— Мы вчера тебя потеряли, — говорит Лиза наутро за завтраком. — Куда ты исчезла?

Аня утыкается взглядом в чашку с чаем и чувствует, как лицо заливает жаром. При слове «вчера» она немедленно вспоминает, как Женя ласкал её на подоконнике в пустом коридоре, стыдливо сводит колени и мотает головой: — Да так. Устала и скучно стало. Спать ушла.

Лиза так стреляет глазами, что сразу понятно: хоть дальше и не расспрашивает, но не верит. У Ани испуганно колотится сердце, когда она думает о том, что кто-нибудь вот-вот задаст такой же вопрос Жене, а дальше сопоставить два и два будет очень просто. Но Женя на удивление умудряется выпасть из поля всеобщего внимания. То ли он как-то очень качественно отпечатался своим присутствием на вечеринке у всех в памяти, то ли наоборот, его в принципе не особо замечают, а потому и вечернее исчезновение никого не тронуло. Аня напряжённо слушает всё утро, но так и не слышит, чтобы кто-нибудь интересовался, где во время вечеринки был Женя. Ладно. Значит, их пока ещё не связывают друг с другом. Это хорошо. Пусть и дальше не связывают — во время подготовки к показательным Аня старается не оказываться на льду рядом с Женей. Незачем давать лишний повод.

Женя в какой-то момент сам возникает рядом с ней и деликатно прикасается к локтю.

— Всё в порядке? — спрашивает он; в зелёных глазах — смутная тень тревоги. — Что-то случилось?

Аня осторожно отстраняется.

— Нет, ничего, — говорит она как можно мягче. — Просто не хочу, чтобы мы привлекали внимание. — Она думает, что не хочет давать Этери Георгиевне повода упрекать себя в лени, ни малейшего. А если пойдёт слух, и если его ещё раздуют в соцсетях… ох, это будет большой повод.

У Жени едва заметно темнеют глаза, но он не возражает. Покладисто кивает: — Я понимаю. Что ж, тогда конечно. Не буду тебя подставлять. Извини, — и дальше всю тренировку он исправно крутится возле Миши и Лизы. Иногда Ане кажется, что она чувствует на себе его внимательный взгляд. Но каждый раз, когда она оборачивается, Женя исправно отрабатывает элементы и кажется полностью сосредоточенным на себе и своей тренировке.

Он ни словом, ни жестом не выражает недовольства или упрёков, но Ане всё равно упорно кажется, что она сделала ему больно. Что надо будет объясниться, потому что она толком не объяснила ничего, а как будто просто прогнала. После тренировки она, так и не решившись подойти при всех, отправляет Жене короткое сообщение:

>Давай встретимся у нашего подоконника?

>Пожалуйста

А потом в ожидании ответа растерянно смотрит на слова «наш подоконник», которые выскочили как-то сами собой, и подумывает их стереть, потому что они какие-то… ну… слишком соединяют их с Женей, что ли? Слишком серьёзные для людей, которые некоторое время поболтали на соревнованиях и один раз занялись сексом? Аня думает об этом, потом краснеет, вспоминая, как её тянуло к Жене и жаркое я люблю тебя, и думает, что, может быть, всё-таки не слишком, — а потом сообщения отмечаются прочитанными, и удалять что-либо уже поздно.

>О.к.

>Сейчас?

Аня скидывает в ответ торопливое «да» и, выбегая из комнаты, надеется, что Женя просто всегда пишет с таким количеством точек.

Она не очень уверена, с чего лучше начать, и потому начинает прямо, подсаживаясь к Жене на подоконник: — Ты не сердишься на меня?

Женя удивлённо приподнимает брови и уточняет: — За что?

Он выглядит и звучит довольно искренним, но Ане упорно кажется, что он просто даёт ей возможность сгладить угол и замолчать неловкий момент. Это мило с его стороны, но Аня не хочет ничего замалчивать, потому что это сейчас выглядит как крохотная трещинка, а потом однажды превратится в разлом Сан-Андреас, и никак уже починить поломанное нельзя будет. Аня упрямо выговаривает до конца: — За то, что я попросила тебя не привлекать внимание и не подходить ко мне на льду. Ты не обиделся?

— Нет, конечно, — говорит Женя. На миг это успокаивает Аню — а потом ей хочется стукнуть себя за то, что ничего не объяснила сразу, потому что Женя, оказывается, сам себе как-то всё объяснил и, судя по тому, как он продолжает, совсем неправильно это сделал. — Я понимаю. Ты мне ничего не обещала, и тебе не нужно лишних… обязательств, у тебя и так их немало. Так что…

— Не понимаешь, — перебивает Аня. Она берёт Женю за руку, чтобы придать больший вес своим словам. — Дело не в этом. А в том, что вообще-то мне нельзя. Если Этери Георгиевна узнает, что я вместо тренировок бегаю по свиданиям, она мне это припомнит при случае, — а припоминать Этери Георгиевна умеет жёстко, после её упрёков всегда бесконечно стыдно за себя, грязную ленивую девчонку, которую приходится выталкивать на каток, чтобы сделать её чемпионкой мира. — Но я всё равно хочу, понимаешь? С тобой. Мне с тобой очень хорошо, я бы хотела, чтобы это продолжалось. Только… пусть это будет тайной, ладно? Пусть будет для нас двоих, и чтобы больше никто не знал?

Она хочет добавить люби меня, пожалуйста, но осекается, думая, что это прозвучит как-то уж совсем по-киношному и по-драматичному.

Женя на мгновение задумчиво закусывает щёку изнутри; потом его глаза едва заметно светлеют.

— Это звучит печально, — замечает он, чуть крепче сжимая пальцы Ани в ответ. И мягко улыбается: — Ну, в такой ситуации ты особенно имеешь право на тайну.

Аня льнёт к нему. С радостью окунается с тёплые объятия, греется у Жени на груди. Общая тайна нежно-нежно дрожит у неё в груди.

— Мне жаль, что сезон уже заканчивается, — тихо говорит она. И вдруг с ужасающей ясностью осознаёт: завтрашний гала-концерт — это, по сути, прощание. Потом будут сборы, перелёт домой, Женя отправится в Питер и, вероятнее всего, до осени Аня его не увидит. Сейчас только апрель, и до осени — это очень долго, больше чем четыре месяца. Что угодно может произойти за четыре месяца. Ане тревожно думать о том, что осенью она может встретить Женю и понять, что их сладкая сказка так и осталась в Осаке. Они могут пересечься на каких-нибудь сборах, но это всё совершенно не точно, и Аня встревоженно просит: — Я писать тебе буду, можно?

— Конечно, — немедленно отвечает Женя. От него не укрывается, как неуверенно виляет голос Ани. Он мягко давит на её подбородок, заставляя приподнять голову, пытливо заглядывает в глаза: — Что с голосом, чемпионка? В чём дело, Анют?

Аня нерешительно смотрит на него. Потом решает, что лучше не носить страхи в себе, не бороться с ними в одиночестве, и пугливо делится: — Я думаю, что мы очень нескоро увидимся после Осаки. Боюсь увидеть тебя в следующий раз и понять, что ты больше меня не любишь. Не знаю даже… я могу попросить тебя пообещать, что такого не случится?

Руки Жени обвивают её талию как-то очень горячо, так, что страхи сразу начинают казаться надуманными и глупыми.

— Такого не случится, — обещает Женя. Целует в щёку и уговаривает: — Анечка. Ты изумительная. Такая нежная и такая сильная — мне всё время хочется на руках тебя носить, как победительницу. Я люблю тебя, я бы от колен твоих не отходил, если бы только мог. Это уже не изменится. Когда в следующий раз ты меня увидишь, я буду смотреть на тебя точно так же глупо и влюблённо. Обещаю.

Аня доверчиво целует его. Женя обещает так уверенно и твёрдо, что от его слов и у Ани в груди загорается хрупкая надежда: конечно, когда они увидятся в следующий раз, они всё так же будут в любви, и иначе не случится.

Её снова накрывает нервами уже во время гала, когда опять догоняет мысль: это прощание, точно прощание, и так, как прежде, уже не будет. Аня чувствует, что если будет долго об этом думать, то рано или поздно расплачется, но тревожная мысль никак не уйдёт из головы. Стараясь сконцентрироваться на хорошем, Аня обнимает себя руками за плечи, но хорошее, как назло, находится с трудом.

Не иначе как чудом именно в эти мгновения рядом с ней материализуется Женя. Он уже откатал свой показательный номер, но ещё ощутимо задыхается после льда, и он сорвал один прыжок, поэтому на костюме у него до сих пор видна ледяная крошка. Он с тревогой прикасается к плечам Ани, приобнимает, несмотря на просьбу «не привлекать внимание», и полушёпотом спрашивает: — Анечка, что случилось? В чём дело? Ты что, плачешь? Милая, не плачь, не надо! Что я могу для тебя сделать? Чем тебя утешить?

Аня ужасно рада, что тревога за неё для Жени перевешивает просьбу «не подходить». Она просит: — Обними меня, — и хватает Женю за галстук, тянет к себе, ищет губами губы.

Поцелуи выходят неловкими и скомканными, потому что у Жени ещё до сих пор одни обломки вместо дыхания, и он то и дело вскидывает голову в попытке отдышаться. Аня продолжает держать его за галстук, она зовёт его по имени и тянет обратно, пока совсем не успокаивается в его руках.

Хорошо, что её макияж для показательного совсем не включает помады. Иначе помада бы вся, конечно, осталась бы у Жени на губах.

После гала очевидно всё комкается и стремительно кончается. Сборы, потом долгий перелёт с пересадкой до Москвы, и уже там надо расставаться, потому что Жене дальше в Питер. Аня берёт с него слово не пропадать и писать ей. После Осаки ей остаются только сладкие воспоминания, долгие переписки и редкие звонки. Женю она иногда видит в рыбьем глазу фронтальной камеры во время видеозвонков; чуть реже — на ютубе, когда ей попадаются его прокаты, которые она обязательно пересматривает. Но чаще всего, пожалуй, Женя приходит к ней в неприличных влажных снах.

Ей снится, как Женя обнимает её на японском льду, на полутёмном катке, в ярком луче прожектора. Как снимает с неё просторную красную кофту для показательного выступления, специально для того и предназначенную, чтобы её было легко снять. Часто в таких снах на Ане под красной кофтой почему-то ничего больше нет, иногда на ней ещё есть маленькое чёрное платье, которое Жене тоже приходится снять, но финал у таких снов всегда одинаковый. В конце концов Аня так или иначе оказывается обнажена, Женя прижимает её к мягкому бортику и овладевает ей под её громкие стоны, пока прожектор высвечивает в темноте её нагое тело и её бесстыдное, непозволительное наслаждение.

Аня никому не рассказывает об этих снах. Но после каждой такой ночной эротической грёзы наутро она обязательно пишет Жене, что хочет, чтобы он был рядом. Обычно таким сообщением она провоцирует волну признаний в любви; часто Женя ещё начинает измысливать какие-то невообразимые способы увидеться скорее. Все эти способы всегда из области фантастических проектов, и ни один из них не выглядит осуществимым даже приблизительно, но Аня всё равно благодарна Жене хотя бы за то, что он в принципе думает в этом направлении. В этих сообщениях чувствуется, что Женя тоже к ней хочет, и от этого теплеет на душе.

В целом, всё это вместе делает ожидание встречи почти терпимым.

Они встречаются только на контрольных прокатах в Челябинске, когда на улице уже осень. Женя за минувшее лето вытягивается, становясь ещё выше ростом, и линии, которыми он вычерчен, грубеют сильнее, и всё это ему невероятно идёт. Он мужает, становится ещё красивее, и смотрит он вовсе не глупо, а очень даже жарко – но да, всё ещё влюблённо, Аню это обжигающе греет изнутри. И в целом вид у него такой, что у Ани при взгляде на него сводит голодным спазмом низ живота. Она не помнит, как прокатывает свою короткую, только смутно фиксирует, что вроде бы всё чисто, — зато отлично запоминает короткую Жени. Страстное танго вьётся вокруг неё, дурманит и кружит голову. Ей, очарованной музыкой и густым голосом — что же я нашёл в ней? что так влечёт к ней? — кажется, что это всё ей одной, что это для неё только Женя кружит на льду, и движения его похожи на одно слитное, неистовое признание в любви, — её огонь насквозь меня прожжёт! — она сглатывает и сводит колени, чувствуя, как щёки заливает жаром.

Сидящая рядом на трибуне Саша смотрит вопросительно.

— Вот так лицо, — замечает она. И с усмешкой спрашивает: — Ань, ты что, втюрилась? Красная вся, как помидор. Опомнись. Ему по программе положено страстные глаза в сторону трибун делать, а ты тут инфаркты ловишь, как будто это на самом деле и всё тебе.

Саша прямолинейная, высказывает всё, не тая, — а Аня прячет улыбку, думая, что Саша и не подозревает, насколько она права. И старается отшутиться: — Ну а что, красивая же программа. Если в судейской панели много женщин окажется, сердца разобьются с треском, и все надбавки будут Женькины. Звучит же как план?

— Ха-ха, — вежливо говорит Саша и отворачивается. Похоже, неуклюжая шутка Ани её особо не обманула. Но это пока не страшно.

Аня еле дожидается окончания мужских выступлений. Она краснеет, когда после прокатов выманивает Женю в коридор, затягивает в пустующий женский туалет и там целует за закрытой дверью. Ей немножко страшно, потому что всё происходит в непосредственной близости от Этери Георгиевны, которая вообще-то запросто может их тут найти, — но тем слаще кажутся поцелуи, которыми Женя осыпает её губы.

— Я скучала, — торопливым шёпотом признаётся Аня. Они с Женей как могли переписывались и созванивались, иногда даже по видео, но эсэмэски и звонки никак не могли заменить личной встречи, крепких рук и горячих губ. — Какой ты стал!.. Не уходи. Поцелуй меня ещё.

— Не ухожу, — эхом откликается Женя, и этим вдруг до невозможности напоминает Осаку, жаркий вечер на подоконнике. Аня приятно ёжится от не вполне приличных воспоминаний и обхватывает Женю за пояс, тянет ещё ближе к себе, и с упоением слушает, как Женя лихорадочно шепчет ей в ответ: — Анечка. Ты такая красивая. Твои глаза — это преступление, твоими глазами костёр поджечь можно. Я чуть и не сгорел во время твоей короткой. Ты королева. — Он склоняется чуть ниже, и как-то по-особенному влажно и жарко целует шею у самого уха, так, что у Ани подгибаются колени, и вдруг предлагает еле слышно, на грани выдоха: — Хочешь побыть здесь? Пока там пары катают?

Голос совсем тихий, а произносимые им слова всё равно оглушают. Наверное, это малоромантичное предложение, но у Ани мгновенно покрывается мурашками кожа от предвкушения. Аня ярче прежнего вспоминает подоконник японского отеля, и близость, недопустимую и вызывающую, оттого особенно обжигающую, и горячим выдохом соглашается: — Я хочу.

Щёлкает, закрываясь, дверной замок. Женя усаживает Аню на раковину и без лишних вступлений расстёгивает молнию на её спортивной куртке.

— Тебе идёт этот синий цвет, — ласково говорит он, разводя полы куртки в стороны, и гладит бока и грудь Ани сквозь яркое соревновательное платье. Аня радостно улыбается в ответ — ей нравится восхищённый взгляд Жени, которым он словно обнимает её тело, и настойчивые нескромные прикосновения тоже очень нравятся, от них разливается мягкий жар и копится внизу живота. Аня до конца снимает куртку, бросает её валяться рядом на тумбе и с вызовом шепчет: — Знаешь, когда это платье идёт мне ещё сильнее? Когда его на мне нет.

Она слышит свой голос будто со стороны, и сама не вполне верит, что говорит это. Потому что это звучит развратно, и пошло, хорошие девочки так не говорят. И в общественных туалетах они не отдаются — именно поэтому Аня с извращённо-жгучим удовольствием помогает Жене найти застёжку на её платье и позволяет спустить с плеч густо-синюю ткань. Всё, что происходит между Аней и Женей, ломает эту модель удобной и послушной «хорошей девочки», это отдушина, в которой можно хоть на какое-то время быть безоглядно и безответственно счастливой, за что Аня отдельно обожает их дерзкий роман.

Верх платья складками спадает на бёдра, и Аня, обнажённая по пояс, бесстыдно подставляет под поцелуи плечи и грудь. В руках Жени она чувствует себя самой красивой, самой желанной, самой бесценной. Соски от возбуждения стоят торчком; Женя накрывает один из них губами. Втягивает в горячий рот, притирается языком, мягко прикусывает. Аня часто дышит, и немного хнычет, и обнимает склонённую к её груди светлую голову. Сперва она просто удерживают Женю, чтобы не вздумал отстраниться, чтобы продолжал изводить сладкой лаской, пока его руки блуждают по её обнажённому телу, обнимают и нежно гладят; потом она осторожно пытается направить его ниже, туда, где копится и завязывается узлами уже едва выносимый жар. Аня жалеет было, что соревновательный костюм такой сложный, что снимать его сейчас будет долго — но Женя как-то очень быстро снимает с неё платье до конца и бросает его на тумбу. С колготками и трусиками он тоже не церемонится, просто стягивая их до лодыжек. И проскальзывает пальцами Ане между ног, одновременно оставляя лёгкие поцелуи на её шее.

Аню обжигает пронизывающими вспышками удовольствия. Женя ласкающими движениями трогает и обводит её клитор, изводит чувствительную плоть настойчивыми прикосновениями. Под его пальцами Ане мучительно сладко, Аня крупно вздрагивает и стонет, не в силах сдержать звуки, волной поднимающиеся из груди в ответ на ласку, и так вцепляется в Женину спину, что ноют костяшки.

Она словно на краю сознания чувствует, как Женя улыбается ей в шею. Как поцелуи становятся жарче, влажнее, откровеннее, как бесстыдно проходится по коже горячий язык — и как Женя вдруг толкается внутрь двумя пальцами.

Аня вскрикивает и дёргается от неожиданности. Рваное движение выбивает её из равновесия; она пытается крепче ухватиться за Женю, но сползает ниже по тумбе, отчасти сама опускаясь на проскальзывающие вглубь неё пальцы. Щёки жжёт от стыда, Аня пытается свести бёдра — это бессмысленно, потому что Женя уже в ней, от него уже не закрыться, — и срывающимся голосом просит: — Жень, не надо. Я… мне так неловко. Я не готова так.

Женя покрывает поцелуями её шею и щёку. И мягко уговаривает: — Анечка, милая, не бойся. В этом ничего такого нет, это не стыднее всего остального. Ты такая красивая, когда позволяешь мне брать тебя. Позволь мне. Доверься мне. Пожалуйста.

Щёки снова обжигает, но теперь это приятный стыд. Аня медленно выдыхает, собираясь с духом, — и кивает, и медленно разводит бёдра вновь, переставая зажиматься. В конце концов, если ей будет неприятно, она скажет Жене, и тогда он наверняка послушает.

С непривычки это всё-таки стыднее, но на свой лад тоже очень хорошо. Аня смущённо жмурится, но не может не раскрываться навстречу; Женя берёт её пальцами, и тело отзывается, Аню выгибает от удовольствия, и она срывается на короткие стоны, вторящие ускоряющимся движениям пальцев.

Шея уже слегка саднит от поцелуев, и когда Женя слегка прикусывает кожу, это похоже на мягкий ожог.

— Анечка. Такая хорошая. Любимая, — спутанно шепчет Женя. Поднимается выше, накрывает поцелуем Анин рот, глотая её беспорядочные стоны. И вдалбливается пальцами глубоко-глубоко, одновременно задевая большим пальцем чувствительную точку выше.

Аню перетряхивает восхитительной судорогой. Она кричит, но крик тонет у Жени в горле, и что есть сил цепляется за Женю, до боли сжимая пальцы на его спине, пока её не перестаёт выламывать удовольствием. Женя обнимает её, не позволяя обессиленно стечь с высокой тумбы, и гладит по голым плечам. Его пальцы покидают её, оставляя после себя сладкую удовлетворённость.

— Не жалеешь, что согласилась? — тихо шелестит над ухом, и Аня с блаженством улыбается.

— Нет, — честно отвечает она. И добавляет: — Жалею только, что мы опять делаем это где попало. — Ей хочется так, чтобы в одной постели, чтобы они оба были обнажены и чтобы вся ночь была в их распоряжении. Хотя и в такой, дерзко украденной при первой же возможности близости есть своя прелесть, и в контрасте Аниной беззащитной наготы и того, как полностью одет Женя. Аня прижимается к нему, трётся щекой о плечо сквозь два слоя ткани. И эгоистично просит: — Не катай своё танго ни для кого больше. Только для меня. Пожалуйста.

— Оно для тебя одной. Ни для кого больше, — соглашается Женя. И умопомрачительно горячо шепчет ей чуть искажённую строчку: — Как тебя сдержать? как прижимать сильней?

Аня смущённо улыбается. И просит: — Держи меня всегда, — ей это очень надо, особенно когда их так надолго разделяет расстояние.

Ещё какое-то время они неторопливо целуются, вязко и жарко. Потом Аня с неудовольствием начинает приводить себя в порядок: наверняка там пары уже заканчивают, а значит, и их с Женей время тоже заканчивается. Женя помогает ей проскользнуть обратно в платье. И вдруг обнимает со спины, заводит руку под ткань, и Анина левая грудь легко ложится ему в ладонь.

— Ты что делаешь? — пугается Аня — но пугается как-то несерьёзно и сладко. В движениях Жени нет ничего по-настоящему страшного, есть только лёгкая ласковая забота. Женя невозмутимо приподнимает её грудь чуть вверх, поправляя под платьем, незатейливо отвечает: — Я? Помогаю тебе одеться, а что? — потом проделывает то же самое с правой грудью и напоследок целует Аню сзади в шею перед тем, как застегнуть на ней платье.

— Красавица моя, — ласково говорит он, глядя на Аню в зеркало. Аня оборачивается, чтобы поцеловать его, перед тем, как накинуть куртку и убежать. Ей ещё предстоит делать вид, что в её зацелованных губах и шее нет ничего необычного, что она нормально выглядит — впрочем, может быть, получится прикрыть шею воротником, а лицо маской.

А ещё ей предстоит не понимать, когда они с Женей встретятся в следующий раз после контрольных прокатов, и какое-то время опять перебиваться только звонками и сообщениями, и вот это тревожит Аню гораздо сильнее.

Но теперь у неё есть ещё и раскалённое танго, которое Женя обещал катать только для неё.