Матерь говорит, запах смерти нужно ценить и вдыхать глубоко. Он напоминает о том, что каждой жизни приходит конец, рано или поздно. Он делает нас мудрее. Он делает меня мудрее. Вот что важно. Я стану мудрее и вырасту больше, чем другие. Я стану повелителем неба и однажды буду Сильнейшим из Тройки. Матерь этого не говорит, но это говорю я, Эригех.

Даодех почил, и его тело лежит на скале там, где смерть настигла его. Он умер не от зубов брата или сестры, не от пламени, а от старости. Матерь думает, такая смерть говорит о великом уме и хитрости. Я думаю, такая смерть плоха. Лучше умереть быстро, чем умирать долго. Матерь говорит, я глуп. Пока мой хвост — лишь в длину ее лапы. Но однажды я стану больше. Стану сильнее, и матерь больше не сможет мне говорить, пока я не захочу слушать. Я не возьму ее себе — она слишком стара. Пусть умирает как Даодех, я не стану мешать. 

Небо высокое и чистое, крылья освежает холодная пыль вершин. Ликмерр и Схан разодрали друг другу крылья, решая, кому достанется ягненок. Я мудр: я не вступаю в драки из-за пустяков. Смерть должна быть быстрой, но не скорой. Я позволю себе сражаться только за важные вещи и всегда буду побеждать. Вырасту и стану летать далеко, стану властвовать над долиной и узнаю, что лежит за большой водой на западе.

Мясо чернеет на солнце, свисает и капает с края скалы Тройки. Кости Даодеха скоро сдует ветром к подножию горы, и ими станут играть человеческие дети. Мясо едят мелкие птицы, носят в гнезда своим птенцам. Драконы благороднее этих тупых созданий и не прикасаются к телу почившего столь давно. Его мясо — символ для остальных, а в еду не годится.

Слуга Владык очень горевал по Даодеху. Кричал своим смешным человеческим голосом, царапался в камень, словно это лед, и ругался. Саэр смеялся, я видел. Старый мудрец должен был рассказать Слуге нечто важное, но не успел. Или не захотел. Так говорит Саэр. Он один остался из Тройки и правит долиной. Саэр не хочет выбирать старейшего из дряхлых, а младшего еще нет — слишком юны. Драконы согласны, пока Саэр делает то, что им нужно. Такое случалось и раньше, матерь рассказывала.

Даодех обещал рассказать что-то о Дитяте. Никто кроме него не знал, даже Саэр. Мне любопытно. Я стану приносить сочных ягнят старейшим из дряхлейших, может быть, кто-то знает то, что знал Даодех, и расскажет мне.

***

Живот подводило, дергало мерзкими спазмами. Сколько он уже не ел ничего, кроме полузасохших пирожных и хлеба с водой? Да и воду удавалось перехватить нечасто — во дворце почти никто не пьет воду! От мысли о приторно-сладких лимонадах или винах на голодный желудок становилось дурно.

— Рин, о чем задумался?

Пеллея, проходя мимо, игриво толкнула локтем, затянутым в кружевную перчатку. Рин вскинул взгляд на девушку и ее подружку. Им повезло больше. Девушкам вообще везет. Хотя те утверждают — наоборот, это парни легко пробиваются наверх.

Быть выпускником, рекомендованным во дворец, трудно. Очень трудно. Пожалуй, ужасно. Ужаснее всего, что Рин испытывал до этого. В Башне хотя бы давали одежду и кормили. А здесь — справляйся сам. Если нет работы у дворцового мастера (а ее почти никогда нет) то надо искать в других местах, опускаться до мальчика на побегушках для любого, кто готов предложить хоть что-то. 

— Решился уходить? — Пеллея улыбалась во весь рот, полный остреньких белых зубок.

— Нет, — Рин натянул на лицо улыбку, — Как ты могла такое подумать?! У меня все хорошо.

— Неужели? — она с сомнением оглядела его.

Пеллея — из “цветочников”. Лекарке всегда найдется задание. Ну а шуткам про “молотков”, которых зовут вешать шпалеры, уже сотни лет. Шутки шутками, а работа у рукастых создателей все же бывает. “Мотыльки” везде носятся со своим искусством и шустро находят покровителей. А "лисам" что делать?!

Рин помнил позор, который испытал от взгляда писаря в секретариате Вечного Наместника, когда от безнадеги приплелся туда и начал рассказывать о своих трудностях… “Если есть мозги — найдешь свое место. А нет — так никто вас тут насильно не держит”.

Какое самомнение! И наглость! Вряд ли этот писаришка ученей Рина! И уж точно не умнее него — одного из избранных выпускников Башни! А считает, работающие в Герлионском дворце "лисы" чем-то лучше, и не только Рина, но всех остальных лисов, по всему Ралбоннду! Однако, возмущением не наешься и не согреешься в стылые ночи, когда приходится спать в сырой мраморной нише за спиной бесстрастного гвардейца… Возмущение быстро прошло, осталось только горькое ощущение собственной никчемности.

— Хочешь пообедать с нами?

— Чего? — встрепенулся Рин.

Подружка Пеллеи улыбалась ему. Вроде бы, не издевалась. Покачала увесистой на вид корзинкой:

— У нас сегодня пир, госпожа Марин пригласила друзей на утренний туалет, но кто же наедается с самого утра! — девушка рассмеялась. — Так что вкуснятины довольно! Даже мясной суп есть.

Суп… И мясо. Рин сглотнул вязкую горькую слюну. Какие густые наваристые супы варила тетушка! Когда еще доведется попробовать вновь, и доведется ли? От жалости к себе в глазах защипало.

— Спасибо.

Девушка оказалась горничной одной из придворных дам. Рин запихивал в рот листья гургоны, обильно политые маслом и пряным соусом, хлюпал густым супом прямо из горшочка и думал, до чего еще предстоит опуститься. Вот он сидит и с удовольствием кормится из рук горничной. Служанки. Девки, которая за жизнь, должно быть, ни одной книги не прочла! Но мясо такое сочное… 

— Не посади пятно, — поморщилась Пеллея, — У тебя и так камзол уже ни на что не похож.

И его даже не отстирать: Рин пробовал, спускался ночью к прачечным у берега Нерр. Раз живешь во дворце — нужно соответствовать, не оскорблять ничей взор, иначе выбросят на улицу, как нищего попрошайку. А как достать новый камзол?.. Желательно богаче и моднее предыдущего… Без приличной одежды не пустят на верхние этажи, где возможностей оказаться замеченным высокопоставленными придворными намного больше, а работа оплачивается щедрее.

— У твоей госпожи случайно нет для меня поручений? Что-нибудь найти в библиотеке? Написать любовную записку красивым почерком? Переставить шкаф? — о старые боги, он готов был даже на это.

— Увы, — улыбнулась горничная. — Госпожа Марин не дает поручений абы кому. Но… я попробую узнать что-нибудь через слуг. У тех, кто попроще.

Ее жалость была унизительна. Но еще унизительнее то, что Рин ощущал благодарность. И за — в кои-то веки! — сытный обед, и за призрачное обещание помощи. 

— Ты милый, — прищурилась девушка. — Сегодня у меня свободный вечер, пойду в город. Хочешь составить компанию? Только отмойся сначала как следует и смени рубашку, — поморщилась она.

Пеллея отвела глаза, прикрыла ладошкой сложенные сердечком губки. Смеялась, конечно. Рин колебался. Теперь ясно, что кормили его не просто так. Готов ли он пасть еще ниже? Тех, кто пытался пробиться наверх с помощью постели, во дворце не жаловали, а слухи расползаются очень быстро.

— Посмотри на это с другой стороны, — Пеллея склонилась, доверительно прикрыв рукой теплое от дыхания пространство меж своими губами и его ухом, — Тебе давно выпадал шанс хорошо поесть и понежиться в мягкой постели с симпатичной девушкой? Я попрошу, и она оставит тебя выспаться до утра.

— Сводница, — прошипел Рин, передернувшись.

Пеллея снова звонко захихикала.

Звезды утонули в тихом Нерр, помигивая с самого дна. Рин стоял у парапета нижней галереи в чистой рубашке. Без камзола было зябко. 

— Эй, парень, — послышался шепот.

У поворота коридора маячил хорошо, но неброско одетый мужчина. Вроде бы, Рин видел его раньше. Точно видел. Не слуга. Придворный? Но не тьенн. Наверное, один из тех, кто исполняет поручения куда как посерьезнее, чем просто сбегать за булавками или перевести документ с карранского.

— Хочешь заработать золотой?

— Хочу, — ляпнул Рин прежде, чем успел подумать. — А что делать? — уже осторожнее спросил он. 

Если только ему не велят что-нибудь страшное… Удачу надо хватать за хвост, пока она зазевалась! Золотой позволит не только купить новый камзол и избавиться от положения вечерней игрушки горничной. Можно столько сделать… Золотой — это превосходно.

— Передай записку. Здесь указано, как найти покои. Не вздумай вскрывать и не потеряй, иначе… Понял?

Рин махнул головой, соглашаясь. Внутри снова шевельнулся червячок сомнения: разве платят так дорого за столь пустячное дело? Но кто их знает, этих придворных, некоторые платят куда дороже за еще большие пустяки, навроде вышитых ленточек или особых сластей… 

— Возьми, а то у тебя зубы стучат, — улыбнулся мужчина, снимая свой собственный плащ — теплый, тяжелый.

Тело, наконец, согрелось. Сложенное вчетверо письмецо кололо в ладонь жестким шнуром, залитым воском. Рин быстро шел по коридорам, считая лестницы и повороты. Нужные покои находились на самом краю крыла для знатных гостей, высокие светящиеся окна были распахнуты в дворцовый парк — темный и тихий.

Рин вышел с галереи и постучал в двери — не очень громко, но так, чтобы услышали. Дверь открыл лакей в цветастой ливрее. Взглянул на письмо, жестом пригласил войти. Ушел в покои, неся записку на серебряном подносике. Рин остался стоять в полутемной приемной, пытаясь разглядеть рисунок ткани, которой были обтянуты стены. Не успел даже оглянуться, когда из внутренних дверей, на миг полыхнув светом приоткрывшихся створок, выпрыгнул человек и, без лишних слов, сдавил Рину горло шнурком.

— Кончай с этой мразью, — послышался ленивый тембр из-за дверей. — Мило, что он попался именно мне… 

Потом все заглушил гул крови в ушах.

Закричать не получилось.