дому. На крыльце горел фонарь — хвала Великой Матери, не магический, а простой.

— Отдыхай, Шилуа Мол’Эт, — сказал Гау, остановившись у мощеной алым камнем изогнутой тропы, ведущей к крыльцу. — Думаю, завтра у всех нас будет насыщенный день.

В доме пахло чистотой и горьковатым теплом от жаровни. Здесь она тоже была вделана в стену, а дым выходил через трубу на улицу. В Дон Хуа горячий воздух тоже поступал в покои по трубам, но сами печи находились глубоко в недрах цитадели.

Спален оказалось две, Шилуа выбрал дальнюю, что окнами выходила на невидимые во тьме горы. Он чувствовал себя мирно, словно в далеком, почти забытом раннем детстве, когда отец возил его в охотничий дом в одной из южных долин. Там было можно читать и гулять до ночи и не учить уроков, а вокруг стояла похожая тишина. Странно ощущать умиротворение, оказавшись среди незнакомцев вдали от всего известного тебе мира и не имея понятия, что уготовал мир новый. Может, они и знали его имя, но не знали, кто он, и ходящие о нем слухи. Истинная благодать. Интересно, о какой помощи толковала жена старейшины и он сам? И что ему расскажут завтра… Может, снова перевернут мир с ног на голову, но в этот раз уже не будет так жутко. Небесный проснулся на миг, в полудреме подхватил чувства Шилуа и, завернув в них собственные тревоги, снова уснул.

***

Свет наполняет воду. Зеленые водорослевые ветви колышутся, и вместе с ними — стайка рыб. Мимо проплывает зубастая висс, пушистые кончики колют ее кожу, отгоняют хищника прочь.

Стадо быков рассыпано по груди степи. Бурые ящерицы ловко лазают по шкурам, слизывают насекомых, перепархивают с одной шерстистой спины на другую.

Сосуществование.

Огромные голубые птицы летят над незнакомым хребтом, снизу им машут люди. Птицы резко планируют вниз: одна, вторая, третья… Прикосновение клюва и руки.

Сопереживание.

Всадники и тоири летят далеко. Позади, в вышине, движется непостижимо гигантское нечто. Тень-не тень, тело-не тело.

Шилуа вынырнул из чужих воспоминаний, судорожно дыша. Это, последнее, было ужаснее, чем все, что он когда-либо видел.

Тоири с темной металлической заплатой на клюве боднул головой своего человека — аккуратно, чтобы не уронить с костылей, — и, запрыгнув на камень, бросился в бездну, через мгновение исчезнув в вышине.

— Белую Цитадель мы строили вместе, — проговорил Гау, глядя вслед Дикарю. — И таких городов было много когда-то… Ун Джум Тао — также один из них.

«Не гнездо — развалины гнезда».

Шилуа глянул под ноги, на идеально ровную брусчатку, и тихонько погладил Небесного по боку. Тоири испытывал страх, горечь и отчаянное желание забыть все, что узнал — совсем как Шилуа в тот раз.

— Но его разрушили во время войны крылатых, — продолжал старейшина. — Наши предки нашли здесь лишь щебень вместо дворцов, но все же выстроили из него новый город, пусть меньше и скромнее старого.

— То, последнее, — взволнованно перебил Шилуа, — что это было?

— Никто не знает наверняка, — пожал плечами Гау. — Это самое старое воспоминание из всех, что мы нашли. Мы думаем, там один из Древних либо нечто, принадлежавшее Им.

Шилуа поежился, плотнее прижался к тоири, который тоже был далек от спокойствия.

На этом потрясения для Небесного не кончились. Он полетел вслед за Дин, которая по приказу старейшины отнесла на своей тоири Шилуа в узкое ступенчатое ущелье, где стены покрывали выщербленные ветром рисунки. Знаки, слишком большие для людей, состояли из множества вертикальных борозд, что удобно наносить когтями. Это была письменность птиц.

— Раньше язык тоири читали лишь они сами — и прятали свои записи и легенды от других. Теперь наоборот: людей, что понимают знаки птиц, куда больше, чем читающих тоири, — с сожалением сказала Дин. — Мы ищем такие места, спрятанные в горах, копируем и переводим на кумэи.

Небесный с восторженным почтением взирал на наследие своего рода, но в глубине его разума тлело раздражение.

«Ты тоже можешь научиться».

Попытка утешить была отметена с яростью.

«Люди станут учить меня читать язык моих предков?!»

Шилуа пожал плечами и вздохнул.

«Наверное, тут есть и грамотные тоири. Ты как хочешь, а я обязательно это прочту».

Небесный молча ринулся со скалы и полетел прочь. Птица Дин — Горбатая — нервно переступала когтями по острой каменной кромке. Дин сняла перчатку, положила руку ей на загривок.

— Ты не слышишь ее без прикосновения! — озарило Шилуа.

— Никто не слышит, — поджала губы Дин, — кроме вас двоих. Для нас вы — ожившая сказка.

Клан Ал’Рей изначально обитал за хребтом Ченао. Но это не спасло их от участия в войне, разразившейся через шесть сотен лет после низвержения Древних. Тоири боялись Их и ненавидели за то, что Те решали судьбы целых видов, в том числе крылатых. В памяти тоири не находилось следов мира, откуда их вырвали, но осталось знание и великая боль потери дома. Кто-то из птиц спустя века считал все это легендами и жил, как живется; некоторые стаи вовсе одичали. Даже растения меняются, если пересадить их в иную почву. Птицы стали другими и забыли многое. Записи на стенах тайных ущелий были отчаянной попыткой сохранить исчезающую культуру.

— Каким богам поклонялись тоири? — полюбопытствовал Шилуа, обернувшись к Дин.

Та посмотрела едва ли не презрительно.

— А что, обязательно надо поклоняться? Кому-то вроде жестокого Безглазого ублюдка как в Карране или Четверым, что, судя по вашим книгам, только и думают, как друг друга трахнуть?

У Шилуа дыхание сперло от негодования, да и спорить в таком положении — зажатым меж птицей и ее наездницей — было бы глупо. Лишь поэтому он промолчал.

Связь с людьми стала неожиданным подспорьем: оказалось, у потомства тех тоири, что связывали себя с человеком, разум сохранялся чаще. А почему ущелья так тщательно скрывали?.. Потому что по темной воле Древних в мире жили и другие крылатые. Сильные и гордые, как тоири, но совсем иного склада. Драконы жили властью, дышали ею, их участие в свержении недобрых божеств было, прежде всего, продиктовано желанием занять их место. Спустя века они попробовали это сделать, и не все представители человеческой расы оказались столь благородны, чтобы встать на сторону тоири… Хоть по сравнению с гигантами небес люди были маленькими, зато умными и многочисленными, а некоторые еще и обладали магией. Много осталось ущелий и долин, наполненных птичьими и драконьими костьми, потери же людей не поддавались подсчету.

Ранняя история сохранилась лишь фрагментами, какое-то время горстка оставшихся заклинателей птиц думала, что обречена на вымирание. Рассказы о том, как раньше люди чувствовали связанных с ними тоири на расстоянии, стали детскими сказками. Таких больше не появлялось на свет, но сохранившие связь с птицами были рады и тому, что имели… Другие стаи отвернулись от северных тоири, обитавших за хребтом, ибо те все еще верили людям. Кое-кто из птиц рисковал, залетая в южные, чужие охотничьи угодья, и им порой удавалось привести в стаю новую кровь. Случился период расцвета, когда несколько десятков людских и птичьих семей объединились, чтобы отстроить Ум Джун Тао и жить хотя бы тенью былого величия. Но в последнее время рождалось все больше неразумных птенцов. Стаю понемногу захлестывало отчаяние.

— Теперь я понимаю, — медленно проговорил Шилуа, сойдя со спины Горбатой. Дин уже возилась с ремнями под крыльями, отцепляя седло. — Но как мы можем вам помочь? Ни я, ни он понятия не имеем, почему у нас так вышло!

— Твой брат может оставить свое семя стае, — сказала Дин, вынырнув из гущи белого пуха. — А ты… — она окинула Шилуа равнодушным взглядом, — просто будешь жить тут и рассказывать все, что знаешь и чувствуешь. К работе-то ты вряд ли пригоден, если рос во дворце.

— Я могу хотя бы посмотреть вашу библиотеку? — вздернул подбородок Шилуа.

— Конечно, — Дин отвернулась и закинула седло на плечо. — Там хозяйничают отец и брат. — Она остановилась и, не оглядываясь, добавила: — Не обижай Луна, иначе будешь иметь дело со мной.

Шилуа изумленно смотрел ей вслед. Какой Бездны она имела в виду?! И как Шилуа, ниже Луна на голову, мог бы его обидеть, да и зачем стал бы это делать? Лекарь, в отличие от сестры, ему улыбался, каждый день приносил лечебный отвар и ничем не заслужил дурного слова. Странная неприязнь Дин — вот что обидно. Но как это исправить и надо ли вообще морочиться, Шилуа не знал.

***

Он проснулся, потому что перестало хватать воздуха, словно он во сне набросил на лицо одеяло. Но одеяла не оказалось. Зато все тело было мокрым от пота и каким-то напряженным. Странно, кошмары ему, вроде, не снились… Открыл глаза и уже хотел встать, как резко вдохнул и зажмурился от мощного потока чувств, что буквально распяли его на кровати. Восторг победы, блеск ее глаз, ласковое горловое пение. Голубовато-белое оперение, нежный пушок подбрюшья… Сознание своей силы, забота. Мягкость и податливость, вызывающие еще более сильное желание, изгиб ее шеи и наслаждение чужим телом, острое, несдержанное.

— Небесный… — прошипел Шилуа. — Какой проклятой Бездны?!..

Тоири не отзывался. Было кристально ясно, чем он занят в данный момент. Вопрос только в том, на кой передает это Шилуа, и что теперь делать. Чужая страсть затапливала сознание, растекалась по телу, не оставляя шанса отвлечься. Ругаясь сквозь зубы, он сбросил одеяло, распахнул полы короткой ночной рубашки и провел по влажной коже внизу живота, обретшей почти болезненную чувствительность. Пальцы были холодными, рассыпали за собой мурашки. Одна ладонь обхватила член, другая рука спустилась ниже. Шилуа давным-давно знал от тиджи, что с пальцами внутри можно кончить если не ярче, то быстрее. А сейчас определенно нужно было — быстрее, чтобы не успеть задуматься, насколько нормально то, что происходит.

От прикосновения прохладных пальцев он вздрогнул, мороз расползся, единым мигом обжег все тело. Перед глазами мелькнули плиты тронного зала — белые с яркими пятнами витражного света. И холодные чужие пальцы там, где их даже в страшном сне быть не должно. Шилуа подбросило на кровати, он распахнул глаза, вспомнив все, что случилось в Дон Хуа. Схватил подушку, и, вцепившись в нее зубами, заорал. Когда ледяное омерзение немного отпустило, он ощутил зов.

«Младший. Тебе плохо?»

— Мне ужасно, — признался Шилуа в подушку.

Телесное возбуждение теперь ощущалось, словно нарыв. Но прикоснуться к себе опять?! Ни за что. Если попробует — его тут же вывернет или он умрет от страха, вспоминая это снова и снова. Чужое нездоровое, жестокое вожделение и собственную беспомощность. Наверняка все глазели и думали, он сам этого хотел… На что еще может быть способен слабак, проваливший даже испытание на чон-ша?!

Шилуа лежал на постели, вцепившись в проклятую подушку и чувствовал себя коконом, распираемым ворочающейся бабочкой.

«Держи свои мысли при себе, глупая птица! Неужели у вас совсем нет личного?»

«У нас принято делиться хорошим», — в Небесном ощущалось сытое довольство, он чистил перья, сидя на гребне скалы.

«Не делай так больше!»

«Не дарить жизнь? — насмешливо спросил тоири. — Каждая из здешних самок хочет меня».

— Но мне-то зачем?!.. — прорычал Шилуа.

«Это же так приятно», — с удивлением возразил тоири.

«Это… неестественно».

«Что может быть естественнее? — разговор веселил Небесного. — В стае молодые птицы без пары разделяют радость тех, кто ее обрел. Им нужно только найти гладкий камень или дерево…»

— Я не хочу этого знать, Богиня-Небо всемогущая! — вскричал Шилуа, садясь на кровати.

«Ты хочешь нарушить древние традиции, — обиженно отозвался тоири. — Я постараюсь, но инстинкт все равно может оказаться сильнее».

Шилуа стукнул себя по лбу, зажмурился и обреченно застонал.

***

Похожая на гигантский гриб скала, на которой поселили гостя, возвышалась над остальными. На «шляпке» располагались все главные строения и два рынка: на круглой площади перед общинным домом и на самом краешке, у одного из исчерченных сотнями когтей каменных бассейнов. Там продавали ткани, воск и всякие травы. Здесь же была и вотчина лекаря: тяжелая окованная дверь, а за ней — вырубленные в скале комнаты для хворых. Неизвестно, что хранили там жители древнего города до его разрушения, но явно нечто важное. Более безопасное место трудно придумать. Ун Джум Тао вообще выглядела неприступной для любой армии. Обрубил мосты — и конец. В том числе тебе самому, если заранее не обзавелся крыльями.

Пришлось подождать, пока все посетители уйдут: кривая бабка, молодая женщина с ребенком в перевязи, мальчишка с мохнатым поросенком в корзине. У здешних жителей кожа была темнее, а глаза больше, чем даже у столичных благородных. Красиво. Молодой лекарь увидел Шилуа и кивнул ему, но не сделал ни одного жеста, чтобы пригласить его войти первым. Лун выглядел словно крестьянин: в покрытой въевшимися пятнами рубахе, с небрежно заколотой у затылка косой. Двое служанок в такой же простой одежде сновали туда и сюда, то с баночками, то со стопками белья. Лун был всего лишь одним из многих здешних лекарей, даже не самым главным. Он обслуживал тех, кто гораздо ниже него по рождению. А ведь Лун и Дин — кровные Ал’Рей, племянники старейшин. Это Шилуа уже разузнал. Как и то, что собственных детей у Гау и Жэнь Ян — нет.

Калека и бесплодная женщина… однако люди не просто терпят их над собой, но служат с искренней охотой. Старейшин не боятся даже дети, но в деревне не запираются ни склады, ни дома, и что-то не видно повешенных за воровство преступников. Хотя, может быть, их просто казнят каким-то иным способом.

Он ждал своей очереди, опершись спиной о поросший густой колкой травой склон. Шилуа всегда завораживала и восхищала высота, но в Ун Джум Тао она вселяла тревогу. Возможно, оттого, что окружала со всех сторон. Он провел в деревне уже несколько дней, но до сих пор не мог заставить себя ступить на один из висячих мостов и перебраться в другие части Ун Джум Тао, хотя бы из любопытства. Тем более — спуститься в утлой коробочке на нижний, широкий и гладкий ярус, где пасли мелкий скот.

— Дать тебе еще мази для ребра? — спросил Лун. — Болит?

Шилуа покачал головой: синяк на боку уже светлел.

Он постарался задать вопрос спокойно, однако щеки все равно горели. Лун сдержанно фыркнул. Шилуа на миг пожалел о своем решении, но к кому еще он мог бы обратиться? Лекарь все-таки должен быть привычен ко всяким странным вопросам. А острое нежелание снова переживать утренний кошмар пересилило даже стыд.

— Мы не сталкивались с подобным… неудобством, — наконец, сказал Лун. — Тоири общаются с сородичами на расстоянии, нам это не дано. Ты можешь гордиться, что Небесный считает тебя не только братом по связи, но и членом своей стаи. — Лекарь оценил выражение лица Шилуа и поспешно добавил: — Тоири могут закрываться от всех, если хотят, людям это дается намного сложнее. Мало кто умеет.

— У вас нет необходимости, — поджал губы Шилуа.

— Поверь, в тот момент, когда в полете ранят тебя или твою птицу, лучше, если болью захлестнет одно сознание, а не оба, — серьезно сказал лекарь.

— Разве вы с кем-то воюете?

Лун помолчал, глядя в сторону.

— Нет.

— Это очень долгое «нет».

— Мы помним то, что помнят наши птицы, — вздохнул лекарь, — и потом… кто знает, что ждет всех нас завтра? Я посоветую тебе только то, что знаю сам, — вернулся к первому вопросу Лун. — Если нужно от чего-то отвлечься, лучше всего помогает работа.

Стоило только остаться одному в доме — и мысли о чуть было не произошедшем в тронном зале начинали душить так, что кровь приливала к сердцу, заставляя его биться обморочно-быстро. Немного помогало побродить по улицам, разглядывая людей, горы и нижние ярусы деревни. Но вот по вечерам вслед за Шилуа в постель проскальзывали и насмешливые, презрительные шепоты, и липкие холодные прикосновения. Однажды утром Шилуа понял: нужно что-то делать, иначе проблема никуда не денется. И решил последовать совету лекаря.

Шилуа представлял себе библиотеку величественным чертогом со множеством полок, уходящих к потолку — как в цитадели. Откуда в деревушке на несколько тысяч душ взяться подобному? Приземистый дом походил на поставленные друг на друга детские кубики, крышей служили куски каменного сланца. Чор хоть и отвечал в числе прочих своих обязанностей за хранилище книг, но не проводил здесь много времени. На втором этаже находилась школа, откуда сквозь проемы окон неслись нестройные голоса детей, хором тянувших спряжения глаголов. Само хранилище занимало нижний этаж и два подземных. На улице стояла теплынь, Чор был без телогрейки и подвернул рукава покороче. Те странные полосы, что Шилуа заметил еще в первый день, и правда оказались шрамами. Причем нанесенными не в бою. На предплечьях помощника старейшины они складывались в узор. Чор заметил взгляд и демонстративно опустил рукава. После этого таращиться и тем более спрашивать было неловко. Чор показал Шилуа, как отпирать хитрую задвижку люка, ведущего вниз.

— Это чтобы малыши не свалились с лестницы и не навели беспорядка в бумагах Луна. Там у него разные трактаты по лекарству, зверям, растениям и небеса знают что еще, — слегка улыбнулся Чор. — Ходи осторожно и ничего не трогай, а то он рассердится. Письмена тоири ниже, там ключ всегда торчит в замке, найдешь.

— А тут, наверху, что хранится? — спросил Шилуа.

— В основном то, что пишут в Ун Джум Тао, — развел руками Чор.

— Пишут? — переспросил Шилуа. — Здесь?!

— А что, писатели только во дворцах рождаются? — прищурился помощник старосты и тряхнул пучком волос. — И исключительно у хито, да?

— Вовсе нет, — смешался Шилуа, — поэт Оли У был пахарем, просто…

— Любой может написать свиток и положить его сюда, — бесцеремонно перебил Чор. — И любой может прочитать. — Помолчав, он смягчился: — Здесь каждый камень хранит в себе историю. Неудивительно, что у людей рождаются мысли и образы, которыми хочется поделиться.

***

Нужно было подробно записать все, что случилось с ним и Небесным. Для начала достанет и только его стороны, а мысли Небесного он запишет позже, но все же это дело не одного дня. Шилуа отложил недописанный свиток и подвинул к себе те, что касались письмен тоири. Ему легко давались языки, во всяком случае, он не прилагал больших усилий, а учителя в Дон Хуа оставались довольны. Тринадцатый наследник говорил и читал на старых наречиях западных долин, трескучем языке степняков, звонком и тяжелом — Темных земель. Говорить на неродных почему-то было легче, чем читать. Здешний кумэи звучал непривычно, но Шилуа уже не так сильно напрягался, вслушиваясь в чужую речь. А вот у языка тоири не существовало звуков, которые можно выговорить, только знаки: на слух не заучишь. Смысл менялся в зависимости от соседних черточек и даже от расположения строки. Шилуа чувствовал себя словно малыш, только обучающийся держать в руке письменную палочку.

В нижнем этаже библиотеки было сухо, совсем не душно и светло от большой магической сферы в центре потолка. Но все равно он не мог как следует вникнуть в то, что делал. Может, из-за слишком плотной тишины или из-за той светящейся штуки. Казалось, она смотрит на него. Шилуа сгреб бумаги и пошел к лестнице. Лучше продолжить в доме, там куда уютнее.

Пока он сидел за столом у раскрытого окна, пришел мальчик лет десяти, чинно поздоровался и стал сосредоточенно намывать полы. Шилуа дал себе отдых от уже смешавшихся в голове острых палочек и точек, наблюдая за ним. Слуг здесь не водилось, мальчишка мог быть сыном какого-нибудь хито. Не так-то просто это осознать. Но почему тогда его сюда прислали? Ответ напрашивался сам собой, звучал обидным эхом слов дочери Чора.

Вообще — зачем Шилуа нужен этим людям? Ладно Небесный… При воспоминании уши снова зажглись, а в животе неприятно заныло. Но сам Шилуа не очень-то много мог им рассказать о связи с Небесным. Ведь он не знает, как может быть по-другому! Вот напишет он пару десятков страниц, а потом что? Не станут же его подкладывать в кровать к здешним девушкам! Мысль о Дин заставила закусить щеку. Уж она-то скорее умерла бы… Но и она, и Чор, несмотря на непонятную, но явную неприязнь, помогали ему и отвечали на вопросы. Почему?

Мальчик, шлепая босыми ногами и насвистывая, прошел мимо со стопкой белья. Шилуа снова вперился взглядом в значки на бумаге. Спина закаменела от долгого сидения в одной позе. Тяжко все время заниматься только одним делом, а не заниматься вовсе ничем… опасно.

***

— Я правильно поняла тебя, Шилуа Мол’Эт? — озадаченно переспросила старейшина. — Ты хочешь отработать нашу помощь тебе?

— Вы не обязаны помогать, — и я не хочу быть обязанным взамен.

— Если уж так гнетет чувство долга, я от лица Ун Джум Тао освобождаю тебя от него, — усмехнулась Жэнь Ян.

— Этого мало, — упрямо мотнул головой Шилуа. — Я не желаю, чтобы на меня смотрели как… — он осекся и опустил взгляд.

Было бы проще говорить с мужчиной, но Гау с Дикарем улетели куда-то. Было бы проще совсем об этом не говорить и принимать заботу о себе как должное. Если бы эти люди и правда ставили его выше них. Но ведь нет! Для них он был нисколько не выше, а просто… беспомощнее.

— Я поняла, — негромко сказала Жэнь Ян и неожиданно улыбнулась. — Пойдем.

Вот и пришлось ступить на один из мостов между скалами. Просмоленные темные веревки, что скрепляли доски, выглядели крепкими, а сам мост был довольно широким — разойдутся даже трое. И не так уж сильно он шатался… Жэнь Ян не оглядывалась, не проверяла, идет ли Шилуа следом. Было бы стыдно испугаться там, где не боятся ни женщины, ни дети. И он пошел, даже не держась за перила, стараясь не придавать значения дрожи под ногами.

Эта часть Ун Джум Тао была отведена под разного рода мастерские, на улицах стоял шум и лязг. Жэнь Ян привела Шилуа на широкий солнечный двор, в котором сладко пахло сеном. Навстречу вышла старушка, низенькая, румяная и круглая, словно ягода цо.

— Я привела тебе работника, Зи, — старейшина показала на Шилуа.

Зи оглядела его и внезапно весело подмигнула.

— Заклинатель птиц, значит? Ну, проходи. Лишние руки не помешают.

Внутри низкого полукруглого дома были свалены веточки, охапки трав, по сторонам стояли ящики, работники — в основном, девушки — сновали туда и сюда.

— Мы заготавливаем сухие ветви чочо на продажу. Их покупают для букетов.

— Я знаю, что это такое, — процедил Шилуа, глядя на стебли, покрытые маленькими блестящими цветками. — У нас их называют «чила».

— Вот, возьми, — старушка подвела его к веткам, протянула нечто похожее на ножницы, — нужно отрезать лишние цветки, чтобы подчеркнуть красоту оставшихся. Потом завернуть в сено и сложить вот здесь.

— Это же… женская работа! — не выдержал Шилуа.

Зи посмотрела на него с любопытством.

— А какую ты хотел бы? Что умеешь?

Ответить было нечего.

— Нет мужской и женской работы, есть просто работа, которая должна быть сделана.

Пальцы очень скоро защипало от твердых колец ножниц. Шилуа старался ни на кого не смотреть и просто брал веточку за веточкой. Это правда отвлекало — в голове не было ни одной лишней мысли. Во всяком случае, о тоири и о Дон Хуа. Наверняка все другие работники хихикают в рукава. Наверняка он сделает меньше всех. Когда Зи ударила в маленький гонг, отмечая конец работы, и все сложили инструменты в ящик у стены, Шилуа рискнул сравнить свою кучу веток с другими. Они оказались примерно одного размера.

— Возьми, смажь мозоли на ночь.

Зи протянула ему маленький бутылек. Ладонь и правда бугрилась двумя алыми кругами, готовыми превратиться в волдыри.

— Спасибо.

Шилуа задержал взгляд на груди старухи, где в вырезе халата, словно черви, перекатывались белые линии шрамов.

— Зачем вы это с собой делаете?

Зи поправила воротник.

— У тебя случалось в жизни большое горе? Или радость? Такая, что ты не мог справиться и удержать ее внутри? Сильные чувства порой требуют выхода, а память остается.

— Резать кожу… от радости? — недоверчиво спросил Шилуа.

— Бывает по-разному, — уклончиво ответила женщина. — Я вот долго не могла родить здоровое дитя и, когда взяла свою дочь на руки, то мне захотелось, чтобы ее имя осталось со мною, даже если и она предпочтет уйти от нас вслед за другими… Она осталась, — улыбнулась Зи. — Имя тоже.

— Это не буквы кумэи, — полуутвердительно спросил Шилуа, вспомнив знаки на руках Чора.

— Это язык нашей крылатой семьи, — важно кивнула старуха. — Люди носят на коже цветы, карты мест, в которых испытали горе или счастье, но чаще всего — имена близких или памятные слова.

Шилуа захотелось тут же побежать и снова сесть за изучение тоири, чтобы как можно скорее суметь прочесть надписи на руках помощника старейшины. Совершенно детское любопытство… Но уже ступив на мост, он понял, что едва переставляет ноги от усталости. Еще бы зайти в общий дом поужинать, а наутро снова нужно будет вставать, учиться и работать. Рука саднила, и неизвестно, как завтра получится держать палочку. По улицам шли люди, здоровались и заговаривали друг с другом; уставшие за день, они спешили вернуться домой, к семьям. Шилуа говорить было не с кем, но он не чувствовал себя чужим среди них. Не более чужим, чем во дворце.

— У вас очень хорошие чернила, — сказал Шилуа, когда все сидели за столом. — И бумага. Стекла в окнах…

— Ты узнаешь, откуда происходит достаток Ун Джум Тао, — сказала Жэнь Ян. — Дин, возьми его завтра с собой.

Дин так резко поставила чашу на стол, что питье плеснуло через край. Лицо ее побелело.

— Дин? — требовательно повторила Жэнь Ян.

— Да, старейшина, — опустила глаза девушка.

***

Она разбудила его на рассвете бесцеремонным стуком в дверь спальни. Небо перетекало из синего в серый, пока без намека на розовый, в нем еще горели звезды. Улицы были пустынны, эхо шагов отдавалось от мостовой, и только со стороны скалы гнезд доносились крики птиц.

— Зачем ты это делаешь? — спросил Шилуа, когда Дин сделала ему знак подниматься на спину Горбатой.

— Так хочет старейшина, — отвела глаза девушка.

— А она почему?

— Подожди и поймешь!

Горбатая пролетела сквозь утренний туман и опустилась на острую скалу на краю горной чаши. Сзади завозилась Дин.

— Я завяжу тебе глаза, — голос сквозь маску звучал глухо. — Это тайное место. Незачем тебе знать дорогу.

К его лицу протянулась рука с темной лентой.

— Так может, незачем и везти меня туда? — усмехнулся Шилуа, не делая попыток отстраниться.

Дин выругалась сквозь зубы, отшвырнула ленту и звонко хлопнула перчаткой по гладким перьям. Горбатая взвилась в воздух.

Полет на чужой птице пугал уже не так сильно, и панорама внизу помогала забыть о страхе. Нежно-розовые пики снежных гор и почти черные ущелья внезапно расцветали ядовито-зелеными коврами лугов, на которых искрились ручьи. Облака змеями стекали в долины, чтобы там под лучами летнего солнца испустить последний вздох и стать росой.

Постепенно горы становились ниже, но и зелень кончилась. Теперь внизу была сероватая пустошь с торчащими строго на север темными скалами, а вместо горизонта — такая же серая мгла. Шилуа стало жутковато, они летели словно в никуда. Дин сняла перчатку и тихо поглаживала птицу. Наверное, Горбатой тоже было не по себе.

Впереди показались смутные очертания еще одной горы. Одинокая, высилась она во мраке этой пустоши. Резкие изломы медленно обретали четкость, словно стряхивали с себя волокна тумана. Что-то в очертаниях этих круч беспокоило, и чем дальше, тем больше. Тоири, не долетев до громады, резко спикировала вниз и села на один из торчащих камней.

Дин сняла маску и приторочила ее к седлу, отстегнула Шилуа и соскользнула по расправленному крылу, ловко встав на ноги. Пока он, цепляясь за перья, неловко сползал на землю, фигура девушки уже успела слиться с серыми тенями скал. Пришлось догонять бегом: оставаться одному совсем не хотелось. Дин уверенно ступала по мертвой земле. Ни травинки, ни букашки, ни камешка. Даже снега нет, и звуки шагов глушит слой пыли. Будто тягостный сон, от которого не выходит проснуться. И на всем этом — тень ощетинившейся острыми обломками странной громады, уже совсем не похожей на скальную породу. Чуждой.

— Что это такое? — спросил Шилуа, нарушая пугающую блеклую тишину.

— Угадай.

Они вступили под темный свод, что черным зевом кричал в пустошь. Пещерой не назовешь: вся «гора» казалась пустой внутри. У входа потолок и стены были цельными, затем виднелись белые иглы света, падающего сквозь отверстия. Вдалеке проемы становились длиннее, обретали жуткую упорядоченность. Шилуа дышал маленькими глотками, все еще не веря глазам. Хотелось или убежать с криком, или осесть на пол и закрыться руками.

— Оно… кости? — едва слышный шепот пополз по стенам, звуки двоились, отражая друг друга, пока не замерли где-то наверху трепетом стрекозиных крылышек.

— Нет, скорее, доспех, — ответила Дин. Она зашла за выступ стены и, достав из ниши мешок, стала вынимать из него какие-то инструменты. — Мы думаем, могила внизу, под землей.

Звон стали о пол расходился волнами, возвращался искаженным и снова удалялся, пока полностью не сменил природу, превратившись в плеск. Шилуа обхватил себя руками за плечи.

— Из чего они?

Сверху припорошенные серой пылью пустоши, внутри чуть смазанные изломы отливали глубоким черно-лиловым. Казалось, по изгибающимся стенам течет жидкость, но стоило повернуть голову, как иллюзия пропадала и все снова застывало.

— Это адиант. За кусок величиной с ладонь дают вес овцы серебром. — Дин подняла голову и посмотрела на Шилуа с усмешкой. — Здесь можешь не бояться магии, которая так тебя страшит.

Он вернул ей возмущенный взгляд. Разве время так мелко мстить, когда находишься в… Хотя для нее самой-то привычно, вон, даже хранит здесь вещи. Это Шилуа не в силах ни вдохнуть толком, ни шевельнуться. Он никогда не боялся мертвецов — ни настоящих, ни сказочных, но это место не дышало холодом кладбища. Пугала не смерть, а странная не-жизнь. Ею здесь был пропитан сам воздух.

— Думай о том, кто ты есть, — размеренно, тихо заговорила Дин. — Не представляй всяких ужасов, они могут явиться тебе, как настоящие. Думай только о себе самом, будто мысленно представляешься ока. Она должна принять тебя, тогда станет легче.

— Она?

— Она была самкой.

Шилуа лихорадочно припоминал все легенды о Древних. Разрушители Миров — так Их звали в священных текстах. Среди Них была самка? Неужели именно она лежит здесь?

— Откуда ты знаешь? — спросил он.

— Просто знаю, — ответила Дин, застегивая тяжелый пояс, увешанный железками. Она казалась очень спокойной. В руках ее была кирка. — После посещения этого места часто что-то просто знаешь. Иногда о Древних, иногда нет.

Она пошла в темноту, и Шилуа поспешил за ней, одновременно стараясь слушать и думать, как велели. Кто он? Теперь и вовсе непонятно — кто… Хито, но не чон-ша, наследник, но без наследства. Книжником не назвать, учитывая трудности в изучении тоири.

— О том, что дядя с Дикарем упали, я узнала здесь. — Дин остановилась за очередным поворотом, в лиловом мраке вспыхнул огонек масляной плошки, влажно заблестел на адиантовой стене. Внизу та была покрыта сколами, рядом лежали мешки. — Мало кто может дойти сюда, — продолжала Дин. Размахнулась и всадила кайло в стену. Та загудела, пошла лиловыми волнами, на пол упал осколок и остался лежать, будто прилип. — Если облететь вокруг, видно, сколько костей лежит в пыли. Не всем дано войти сюда и даже достигнуть пустоши. Я надеялась, и ты не сможешь.

— Почему? — наконец, спросил Шилуа. — Что я тебе сделал?

Кирка размеренно вонзалась в адиант, который начал набухать по краям алым светом, словно рана — кровью. Дин молча собрала осколки в мешок, повернулась и утерла пот со лба.

— Ничего. Шилуа Мол’Эт, ты не сделал мне ничего. Я просто надеялась, что ты не тот, кого мы ждем. Я знала, что вы прилетите, только не знала, когда. Нити оборваны, и уже сотканы новые. Нельзя избежать будущего. Прости меня, — внезапно сказала Дин и улыбнулась печально. — Теперь я точно знаю, что видела именно тебя. Но ты прилетел один и, может, все не так плохо.

— Ты видишь будущее, — пораженно выдохнул Шилуа. — Как вестники в легендах…

— Я тут ни при чем, — поморщилась Дин. — Это Она. Каждое поколение выбирают кого-то из семьи, кто станет приносить городу адиант. Не все справляются, правда… Вот, выбрали меня, — скривилась она. — Думаешь, легко? Каждый раз я возвращаюсь и до новых лун вижу страшные сны.

— Ты сказала, хорошо, что я прилетел один, — Шилуа облизнул губы, — почему? — при мысли о Тикаэле, уцепившемся за хвост Небесного, его передернуло: и правда, так было бы куда хуже. — Что еще ты видела обо мне?

Дин снова повернулась к стене.

— Мне не разрешено рассказывать видения никому, кроме старейшин. — Помолчав, она добавила: — Двое летят из-за хребта на птице. Возможно, я ошиблась… Тебе уже легче?

Шилуа вдруг понял, что больше не испытывает страха, скорее благоговение и любопытство.

— Да, — с удивлением признал он.

— Но и не думай заявиться сюда один, — Дин снова вернулась к своему дерзкому тону, — или растрепать об этом месте кому ни попадя.

Обратный полет они провели в молчании. Утреннее солнце сменилось преддождевым туманом. Дин обещала, что он поймет, но пока вопросов было все равно больше, чем ответов. Если это правда, то в клане Ал’Рей знают о Шилуа больше, чем он сам. Это пугало и казалось несправедливым. Какая же участь уготована Шилуа в будущем, что Дин ненавидит его уже теперь?

***

Прошло совсем немного времени, а мозоли на ладонях превратились в полоски чуть загрубевшей кожи: средство, что дала ему Зи, оказалось действенным. Рядом работали высокий смешливый Хар и Ли, язвительная почти как Дин. Они говорили, что такие следы может оставить на руке не только работа с ножницами, но и желание любви в одинокие ночи; шутливо предлагали помощь. Впрочем, подначки были не злыми, и главное — в них не ощущалось пугающей и липкой телесной тяги.

Как-то после работы Хар позвал их вместе спуститься на нижний луг, поесть свежего мяса: его младший брат пас там стадо здешних мелких свинок, и каждые несколько двулуний мог забирать себе поросенка. После заката подъемные корзинки уже не работали, чему лично Шилуа только обрадовался, так что летели на птице Хара втроем — у Ли не возникло связи ни с одной тоири. У Шилуа связь была, и намного ближе, чем у них… но разве согласился бы гордый Небесный везти человека на спине и слушаться приказов?

Хорошо было сидеть на пряно пахнущей траве и смотреть, как в пламя капает жир, вспыхивая алыми дымками. Ли и Оми, брат Хара, совсем еще мальчишка, выпытывали у Шилуа подробности жизни в Дон Хуа, с жадностью слушали простенькие дворцовые байки и смеялись — открыто, звонко, не прикрывая белозубых улыбок. Так никто не смеялся в белой цитадели.

Шилуа боялся, что Небесный не сможет или не захочет сдерживать себя, однако непотребства более не случалось, лишь короткие, сразу гаснущие вспышки, которые можно было перетерпеть, свернувшись в клубок в укромном местечке. Шилуа почти не говорил с ним: чувство собственного величия, что теперь постоянно ощущалось в Небесном, раздражало. Да и тоири, казалось, не до Младшего — вокруг него новая стая и новые возможности.

***

На площади, выходящей на скалу гнезд, собрались люди, а на окаймляющих ее каменных насестах — взрослые птицы. Трое молодых тоири, горделиво распушив перья, смотрели на трех детей, что стояли перед ними на коленях, хором повторяя выученные слова клятвы. Заботиться, защищать и уважать. Словно брачные обещания… Затем птицы разом потянулись за прикосновением, склонили головы в ответном жесте почтения, каждая к своему человеку, теперь уже — сестре или брату.

Дети с младенчества имели дело с птицами, их брали в гнезда, знакомили с птенцами. Род тоири мог поколениями выбирать себе партнеров из одной и той же человеческой семьи. Птицы образовывали гнездовые пары на сезон яиц и заботы о птенцах, но понятия измены и супружеской верности были им чужды. Стая — целое, и всё в ней принадлежит всем. А вот мыслесвязь образовывалась с единственным человеком и лишь раз в жизни. Это считалось честью для обоих.

Шилуа смотрел, как тоири ласкаются к детям, и почти завидовал. Потом более опытные летуны крепили на спины птиц новенькие блестящие седла. Парам предстоял первый полет вместе. Хотя все знали, что образовавшаяся пара редко когда ждала до официального дня клятвы, пробуя летать вдвоем без седла в обход запретов…

Шилуа ощутил присутствие Небесного и поднял голову, нашел его взглядом на скале чуть поодаль.

«Я соскучился, Младший».

Шилуа улыбнулся. Обиду с лихвой перекрыла радость.

«Я тоже. Лети ко мне?»

Он бежал по пустой улице, солнце било в глаза, не давая рассмотреть силуэт на краю скалы. Потом уткнулся в упругие перья. Грудь такая широкая, что не обхватить руками… Небесный склонил голову, огромный клюв осторожно трогал волосы на макушке, разворошил хвостик. Пряди упали на лицо, заставив рассмеяться.

«Ремни будут тереть под крыльями».

— Что? — задрал голову Шилуа.

«Ты должен научиться правильно их натягивать. Хочу сначала без них».

— Правда?! — он даже отступил.

«Забирайся по крылу, как ты делал с Горбатой. Горбатая, Краснокрылая, Дикарь… они не смеют носить тебя больше».

Эта ревность напомнила Шилуа пушистого птенца, Небесный чирикнул, грозно нахмурив белые брови.

— Мне очень страшно, — честно сказал Шилуа, усевшись на его спине. — Я упаду, точно говорю.

«Держись за перья. Даже если вырвешь парочку, я от этого не околею».

Первый взмах заставил подавиться криком ужаса и восторга. Небесный летел ровно и медленно, почти не двигая крыльями, ловя теплые потоки воздуха. Описывал круги, постепенно снижаясь к пастбищам. Чувства обоих смешивались, наслаивались, становились острее и ярче — радость, умиление, наслаждение красотой косых лучей солнца и запахами ветра. Ощущение единения не только друг с другом, но и со всем миром.

Вечером, перед сном, Шилуа снова и снова вспоминал это. А еще — посиделки на лугу с Харом и Ли, строгую улыбку Жэнь Ян, смех Луна. Даже лицо Дин с поджатыми губами. Но жарче всего в памяти горело солнце, что ласково гладило их в первом настоящем полете с Небесным.

Вообще с тех пор, как оказался в Ун Джум Тао, он испытывал подозрительно много эмоций, которые можно назвать словом «счастье».

Над светильником мягко звенели крутящиеся золотистые палочки. Шилуа открыл глаза. За окном еще темнела глубокая ночь, его разбудил этот звон, что во сне смешался с чем-то другим. Тревожным…

Звон металла… такое он уже слышал. Звон мечей.

Горло стискивает ледяная рука, а тело не слушается. Все кричат на одной ноте, глядят слепыми бельмами. Белые стражи, окрашенные цветными бликами окон, бьются друг с другом.

Нет, не так.

Бьется только один. Против всех.

***

Кресло на колесах стояло на возвышении рядом со вторым, Гау поглаживал мео — зверька с голубыми ушами, что пригрелся на коленях. Дневной свет мягко окрашивал стены общинного дома, на колоннах медленно разгорались шары.

— Мне нужно вернуться в Дон Хуа за одним человеком. Скорее всего, он мертв, но я хочу знать наверняка.

— Ты не пленник здесь, — поднял глаза Гау.

— Только не говори Дин, — негромко сказала Жэнь Ян. — Дело в том, что она очень любит Луна, а его будущее связано с вашим. Девочка противится мысли о том, что брат может пострадать, но никто не в силах остановить время…

— Улетай тихо, прямо сейчас, — велел Гау. — И возвращайся.