Чтобы прийти в себя, понадобилось несколько дней. На каток Сумире меня не пускал, пришлось довольствоваться внеледовыми упражнениями. Уверенности не прибавилось: я всё ещё сомневался, что — пусть даже и через год — смогу откатать две полноценные программы за раз.

***

      «Я на катке, приходи, как позавтракаешь», — прочёл я.

      Рядом с запиской стояла прикрытая салфеткой тарелка, микроволновка подмигивала, предлагая, чтобы я туда заглянул, о том же намекал яркий стикер, прилепленный к дверце холодильника. Я вытащил всё, что Сумире приготовил, — внушительно для завтрака, значит, планируется серьёзная тренировка, — и проворчал:

      — Мог бы и разбудить… А вот пусть теперь ждёт!

      Я не спеша позавтракал, вымыл посуду, даже новости глянул — из чистого упрямства — и только потом стал собираться. Живот немного побаливал какими-то предчувствиями — точно что-нибудь опять произойдёт!

      Когда я пришёл на каток, Сумире был на льду. Судя по краске на лице и прилипшей к рёбрам футболке, он уже успел хорошенько размяться. Заметив меня, он тут же подъехал и сказал:

      — Не торопись пока переодеваться. Сначала посмотришь.

      — Что посмотрю? — машинально переспросил я, всё ещё глядя на его торс.

      Сумире пощёлкал пальцами перед моим носом:

      — Эй, эй, я тут… Короткую программу, конечно же.

      Кровь отхлынула от сердца. Я невольно поёжился и повторил:

      — Короткую программу?

      — Не проснулся ещё? — Сумире сцапал меня за плечи и несильно покачал из стороны в сторону. — Твою короткую программу. Я специально пришёл пораньше, чтобы разогреться перед прокатом. Юри!

      — Да я слушаю, слушаю. Короткую программу, говоришь? — пробормотал я, силясь отвести взгляд от облипших тканью рёбер.

      Он нарочито громко вздохнул и продолжил:

      — Постараюсь выполнить её как можно чётче, чтобы у тебя сложилось хотя бы общее впечатление о структуре. А может, и сразу запомнишь. Если проснёшься. Юри, куда ты смотришь?

      Я мотнул головой и сосредоточенно уставился на его лицо. Ох, и тут не лучше: очки чёрные, круглые, как у кота Базилио.

      — Я весь внимание, — сказал я.

      Сумире отъехал в центр, вставая в позицию, с которой начиналась программа: нога чуть согнута в колене, правая рука на груди, левая на бедре, подбородок вздёрнут вверх, — нарочитая театральность позы, что, впрочем, добавляло зрелищности ещё не начатому прокату. Разворот — и вот он уже танцевал по льду, легко, без видимых усилий выполняя один элемент за другим.

      Поначалу я пытался следить за структурой программы, она казалась чертовски сложной. По виску прокатилась капелька пота, а в мыслях — осознание, что я ничего не запомнил из того, что Сумире уже откатал. Но моего внимания хватило буквально на полминуты, потом я отвлёкся и, забыв о первоначальных целях проката, с восторженным трепетом смотрел, как Сумире катается, любовался его красивым напряжённым телом. По спине побежали мурашки — к восторгу примешивалось странное чувство, схожее с возбуждением, но более глубокое и не совсем понятное. Ну невозможно же ещё больше влюбиться в человека, которого любишь? А если возможно, то именно это сейчас и произошло.

      Сумире раскрутился, выполняя очередной каскад. Губы у меня дрогнули, я с удивлением осознал, что готов расплакаться в любой момент. Но почему? Неужели это меня настолько растрогало? Или было в каскаде что-то такое, на что я реагировал подсознательно?

      Размышлять об этом времени не осталось: Сумире уже остановился. Финальная поза напоминала начальную, но в ней было ещё больше экспрессии. Потом он сделал вид, что махает трибунам, и подъехал ко мне. По его лицу катились капли пота, волосы налипли на лоб, он тяжело дышал.

      — Что скажешь? — прерывисто спросил он.

      — Полотенце… полотенце… — засуетился я. — Ты простудишься!

      Сумире небрежно вытер лоб, повесил полотенце на шею и выдохнул, приводя дыхание в порядок.

      — Как-то так должна выглядеть твоя короткая программа, — резюмировал он. — Ты смотрел, твоё мнение?

      — Сложная, — покраснев, ответил я (смотреть-то я смотрел, но…). — И ты слишком торопился. Вот если бы ты катался в обычном темпе, я бы лучше запомнил.

      — «Торопился»? — переспросил Сумире и засмеялся.

      — Почему ты смеёшься? — обиделся я.

      Он допрыгал до скамейки, вытащил из сумки плеер и вставил наушники мне в уши.

      — Вот под эту композицию будешь выступать, — объявил он, включая плеер.

      Заиграла бравурная музыка — испанские, почти цыганские ритмы, — я ужаснулся: Сумире не торопился, именно в таком темпе и следовало выступать, чтобы не было рассинхрона с музыкальным сопровождением!

      — Ну как? — с интересом спросил Сумире.

      — Сумире… — Я вытащил наушники из ушей. — Я никогда не выступал под… такое. Это же совершенно не в моём… э-э, амплуа.

      — Вот именно, — покивал он невозмутимо.

      — И темп… он же такой… энергичный, — упавшим голосом добавил я, когда понял по выражению его лица, что никакие возражения мне не помогут.

      Мужчина кивнул и порылся в сумке, доставая минералку.

      — Называется: «О любви. Эрос». Как только услышал, сразу же понял, что это оно. Программу буквально за два часа придумал, — в перерывах между глотками рассказывал он.

      — …

      Сумире быстро взглянул на меня, поморщился — очевидно, моей кислой мине — и сунул мне в руку блокнот, в котором оказалось подробнейшее описание программы: структура, тайминг выполнения каждого элемента, стрелочками и крестиками — «маршрут» с указанием конкретных точек на катке, в которых я должен оказаться после выполнения того или иного элемента… Ещё один повод убедиться в сложности программы!

      — Разумеется, — словно бы отвечая на мои мысли, сказал Сумире, — отрабатывать будем по частям, пока от коньков отскакивать не станет. Но учти: никаких поблажек или отговорок!

      Начались тренировки, и я в очередной раз смог убедиться, насколько серьёзно Сумире настроен. Пока он натаскивал меня на прыжках и прочих отдельных элементах, он успел хорошо изучить и знал все мои возможности или слабости, а также мой предел, после которого я бы «сломался», и теперь пользовался этим на полную катушку, выжимая из меня по максимуму.

      До проката программы в целом виде было ещё далеко, предстояло освоить её по частям, а прежде всего — запомнить порядок элементов. Блокнотные пометки я наизусть вызубрил, но на практике всё равно то и дело ошибался или путал элементы: к примеру, делал двойной риттбергер вместо тройного или лутц вместо тулупа. Сумире сердито останавливал меня и заставлял переделывать каскад, частью которого ошибочный прыжок являлся.

      Программу он разбил на части: «прыжок — вращение — каскад», «прыжок — дорожка — комбинация вращений», — и приходилось многократно их повторять. В двухминутных перерывах между повторами Сумире боролся с «корявостью» исполнения, по сто раз показывая, как нужно делать тот или иной элемент. И похоже, на тренировках он уставал больше моего.

      Вслух он об этом не говорил, внешне не выказывал раздражения, но, думаю, моя бездарность его не радовала. Даже когда я стал выполнять сегменты программы без относительно грубых ошибок, до идеала всё равно было ещё далеко. Сумире сказал, что переходы от элемента к элементу слишком «деревянные».

      — Я же предупреждал, что это не мой стиль, — пробормотал я.

      — Вообще деревянные, — безжалостно уточнил Сумире. — Я ведь смотрел твои прежние выступления, так что могу сказать.

      — Но тем не менее влюбился в «деревяшку», — себе под нос съязвил я. Не знаю, услышал он или нет.

      Особенно не давался мне переход от вращения к дорожке шагов — так он считал. Сумире заснял на телефон, как я проехал. Если бы я мог взглянуть на себя глазами другого человека… На мой взгляд выполнил я переход неплохо, даже вполне чисто, но Сумире раскритиковал в пух и прах, сказав, что эта часть каскада похожа на два слепленных куска пластилина: прицепились, а ничего общего друг с другом не имеют. Я несколько обиделся такому сравнению.

      — Ну так и покажи, как надо, — буркнул я.

      — А я что всё это время делаю? — воскликнул он, всплеснув руками. — Разве я так тебе показывал?

      — А по-моему, мало отличается от твоего.

      Мужчина патетически закрыл лицо ладонью — настоящий «фейспалм»!

      — Ещё раз давай, — скомандовал он, делая кистью нетерпеливый жест — точно прогонял назойливое насекомое. Сколько уже раз за сегодня я это слышал!

      Я остановился, повозил по лбу рукавом, вытирая пот.

      — Переменка, — сказал подъехавший сзади Сумире.

      Я не успел к нему обернуться, он обхватил меня за плечи руками и держал так.

      — Я устал, — честно признался я.

      — Знаю, но пока побуду деспотом и тираном, — чуть смешливо ответил он, но в голосе было больше серьёзности.

      Я шумно выдохнул. Мужчина помассировал мне плечи, потрогал лопатки, как будто пытаясь убедиться, что в мышцах нет лишнего напряжения, и прижал ладони по обеим сторонам моей талии, ведя их вниз, к бёдрам.

      — Слышал поговорку: «Цикады поют бёдрами»? А для чего бёдра фигуристам?

      Наверное, это был тот вопрос, над которым стоило задуматься, учитывая положение вещей, а вернее, мои «деревянные» переходы. Пословицы я такой не слышал, но цикад, конечно же, видел, так что имел хотя бы общее представление о том, как они «поют». Да и вообще, есть ли у цикад «бёдра»?! У меня были. И ладони Сумире, лежащие на них, волновали меня больше философских размышлений о каких-то абстрактных фигуристах. Мужчина сжал ладони сильнее, заставляя меня попятиться, и я невольно вжался в него спиной и всем тем, что ниже. Особенно тем, что ниже. Уверен, именно этого он и хотел добиться, но вот с какой целью?

      Его ладони не давали отодвинуться, и я слишком остро чувствовал рельефы тела мужчины и окутывающий его шлейф пота. Антураж начал ускользать, в голову лезли разные мысли, ничего общего с фигурным катанием не имеющие. Думаю, в парном фигурном катании я бы не смог выступать: меня слишком волновали даже случайные прикосновения.

      Сумире двинул левым бедром, потом правым, я невольно тоже — он словно бы меня подталкивал. Наверное, это он так пытался научить меня правильно двигаться… А я и не пытался усвоить урок, потому что всё, о чём я мог думать, — это о той точке, в которой наши тела соприкасались, и о скрытом смысле этих телодвижений.

      — Что с тобой? — удивился Сумире.

      И он ещё спрашивает!

      Худо-бедно справившись с фрагментами — сколько сил и нервов потрачено! — я приступил к очередному этапу: цельным прокатам. Сумире потребовал, чтобы за тренировку я выполнял программу полностью как минимум дважды, а то и трижды. И это не считая дополнительной отработки прыжков (каждый должен был исполняться с подходом и выходом строго в том месте катка, которое определено программой) и стандартного набора тренировочных элементов! Это повысило бы стабильность исполнения, не спорю, отточило бы краеугольные «камни» программы, но я уставал и начинал ошибаться: тройные тулупы превращались в двойные, я оказывался не в предписанных программой местах, не укладывался в требуемые три минуты. «Деспот и тиран» сердился, заставлял переделывать, убеждался, что повтор выходил ничуть не лучше, и обычно тренировка на этом заканчивалась. Я валился с ног от усталости, иногда — буквально: падал на лёд, если мужчина не успевал меня подхватить и уволочь на скамейку.

      — А что с тобой будет, когда произвольная начнётся! — Сумире сказал, а я подумал.

***

      — Я уеду на пару дней по делам.

      — С кубком связано?

      Сумире кивнул.

      Я предполагал, что моё участие в кубке будет не так-то просто устроить, учитывая то, что ни на каких предварительных выступлениях, — если они вообще подразумеваются, ведь кубок неофициальный, — я не появлюсь. Не говоря уже о моей травме. Сумире наверняка должен был столкнуться с кучей проволочек, подавая заявку на участие, но он о них никогда не рассказывал, а только ставил меня перед свершившимися фактами: подал заявку, собрал документацию, получил предписание, отослал пакет необходимых документов и всё в том же духе.

      — А ты не филонь, — предупредил он перед отъездом, — и чтобы к моему возвращению… Впрочем, ты и так знаешь, что тебе нужно делать.

      Я знал.

      И Сумире уехал.

      Пропал на целых десять дней.

      Какие тут тренировки…

      Первый день после отъезда Сумире я провёл бодро: откатал, хотя и с ошибками, программу, отработал несколько фрагментов выступления, — но уже к вечеру начало покалывать острыми иголочками одиночество.

      — Что на ужин хочешь? — машинально спросил я, выкладывая купленные в супермаркете продукты на стол, и тут же спохватился: Сумире ведь уехал, я один в квартире.

      Я поел, удивляясь, насколько скучен был мой ужин: я уже отвык есть в одиночестве, и теперь казалось, что не так уж и вкусно вышло, что не так уж я и голоден, что стоило вообще заварить лапшу и всё в том же духе, — вымыл посуду, повалялся на диване, смотря телевизор, принял душ, отправился спать… рутина какая-то. Я поразился, насколько присутствие Сумире оживляло мою жизнь.

      А теперь до невозможного пусто — и в квартире и внутри.

      «Да ладно, — успокоил я сам себя, — послезавтра он уже вернётся».

      Следующий день прошёл быстро — в предвкушении, что Сумире вернётся завтра утром. А может, и сегодня вечером. В программе я ошибся всего раз, «растянув» её на лишние несколько секунд: было касание при прыжке, что и «съело» время. При повторе я вообще не сделал ни одной ошибки и с восторгом развернулся к скамейкам, чтобы похвалиться, но… Точно, Сумире ведь уехал, я один на катке, только старик шуршит газетой где-то за стойкой. И настроения это мне точно не прибавило.

      Третий день прошёл в тревожном ожидании, но Сумире так и не появился. Я не знал, что и думать. Задержался из-за каких-то непредвиденных обстоятельств или что-то произошло? И нет, нет, не думать о том, что он просто исчез из моей жизни так же внезапно, как и появился в ней!

      Потянулись мучительные часы, а потом и дни одиночества. Я настолько привык воспринимать Сумире как часть моей жизни — часть меня! — что казалось, будто лишился важной, хотя и неосязаемой части тела.

      Был бы у меня хотя бы номер его телефона или адрес электронной почты… Я вскинулся и помчался в комнату Сумире, полагая, что если поискать хорошенько, то что-нибудь непременно найдётся. Я перерыл все его вещи, проверил все ящики и полки в шкафу, но — увы! Никаких документов, записных книжек, записок — ничего! Эти вещи могли принадлежать кому угодно и никому. Пожалуй, только старые коньки на гвоздике могли хоть что-то рассказать об их владельце. Я застонал и повалился ничком на кровать, утыкаясь лицом в раскиданные футболки и джемперы. Ни единой зацепки!

      Начиная с четвёртого дня на тренировки я не ходил: проснулся утром, напрочь лишённый каких бы то ни было желаний или намерений, одна пустота внутри. Аппетита тоже не было, я вяло прожевал наспех состряпанный бутерброд, не чувствуя вкуса, и весь день пролежал на диване, пялясь в выключенный экран и жадно прислушиваясь к каждому шороху в подъезде. Ночью тоже спалось плохо: я ворочался, перекладывал подушку, никак не мог улечься, а потом и заснуть, пугался теней в углах, даже оставил свет, только приглушил немного, а больше всего боялся, что вернутся кошмары. Уж они-то наверняка только и поджидали момента, чтобы я остался в одиночестве!

      Дальше было только хуже, и я в своей апатии «продвинулся» настолько, что последние два дня вообще почти ничего не ел, только грыз превратившийся в сухарь хлеб и пил воду из-под крана, не переодевался (зубы, впрочем, чистил, но скорее на автомате, чем осознанно) и на улицу не выходил — настоящий хикикомори! Изведённый беспокойством и подозрениями — насколько может опуститься человек! — я почти уверился, что Сумире уже не вернётся, какими бы ни были причины.

      Я даже не поверил, когда вечером десятого дня услышал поворачивающийся в замке ключ! Я подскочил на диване, впиваясь воспалёнными глазами в дверь. А может, и не он, а управляющий: не видел меня столько дней и решил проверить, не случилось ли что-нибудь в квартире. Но это был Сумире. Он вошёл, не заметив меня в темноте (свет я уже несколько дней не включал), бухнулся на порог, пробормотав: «Я вернулся» и снимая ботинки.

      — Где ты был?!

      Он вздрогнул всем телом, испуганно обернулся, ища меня глазами:

      — Юри?

      Я подошёл к нему, повторил вопрос — совсем уже нервно и едва сдерживаясь, чтобы не… рассердиться или расплакаться? Он дёрнул плечом и ответил:

      — Это заняло больше времени, чем я ожидал. А, забудь!

      Его реакция меня разозлила.

      — «Забудь»? — ядовито переспросил я, а самого чуть ли не трясло. — Ты пропал на десять дней, неизвестно где был и чем занимался, а теперь заявляешься как ни в чём не бывало и отмахиваешься от меня, словно я тебе докучаю какими-то пустяками!

      — Известно где и известно чем занимался, — недовольно поправил Сумире. — И вообще, что это за тон…

      — Я имею на это полное право! Я могу орать на тебя сколько вздумается, ясно? Ты хоть подумал, что я буду чувствовать? Ты хоть представляешь, сколько я всего передумал, как волновался… Исчез: ни адреса, ни телефона не знаю… даже фамилию — и то выдуманную назвал! И как я должен был бы тебя искать, случись что?!

      — Что-то случилось? — встревожился он.

      — Ты случился, болван несчастный!!! Свалился на мою голову…

      — Юри…

      Я бухнулся на колени и уткнулся лицом в его спину, вздрагивая от беззвучного плача: глаза были сухие, но внутри всё содрогалось болезненными спазмами, так похожими на рыдания.

      — Прости… — глухо произнёс мужчина, — ты прав… я не подумал об этом.

      Он развернулся, схватил меня и прижал к себе, как будто пытался закрыть от ядерного взрыва — не меньше! Из моего горла вырвался не то надрывный вой, не то стон облегчения, и я стиснул его спину руками что было сил. Надо бы уже успокоиться, вернулся же…

      Мы долго сидели так, обхватив друг друга и даже не двигаясь. Сумире что-то шептал мне на ухо, какие-то извинения или слова утешения, но я их не воспринимал. Он — это то, что я ни за что не хочу терять, он даже важнее фигурного катания. Я это очень хорошо осознал за десять дней полного одиночества.

      — Ты ужасно выглядишь! — воскликнул Сумире, когда я включил свет.

      — А кто в этом виноват… — пробормотал я и предложил: — Если хочешь есть, то можешь сам приготовить. У меня на это нет сил: вымоюсь и лягу спать.

      — Для начала дай мне телефон, — сказал Сумире, протягивая ладонь. — Ну и о результатах тренировок хотя бы пару слов.

      — Да так, нормально… — Я отвёл глаза. Неужто не понимает, что не до тренировок было!

      — Вот, держи… — Он уже возвращал мне телефон, куда вбил свой номер. Подписал просто именем, но я подумал, что сменю на «Тирана и деспота» или на что-нибудь похожее.

      — На тебя тоже приготовлю, — предупредил он, воцаряясь на кухне. — Ты себя в зеркало видел? Тебя ни на один день одного оставлять нельзя.

      — Вот и не оставляй, — сорвалось с губ. Я покраснел и ретировался в ванную, прежде чем мужчина успел отреагировать.

      Да, выглядел я неважнецки… Я поспешил привести себя в божеский вид: побрился, вымылся, причесался… и проделал ещё одну дырочку в ремне.

      Ужинали мы вместе, хотя аппетита у меня всё ещё не было. Сумире вскользь заметил, что съездил удачнее, чем рассчитывал, и потребовал, чтобы я рассказал о тренировках. Я промямлил, что катаюсь уже почти без ошибок, вот только было касание в одном из каскадов, а так всё нормально…

      — Ладно, иди спать, — сжалился он надо мной, видя, как я безуспешно пытаюсь выдумать ещё что-то.

      Я выключил свет и лежал в темноте, прислушиваясь к звукам в квартире. Наконец-то не тишина! Сумире звенел тарелками, скрипел дверцами шкафов — я запоздало вспомнил, что всё там перерыл, и покраснел — и шумел водой в ванной. Я обнял подушку руками, закрыл глаза и выдохнул. Не один.

      В лёгкой дрёме прошло какое-то время, я поворочался и перевернулся на спину. И тут заметил, что возле кровати кто-то стоит.

      — Сумире? — пробормотал я, протирая глаза.

      Он кивнул и залез ко мне под одеяло, опускаясь на меня всем телом и прихватывая ладонью мой висок, чтобы приподнять лицо и поцеловать. Я послушно запрокинул голову, легонько дрожа от нетерпения, и мы сплелись языками, торопливо и жадно всасываясь друг другу в рот. Я обхватил мужчину за шею, скользя руками по его волосам, и сообразил, что он без очков — пальцы не споткнулись о дужки за ушами, как это бывало раньше. Но в темноте всё равно было не разглядеть.

      Его пальцы ловко расстегнули пуговицы на пижаме, распахнули её и зашарили по ключицам, спускаясь ниже, пока не нащупали соски и не смяли их — грубовато, но не жёстко, — а через мгновение Сумире уже хватал губами кожу на моей груди, ласкал языком ареолы сосков. Истома в теле сменилась напряжением, я ощутил трепет и шумно вдохнул полной грудью, захваченный предвкушением. Искусанные и иссосанные, они затвердели и отзывались на ласки нервными импульсами, разгоняя кровь по венам и нагнетая томление в низ живота.

      Я и опомниться не успел, как остался без штанов, а Сумире нырнул лицом мне между коленей, целуя внутреннюю сторону бедра и выводя на коже языком странные узоры. Я задышал ещё чаще, прикусил припухший от поцелуя язык, сдерживая стон. Губы мужчины скатывались всё ниже, ниже, оставляя на коже влажный след. Не думал, что у меня такие чувствительные бёдра… Но в следующую секунду его губы оказались прямо на головке члена, запечатлевая на ней поцелуй. Я вздрогнул, залился краской и дёрнул коленом, пытаясь свести ноги:

      — Нет!

      — Почему? — спокойно спросил Сумире, придерживая моё колено ладонью (я бы задел его по лицу, если бы он не подставил руку).

      — Потому что… это… это грязно…

      — «Грязно»? — переспросил он. — Что «грязного» в том, чтобы доставить удовольствие любимому человеку?

      — Всё равно — нет! — Я сделал всё, чтобы выползти из-под него, но мужчина ловко водворил меня обратно.

      — Ладно, я не учёл, что ты ещё… недостаточно… «эволюционировал» для этого, — пробормотал он едва слышно.

      Я всё никак не мог успокоиться. Не знаю, почему это меня так взволновало, но мысль о том, что он возьмёт в рот и… По счастью, Сумире сдался и не возобновлял попыток минета. Он поцеловал меня — успокаивающе, без языка — и просунул между нами руку. Почувствовав привычные ласки, я успокоился окончательно и, расслабленно обвив его шею руками, потёрся о его щёку щекой. Оргазм наступил быстро и — после столь долгого воздержания — казался особенно ярким. Сумире слезать с меня не спешил, теперь он медленно целовал мою шею, иногда продолжая двигать пальцами вокруг всё ещё твёрдого пениса. Ноги у меня подрагивали, потом как-то сами собой сплелись за его спиной — не знаю, как так вышло.

      — Сумире? — негромко позвал я, когда мы оба затихли и лежали не двигаясь, он — всё ещё на мне, я — всё ещё обхватив его ногами и руками.

      — Что? — отозвался мужчина.

      — Чей это был «пряник»?

      — А это был «пряник»? — казалось, удивился Сумире.

      — Не знаю. Я ведь ничем не заслужил.

      — Хм. Может быть, в качестве извинений… А может быть, — тут он явно улыбнулся, — это чисто эгоистичное желание сделать тебя ещё чуточку больше… моим.

      Хорошо, что свет не включали: я весь был красный, просто полыхал!