То, что Виктор говорил в больнице, не было шуткой: он всерьёз хотел, чтобы я участвовал в Олимпийских играх, и обещал это устроить, если я дам согласие, но предложил отложить решение до конца моих восстановительных тренировок, чтобы у меня было время хорошенько всё обдумать. Темп был неплохой, я предполагал, что справлюсь со всем за пару недель.

      Сам Виктор в этом почти не участвовал, занятый организационными вопросами. Пару раз он появился на телевидении, обмолвился, что намерен продолжать тренерскую работу, и весьма скептически хмыкнул на вопрос о том, что он думает о японской сборной, состав которой анонсировали на днях.

      В состав сборной вошли достаточно сильные спортсмены, я ничуть не сомневался, что шансы у сборной очень и очень хорошие. Чего нельзя сказать о команде фигурного катания. Не обо всей, впрочем. Я был уверен, что медали нам всё-таки достанутся, к примеру, за женское одиночное или за парное фигурное катание: имена фигуристов и фигуристок не раз появлялись на первых строчках рейтингов, уровень подготовки был соответственный, количество завоёванных трофеев — внушительное.

      Состав сборных других стран пестрел знакомыми именами, выбрали лучших из лучших, и я ничуть не удивился, увидев среди прочих Джей-Джея (куда ж без «короля»!) и Джакометти. Российская сборная пока списков не предоставила, но все и так знали, что состав не подкачает: не было ещё ни одной Олимпиады, с которой сборная не увозила бы медали! А тут — Джейсон Кан.

      — Зря они его вместо тебя выбрали, — фыркнул Виктор.

      Мы готовили обед, одним глазом поглядывая на экран телевизора, где как раз шёл выпуск новостей, посвящённый грядущей Олимпиаде.

      — «Вместо меня»?

      — М-м-м… — не слишком охотно ответил мужчина, — я предложил включить в состав тебя, но они уже всё решили: твой бывший тренер, похоже, оказался убедительнее.

      — Ты пытался пристроить меня в сборную Японии? — воскликнул я, роняя нож.

      — Пытался, но, как видишь, не вышло. Что ж, пожалеют ещё! — Виктор приподнял углы рта в улыбке. — Так что ты будешь выступать под олимпийским флагом, Юри.

      — Что-о?! Только не говори, что ты…

      — Угу, — довольно подтвердил он, — я уже обо всём договорился.

      — А ты как же?

      — Я? — казалось, удивился он.

      — Ну да. Ведь ты мог бы… разве ты не должен выступить за сборную России?

      — Её состав уже утверждён, меня не включили. Поезд ушёл… ха-ха-ха… Лучше и не скажешь: поезд ушёл. Ско-рост-ной!

      — И кто участвует вместо тебя? — с холодком в душе спросил я.

      — Плисецкий, конечно.

      — Ох…

      В это время на экране опять появился Кан. Корреспондент без обиняков спросил, а дотягивает ли уровень Кана до олимпийского, припомнив позорное — а иначе и не скажешь! — предпоследнее место на Кубке памяти-или-не-памяти Виктора Никифорова. И вот тут Кан, вместо того чтобы извиниться или согласиться, что выступил неважнецки, напыжился, как фанфарон, и заявил:

      — А к чему было раскрывать карты на третьесортном мероприятии? И так сойдёт.

      Я страшно разозлился, услышав это. И не то, что он врал напропалую: нечего ему раскрывать, это его уровень и есть, лучше он и не покажет. Само отношение. В то время как все выкладывались на полную, все, даже именитые фигуристы, не говоря уже о новичках… он заявляет, что Кубок не стоил затраченных усилий и потому, мол, смысла стараться не видел?! Я так грохнул ножом по столу, что овощи подскочили вместе с разделочной доской, а Виктор вздрогнул.

      — Участвую! — рявкнул я, разворачиваясь к Никифорову. — Не уверен, что справлюсь с именитыми монстрами, но уж всяко разно выступлю лучше этого идиота! Да как он смеет так пренебрежительно относиться к фигурному катанию?!

      — Раздражает, — согласился Виктор.

      Вот так и решился вопрос о моём участии.

…

      Через пару дней опубликовали список команды, выступающей под олимпийским флагом, и моё имя, в нём присутствующее, опять всколыхнуло общественность. Никифоров был заявлен как мой тренер. В этот раз он согласился на небольшую пресс-конференцию. Ответы его были лаконичны, но информативны. Нет, Кацуки никаких заявлений делать не будет, ему вообще некогда: у него сейчас заканчиваются восстановительные тренировки, начинаются основные, для Олимпиады. Без комментариев (это на вопрос, какие у нас с ним отношения). Нет, он полностью собирается посвятить себя тренерской работе и о возвращении его в соревновательный спорт речи пока не идёт. Да, программа уже подготовлена (вот тут он слукавил).

      В качестве короткой Виктор решил использовать «Эрос» (по правилам, нужна «обкатанная» программа, а это единственное, что мы вообще могли использовать), причём на пресс-конференции обмолвился, что это будет не тот «Эрос», который все уже видели на Кубке, а настоящий «Эрос», каким он должен быть, а тот, что на Кубке, был всего лишь разминкой.

      У меня были некоторые сомнения по этому поводу: в прошлый раз вышло очень и очень скованно, смогу ли я выполнить программу с должной степенью экспрессии? Виктор посоветовал во время выступления представить, что мы находимся на нашем катке и никого, кроме него и меня, тут нет. Совет был неплохой. Наверное, так и следовало поступить.

      Произвольная сомнений не вызывала: её вообще не было.

      — Не волнуйся, я её мигом придумаю, — пообещал мужчина, но это «мигом» никакого отношения к реальности не имело.

      Не складывалась у Виктора произвольная программа. Он часами просиживал за планированием, обложившись ворохом распечаток, но в конце дня с досадой разрывал уже набросанный каркас и швырял обрывки в мусорную корзинку. Наверное, не так уж и просто было придумать что-то, не уступающее по качеству и зрелищности «Эросу».

      Мы почти не разговаривали, как будто находились в параллельных реальностях: я не лез к нему, понимая, что ему нужно сосредоточиться, чтобы придумать что-то сто́ящее, не стоило его отвлекать по пустякам. Напоминал только, чтобы он не забыл пообедать или поужинать (в зависимости от времени). А может, и нужно было отвлечь. Потому что однажды Виктор отпихнул от себя бумаги, яростно взъерошил волосы и рявкнул:

      — К чёрту!

      Я как раз задумал генеральную уборку и выпотрошил шкаф в моей комнате, и от этого рявканья выронил на кровать уже собранные в стопку футболки.

      — Ты что? — испуганно спросил я, выглядывая в гостиную.

      — Перерыв, — мрачно объявил Никифоров, поднимаясь и сцепляя руки в замок над головой (в предплечьях хрустнуло), — фигня какая-то выходит, а не программа. Нужна перезагрузка.

      Он налил себе воды, выпил, постоял немного, разглядывая посуду в шкафу, потом развернулся в мою сторону:

      — А ты что делаешь? Кажется, я бессовестным образом игнорировал тебя в последнее время…

      — Никакого секса, — предупредил я, потому что завтра планировал генеральную репетицию «Эроса», а блеск в его взгляде навёл меня на мысль, что подумал Виктор именно об этом.

      — Пф, а кто говорил о сексе? — пожал он плечами, но некоторая досада в голосе всё же прозвучала. — Так что ты там делаешь? — И он зашёл ко мне. — В-ва, полный разгром! И всё это только из одного шкафа?

      Он преувеличивал, конечно: вещей у меня было не так уж и много.

      — Говорят, что приборка приводит в порядок нервы, — глубокомысленно заметил я (читал нечто подобное), — особенно глажка.

      Никифоров засмеялся.

      — Что?

      — Глажка? — с сомнением переспросил он, подходя к кровати, где были свалены мои вещи, и принимаясь складывать рубашки. — Терпеть не могу гладить! Дико раздражает: пилишь-пилишь по заломам утюгом, а они намертво сложились! Убить кого-нибудь в этот момент хочется, а они говорят: успокаивает…

      Тут, пожалуй, я мог бы с ним согласиться. После каждой стирки вещи приходилось гладить, и мы это делали по очереди, так сказать, разделив домашние обязанности, но если мы забывали погладить бельё сразу после стирки, а такое случалось частенько, особенно когда мы были заняты тренировками… или друг другом… оно пересыхало, и выгладить его как следует было адски сложно. Нет уж, ничего не успокаивает глажка!

      — А это что?

      Расправляя джинсовую куртку, Виктор нащупал в кармане и вытащил диск в пластиковом конверте. Я удивлённо приподнял брови, потому что не помнил, чтобы у меня в карманах были распиханы какие-то диски. На диске корявым почерком (хм, да это мой собственный почерк?) было написано: «Юри на льду».

      — А! — вспомнил я. — Это подарок. От знакомого композитора. Сочинил для меня музыку, только я её всё-таки не использовал. Тренер сказал, что…

      — Послушать можно? — перебил Виктор, явно заинтересованный содержимым диска. — И почему это я ничего не знаю о том, что у тебя есть знакомые композиторы?

      — Прекрати, — покраснел я. — Да, можно… если найдём плеер.

      Дисковым плеером я уже сто лет не пользовался. Он нашёлся в коробке с зимними ботинками — хорошенькое место для плеера! Потом Виктор долго искал батарейки, так и не нашёл, пришлось вытащить временно батарейки из будильника.

      — Я даже не уверен, что он ещё работает, — предупредил я, наблюдая, как Никифоров сосредоточенно изучает кнопки. — Может, проще через ноутбук?

      — Да нет, так интереснее… Это же настоящий антиквариат.

      Он преувеличивал, конечно: в Японии дисковые плееры всё ещё были в широком употреблении, в отличие от России, где предпочтение отдавалось цифровым. Если же говорить о тренировках, то удобнее пользоваться цифровыми: и зарядка долго держится, и компактные, не мешают выполнять фигуры.

      Плеер оказался в рабочем состоянии и, когда Виктор нажал кнопку пуска, включился и со скрипом закрутил диск в дисководе. Мы поделили наушники и стали слушать записанную на диск музыку. Мне эта композиция нравилась. Фортепьяно, немного скрипки и ударных ближе к концу. И отчего тренер её забраковал?

      — А! — вдруг вскрикнул Виктор, и я чуть ли не подскочил, с испугом глядя на него, а он с восторгом продолжил: — Всё сложилось!

      — Что сложилось?

      Мужчина сунул плеер мне в руки и почти бегом ретировался в гостиную. Когда я выглянул, он уже снова сидел, обложенный бумажками, и с энтузиазмом что-то писал на новом листе. Может быть, музыка навела его на какие-то мысли насчёт программы.

      Он работал не покладая рук весь вечер и закончил, когда я уже лёг спать. Сквозь дрёму я почувствовал, что Виктор залез ко мне под одеяло. Я пробурчал что-то вопросительное, потревоженный его телодвижениями.

      — Спи, спи, — отозвался он.

      — Никакого секса, — напомнил я, окончательно проснувшись: его руки отправились в путешествие по моим «холмам», с чего обычно всё и начиналось.

      — Я помню, — возразил Виктор, сдвигая руки выше и крепко прижимая меня к себе, — но небольшой кусочек… «пряника» я всё же надеюсь получить: я ведь сегодня хорошо поработал.

      — А ты хорошо поработал? — засмеялся я. Давненько я уже не слышал от него о «пряниках»!

      — Начерно программа готова, — доложил он с довольной улыбкой, — хоть завтра можем приняться за тренировки. А уже в процессе подправим кое-какие моменты. Заслужил?

      — Один поцелуй, — назначил «награду» я.

      — Всего лишь?

      — Ну, я же ещё не видел программу… Виктор!

      Мужчина со смехом подтянул меня ещё ближе, мы почти вжались друг в друга бёдрами.

      — Идёт, — сказал он, прежде чем поцеловать меня, — никто ведь не оговаривал длительность поцелуя, верно?

      Целовались мы очень долго (надо бы сказать вот так: о-о-о-о-о-о-очень долго, растянуть эту «о» до самого конца строчки или даже дальше), но технически это всё-таки был один поцелуй. Виктор остался доволен полученным «пряником». Я, пожалуй, тоже, хотя язык и губы конкретно распухли.

…

      Через день мы уже вовсю работали над программой. Правда, в этот раз Виктор не стал показывать мне её целиком, как было с «Эросом», мы сразу принялись за отработку элементов, и о цельном виде программы я мог судить только по схемам. Программа казалась на удивление сбалансированной: равномерное распределение сложных элементов, достаточно лёгкие переходы. Но я никак не мог её себе представить. Мы уже начали обкатывать цельные куски, а я всё ещё терялся в догадках, каким должно быть моё выступление.

      — Виктор, — не выдержал я, когда мы в очередной раз пришли на каток, — скажи хотя бы, в каком темпе её до́лжно исполнять? Не могу сориентироваться.

      — А, прости, прости, — будто бы спохватился он и, пошарив в сумке, вытащил плеер, — вот, можешь послушать.

      Я надел наушники и включил музыку. Это оказалась композиция с найденного нами во время приборки диска. Похоже, Виктор оцифровал её и закачал в плеер. Я вопросительно взглянул на него, мужчина кивнул.

      — Ей ещё нужно название придумать, — сказал я, возвращая ему плеер.

      — Оставим как есть: «Юри на льду».

      — А не слишком ли пафосно? — усомнился я.

      — Да ладно, вон у Джей-Джея вообще «Король Джей-Джей»… или что-то в этом роде, — возразил Никифоров. — К тому же информацию я уже отправил, зачислено именно под таким названием.

      — Ох…

      — Не волнуйся. Всё сложилось, я же говорил.

      — А посыл? Какие чувства я должен в неё вложить? — не унимался я.

      — В конце я тебе покажу, как я бы её откатал, — пообещал Виктор, — у тебя будет возможность над этим поразмышлять. Времени у нас предостаточно. Пока никаких мыслей на этот счёт нет?

      Я покачал головой. По идее надо бы связать её с «Эросом», поскольку обычно короткую и произвольную объединяют общей темой, но они так не похожи! Эту я, во всяком случае, запомнил почти сразу, а вспомнить, как я бился над «Эросом»…

…

      Тренировки длились уже недели полторы, когда с нами связалась съёмочная группа спортивного канала: они снимали программу, посвящённую грядущей Олимпиаде, и хотели впихнуть в неё кусок моей тренировки, ну и, быть может, пару слов от меня и моего тренера, если уложимся в метраж.

      — Покажешь им середину «Эроса», — решил Виктор, — сам выбери фрагмент.

      Съёмочная группа приехала, но перед съёмками Никифоров предупредил: снимать только внутри катка, само здание в репортаже фигурировать не должно. И добавил с обезоруживающей улыбкой:

      — Или я вас засужу. Лишнего ажиотажа вокруг нас нам с Юри не нужно.

      В общем, я покружился перед камерой, выполнив парочку каскадов из «Эроса», потом они записали несколько кусков с комментариями, которые дал Виктор моему выступлению (он пространно прошёлся по каким-то техническим моментам), и очень коротеньким интервью с моей персоной, которое состояло всего-то из двух-трёх вопросов, касающихся Олимпиады и вообще моего настроения по этому поводу. Я сказал, что приложу максимум усилий, что настроен на победу, — в общем, сплошные шаблонные фразы, какие застигнутые врасплох люди говорят на камеру, но это их вполне удовлетворило. Потом они сложили оборудование и на этом откланялись.

      Репортаж вышел через две недели, полуторачасовой выпуск, на каждого отвели буквально по две-три минутки. Виктор зря волновался: по тем кадрам, что вошли в выпуск, вообще ничего нельзя было понять. Это могло быть снято на любом катке в любой части страны (а может, и мира). И пожалуй, выглядел я не слишком представительно: спортивный костюм сидел мешковато, потому что после больницы я опять сбросил в весе, а ещё и очки (я заказал новые линзы, и они ещё не были готовы, а без очков я теперь принципиально не катался)… Виктор был звезда звездой, исключительная фотогеничность: не припомню, чтобы хоть когда-нибудь он выглядел на экране плохо!

      «Мезальянс», — мрачно подумал я, а вместе со мной, должно быть, и ещё полмира.

…

      Я ёрзал на скамейке, ожидая, когда Виктор наденет коньки. Он пообещал, что сегодня покажет своё видение произвольной программы. (А вечером, он сказал, нас ждёт романтический ужин с бутылкой хорошего вина, которую он приберёг специально для такого случая: отпразднуем завершение — относительное — подготовки к Олимпиаде.)

      Мы уже завершили предварительные тренировки: произвольную я откатывал назубок, технической стороной вопроса Никифоров был доволен.

      Выйдя на лёд, он размялся немного, залпом выполнив череду простых элементов, и откатился к стартовому месту, которое было чуть сдвинуто влево от центра. Я приготовился смотреть…

      Это была лучшая программа в исполнении Виктора! Он выполнял её с такой лёгкостью, как будто не катался, а летал по катку. Я накрыл рот ладонями, дыхание сбилось, потому что я, завороженный, забывал дышать вовремя. Он походил на танцующего вокруг цветов мотылька: такой же лёгкий, такой же трепетный… Воображение нарисовало крылья за спиной и россыпи полевых цветов на поверхности льда. Слишком прекрасно, чтобы повторить, но я безошибочно понял значение: это танец влюблённого мотылька, да, где-то рядом кружится второй, невидимый, кому этот танец и предназначен…

      — Ну, что скажешь?

      Я очнулся и увидел, что Виктор уже стоит рядом со мной, небрежно набросив полотенце на шею и краем вытирая лицо.

      — Кажется, тебя это впечатлило… Юри?

      Какие бы я ни подобрал слова, они не смогли бы в полной мере выразить то, что я сейчас чувствовал, — смешанный с обожанием восторг. Я просто подтянул Виктора к себе, ухватившись за края полотенца, и поцеловал его в губы. Он широко распахнул глаза, как будто это его удивило, потом улыбнулся.

      — Не слишком часто ты меня этим балуешь, — пробормотал он, подразумевая, что я поцеловал его первым.

      Я покраснел и выпустил края полотенца, но Виктор ухватил меня за чуть пониже спины, прежде чем я успел отступить.

      — Виктор, отпусти…

      — Вот ещё! Раздразнил и думаешь увильнуть? — Он изогнул бровь, но ничего не предпринял, заговорил о прокате: — Так я это вижу. Думаю, ты понял, что я хотел этим сказать… верно? Теперь тебе придётся хорошенько над этим подумать и выстроить собственное выступление… Юри?

      Я высвободился, ухватился рукой за бортик, чтобы перешагнуть на лёд:

      — Да мне и думать не надо. Пока ты танцевал, всё сложилось и…

      — «Танцевал»? — переспросил Никифоров, и я покраснел ещё больше, поняв, что придётся рассказывать о том, что я себе напредставлял.

      — Не уверен, что у меня с первого раза хорошо получится, но… в общем, смотри.

      Такой лёгкости, как у Виктора, у меня не было, но я постарался как можно точнее повторить его прокат. Мне не нужно что-то менять или добавлять, потому что это именно то, что я чувствую. Если бы я ответил чем-то другим, это было бы предательством с моей стороны, не меньше: разве на одно «люблю» не нужно отвечать другим «люблю»?

      Обратно к скамейкам я буквально приполз: это только на первый взгляд программа казалась лёгкой! Виктор меня сцапал уже у бортика, приподнял и покружил пару раз, потом поставил обратно и, встав на колени, стал снимать с меня коньки, заставив держаться рукой за его плечо. Щёки у него горели, должно быть, он безошибочно понял мой «ответ».

      — Я думаю, это будет прекрасное выступление, — произнёс он, — но, пожалуй, его бы я тоже никому не показывал… ха-ха, очень эгоистично с моей стороны, правда?

      Шнурок на левом коньке запутался, ему пришлось повозиться с этим гордиевым узлом.

      — Я мог бы и сам снять, — спохватился я. Почему это он вдруг выдумал снимать с меня коньки? — Да и вообще я планировал ещё немного покататься…

      — На сегодня хватит. Нам и без этого есть чем заняться, — возразил Виктор, поднимаясь.

      — Чем? — с любопытством спросил я.

      — Забыл? Я же сказал, что увильнуть тебе не удастся… теперь уж точно, — с улыбкой ответил он, и я оказался прижатым к стене (успел, правда, упереться локтем), а его руки недвусмысленно прошлись по моему фасаду, оттягивая с поясницы штаны.

      — Не здесь же! С ума сошёл? — воскликнул я, пытаясь развернуться к нему лицом, но не вышло: он прижал моё плечо к стене ладонью.

      — Почему не здесь?

      — Как… а если кто войдёт…

      — Никто не войдёт, сам знаешь. А дверь я запер.

      Верно, я и забыл, что сегодня мы были на катке одни: старик накануне оставил нам ключи, а сам на несколько дней уехал к родне на Хоккайдо, кажется, по какому-то торжественному случаю. Но всё равно!

      — До дома не дотерпишь, что ли?

      — Просто хочу здесь.

      — Виктор… нет!

      — Почему нет?

      — Ты ведь не хочешь… всухую, — залился я краской. Заставить меня такое вслух сказать!

      — У тебя же в сумке есть крем для губ? — не смутился Виктор, одной рукой шаря по стоящей на скамейке сумке.

      — И что?

      — И то.

      — Ты ведь не хочешь…

      — А почему нет? Он же на вазелиновой основе, почти то же самое… Ага, вот он…

      Я вздрогнул, почувствовав, как его пальцы скользнули по копчику вниз, раздвигая ягодицы и круговыми движениями смазывая сжавшийся анус. И пальцы и крем казались слишком холодными. Нет, это плохая идея — заняться сексом на катке! Да и вообще мне казалось, что мы совершаем какое-то… святотатство, иначе и не скажешь: на этом алтаре фигурного катания… такими вещами… О чём только Виктор думает!

      — Расслабься, пожалуйста.

      — Виктор, нам всё-таки не стоит… ах!

      Его палец проник внутрь, задвигался там в достаточно жёстком для прелюдии ритме. Голова немножко закружилась, я уткнулся лбом в стену, нервно выдыхая: теперь уже я до дома не дотерплю! Он слишком хорошо знал, как довести меня до нужной степени возбуждения, ему всего несколько секунд хватило.

      — Прямо здесь? Прямо сейчас? — шепнул мужчина, покусывая меня за ухо.

      Я мог только часто дышать и мечтал о том, чтобы он поскорее взял меня и избавил от гнетущего чувства неудовлетворённости: всего лишь один палец — мне этого мало, теперь уж точно мало… В животе заныло, отдалось приятным холодком.

      Два мотылька упорхнули с луга в укромный уголок, чтобы совокупиться… Я невольно фыркнул.

      — Смешно? — с некоторым укором спросил Виктор, вводя ещё один палец.

      — Ох, да… немного… потом расскажу… ох…

      Я покрепче вжался лбом в стену, в такую приятно прохладную стену таким горячим лбом. Пожалуй, я мог бы кончить даже от этого, не дождавшись собственно секса: пенис набух, в мошонке набрякло. Я просунул к животу руку, обхватил ствол ладонью, быстро задвигал кистью, синхронизируясь с темпом движущихся во мне пальцев.

      — Жульничаешь? — Никифоров поймал мою руку ладонью, отвёл её. — Мы ещё даже не начали…

      — Тогда начинай уже, — выпалил я, раскрасневшись.

      — Правда? — Он опять стал покусывать моё ухо, иногда отодвигая губы и дуя на мокрые от слюны места.

      — На кэйго тебя об этом попросить, что ли? — вяло возмутился я, сражаясь с его рукой, которая по-прежнему не давала мне удовлетворить себя. — Впрочем, если тебя устроит трёхсекундный секс…

      — Почему трёхсекундный? Думаешь, я не продержусь дольше? — с обидой спросил он.

      — Это я не продержусь… ах!

      Я прочувствовал каждый миллиметр входящего в меня члена, настолько остры были мои ощущения сейчас. И без того растревоженные мышцы зашлись сумасшедшей дрожью, поглощая сначала головку, а потом и ствол. Удивляюсь, как не кончил в этот самый момент… Охи-вздохи эхом отозвались в пустом помещении, раскатились по углам. Жутковатый резонанс, но нас это мало заботило, честно говоря. Секс был такой же жёсткий, как и прелюдия, и это, а вместе с тем и то, что мы занимаемся чем-то недозволенным, взвинтило нас — меня уж точно — настолько, что нас обоих ненадолго хватило. Ну, не трёхсекундный, конечно, как я предрекал, но точно вполовину того, как мы обычно… ох, но по ощущениям — вдвое круче обычного.

      Когда Виктор отстранился, я ещё долго стоял в той же позе, вжавшись лбом в стену. Ягодицы подрагивали, колени тоже. На забрызганную стену и лужицу на полу было стыдно смотреть, я зажмурился, невольно стиснул пальцы и едва не вскрикнул: я всё ещё сжимал в ладони пенис, и он, твёрдый, раздражённый оргазмом, отозвался болезненной судорогой, будто требуя, чтобы его оставили в покое. Я выпустил его из ладони, со стоном попытался сдвинуть ноги, теперь заныло уже между ягодиц.

      — Подожди, я вытру… — предупредил Виктор, и я почувствовал, что он юркнул полотенцем между моих ляжек, стирая с бёдер и ягодиц мокрые разводы пота и спермы. — Сядь, посиди, пока я приберусь тут.

      — Я лучше постою, — пробормотал я, подтягивая штаны и прислоняясь спиной к стене, чуть подальше от «места преступления».

      Никифоров занялся стеной и полом, и скоро не осталось и намёка на то, что тут произошло. Мужчина со вздохом плюхнулся на скамейку, вытягивая ноги и накрывая накрест руками лицо. Вздох был вполне удовлетворённый.

      — Домой? — спросил он, взглянув на меня из-под руки.

      — В аптеку сначала, — поморщился я, взявшись поясницу, — свечи закончились, а мне они сегодня, судя по всему, понадобятся.

      — Прости, я… — Он подскочил, привлёк меня к себе. — Крови на полотенце вроде бы не было… Сильно порвал? Дай посмотрю?

      — Прекрати, нет… — вспыхнул я и высвободился, а то он ещё чего доброго, действительно, разложил бы меня на скамейке и стал разглядывать!

      По ощущениям мне хорошенько досталось (в чём я убедился позже, в ванной, разглядывая причинное место в зеркальце), но к этому я уже привык, во всяком случае, реагировал на подобное без паники и лишних сантиментов, хотя когда увидел кровь в первый раз, после чересчур горячего и не слишком осторожного секса времён «Эроса», то испытал настоящий шок. За удовольствие нужно платить, ничего не поделаешь.

      Вечер вышел относительно романтическим, с вином и свечами, правда, пил я вино, лёжа на животе, а свечи… ох, со свечами и так всё понятно.