Болотное железо коварное: кажется — вот оно, по всей восточной границе раскидано, палец в воду сунь — и найдешь. А на деле пока добудешь и руки сотрешь, и ноги отморозишь, да и болотным тварям кусок плоти отдашь. Под еловыми корнями россыпи твердое, негибкое железо дают. Те, что на моренниковых да белокорных — напротив, мягкое, и лить его-плавить удобней.

Ноги были в шрамах от укусов водяных змей, как и у всех добытчиков, а руки — в ожогах от плавильных печей. Из-под ногтей черное не вычищалось — хоть плачь: и торф там, и уголь, и донный ил… Вросло в кожу, в самую душу — не выскрести.

Пергамент приглашения был отделан золотом. Край заворачивался, мешая видеть собственное написанное имя, хотелось разгладить рукой — да боязно испачкать. Хотя и руки, и волосы, и одежда — чище не бывает. Но слишком привык сторожиться, как бы чего не замарать: Хунна ругалась бы. 

— Мирка, не трусь.

Он взглянул на жену в зеркало. От ее улыбающихся глаз веером расползлись глубокие морщинки. Сколько лет уже, а все “Мирка”. 

— Как тут не трусить-то… Разобью какую вазу во дворце или на ковре натопчу, небось, в каземат бросят.

— Не выдумывай попусту. У тебя приглашение есть. Разве часто Наместник к себе людей зовет? Великая честь. А ты заслужил.

Мирка угукнул, отводя взгляд от отражения — слишком расфуфыренный костюм, даром, что лишен украшений и орденов. Все ж родной, кожаный на меху и вечно заляпанный — лучше. А тут — будто чужое на себя напялил. Хунна потерлась носом о выстриженную шею: тоже непривычно, а надо — вишь, мода такая теперь в столице.

— Ничего, отрастут.

— О чем говорить-то там буду? — всплеснул руками Мирка. — Я ж только о железе да о железе… Может, не ездить никуда? — вздохнул он.

— Ты чего? — возмутилась Хунна. — Вот тогда-то уж точно в каземат бросят! К тому ж это всей гильдии честь, не только твоя. Вечный Наместник в раздумьях-то своих во сколько черночей был, и тут тебя первого пригласил. Понимать надо!

— Да понимаю я все, — махнул Мирка рукой, отходя, наконец, от постылого зеркала. — Только чего я такого сделал-то? Я ж не Рунделл Белобородый.

— Ты и без магии изобрел хорошее дело, — Хунна начала сердиться. — Чего вечно виноватишься, как мальчишка, черпак потопивший?!

Когда жена строжилась, Мирка успокаивался.

— Да сколько я их потопил, — рассмеялся он. — Не счесть!

— Все топили. Болотное железо к себе родню тянет.

— Сказки это, — добродушно пихнул в бок жену. — У кого прямые руки, тот черпаков не топит.

— Дурень ты мой, — Хунна притянула к себе, чмокнула в щеку. — Ну все, уже время. Боги в помощь и ларчик не забудь.

В инкрустированном капами болотных деревьев ларчике лежал брусок угля. Не простого, а хитро вытомленного, выпотевшего всю слабость. Его, Мирки, детище.

— Теперь-то мы черномордым кузнецам покажем, — довольно усмехнулась она.

Мирка не стал отвечать и вздох удержал. Хунна темноземельцев терпеть не могла — ихние частенько браконьерствовали в болотах, торф копали — но это ладно, крестьяне с окраин, почитай, степняки, кожа светлая, да и воруют по мелочи. Неприятнее те, кто рубили чужой лес. Даже если поймаешь — дерево к пеньку взад не приставишь. Мерзко, и по карману гильдии бьет. Во всяком случае, раньше так было — до того, как Карран отгородился. Зато карранские металлурги умели выделывать такое, до чего своим еще учиться и учиться.

— Главное, чтоб когда поймут, что мы тоже на месте не стоим, цену на ихний передельный чугун не задрали. Из вредности.

— Однажды все свое делать будем сами!

— Однажды, — улыбнулся Мирка.

***

В столице снова бушевали пустынные ветра. Энгни смотрела сквозь запорошенное алой пылью стекло на словно бы вымершие улицы, по которым гигантскими жуками порой проползали паровозки. В столице они встречались куда чаще, чем где бы то ни было. В этом Доме Размышлений больших окон было немного — в основном те светились узкими щелями под самым потолком — служили для выпуска излишков горячего воздуха, тем самым сохраняя в комнатах блаженную прохладу. Можно, конечно, понизить температуру магией, но зачем попусту расходовать энергию вместо того, чтобы изначально выстроить здание разумно?

В пустыне дома были вовсе без окон и чаще всего располагались под землей. Люди жили во тьме, находясь в царстве обжигающего света. Ирьяд рассказывала про червей уду, что ночами вырастают из песка и поют, завораживая добычу. Их личинки использовались в составе многих карранских лекарств. Чтобы найти кладку уду, нужно осветить песок особым светом — лишь так глаз сможет отличить насекомое от песка. Лишь особый взгляд может узреть сокрытое.

Энгни жила в Доме Размышлений уже долго. Домой она не возвращалась и почти не выходила на улицу. Нужно было прийти в равновесие с собой и с мирозданием. Понять, что выбранный путь верен. Поначалу даже спать было тяжело: во сне Энгни неизменно встречалась с худшим кошмаром, и он разбивал ее надежды одним взмахом широкого темного рукава, похожего на крыло морского стервятника. Отец. Рано или поздно Энгни должна будет взглянуть ему в лицо.

С каждым днем занятий в Доме отступали тревоги, а мысли упорядочивались. Все тревоги, кроме одной. Сон Тысячи Миров упрямо не давался, ускользал из рук неисполненным обещанием, но Энгни запретила себе злиться на себя же за детский страх не выстоять перед тем, кто покорял ее долгие годы. Разрешала бояться. Сон может поймать лишь тот, кто не только спокоен, но и предельно откровенен с собой.

— Энгни.

Она не спеша обернулась. Гридгост глядел с нечитаемым выражением. Потом друг отца подошел ближе; кажется, он стал хромать сильнее. Как жаль, что врожденные недуги нельзя вылечить.

— Мне совершенно не жаль, — Гридгост едва заметно улыбнулся. 

Энгни привыкла говорить с собой вслух за эти дни. Впрочем, она не смутилась — в словах не было ничего оскорбительного. 

— Почему?

— Возможно, будь я здоров, не стал бы тем, кем я стал, — пожал плечом старый валлен. — Мы — это все, через что мы прошли. 

— Вас прислал отец? — голос Энгни не дрогнул, внутри зажглась крохотная искорка гордости.

— Нет.

— Но вы здесь. Значит, вы в курсе?

Гридгост долго молчал.

— Не вполне. Но я… догадываюсь. И знаю, что ищейка не вернулась. А ты — да. Ты пойдешь… против него?

Энгни снова отвернулась к окну.

— Это звучит глупо. Словно дерево может пойти войной на почву, в которой растет. Я не иду против отца, я выполняю его волю и служу Каррану. Но делаю это по-своему.

— И что же именно ты сделала? Или намерена делать? — Энгни молчала. Раздался вздох. — Ты слишком самоуверенна, а гордыня не только порок, но и большое неудобство — шанс допустить ошибку многократно повышается. Я часто говорю это ученикам.

— Часто ли вы говорили это отцу?

Гридгост трескуче рассмеялся.

— Он ведь все равно узнает.

— Конечно. Уже знает, я полагаю.

Гридгост ушел. Буро-алая линия наметенного песка становилась все выше, теперь над ней торчали лишь треплемые порывами верхушки пальм. Если ветер сменит направление хоть на толику нити — весь слой пыли обрушится вниз и развеется меж восьмиугольников мостовой. Энгни стояла и смотрела, как на песчинку ложится другая. И еще одна.

Энгни шла по песку: он был лиловым и вязким, словно глина; песчинки перекатывались и звенели мириадами эх. Где-то вдалеке брели еще фигуры — знакомые и незнакомые. Отец ступал тяжело, длинные полы мантии вязли в песке. 

Энгни посмотрела в небо, а то посмотрело в ответ. Глаз не было, но от ощущения взгляда сердце замерло. Песок зашевелился, Энгни пошатнулась, упала на колени, не в силах удержаться в образовавшейся воронке, что засасывала все вокруг — фигуры тонули в песке, жалобные крики заглушал звон его гранул. Все глубже, глубже… Песок внезапно обрушился вниз сверкающим, поющим на разные голоса водопадом. Адиант. Это адиант — вдруг поняла Энгни. 

Она стояла на огромной площадке, что парила над землей, устремляясь ввысь — и небо становилось ближе, страшнее, ведь там, за завесой облаков, ожидал обладатель взгляда. Энгни увидела, как площадка под ногами жутковато разделяется натрое, после складывается ладонью, песок шуршит и поет все громче, это уже вопль… 

Энгни смотрела на Древнего, а Он — на нее. Там не имелось ничего, что вместилось бы в понятие лица или головы. Но был взгляд. Энгни не могла дышать: легкие не приспособлены для работы на такой высоте. Оставалось только смотреть и считать мгновения до конца.

— Госпожа… 

Слуга почтительно склонился, протягивая на подносе чашу с питьем и исходящее паром полотенце.

Энгни моргнула и поняла, что не делала этого очень давно: глаза тут же заслезились. Спина ныла — словно бы от долгого пребывания в одном положении. Энгни сидела на полу в позе сосредоточения. Но ведь… Она взглянула на окно. Буря давно улеглась, стекло вновь сияло чистотой, пальмы лишь слегка покачивали бахромчатой листвой. А может, и не было никакой бури?

— Сон Тысячи Миров отнимает много сил, госпожа. Позвольте помочь вам пройти в спальню.