В баре играет Queen.
Алтан не то чтобы против Queen, у них классные песни, но посетители принялись бить кулаками о стол и шлёпать в такт, и это слегка тревожит расшатанные нервы. Он бы свалил оттуда подобру-поздорову, но виски не допит, сигарета не докурена, и он слишком расслаблен, чтобы двигаться вообще, только оттянуть ворот рубашки — единственное на что он способен на данный момент. Олег стоит у барной стойки, один конец полотенца перекинут через плечо, вторым он протирает и так чистые бокалы, улыбка на лице мягкая привычно играет, и Алтан даже несколько завидует этой ауре абсолютно комфортного человека.
Сам он на комфортного не похож вообще.
Более того, он-то и на человека мало смахивает.
Драная работа на самом деле доводит, хотя, если не прибедняться, живёт Алтан вполне себе хорошо — двадцатисемилетний все ещё наследник клана, спасибо старшей сестренке Юме, нарабатывает опыт, набивает руку, ходит исключительно в ручном и выглядит со своими сто восемьдесят сантиметров с пипкой, восхитительно.
А, если прибедняться, он задолбался. Устал. Его окружают такие же уставшие от жизни люди, как и он сам, в нем не осталось огня, а его лучший друг, по совместительству муж Олега и де-юре владелец бара «Вульфхаунд», был занят так часто, что Алтан видел его в последний раз черт знает когда. «Да ладно тебе, он так вертится из-за налоговых,» — махал рукой Олег, де-факто хозяин заведения, простодушно улыбаясь, — «приходит домой поздно, бесится на все и засыпает. Потом появится, ещё устанешь от него». Что же, Алтан кивал, но особых надежд не питал. Вообще-то, вся суть была в том, что вернулся-то он в Петербург недавно, все зависал в Гонконге, пока сестрёнка учтиво под зад не пнула, так что, можно сказать, приехал он и сам совсем на днях, впервые зашёл в сам Вульфхаунд встретиться со старым другом, и по итогу забухивал скуку.
— Эй, Поварешкин, виски не нальешь?! — Громыхнуло рядом Нечто.
Алтан дернулся, едва свою порцию не пролил, поперхнувшись, но всё-таки удержался на стойке. Он повернул голову — Нечто глянуло в ответ.
Твою же мать.
— Эй, дружище, цел? — Хмыкнуло оно, панибратски похлопав Дагбаева по спине, улыбнулось и, схватив подставленный хайбол Джека, выскользнуло из поля зрения, напоследок мигнув ярко-красной футболкой.
Алтан даже рот не успел открыть — Олег протер лужу алкоголя перед ним, усмехнулся, однако словно ни мускулом не дёрнув и, поймав взгляд Дагбаева, спокойно произнес:
— Это Вадик. Наш постоялец.
Вадик.
Ладно.
***
Ничерта не ладно!
Вадик в первый раз может и появился на полторы секунды от силы так, что только футболка видна была, потом вполне себе частенько маячил в поле зрения. Рослый. Высокий. Загорелый, с идеальной бронзовой кожей, мускулистый, подтянутый, ни граммулечки лишнего жира, он что, в спортзале жил? Светлые короткие волосы, колкие на вид, яркие серые глаза, нос горбинкой, и скулы, черт вас всех дери, эти скулы…. Острые, как лезвия в операционных, дотронься — и кровь пойдет. Алтан улавливал эти черты мимолётно, массивная челюсть, крупные длинные пальцы, широкие плечи, мощная спина — он заходил в бар каждую пятницу и ровно тогда же Вадим находился в нем, действительно постоялец. Постоянно в компании людей, откуда только деньги брал на посиделки на такую компанию? Все разные люди, юноши и девушки вокруг него, куча смеха, их столик часто являлся самым громким в зале. Однажды Алтан спросил почему Олег не выгонит их к черту, и тот, приподняв в удивлении брови, выдал:
— А зачем? Хорошо же платят. Да и Вад здесь появился раньше, чем мы с Серым, так что он тут своего рода талисман.
— В смысле?..
— Ну, знаешь, мы же Вульфхаунд снимаем, само здание строилось вообще как цветочный магазин… — Алтан взглядом обвел помещение: черепа, муляжи костей животных, приглушённый свет, кирпичная кладка, железные балки свисающие с потолка, лампы, мигающие желтоватым низким светом. Да, на цветник похоже мало. — «Лакрица» или чёт типа того называлось, — он вернул взгляд к помешивающему чей-то заковыристый коктейль Олегу, который сам не отвлекался от дела, лишь продолжая улыбаться. — Потом владелицы закрыли свое семейное дерево, а Вад, внук то ли племянник их подруги, остался тут. Так сказать, суть поменялась, но место то же самое. Вот и зависает. Ты не смотри, что он шумный, — усмехнулся Волков, подавая клиентке напиток с учтивым «ваш заказ, миледи», опёрся локтями о стойку, — он своеобразный мужик, но ровный. Тебе понравится.
Дагбаев лишь бровь выгнул непонимающе. Ну да, понравится, как же. Очень понравится. Угу. Да. Бежит, спотыкается, волосы назад.
Вадик ему так нравится, что он его, как ошпаренный, всячески игнорирует и обходит десятью километрами; когда тот каким-то чудом появляется рядом, чтобы спросить что-то у «Поварешкина» — Алтан не собирается спрашивать откуда у Олега это прозвище, — Дагбаев отворачивается на сто восемьдесят градусов, но во-первых он сидит, во-вторых Вадик почти на десять сантиметров выше него, и тень его нависает над Алтаном так, что от этого ещё более неловко. Когда тот появляется в поле зрения, Дагбаев утыкается во все, что держит в руках: проверяет маникюр, делает вид, что скроллит ленту твиттера, всчитывается в пузырьки у кубиков льда в скотче, читает заученное меню. И это все не потому, что Вадик страшный или типа того. Вадик… он красивый.
Просто так вышло.
Что Вадик чертовски красивый.
И глаза у него большие, обычно прищуренные ехидно, золотятся серым, волосы, стоящие торчком, вовсе не колючие, Алтан однажды видел, как одна девушка запускала пятерню в подставленные локоны под хохот друзей и, растрепав его, повисла на шее; и это не говоря уже о теле. Молодой, сильный, красивый, умный — ещё один раз Алтан застал, как тот яро спорил со своим другом о «Люцилуме» Сенеки, и сам честно пошел гуглить кто это, а потом ещё полвечера представлял, как Вадик читает ему лекции — юркий и громкий, нервный и хитрый, весёлый и способный в миг прикинуться самым податливым существом на свете… черт бы побрал этого Вадика. У Алтана, черт возьми, член на таких колом стоит, на прытких и быстрых, наглых, самоуверенных — не без причины! — яростных и горячих. От Вадика жар хлещет, как от действующего вулкана так, что Дагбаева сносит к хренам каждый раз при его приближении, а приближается он часто, они с Олегом видите ли «давние приятели», да и… Разговаривали так спокойно, перебрасывались фразочками, Вадик хрюкающе смеялся, стуча ладонью широкой по барной стойке и каким-то чертом умудрялся уговаривать сидящих рядом с ним людей купить выпивку.
«Видишь», — молчаливо кидал ему Олег, кивая в сторону болтающего с кем-то Вадима, — «он своего рода талисман».
Талисман не талисман, а глаза мозолил отменно.
Примерно как Алтан мозолил себе пальцы, надрачивая на него в спальне на черте знает каком этаже, кончая обильной белесой вязкой спермой на постель, весь выгнувшись, воображая, как сзади наваливается мощное загорелое тело, впечатывается грудью ему в лопатки, кусает за шею, оставляя засосы яркие, волосы длинные убирает пальцами на другую сторону, собрав в комок так, что на утро гнездо будет. И кончает. Громко. С дрожащими коленями. Вспоминая каждый из блядских попыток Вадика подойти.
«Вы случайно не Король Артур? А то мой меч так и просится в ваши руки.»
Тот действовал решительно едва не с первого дня их недо-знакомства. Просто Олег имел неосторожность назвать Алтана по имени в его присутствии, и теперь Вадим нагловато пытался перещеголять сам себя изо дня в день, импровизируя в разных вариантах слова «золотко». Импровизируя мягко говоря хреново. И отговорки про старых приятелей действовали все хуже и хуже. Чем чаще Вадик подходил, тем больше внимания старался уделять Алтану, словно игнорируя его «нет». Ред флаг у него на ред флаге скакал и ред флагом погонял: борзый, дерзкий, грубоватый, абсолютно бессовестный, некультурный в конце-концов и уж тем более не понимающий где проходит гребанная грань между пошлыми шуточками и непозволительным поведением.
Но, блять.
Как же Алтан хотел его в себе.
Именно такого: дикого и необузданного, чтобы посадить на цепь и дергать за поводок, указывая куда именно, направлять приручать, кнутом и пряником, привязывать, заставлять стоять перед собой на коленях, а потом сам на них становиться и отсосать ему его ровный, длинный и, Господи, Дагбаев уверен в этом, крепкий толстый член. Хватаясь пальцами за накаченные бедра, царапая ногтями кожу, втягивать щеки, закрывать глаза, посасывая самозабвенно, слушая его низкие и, возможно, громкие стоны. Это было бы восхитительно. Натирать колени до красноты, зализывать яички, тыкаться носом в основание пениса и доводить, доводить Вадика до безумия.
— Хей-хо, Земля вызывает золотейшество, как слышно? — Смех вырывает Алтана из мыслей, но ерзает на барном стуле, хмурится, Вадим перед ним рукой машет и, глянув из-за плеча на безмятежного все так же улыбающегося Олега, кидает позабавленно: — У нас проблемы, Хьюстон…
Затем возвращает взгляд свой, скалит акульи клыки, и Алтана вновь штормит, его как будто во время бури с одного края на другой перебрасывает, пока не приходится встать и, даже так глядя на Вадика снизу-вверх, нахмуренно процедить:
— Ещё раз ты ко мне подойдёшь так близко, я тебе эту руку знаешь куда засуну?
— Все обещаешь и не выполняешь, — ожидаемо тянет тот, приложив ладони к своей груди, вздыхает нарочито картинно, — обещаешь и не выполняешь… все вы взрослые такие!
А затем, гоготнув, забирает свою колу от Олега и вновь скачет в сторону своей компашки.
Алтан смотрит на Волкова, Волков улыбается в ответ.
— Дети, что с них взять? — Кидает он миролюбиво, отставив пустые бокалы в стороны; Алтан уже не садится на стул, стоит у стойки, стучит разок дном хайбола о поверхность, и Олег без слов наливает ему ещё скотча.
— Дети? — Перепрашивает Дагбаев внезапно, пораженный формулировкой; друг, повернувшись спиной, чтобы положить виски на место, глянул на него искоса, подошёл затем, ни на секунду не переставая улыбаться.
— Ну да, — Алтан готов был богов молить, чтобы Олег не продолжал, и на лице ли у него все было написано, а Волков просто скотина, либо боги плевать на него хотели, но тот, сощурившись, продолжил: — Ваду семнадцать, если ты не знал.
***
Что же.
Да, он неплохо прожил свои двадцать семь лет.
Совсем неплохо для тепличного цветочка.
Пожалуй, Юма может убьет его быстро, из любви к младшему братишке, когда узнает…
— Если узнает, — Алтан в который раз дёргается, но голос узнает в ту же секунду — только один человек на планете продолжает подкрадываться к нему сзади; Вадим улыбается ему, даже не ухмыляется, достает сигарету из пачки и, прикрыв ладонью от ветра, невнятно просит прикурить.
Полночь стоит действительно ветреная, облака закрывают луну, но терраса у Вульфхаунда что надо, и, позволив ему прикурить, Алтан не спешит уходить. В летней полуночи завывания ветерка он не заменит ни на какие коврижки, даже если рядом будет стоять Вадик.
— Что? — Бормочет Дагбаев, покуривая свою сигарету и пялясь в носки отполированных ботинок.
Тот либо медлит, либо мнется, но через минуту молчания и один брошенный мимолётный взгляд, фыркает смешливо:
— Ну ты повторяешь «когда узнает», «когда узнает»… А я думаю — «если». Без понятия о ком ты, но «если» — это хорошее слово.
Алтан едва сдерживает вырывающийся из груди смех, когда смотрит на него. Вадик выглядит в темноте забавно, всколоченные волосы беспорядочно лежат, как и обычно, но движения какие-то плавные, тягучие, и в голове не укладывается, что этот человек младше Алтана на целых…десять лет. И выше на десять сантиметров. Тяжелее килограмм минимум на двадцать. Дагбаев сигарету докуривает, цинично бросает и окурок и фразу:
— Цитаты из Геркулеса, серьезно? И кто тебе больше нравился: Боль или Паник?
— Я приятно удивлен, что ты шаришь за Геркулеса! Вообще больше Боли, но я думал, такие знатные особы разбираются только ну, в Ницше и прочих высокопарных кусках говна.
— Ницше кусок говна?
— Отборнейщий.
— Ну-ка расскажи почему…
И это происходит.
Они правда разговаривают.
Наверное это Алтана от выпивки развезло, он вместо привычного скотча выпил коньяка, своего ровесника, Юма драконилась пуще прежнего из-за неполадок в поставках и Алтан, разгребающий это дерьмо, всерьез вытрепал себе нервы. Быть может именно так он каким-то чудом узнал цитату из мульта Геркулес в чужих словах, зацепился, как-то перешёл на Ницше, с творчеством которого знакомился только, дай бог, в университете, и сейчас просто слушал гребанную лекцию о ведизме, который забавно сочетается с именем «Вадим», из-за чего однажды его временный лектор запутался и сказал «вадизм», на тему которого они перешли с темы маздаизма, на которую перешли с зороастризма, на который с Заратустры — жреца и пророка — на которого в свою очередь перекинулись с «Как говорил Заратустра» Ницше. Алтан слушал, и слушал, и слушал, и слушал, и видит бог — будь то Заратустра, драный полубог Геркулес, Аид ли, Аллах, Йегова, да хоть макарономонстр — он действительно черт знает как пропустил тот момент, когда Вадик оказался у него дома, в его постели, державший его, Алтана, на коленях, и оставляющий поцелуи вдоль ключицы.
Заболтал, гад.
— Заткнись наконец, — шипит Дагбаев, оттолкнув его от себя, тот падает на подушки с тихим стоном, весь красный, рубашка раскрыта, молния на брюках спущена, оголены торс, драконьи косточки, выпирающие ребра.
«Если» — это хорошее слово, не так ли?», — бьётся в голове алтановой набатом, и, если Юма не узнает, если Вадим не проговорится, если никто и не подумает об этом…
— Если заткнусь, что мне за это будет? — Издевательски тянет тот, ухмыляясь, руки на чужие бедра положив, сжав будто бы боязно, но Алтан бы не стал ставить слово «боязно» рядом с этим человеком.
Вадику, даже если семнадцать, он от этого менее бешеным не становится — наоборот, будто играет новыми красками. Весь порывистый, неаккуратный, Алтана на подушки бросает, нависает сверху, сдергивает рубашку в разные стороны так, что пуговицы летят и сглатывает гулко при виде золотых колечек на сосках.
— Что, звереныш, смутился? — Мстительно шипит Дагбаев, ухмыляясь, когда замечает покрасневшие ушки и внезапный ступор во взгляде; ему хорошо, он выгибается дугой, подставляет себя под лицо Вадима, цепь, соединяющая колечки, слегка позвякивает. — Это называется взрослая жизнь.
— Я знаю, что такое «взрослая жизнь», — фыркает зло тот и набрасывается на один из бусинок соска, потянув на себя.
Алтан воет от чувствительности.
Мелкотня не походит на сексуально неопытного, но грудь грызет так, словно он младенец беззубый, а не познавший секс юноша, и это одновременно смешно, и очаровательно.
— Что, девушки не давали потрогать себя за соски, а? — Издевательски тянет он, вплетаясь пальцами в волосы, прижимая к себе, пока Вадим не начал жадно притираться бедрами к скрытому за брючной тканью паху.
Дагбаев ожидает чего угодно: очередной усмешки, привычной наглой шпильки, отфыркиваний, но не того, что тот внезапно застынет на долю секунды и в следующее же мгновение с глухим рычанием наброситься вновь, даже не додумавшись поменять сторону. Он делает это яростно, грубо, резко, Алтан шипит от лёгкой боли и с трудом отрывает лицо Вадима от себя, лишь чтобы в тусклом голубоватом свете пентхауса различить нотки паники в серых глазах напротив. Догадка приходит незаметно.
Дагбаев просто переворачивает их, седлает бедра уже сам, смелее, нагло притирается, раздраконивает, пиджак висит на нем свободно, соски припухшие, колечки и цепь золотые поблескивают и дополняет картину ядреная змеиная ухмылка: в ответ на взгляд обескураженный Вадика, Алтан знает, что делает.
— Ты девственник, — произносит он, мигом подмечая как едва заметно нахмурились светлые густые брови.
Вадим пытается ухмыляться, язвить:
— Чушь, змейка, если бы я был девственником, я бы не замахнулся на кого-то, похожего на тебя.
— Это комплимент?
— Это…
Но Алтан прерывает его тем, что хватает на яйца. Стон Вадима честнее самого Вадима.
— Ты девственник, — повторяет Дагбаев с расрастающимся азартом, сквозь припущенные штаны и тонкое красное белье сжимает яички сильнее, оттягивает верх, отпускает и стискивает в тонких пальцах крупную головку, сам непроизвольно застонав от размеров — он был прав, Вадим огромный. — Ты девственник, мать твою, тебе серьезно ещё никто не давал за грудь хвататься…
— Да хватит повторять… — шипит тот в ответ, и Дагбаев смеется негромко, но, предвидя все попытки оскорбиться, затыкает открывшийся для очередной шпильки рот влажным поцелуем.
Вадим мычит в него — Алтан язык просовывает глубоко в полость, изучает, не пропуская ничего, сплетается языками, потрахивает своим в своем же темпе, постепенно ускоряясь, и замечает довольно, как у Вадика слюна стекает от обилия по подбородку, а мычания становятся всё громче и руки его наконец находят свое место. Укладываются на бока Алтана, вжимают в себя и да, блять, да, да, наконец-то, это именно то, что он хотел, именно так. Сильно, плотно, так, чтобы каждый пальчик ощущался на коже и к дьяволу пиджак, Дагбаев отбрасывает его, посмев прервать поцелуй. Взгляд у Вадика осоловевший, помутненный, серые глаза дымкой подернуты и сейчас Алтан вспоминает, что у мальца прозвище Дракон. Большой и горячий.
— Я тебе дам, — шепчет он, утягивая его в поцелуй глубже, руки на плечи закидывает, рулит ими и вновь переворачивает, оторвавшись лишь чтобы развернуться и, с помощью непонятной вадимовой помощи, избавившись от брюк, встать в позу собачки.
Как и надрачивая до этого, выгибается, только лицом в постель, и ладони назад — на ягодицы. И раздвигает. Медленно, открывает вид на дышащий пульсирующий сфинктер, на зажатое слегка розоватое колечко мышц. Вадим замирает позади и это тот эффект, которого Алтан добивался.
За него точно действует алкоголь, он уверен. Утром он будет жалеть. Утром он будет убиваться из-за всего произошедшего, но сейчас ещё не утро, верно?
И Алтан, облизнув пухлые губы, слегка поворачивается головой к нему.
— Я дам тебе, — шепчет, вглядываясь в Вадика; он был прав, лицо у того яркое красное, мышцы напряжены, руки вновь не находят места, и Дагбаев виляет задницей, указывая на него, пока Дракон не кидает взгляд на его лицо, — я дам тебе почувствовать это. Ты ведь хочешь войти, верно, м? — Он шире раздвигает ноги, предэякулят со стоящего члена капает на постель, Вадик чудом прослеживает глазами путь обрывающейся тонкой нитки, сглатывает вязкую слюну и Алтан залипает на выступающем кадыке. — Я знаю, что хочешь. Будь хорошим мальчиком, войди в меня, я растянут достаточно, просто…
Это совершенно точно гребанный коньяк, он уверен, он клянётся, но вместе с этим почти кричит, когда Вадим набрасывается на него, проникая сразу во всю длину — каждый сантиметр Дагбаев чувствует в себе основательно, падает на простыни с дрожащими ногами и, только Вадик начинает двигаться, как понимает — именно то, что он искал. Так хорошо. Так правильно. Быстро и неаккуратно, не попадая в ритм, голодно, жадно, порывисто, хлестко, бедрами о бедра шлепая, постанывая часто на ухо ломающимся, как у всех семнадцатилетних пацанов, голосом. Алтан старается не думать, что разница в десять лет, но его кроет, как шлюху, когда Вадик, наглый и своевольный, натягивает его локоны на свой кулак, внезапно вжимает лицом в кровать и драть начинает так, словно он настоящее ненасытное животное. Попадая от толчка к толчку по простате, оставляя отметины, синяки по телу от пальцев одной руки, он сопит, хрипит, воет и мычит даже громче Алтана, наверняка глаза закатывает, но Дагбаеву плевать, он уже свои зажал не в силах терпеть сладкие мучения. Наглый засранец брал его, как портовую блядь, до буквально дрожащих ног, фантомно болящих локтей, без презерватива даже, что немыслимо, просто ужасно, но так плевать… Алтан кричит и плачет, его тащит по кровати, потому что Вадик к тому еще и сильный, как стадо молодых быков, и как бы Дагбаев не цеплялся за простыни, ткань рвется, а голос срывается.
«В-ва… Вадим…» — пытается прохрипеть он, только связки не поддаются и что-то, блять, намекает ему, что, даже если получится, Вадик его не услышит. Вадик в отключке. В прострации. Вадик ебет его, абсолютно не осознавая ни что он, где он, когда он, с кем он вообще, Вадик наваливается всем телом, хватает Алтана за ствол, кусает в плечо до лиловой отметины, рычит гортанно, оставляет засосы, а сам не понимает буквально ни пикселя реальности. Ему пусто, ему мало, его член почти зудит — настолько он помешан, пока втрахивает Дагбаева в матрас.
— Алтан… — взрыкивает, когда блестят в мути чистого наслаждения звенья адекватности, — Алтан, Алтан, золотце, змейка, золотце, Алтан, Алта-а-ан… — его рычание подобно рычанию молодых львов, тех самых, свергающих своих старших, выгоняющих их из прайдов, и Дагбаеву кажется, что Вадим сейчас тоже что-то вроде молодого льва, помечающего свою территорию, не хватает лишь агрессивно качающегося хвоста и капающей слюны.
Но он не успевает закончить мысль — головка, зажатая в крепкой руке Вадика, брызгает струями спермы, бьёт прямо на постель, почти как раньше, но теперь тяжесть и сила реальные, и Алтан падает на нее следом, не обращая внимание на пачкающийся живот.
А Дракону плевать. Он нагибается и продолжает двигаться в Дагбаеве, пока не, едва успев вытащить, кончает обильно на крепкие полные ягодицы. Быстро. Чертовски быстро.
В следующий раз, — смутно думает тот, поворачивая голову и протягивая руку, чтобы затянуть что-то бормочащего Вадика к себе, а затем заткнуть рот поцелуем, — он будет мучать этого молодого льва до самого утра.
***
Утром Алтан много матерится.
— Юма меня убьет к хуям, если узнает! — Орет он, собирая порывисто вещи.
Вадик доедает тост, притащенный вообще-то Дагбаеву в виде импровизированного завтрака в постель, и, ухмыляясь гадко, урчит:
— Если узнает. «Если», — это хорошее слово, не так ли?
Алтан останавливается.
Пялится на подмигнувшего Вадика, чувствуя странное тепло в груди, краснеет отчего-то.
И кидает в него гребаную подушку.
Но…