Все девочки с чем-то ассоциируются у болельщиков и прессы. У многих даже есть прозвища. Алёна — самая женственная, самая скользящая, лучший триксель Европы. Саша — королева квадов, «Русская ракета», до зубов вооружённая четверными. Лиза — «императрица», самая долгоживущая спортсменка сборной и тоже отличная трикселистка. Камила — юный гений, она готова уже сейчас врываться во взрослые сезоны, а на будущий год ей пророчат олимпийское золото. Аня же… ну, она хорошая девочка. Много тренируется, старательно разучивает прыжки, не изменяет тренеру. Прилежно делает школьную домашку, идёт на золотую медаль. Ни с кем не заводит отношений, потому что любовь отвлекает от учёбы и тренировок, ждёт идеального принца (можно без белого коня), твёрдо знает, что до свадьбы нельзя, потому что хорошие девочки так не поступают. От неё словно никто ничего не ждёт, она будто бы всегда в тени.

Но она умеет бороться.

От неё не ждут победы на национальном чемпионате, но она вырывает золото у Камилы, едва не оставив лёгкие на льду. Потом — Стокгольм, где Саша заявляет пять квадов в произвольной. Аня не очень понимает, как ей с этим справляться, понимает только, что надо. Она делает на льду всё от неё зависящее, и судьба ей улыбается.

На награждении на верхней ступени пьедестала Аня стоит как во сне. Машинально позирует с медалью и долго ещё поверить не может: золото. Не домашнее, не национального чемпионата — мир. Первое крупное золото за три года. Первое крупное золото вообще.

И сразу следом за ним ей в ладони может упасть второе, потому что её заявляют на командный чемпионат в Осаку.

Сборная в Осаку подбирается довольно взрослая. Из дисциплин безоблачно юная только женская одиночка, Саша с её бронзой упускает квоту, и в Японию едет Лиза. Сперва Ане кажется, она больше будет в Осаке сама с собой, потому что с её ещё школьными проблемами к более взрослым фигуристам ей будто бы будет сложно приткнуться. Потом от мужчин заявляют почти такого же безоблачно юного Женю.

Пресса и болельщики считают, что Женя — самое слабое звено сборной и как будто заранее готовятся вешать на него всех собак. Даже выделяют его слабости в обход Миши Коляды, хотя обычно именно Мишу и делают главным козлом отпущения. Женя в принципе не рвётся это заранее сгустившееся осуждение оспаривать. Даже встречает его с улыбкой.

— Ну а как? — пожимает он плечами, когда Аня задаёт ему вопрос напрямую. — Это же правда. У всех остальных есть какие-то медали, регалии, а я в сборной так — трамвай девятый номер. За неимением лучших вариантов, — добавляет он и непостижимым образом улыбается. Аня по-прежнему его не понимает.

— Как же ты с таким настроем собираешься кататься? Если тебя уже заранее грызут, а ты с этим и согласен? — волнуется она.

Глаза Жени остаются безмятежными.

— Да и меня и перед Стокгольмом заранее грызли, — легко говорит он. — И кататься буду так же. Моя задача — сделать качественно и не навалять. А остальное уж зависит от того, как высоко конкуренты позволят влезть.

От него как будто никто ничего не ждёт; он сам от себя будто бы ничего не ждёт, заслоняясь мантрой «кататься на качество, а не на место». Ане это немножко близко. Она начинает лучше понимать Женю.

И то, какими глазами он смотрит на Мишу во время тренировок, ей тоже понятно. Миша, что бы про него ни писали в прессе, бесспорно первый номер отечественной мужской одиночки. У него красивые балетные линии, мягкое скольжение и огромные надбавки за элементы и баллы за презентацию. Он компонентный. На тренировках Женя пожирает глазами его прокаты из-за бортика.

— Видела, какая талия? — шепчет он с завистью и беззлобно вздыхает. — Ему, наверное, баллов десять уже только за талию добавляют. Помимо всех прочих достоинств. Об этой талии среди болельщиков легенды слагают. Не то что моя.

— Мне твоя нравится больше, — возражает Аня. У Миши она, безусловно, очень красивая, гибкая и как будто бы нежная, вторую такую в мужской одиночке найти сложно. Женя весь вычерчен более грубыми линиями, но за счёт этого и кажется Ане более крепким. Более надёжным. Его как-то больше хочется обнять, за ту самую талию, пусть даже не такую тонкую.

Она говорит абсолютно искренне, но совершенно не подумав, и натыкается на удивлённый взгляд.

— Вот как? Спасибо, — лукаво говорит Женя. Аня спешит перейти на другую тему, пока ему не пришло в голову спросить, а что ещё ей нравится. Хотя ответить есть что: ей нравится и улыбка, и ясные глаза, и уверенность, и рассудительное спокойствие. Нравится, что они часто пересекаются на тренировках: с Женей легко, они по большей части на одной волне и запросто находят, что обсудить.

Аня думает, что начинает уделять Жене слишком много времени. Что это может кончиться романтической привязанностью, которую она не может себе позволить. Хорошая девочка не отвлекается от тренировок ради мальчиков. Хорошей девочке нужно много работать, потому что других козырей у неё нет. Только старание и упорство. Аня выкладывается на тренировках со всей честностью. Она должна быть готова к турниру, ей нельзя проигрывать.

Начинается всё как будто бы гладко. Вика с Никитой выигрывают ритм-танец. Аня побеждает в короткой программе, Лиза наступает ей сразу на пятки, занимая второе место. Это позволяет сборной сразу уйти в отрыв, начинать копить преимущество. И преимущество, похоже, понадобится вот прямо сейчас, потому что следующими короткую программу катать юношам. И Женю, видимо, из-за низкого пока рейтинга, ставят мужские прокаты открывать. Аня боится, что этот первый стартовый номер, которым его будто обесценивают и в конец очереди на раздачу баллов ставят, его надломит. Она яростно машет ему с трибуны, хотя он, скорее всего, даже её не видит, и мысленно заклинает: держись, держись, держись!

Женя спокоен, как танк. Он хладнокровно разминает мышцы ног, встряхивает руки — а потом чисто делает всю короткую программу, не теряя ни одного элемента, ни одного выезда. На миг Ане кажется, что с трикселя он всё-таки сорвётся, потому что ось выглядит какой-то совсем заваленной. Женя сильно скоблит лезвием на приземлении, взметнув из-под конька фонтан ледяной крошки, но чудесным образом достаёт откуда-то не только выезд без падения, но и прицепленный к нему аккуратный кораблик. В общем, свою задачу он исполняет, как сам себе завещал — не навалять.

В кике Аня оказывается у него за спиной и хлопает его по плечу надувной стучалкой цвета триколора, привлекая к себе внимание.

— Ты молодец! — кричит она, пытаясь пересилить шум стадиона. — Так держать!

Женя что-то отвечает, но его голос тонет в криках болельщиков с трибун и в раскатистом объявлении оценок. А сквозь маску ещё и даже примерно ничего не понять по губам. Аня тянет его к себе за рукав, после объявления оценок, заставляя остаться рядом.

— Я не расслышала, что ты сказал, — признаётся она, пока есть ещё небольшая пауза перед началом следующего проката. Женя тепло смотрит на неё из-под рассыпавшейся на глаза чёлки.

— Сказал, что я не так хорош, как ты, — откровенно говорит он. Аня заливается смущённым румянцем и бьёт его по локтю, требуя прекратить, — но не прогоняет. Формально, если сравнивать чисто места и набранные для команды баллы, Женя прав, но от этого его прямолинейный, безыскусный комплимент не теряет своей силы. Аня не находит, что ему возразить, может только выставить запрет. Женя же, не смущаясь этим запретом, стягивает перчатки и вдруг берёт Аню за руку. Каким-то очень простым будничным жестом, будто ничего особенного в этом нет. И ласково смотрит поверх маски.

— Что? Разве я неправ? Как я могу быть неправ, когда ты — чемпионка мира? — спрашивает он, делая какой-то откровенно безумный логический перескок. Аня опять не знает, что ему ответить — логика запутанная какая-то, и непонятно даже, в какой точке её разбивать и где у неё точки вообще. Она только опять просит перестать. Но отнимает у Жени руку только тогда, когда на лёд выходит Миша, и надо хлопать, поддерживать и бежать в кик, чтобы наводить суету. До этого два проката подряд Аня позволяет Жене держать себя за руку. У него большая ладонь, в которой её собственная ладошка легко тонет, и тёплые пальцы, и он прикасается к её руке так, словно она хрустальная.

«Хрустальная». Ха-ха.

У Миши четвёртый стартовый номер и тоже безошибочная короткая. Он в итоге занимает пятое место, Женя — седьмое, и кажется, они вдвоём набрали всё, что только могли и даже больше, обойдя парочку весьма зубастых конкурентов. Ими довольны комментаторы, довольны журналисты, осталось только так же справиться с произвольной программой. И самой Ане, кстати, тоже — справиться с произвольной, у неё тоже ещё один прокат впереди.

Она старается чаще держаться на тренировках рядом с Женей, словно это может помочь перенять его невозмутимость. Женя не читает новостных статей, не позволяет взвалить на него завышенных ожиданий, утверждает, что его седьмое место в короткой — случайность, потому что «конкуренты позволили», и опять ограничивает себя задачей «не навалять». Сухие почти расчёты, которыми он окружает себя, как щитом, по-своему завораживают. Аня думает, что это и есть его козырь, часто незаметный для других, но такой действенный.

— Произвольная будет лучше, — уверенно говорит она Жене после тренировки. Женя вопросительно поднимает брови.

— Лучше, чем твоя? Брось, — он шутливо качает головой. Аня смущённо смеётся, пряча взгляд.

— Вот опять ты это делаешь! Прекращай! — просит она. И ничего не может с собой поделать: безыскусные прямолинейные комплименты — кто-то, может, и сказал бы, что это не комплименты вовсе, — обжигают теплом. Женя тем временем убедительно прикидывается шлангом.

— Делаю что? Говорю правду? — невинно спрашивает он. Аня краснеет.

— Ты понял, что я имею в виду, — ворчит она. Но совершенно на Женю не сердится: он весь очень славный и честный, на него рассердиться невозможно.

Во время произвольной у Жени уже не такой ранний стартовый номер, Аня болеет за него ещё сильнее — а он всё такой же невозмутимый. Упрямая мантра работает: произвольная у Жени выходит тоже очень чистой. Безукоризненной как будто. И баллы за неё отличные, высокие, временно выталкивающие Женю на первое место. Уже понятно, что ниже шестого он не свалится.

Аня обхватывает его за плечи, пока он сидит в кике, рассматривая баллы, и трясёт что есть сил.

— Молодец! — кричит она ему на ухо и, возможно, слегка оглушает Женю своей радостью. — Жень, ты чудо! Молодец!

Женя покорно раскачивается влево-вправо под её руками, не сопротивляясь. Потом не сопротивляется уже Аня, когда во время следующего проката Женя опять берёт её за руку. Ей нравится то, что между ними происходит — от этого в душе трепещет приятное тепло.

Набравшись смелости на мгновение, она целует Женю в щёку в коридорах под трибунами. И сразу же убегает: ей сладко и страшно одновременно. Хорошие девочки не отвлекаются на парней. Аня отвлеклась, и теперь это непременно должно сказаться на её произвольной. Которую Ане ещё и закрывать: это лишние нервы и дополнительный повод, чтобы всё полетело к чертям.

Перед прокатом сердце от волнения, по ощущениям, пляшет где-то в горле. Аня старается успокоиться — ей же как-то ещё дышать надо во время произвольной, а как тут дышать, если сердце в горле, — и с надеждой повторяет себе Женину мантру, вставая в стартовую позу. Не гнаться за местом, просто аккуратно всё сделать. Вдруг поможет.

О чудо — помогает. Аня приземляет все прыжки, обгоняет Каори на десять баллов и уверенно выигрывает. Это триумф.

Кик после её проката становится похож на бурно волнующееся море. Аню беспорядочно обнимают все подряд, её как волнами несёт от одних объятий к другим, и на несколько мгновений она оказывается в руках у Жени.

— Красиво. Белая королева ставит шах и мат, — негромко говорит ей Женя, обнимая. Аня краснеет и крепче льнёт к нему; потом его руки размыкаются, и Аню перехватывает уже Лиза, а потом её уносит ласковыми волнами объятий совсем далеко.

Словно в качестве извинения за этот не по их вине потерянный миг, их ставят вручать друг другу медали на награждении. Есть что-то очень интимное в том, как они надевают медали друг другу на шею, как Женя ласково почти поправляет слегка заломившуюся ленту Аниной медали, а Аня приподнимается на цыпочки, чтобы было удобнее тянуться к его склонённой голове. И сразу следом — разочарование кроется в том, что даже обнять друг друга не удаётся, потому что стоят и дисциплинированно машут букетами под камерами, а потом так же дисциплинированно делают много-много селфи с медалями.

Ане кажется, что и вечерний праздник в гостинице — продолжение того самого, дисциплинированного, потому что так надо. Хотя выглядит всё потрясающе неформально: все наконец выбираются из одинаковой формы сборной. Девушки все красивые, в юбках и на каблуках, парни все как один неформально расслабленные, никто не уходит дальше футболок и джинсы. Праздник катится колесом, много танцуют и придумывают залихватские игры. Аня всё чаще обнаруживает себя сидящей в углу дивана: она притопывает туфлёй в такт музыке, но как-то совершенно не втягивается ни в танцы, ни в игры. Ей даже стыдно, что все вокруг пытаются её развлечь, а она никак не развлекается — и наконец она осторожно выскальзывает за дверь, уверенная, что её отсутствия никто не заметит.

Вечеринка проходит в зале на одном из верхних этажей отеля — Аня поднимается ещё на этаж выше. Там в основном какие-то переговорные и конференц-залы, которые поздним вечером никому не нужны. Поэтому на этаже никого и нет, и даже свет ламп приглушён, а многие и вовсе выключены. По коридору плавает прохладный полумрак, в котором отчётливо видно — если уйти дальше по коридору, можно найти совершенно сногсшибательный вид из окна на ночной город. Аня заприметила его ещё пару дней назад, и ей кажется, это неплохое место для того, чтобы провести там какое-то время, думая о настоящем и будущем; она уходит вглубь коридора и останавливается у большого окна.

Она получила титул чемпионки мира всеми возможными способами — и в личном зачёте, и в командном. Медаль осталась в номере, но Аня до сих пор словно чувствует на груди её приятную тяжесть. Голова слегка кружится, и успех пьянит — наверное, так могло бы действовать шампанское. В коридоре слегка прохладно, и Аня плотнее кутается в тёплую кофту. В окне перед ней горит ночная Осака — раскинувшаяся у ног, покорённая, завоёванная. Аня с лёгкой горечью думает, что у неё так и не было повода научиться нормально праздновать победу, что чемпионки не прячутся по тёмным коридорам наедине с самими собой — и почти сразу, словно в ответ на эти мысли, слышит шаги за спиной.

— Почему же ты убежала? Там так-то все на радостях на голове ходят.

Аня улыбается, оборачиваясь на знакомый голос.

— Я всё равно не умею ходить на голове, — без сожаления говорит она.

— Ты могла бы снимать это феерическое позорище на видео. И продавать потом запись за бешеные деньги. Или использовать как рычаг давления, — предлагает Женя, подходя вплотную. Вот кому не холодно, он в футболке шастает по отелю. По нему не видно, чтобы он хотел немедленно и принудительно тащить её вниз, в душную вечеринку, и Аня не беспокоится.

— Я всё равно не очень умею это всё праздновать, — признаётся она. — А ты сам почему не там?

— Тоже, наверное, не очень умею праздновать, — дёргает плечом Женя. Отводит взгляд, задумчиво смотрит в окно поверх Аниной головы и усмехается: — Как-то, знаешь, нет чувства причастности. Вы все вкалывали, а я так, прицепом с вами проехался. Мне, в принципе, и валять можно было. Всё равно мои копейки ничего не решали.

Он прав в том, что набранные им за два проката баллы меньше, чем разница между первым и вторым итоговым местом. Но в его словах Аня слышит какую-то жуткую несправедливость. Нельзя так просто брать и отсекать себя от команды, он же тоже старался, тоже полностью выкладывался, как и все.

— Ты не прицепом, — возражает Аня. — Ты замечательно выступил. Я, например, очень рада, что ты с нами был и так чисто всё прокатал. И остальные ребята, я уверена, думают так же.

Женя внимательно смотрит на неё. У него на губах обозначается тень улыбки.

— Ты рада? — переспрашивает он, делая упор именно на эту часть. И шагает ещё чуть ближе к Ане, смотрит пристально и тепло, так, что под его взглядом кожа тут же покрывается мурашками. — Это… очень ценно. Спасибо. — Он благодарит так, словно Аня ему ещё одну медаль вручила, а не просто сказала пару приятных слов. И вдруг, без малейшего перехода и без тени стеснения спрашивает: — Можно, я поцелую тебя?

Аня повторно покрылась бы мурашками от этого вопроса, если бы не была уже вся в мурашках. Она очень быстро взвешивает — хорошие девочки не отвлекаются — она уже сделала всё, что должна была, её уже ни в чём нельзя упрекнуть — и осторожно кивает: — Можно, — потом думает, что это звучит как-то робко, если не испуганно, и уже твёрже добавляет: — Можно, конечно. Поцелуй меня, пожалуйста. — Её же не заставляют, она сама искренне согласна.

Она думает, что речь идёт о поцелуе в щёку, таком же, какой она сама подарила Жене сегодня днём. У Жени, оказывается, совсем другое на уме — он накрывает губами губы Ани. Это куда серьёзнее, но и, глупо спорить, куда приятнее. Чуть влажно, очень тепло и интимно-интимно. Только для неё, как дорогой комплимент. Аня взволнованно дышит, приподнимается на цыпочки, чтобы было легче тянуться к губам Жени и улыбается сквозь поцелуй. Ну почему нельзя было сразу промотать вечеринку и перейти вот к этой части, так же гораздо приятнее.

Женя обнимает её за талию. Это мало похоже на дружеские обнимашки в кике: сейчас его руки держат крепче и как-то даже жадно тянут ближе. Аня послушно вжимается всем телом в его тело, ведёт ладонями по тёплой груди, комкает в пальцах футболку. Она очень не прочь вот так процеловаться весь остаток вечера, совсем близко друг к другу, горячо и чтобы никто не мешал, и просит между учащающимися поцелуями: — Продолжай, пожалуйста.

Руки Жени стремительно соскальзывают ей на бёдра.

Аня чувствует странное стеснение в груди и непонятный жар между ног, когда Женя подхватывает её под ягодицами и усаживает на широкий подоконник, а сам оказывается между её разведённых коленей. Это уже как будто вызывающе, не очень прилично. Но так и впрямь удобнее — подоконник чуть-чуть скрадывает разницу в росте, не приходится так сильно задирать голову, — и Аня, игнорируя непривычные ощущения в своём теле, сама целует Женю в губы.

Кажется, она делает что-то не то, потому что Женя вздрагивает.

— Ты не против, да? — шепчет он, а Аня пока вообще не понимает, чему в происходящем она должна противиться, и потому доверчиво мотает головой. — Милая, милая… Ты изумительная. Я волосы твои распущу, можно? — и Аня мгновенно представляет, как ещё приятнее будет целоваться с его пальцами у неё на затылке, глубоко в волосах, и сама стягивает резинку, распуская высокий хвост. — Изумительная. Ты так сильно мне нравишься. Тебе будет хорошо, я обещаю, — он шепчет-шепчет-шепчет, осыпая поцелуями её лицо, потом снова целует в губы, а его руки тем временем проворно развязывают пояс и стягивают с плеч Ани тёплую кофту.

Непонятный жар усиливается. Но Аня пока по-прежнему не видит в происходящем ничего такого, а ещё слишком увлечена ласковыми губами Жени, чтобы сопротивляться. Она беспечно позволяет себя раздевать. Не так уж тут и холодно, на самом деле, рубашки достаточно. Кофта сваливается с подоконника, теряясь где-то на полу. Пусть. Ничего ей не сделается.

У Жени учащается дыхание. Тональность его прикосновений меняется. Он настойчиво гладит Аню по спине сквозь рубашку, потом оглаживает её бока, вверх и вниз, сколько может захватить. И вдруг, улучив момент, проскальзывает языком между её разомкнувшихся в поцелуе губ.

Аня замирает. И позволяет. Поцелуй становится глубже, стремительно теряя остатки невинности. Язык Жени заигрывает с её языком, касается нёба, оглаживает её рот, а руки — Аня совсем не успевает следить ещё и за ними, задыхаясь в поцелуе, — руки поднимаются к вороту рубашки и начинают расстёгивать пуговицы. Аня запоздало понимает, про что она согласилась, что не против.

Боже.

Разве можно прямо здесь? Прямо так? На подоконнике? Аню пробирает дрожь, а между ног начинает скапливаться влага. Пуговицы расходятся до конца очень быстро. Женя вытягивает рубашку из-под пояса юбки, разводит полы в стороны и гладит уже не сквозь ткань, зачёрпывая ладонями обнажённую кожу. Он не солгал: это хорошо, как и глубокие поцелуи. Прикосновения плавят, а в животе всё отчётливее и тяжелее пульсирует возбуждение. Аня цепляется за Женю обеими руками, позволяя только приспустить рубашку с плеч, но не снять. Она ещё колеблется, ещё думает, что, может быть, не поздно остановиться, одеться и уйти как ни в чём не бывало.

Хотя, конечно, поздно стало уже в тот момент, когда Женя развязал пояс её кофты — или, может быть, даже тогда, когда Аня позволила усадить себя на подоконник. Да, пожалуй, именно тем, что не спрыгнула с подоконника сразу, она позволила всё произошедшее следом. А теперь уже безнадёжно поздно, и с каждой минутой становится всё безнадёжнее. Женя опускается ниже, и Аня запрокидывает голову, позволяя ему влажно и горячо ласкать ртом её шею, прогибается в спине, позволяя ему накрывать ладонями и сжимать её грудь сквозь тонкий лифчик. Это нечестно, что она может только хватать зацелованными губами воздух, что бесстыдные прикосновения возбуждают и парализуют волю. Нечестно, что Женя так легко подчиняет её себе, без малейшего сопротивления, просто постепенно завладевает её телом.

Днём Аня побеждала всех на льду, и никто не знал, что ей противопоставить — а теперь ночь всё перевернула, и вот Аня уже сама чувствует себя побеждённой и не понимает, что и зачем противопоставить Жене.

Нечестно, что он игнорирует рубашку, которая до сих пор наполовину на Ане, завязла у неё на локтях, распахнутая и бесполезная, но так и не снятая до конца. Пока Аня полагает, что это хоть какая-то защита и хоть немного его замедлит, Женя штурмует уже следующий бастион.

Аня не сразу понимает, что его руки делают над её грудью, догадываясь, только когда вдруг ослабевает чашка лифчика. Женя просто-напросто отстёгивает левую шлейку. Потом проделывает то же самое с правой. Аня тяжело дышит, тянется поймать ускользающие шлейки, пока лифчик ещё чудом держится на вздымающейся груди. Женя выбирает именно этот момент, чтобы снова начать терзать её губы жаркими поцелуями. Аня теряется в нахлынувших ощущениях. Она забывает, что хотела сделать, обнимает ладонями лицо Жени, горячо отвечает на поцелуи.

Женя медленно, словно боясь спугнуть, заводит руки ей под рубашку. Ведёт вверх по спине. Добирается до застёжки и расцепляет и её тоже. Ничем больше не удерживаемый лифчик летит на колени бесполезным куском ткани, а Женя тут же накрывает ладонями Анину обнажённую грудь. Соски напрягаются и твердеют даже от самых простых прикосновений — Аня раньше думала, так бывает только от холода, но сейчас она чувствует себя раскалённой изнутри, и холод явно ни при чём.

Она, похоже, вообще мало что знала о собственном теле, увлечённая тренировками. С Женей она понемногу открывает саму себя с новой стороны. Узнаёт, как мучительно-чувствительно отзываются соски, когда Женя тревожит их, лаская то ртом, то пальцами. Как может истекать влагой томящееся от возбуждения тело и как извращённо-приятно не только принимать ласку, но и самой подставляться под неё, провоцируя на большее. Аня откидывается назад, выгибается в крепко обнимающих руках, навстречу Жене, вернее прежнего подставляя под поцелуи обнажённую грудь. Более того, этим движением она сползает ниже по подоконнику и раскрывается ещё сильнее — у неё окончательно разъезжаются ноги.

Боже. Боже. Как непозволительно хорошо.

Тело с трудом слушается, тело пылает, отзываясь на каждое Женино движение. Аня словно во сне видит его голову у своей груди, видит, как движется его рот и как влажно блестят на коже следы поцелуев. Женя очевидно принимает широко раскрытые бёдра Ани за призыв продолжать. Он опускает её спиной на подоконник, напоследок ещё раз прихватывает губами твёрдый сосок — Аня отзывчиво всхлипывает, плавясь от ласки — и движется по её телу дальше. Мягко ведёт пальцами по коже, от Аниной груди к животу и ниже, вторит движениям рук прикосновениями губ. Находит кнопку на юбке, отстёгивает её и распахивает подол. Аню оглушает ударами сердца. Она в последний раз пытается понять, как допустила это, как оказалась лежащей на собственной расстёгнутой юбке совершенно раскрытой, беззащитной, как вышло так, что единственной одеждой, ещё закрывающей её тело от жаркого взгляда Жени, остаются тонкие трусики. Она ведь чемпионка мира, она сильная и не может быть безвольной, с ней не может такого происходить!...

Но понимает Аня лишь то, что в объятиях Жени ей бесконечно горячо и ничуть не стыдно, что ткань ластовицы вся влажная, что внизу живота и между ног неумолимо нарастает жар и что она, кажется, разрыдается, если Женя тем или иным способом не уймёт этот жар, пока он не стал совсем невыносимым. Срывающимся голосом Аня тихо просит: — Пожалуйста, — и сама не понимает, что именно «пожалуйста», но что-нибудь, что утолит её возбуждение. Женя отзывчиво склоняется между её разведённых ног и, кажется, целует прямо сквозь влажную ткань.

Аню прошивает как током. Она вскрикивает, содрогаясь, от рваного движения с неё слетают туфли, она шепчет боже-да-пожалуйста и вскидывает бёдра, что-угодно, только бы почувствовать, как Женя делает с ней это снова. Улыбка Жени обещает много-много сладких мучений; он поддевает пальцами резинку трусиков и тянет на себя. Последний бастион рушится.

С очередным ударом сердца до Ани доходит: у неё не будет никакого «только после свадьбы», не будет идеального принца, который на руках понесёт её от алтаря, и снимет с неё свадебное платье у роскошной кровати с балдахином, и станет первым и единственным, кто овладеет ей. Она лишится девственности прямо сейчас, вот на этом подоконнике, и пока Женя будет брать её, у неё под спиной продолжит гореть раскинувшаяся за окном ночная Осака, и их близость будет позолочена только что одержанной победой на чемпионате мира.

Трусики соскальзывают с ног и падают на пол. Аня думает, что фантазия разгромно проигрывает реальности, что она совершенно не против, чтобы всё случилось как идёт, потому что так даже лучше, и протягивает к Жене обе руки.

Но вместо этого Женя наклоняется: его голова снова оказывается у Ани между ног, и язык напрямую касается там, где невыносимо горячо и очень чувствительно. Аня всхлипывает, зажимая рот ладонью. Её прошивает сладкой судорогой, и ещё одной, и ещё. Губы и язык Жени неумолимо ласкают чувствительную мягкую плоть, Ане мучительно-хорошо, и её бёдра трепещут в руках Жени, пытаясь то сомкнуться, то распахнуться шире. Она плохо контролирует своё тело, её постепенно уносит волнами удовольствия, она слабая, слабая и покорная, вся раскрытая для него, так, как он пожелает, и ей это непозволительно, преступно нравится. Аня доверчиво дрожит, когда Женя крепче обнимает её бёдра. И вдруг вся выгибается, не в силах сдержать стон — Женя толкается внутрь её тела языком, и пытка удовольствием приобретает новый оттенок, Аня даже не знала, что так можно, она плывёт почти окончательно. Но забыться не позволяет вдруг вспыхнувшая режущая мысль: не так. Неправильно.

Она хотела не так.

Слабеющими руками Аня тянется к Жене — ей безумно сложно сопротивляться, потому что он продолжает проникать в неё языком, ласкает уже изнутри, и хочется поддаться жарким прикосновениям и разорваться на стоны, рассыпаться на кусочки — и упирается ему в макушку, пытаясь оттолкнуть. И жалобно протестует, задыхаясь и сбиваясь на сдавленные стоны: — Женя, не на… ах!.. Я не… ннх!.. я так не хочу!

Изощрённая ласка прекращается, оставляя после себя холодную пустоту. Женя поднимает голову и смотрит с тревогой.

— Что случилось? — спрашивает он чуть хрипло. И бережно гладит колени Ани: — Милая. Я что… сделал тебе больно?

Аня мотает головой и пытается собрать все доступные ей сейчас осколки слов, чтобы объясниться.

— Нет, не сделал. Всё очень хорошо. Просто… я хочу не так, — говорит она, наконец расставляя слова в этой короткой фразе правильно. Её тянет закрыть руками горящее от смущения лицо, но она находит в себе силы закончить, глядя Жене прямо в глаза: — Я хочу… по-настоящему. Чтобы ты был во мне. Женя, возьми меня. Пожалуйста. — Она искренне хочет принадлежать ему здесь и сейчас и не понимает, почему он медленно качает головой. — Почему? Что-то не так?

— Это не лучшая идея, Ань. Нам сейчас нечем предохраняться, и я уверен, что ты не хочешь провести олимпийский сезон в декрете, — мягко объясняет Женя. — Давай не будем рисковать.

Получается, он с самого начала планировал только приласкать её? Не взять, не сделать своей? Ане даже думать об этом холодно. Она как будто чувствует себя немножко обманутой, хотя и понимает, что Женя ей ничего не обещал, что она сама себе всё придумала и сейчас сама пытается обидеться. С одной стороны, Женя кругом прав: ей нельзя в декрет, Этери Георгиевна будет в ярости от таких новостей. Но и отступать Аня не желает. Ей нужен Женя. Он мог бы быть её принцем, он мог бы любить её вечно. Она приподнимается, обхватывает Женю за плечи и тянет на себя.

— Пожалуйста, пожалуйста, — настойчиво просит Аня. Ведёт рукой ниже — она только в фильмах что-то подобное видела, и ей приходится собрать всю смелость, чтобы повторить такое самой, — опускает ладонь на Женин пах и с восторгом обнаруживает там каменную твёрдость. Женя отзывается на прикосновение судорожным выдохом; его тело согласно, нужно только уговорить сопротивляющийся, не в меру ответственный разум. — Неужели нет никакого способа? Женя, я так тебя хочу! Здесь, сейчас. Хочу стать твоей. Пожалуйста, — она упрашивает, и гладит его ладонью, притираясь пальцами к твёрдому члену сквозь ткань, и целует пересохшие губы и линию челюсти, и слышит по переломанному дыханию, как он постепенно сдаётся.

Женя наваливается на неё с тяжёлым стоном.

— Ты безрассудная, безрассудная девушка, — исступлённо шепчет он и осыпает поцелуями её плечи и грудь. Аня стягивает с него футболку, восторженно соглашаясь — да-да-да, она такая и она ужасно хочет всё то, что с ней сейчас происходит, — помогает ему избавиться от джинсов и белья и обнимает ногами его бёдра.

Хорошие девочки так не поступают, не трахаются на первом же подвернувшемся подоконнике.

Аня выбирает быть не хорошей, а счастливой.

Она готовится к сокрушительной, разрывающей изнутри боли, но всё равно хочет, вопреки возможной боли, и дрожит от предвкушения. Аню коротко обжигает в начале, когда Женя в первый раз толкается глубоко. Что-то внутри словно сопротивляется; Женя пронзает её, невзирая на это сопротивление, а Аня крепко вцепляется в него, зажмурившись. На несколько мгновений тело сковывает боль, и Аня, задержав дыхание, выжидает, когда станет легче. Женя, похоже, чувствует, что ей неприятно: он замирает, позволяя Ане привыкнуть.

— Сейчас, милая. Сейчас всё пройдёт. Потерпи немного, — шепчет он и нежно целует Аню. Аня отчаянно ловит губами его губы, стараясь забыться в поцелуе. Она не хочет, чтобы её близость с Женей была пронизана болью; пожалуйста, пусть это скорее пройдёт.

И боль проходит. Быстро ослабевает, растворяясь где-то между поцелуями. Аня улыбается, запоминая этот момент — вот она, распростёртая на подоконнике, укрытая крепким мужским телом, и Женя глубоко в ней, и это совсем, совсем не больно! — и шепчет Жене: — Всё хорошо. Продолжай.

Потом внутри только слегка саднит, да и о том Аня быстро забывает. Женя движется в ней нежно и плавно, много целует, называет милой и любимой. Аня в ответ стонет ему в плечо: в ней нет слов, остались только звуки. Она понемногу тает в острых вспышках удовольствия, обжигающих изнутри, шире разводит ноги, пытаясь пустить Женю ещё ближе, ещё глубже, потому что он так восхитительно заполняет её изнутри и его всё время так мало. Аня находит глазами его глаза — в них муть жаркая, бешеная, и у неё самой, наверное, глаза не лучше.

Движения Жени постепенно ускоряются, срываясь с ритма. Его бёдра ходят ходуном, он пронзает Аню всё чаще, крепче прижимает её к подоконнику своим телом и беспорядочно, влажно целует — шею, угол челюсти, щёку. Аня выгибается под ним, льнёт грудью к груди, отчаянно сжимает пальцы на скользкой от испарины спине. Толчки внутри всё чаще, разрозненные вспышки удовольствия сливаются в одну бесконечную, а отдельные стоны — в один протяжный, в кульминации переходящий почти в крик. Аню выламывает сладкой судорогой, она срывает горло и сжимается на вбивающемся в неё члене, обхватывает Женю руками и ногами, чтобы не покидал её сразу, чтобы ещё остался с ней, в ней, — но Женя вырывается, отстраняясь, оставляя её пустой. И доводит себя до разрядки несколькими рваными движениями руки, глядя на Аню совершенно бешеными и бездонными глазами. Аня вздрагивает, когда ей на живот коротко плещет горячим. Женя склоняется над ней; у него волосы на лбу и висках намокли и спутались, и плечи в полутьме влажно блестят от испарины. Аня лежит перед ним, нагая и уязвимая как никогда, и боится только одного: что он сейчас просто оденется и уйдёт, бросив её. Женя не может так поступить, ни за что, это совсем на него не похоже — а потом её панически пугает то, как он выпрямляется и тянется за своей футболкой.

Нет-нет-нет.

— Не оставляй меня! — почти умоляет Аня и хватает его за руки. — Ты не можешь сейчас оставить меня, я не верю, ты так не сделаешь. Не уходи!

— Я не ухожу, — просто отвечает Женя. Проводит по её животу футболкой, стирая с кожи вязкие капли, — Аня неловко краснеет от этой заботы, — а потом подхватывает Аню под лопатки и тянет к себе. Аня охотно садится, прижимается к Жениной груди, прячется в его объятиях от всего остального мира и оплетает ногами его пояс. Её тело до сих пор ещё слегка подрагивает после оргазма — она доверяет Жене эту дрожь.

— Ну вот, мы футболку твою испачкали, — виновато замечает Аня. Она устраивает голову у Жени на плече и водит пальцами по его груди, вырисовывая беспорядочные узоры. Ей хочется, чтобы долго-долго вот так, расслабленно прильнув к друг другу и согревая друг друга теплом своих тел. Хочется, чтобы их с Женей не просто в этом коридоре никогда не нашли — даже искать не начинали.

— Ну и пусть, — отвечает Женя. Он медленно гладит Аню по спине, путаясь в распущенных волосах, от плеч до ягодиц и обратно, и по его неторопливым движениям Аня угадывает, что ему, как и ей, тоже никуда не хочется. — И всё-таки? Как ты здесь оказалась одна, когда у всех праздник и торжество?

— Здесь очень красивый вид из окна? — неловко предполагает Аня. Она сама только сейчас замечает, что это звучит глупо, но другого ответа у неё нет. И вообще, ей больше хочется целоваться, а не разговаривать.

Она ужасная девчонка, оказывается.

Женя мягко хмыкает.

— Я знаю кое-что более красивое, — заявляет он и коротко целует Аню в плечо. — Ты. Вот на этом подоконнике. В облаке волос и очень голая. Я самый счастливый парень в Осаке.

Аня смущённо хихикает.

— Может, не только в Осаке? — уточняет она и поднимает голову, чтобы заглянуть в Женины глаза, мягко светящиеся.

— Может быть. Тогда в Осаке и за её пределами, — легко соглашается Женя. Аня доверчиво льнёт губами к его губам.

— Я тоже — самая счастливая девушка в Осаке и за её пределами, — доверчиво шепчет она между лёгкими поцелуями. Гладит Женю по плечам, по шее — удивительно, что весь он сильный и крепкий, а на шее у него Аня обнаруживает уязвимое нежное местечко, тонкую-тонкую кожу, при прикосновении к которой Женя отзывчиво вздрагивает, — и откровенно признаётся: — Знаешь, а вот так мне понравилось праздновать. Мы можем и дальше отмечать совместное золото так же? Я бы хотела.

Женя чуть крепче прижимает её к себе.

— Я боюсь, совместного золота у нас может больше не случиться, — предполагает он. Аня возмущённо стучит ладонью по его плечу: вот сейчас вечно очаровательная честность Жени ей не нравится, как и то, что он, скорее всего, прав, невозможный человек. — Но мы можем так праздновать твоё золото. Тогда у нас точно будут поводы.

Аня думает самым краешком сознания, что в следующем сезоне во взрослые выйдет Камила, и тогда вообще неясно, что там будет с медалями. Потом позволяет себе отбросить эту мысль — что ж, а она тогда будет бороться, так же, как сейчас, вот и весь ответ — и вносит последнюю правку, чтобы совсем было честно: — Давай тогда так: любое наше золото праздновать? Твоё, моё, общее — неважно. Главное, чтобы кто-то из нас был золотой. Согласен?

Женя смотрит на неё глазами такими бездонными, что Ане опять становится жарко, и сердце сладко щемит.

— Я люблю тебя, — невпопад выдыхает он. Аня принимает это за «да». И просит: — Давай побудем здесь ещё. Останься.

Он остаётся.