Утром Аня просыпается до будильника, со смутным ощущением, что что-то не так. Она не сразу понимает, в чём дело, и поначалу просто пытается перебором выяснить, что могло бы её встревожить. Явно не то, что она не в своей комнате – в этом нет ничего непривычного после Таллина, и Женя обнимает её надёжно и мягко. К слову об этом – Женя здесь, бережно прижимает её к себе, тепло дышит ей в затылок. Так что и тут всё хорошо. Аня сосредотачивается, пытаясь выловить смутное тревожное ощущение – и запоздало ощущает между бёдер размазанную липкую влагу.

Её ошпаривает страхом. Аня осторожно тянется вниз, проводит ладонью по внутренней стороне бедра – и пальцы сразу же становятся липкими; она с трепетом вытаскивает руку из-под одеяла – и следом немедленно вылетает из постели сама, выдираясь из Жениных объятий, когда видит, что её пальцы все перепачканы в тёмно-красном.

Боже, какой позор. И главное, никак его не спрятать – на ночнушке тоже расплылись тёмно-красные пятна, и видно, что и на простыне они остались. Аня мучительно прячет взгляд, отворачиваясь от Жени: она не хочет видеть, какими глазами он в эти мгновения смотрит на неё, перепачканную в крови, словно выставившую напоказ свою физиологию во всей её неприглядной отвратительности. С трудом Аня выдавливает из себя вместо хоть какой-то пародии на "доброе утро": – Мне надо в душ, – и, тщетно пытаясь прикрыть ужасные пятна руками, отступает к входной двери.

– Так, что ли, и побежишь через весь этаж? Не выдумывай, – отвечает Женя спокойно и строго. У него хриплый со сна голос, но в остальном он соображает весьма бодро для человека, которого только что бесцеремонно разбудили едва ли не пинком. – Здесь же тоже есть душ. Зачем усложнять? – Он с нажимом проводит руками по лицу, словно пытается содрать с себя остатки сна, и встаёт, принимается снимать с постели испачканную простыню.

Аня мучительно задыхается от стыда. Она, может, и попыталась бы настоять на своём – но чувствует, как вниз по бедру ползёт очередной потёк крови, и понимает, что если она сейчас попытается вернуться в свою комнату, то заляпает ещё и коридор, и, возможно, лифт, и позора будет только больше. Сглотнув, она вынужденно соглашается: – Ты прав. Бежать через весь этаж будет глупо, – и пристыженно ползёт в ванную.

Женя следует за ней по пятам, держа в руках простыню.

– Рубашку давай, – говорит он буднично, когда Аня пытается спрятаться в душевой кабинке. – Если сразу застирать, есть шанс, что основное пятно отойдёт.

Аня смущённо кивает и отдаёт ему свою ночнушку перед тем, как включить воду. У неё голова слегка кружится и в целом всё это отдаёт каким-то сюром: она, в ванной у Жени, торопливо пытается смыть липкую кровь со своих бёдер, а рядом Женя, отвернувшись от неё, застирывает в раковине испачканные ночнушку и простыню, и разворот его плеч какой-то очень ровный и спокойный, словно ничего из ряда вон выходящего, неприятного и даже мерзкого, не происходит, и он ни словом не пытается упрекнуть Аню в том, как она здесь всё угваздала, – и из-за этого отсутствия упрёков Аню только сильнее жжёт стыдом.

– Я не хотела, – беспомощно говорит она Жене в спину сквозь плеск воды. – Я не думала, что так получится, как-то я... не сообразила, – заканчивает она, сникнув. Чёрт. А надо было сообразить, что, раз тест показал одну полоску, то у неё, вероятно, просто задержка, которая в любой момент может кончиться.

– Ничего, – с лёгкостью отзывается Женя. – Если всё остальное в порядке, то пятна – ерунда. Как ты себя чувствуешь? Ничего не болит?

– Нет, – бормочет Аня. – Только чувствую, что мне очень стыдно.

– Почему? – удивляется Женя. Сквозь стекло душевой кабинки Аня видит, как он заканчивает полоскать вещи, развешивает их, закрывает кран – а потом подходит почти вплотную, так, что от Ани его отделяет только забрызганное каплями воды стекло. – В чём дело, милая?

– Ну как же, – неловко пытается объяснить Аня, всё гуще багровея от стыда. – Испачкала тут всё, тебя разбудила, тебе стирать пришлось... да и вообще, это же некрасиво так... Я не хотела, чтобы ты видел меня такой, – честно говорит она. Понятно, что не всегда у неё получается быть для своего молодого человека красивой, как с картинки, что её вид при совместных подъёмах по утрам плохо вписывается в идеальный образ – но есть же какие-то границы! Границы приличий, в том числе! Нельзя же вот так выставлять напоказ всё отвратительное!

Женя ведёт рукой так, словно пытается погладить Аню по щеке сквозь стекло, и смотрит по-прежнему ласково.

– Не драматизируй. Что ж теперь, раз так получилось. Один раз – не страшно. Плохого я не запомню, если тебя это волнует, – мягко говорит он. – Не думаю, что ты планировала, чтобы так получилось, верно? И, раз уж нам всё равно теперь решать эту проблему... может быть, тебе нужно что-то из твоей комнаты? Я мог бы сходить и принести. Если тебе это будет удобно, конечно.

Аня думает, что, пожалуй, более стыдным это её положение уже не сделает, и кивает: – Да, принеси, пожалуйста. Там в ванной есть такая косметичка лавандовая – вот её всю.

– Лавандовая – это скорее голубая или скорее розовая? – уточняет Женя. У него в этот момент почему-то становится очень сложное лицо, как будто он заковыристую задачу решает. Аня невольно улыбается, вспоминая гуляющие по интернету шутки про оттенки цветов и парней, бьющихся в попытке их различить.

– Скорее голубая, – говорит она, охотно упрощая оттенок до более базового цвета. – Ты не перепутаешь. Её там не с чем перепутать, она такая одна. Принесёшь, пожалуйста? Только... – она смущённо осекается, вспоминая, как суетливо носилась вчера, и не сразу продолжает: – Ты же мне вчера твой ключ давал... в общем, я его не отделила от своего. Они там лежат оба на тумбочке, но я без понятия, где чей.

– Ерунда, – легко отвечает Женя. – Разберусь. Вариантов-то всего два. И потом, мне всё равно оба ключа будут нужны. Сначала в твою комнату попасть, потом обратно в свою.

Аня только кивает, думая, что он кругом прав. И называет ему номер своей комнаты, и сползает вниз по стеклянной стенке душевой кабины, когда за ним закрывается дверь. Женя, думает она с нежностью и чертит первую букву его имени на стекле, соединяя мелкие капли воды. В груди горит сокрушительное тепло, и хочется что-нибудь для Жени сделать – что-то, чтобы он эту любовь почувствовал, а не только всё на слово верил.

Ждать приходится недолго; Ане кажется, что проходит всего-то пару минут перед тем, как дверь снова открывается. Женя приносит не только косметичку, но и Анину одежду, как всегда, такой предусмотрительный, что сердце заходится от любви. И говорит: – Если понадобится что-то ещё – говори, я принесу. Не знаю, уместно ли говорить, чтобы ты чувствовала себя как дома, но... в общем, не спеши, время у нас есть. И не стесняйся. Я не буду подглядывать, честно, – добавляет он с неловкой улыбкой и снова исчезает за дверью. Вопреки его словам, Аня спешит, торопливо приводя себя в порядок. Ей хочется побыстрее с этим покончить – и побыстрее вернуться к Жене, это тоже очень важно. Нужно проскочить этот неловкий эпизод, скорее вернуть всё в нормальное русло. Даже если Женя подавляет в себе чувства или не придаёт им значения – это не значит, что он их не испытывает вовсе, и вряд ли они приятные. Вспять уже ничего не повернуть, но можно же это хотя бы остановить.

Когда Аня выходит из ванной, Женя сидит, уткнувшись в тетрадь, и как будто пытается что-то учить. Но тут же вскидывается на звук открывающейся двери, и по глазам сразу видно, что никакой конспект в него не лезет: глаза чуть потерянные, размазанные. Но его взгляд быстро становится чётким, и охватывает Аню цепко, как надёжные объятия. Ане даже снова становится неловко, и хочется осмотреть себя с ног до головы, чтобы убедиться, что на ней нигде не вылезли снова неприятные говорящие пятна.

– А вот и я, – смущённо говорит Аня, не зная, с чего ещё начать. – Совсем я твою ванную заняла, да? Но ты не беспокойся! Я там всё убрала, теперь и не видно, что я там была, – спешно заверяет она. Всё, что можно было за собой протереть – протёрла, всё, что требовалось выкинуть – выкинула и вообще постаралась, чтобы ванная комната ничем об этом конфузе не напоминала. И чёрт, опять она размазывает, застревая в этом злополучном эпизоде. Стремясь скорее с этим покончить, Аня в несколько быстрых шагов пересекает комнату, наклоняется к Жене и обнимает его за шею.

– Ты чудесный, – заверяет она и старается укутать Женю нежными объятиями как можно уютнее, и ласково льнёт лбом к его лбу. – Ты изумительный, правда. Я, может быть, плохо умею это выражать – но я очень-очень тебя люблю. – Слова кажутся ей бесхитростными, беспомощными – впрочем, как это с ней обычно происходит, – но на Женю необъяснимым образом действует. Женя издаёт невнятный смазанный звук, смутно похожий на вздох, и обхватывает Аню за талию, затягивает к себе на колени.

– Как есть? Без медалей? Всё упустившего? – вдруг горячо спрашивает он. Аня только сейчас задумывается о том, как его, наверное, жгут результаты этого сезона: на всех главных стартах он получал малые медали, а потом не сумел удержаться на пьедестале. Для него, похоже, всё действительно выглядит так, словно он упустил то, что уже держал в руках, и не раз, и это продолжает его грызть. Аня осыпает поцелуями его щёки и горячий лоб, стараясь лаской вытравить дурные мысли.

– Такого, как есть. Сильного, и умного, и красивого, и доброго, и заботливого, – взахлёб перечисляет она, торопясь назвать всё важное. – А медали... они у тебя будут, обязательно будут, ты только не сдавайся, пожалуйста, хороший мой, упрямый мой! – Она уговаривает и целует, и не сразу соображает, что очень важного в этих словах не хватает. – Да и потом, медали... это, конечно, очень приятное дополнение, и я буду рада за тебя, если ты их выиграешь – а ты непременно выиграешь, я в тебя верю, – но они ведь не главное. Ты изумителен и без них.

Женя льнёт головой к Аниным рукам, пока она беспорядочно и ласково перебирает его волосы, и, кажется, его внезапная вспышка горечи быстро тает.

– Спасибо тебе, – говорит он, и звучит при этом хоть и глухо, но уже почти нормально. И совсем уже бодро добавляет: – Прости, что я так... не стоило на тебя это вываливать, в общем. Это мои проблемы.

– Но я ведь с тобой. Говори со мной о проблемах. Проси меня помочь тебе. Пожалуйста, – настаивает Аня. Она всё так же ощущает ужасающую неравноценность – Женя для неё всё, а она для него почти ничего, – и какая же, она, выходит, неловкая, если никак не может до Жени донести, что и она для него готова на очень многое. – Я же с тобой говорю, хоть мне и стыдно после этого зачастую. Но я тебе доверяю. И ты ведь мне помогаешь – так доверяй мне, пожалуйста, тоже. Я тоже хочу тебе помогать.

Женя нервно вздрагивает углом рта.

– Это... нелегко, – признаётся он. И мимолётно касается виска: – Знаешь, вот тут, в голове сидит, что я не должен. – И это вдруг вырвавшееся из него слово немного проясняет дело. Аня не может знать наверняка – но ей кажется, ему тоже в какой-то момент втолковывали, что он – хороший мальчик, а у хороших мальчиков всё получается и они не жалуются, у них не бывает слабостей.

– Если бы я слушалась всего того, что сидит у меня в голове, и не делала того, чего не должна, я бы вряд ли начала с тобой встречаться, – честно говорит Аня. – Ужасно было бы, да? Как подумаю – так вздрогну. Нет, иногда то, что тебе вбили в голову, совсем не надо слушать. Мне кажется, сейчас как раз такой случай. – Да и потом, всё равно никто из тех, кто мог бы Женю за это осудить, ни о чём ведь не узнает, думает Аня и нежно добавляет: – Я никому не расскажу, не переживай. Это будет наш секрет. Ты только... не бойся меня. Я не буду тебя осуждать, честно. Я просто хочу беречь наши отношения так же, как бережёшь их ты. Вот и всё.

Женя отвечает не сразу. Аня с волнением пережидает эту паузу, кажущуюся мучительно длинной, – а потом Женя берёт её за запястье, и подносит её руку к своему лицу, и мягко целует в ладонь, и волнение сразу же уходит: ну нет, с такой прелюдии не может начинаться что-то неприятное или плохое.

– У меня вряд ли получится перестроиться быстро, – предупреждает тем временем Женя. – Но я тебя услышал и буду стараться. Буду работать над этим.

Вдохновлённая нехитрым обещанием, Аня снова осыпает Женю ласками и всё думает: вот, наконец у неё получилось объяснить так, чтобы он понял. Отсюда должно стать легче, а их отношения должны утратить эту вопиющую однобокость, перестать быть похожи на союз миноги с попавшейся ей жертвой.

И, когда приходится разбегаться по завтракам и тренировкам, уходит Аня со сладким радостным ощущением, что отныне всё будет благополучно.

Но, ощущения ощущениями, а в реальности всё выходит отнюдь не так радостно. На тренировке Аню запоздало накрывает болью, тяжело и настойчиво пульсирующей внизу живота. Аня через силу кое-как делает элементы, и то не все, объясняет тренерам свою ужасную форму плохим самочувствием, клянётся, что всё скоро исправится – раз она не беременна, то это, получается, и не ложь, – и отпрашивается с тренировки пораньше. До таблеток она всё равно добирается слишком поздно: боль набирает обороты, беспощадно выкручивает изнутри и совершенно не думает утихать после обезболивающего. Панически увеличивать дозу Аня себе запрещает: в её планы совершенно не входит отравиться на ровном месте. Какое-то время она бродит по номеру, в тщетных поисках облегчения пытаясь то присесть, то прилечь, то чем-нибудь себя отвлечь, а потом сдаётся и стучится в комнату к Жене.

Однажды она ему так надоест, и Аня обещает самой себе, что в будущем обязательно сбавит обороты. Но сейчас терпеть боль в одиночестве выше её сил.

– Можно, я побуду с тобой? – выпаливает она, едва Женя открывает дверь. – Я не помешаю?

– Нет, нет. Заходи, конечно, – торопливо отвечает Женя и впускает её в комнату. – Ты совсем бледная. Что случилось?

– Да так, ничего. Живот болит, – обтекаемо бормочет Аня. – Это ничего, в первый день всегда так бывает. Таблетку я уже приняла, теперь вот, жду пока подействует. – Очередной спазм едва не сгибает её пополам. Аня тычется лбом Жене в плечо, цепляется за него в попытках обрести опору и тихонько, тоненько жалуется: – Очень больно. Хоть на стенку лезь.

– Давай-ка мы дадим тебе прилечь, – немедленно откликается Женя. Он мягко приобнимает Аню, ведёт её вглубь комнаты, усаживает на кровать и вкладывает в ладони бутылку с водой. – Держи. Нужно больше пить.

Аня кивает и нерешительно перекатывает в ладонях бутылку с водой. Она не уверена, что ей стоит пить прямо сейчас: её слегка мутит, и в горло ничего не лезет. Несколько мгновений Женя с сочувствием смотрит на то, как она возится с этой бутылкой, не способная ничего толкового с ней сделать, а потом едва заметно кивает, словно бы сам себе, нежно берёт Аню за плечи и помогает ей лечь.

– Хочешь, я помассирую, чтобы было не так больно? – с лёгкостью предлагает он, и от его заботы, которую он в очередной раз щедро расточает, словно это нечто само собой разумеющееся, у Ани мучительно вспыхивают уши.

– Хочу, – безвольно соглашается она и на грани того, чтобы презирать себя за очередную слабость. Женя сдвигает вверх её футболку, мягкими круговыми движениями, осторожными и плавными, массирует её горячий живот, почти что гладит. Поначалу Аня старается просто сосредоточиться на его тёплых руках; потом – неизвестно, массаж ли это помогает или наконец начинает действовать таблетка – ноющая боль начинает постепенно стихать. Она не уходит совсем, но определённо становится терпимой, так, что Аня уже может на ней не зацикливаться и не бороться с тошнотой. Она выдыхает: – Спасибо тебе, – и всё-таки не может не уточнить: – Но откуда ты знаешь? Про то, что больше пить надо, и про массаж?

– Я прочитал, – отвечает Женя и необъяснимо для Ани краснеет. – Сегодня, после того, как ты ушла. Подумал, что нужно понимать побольше – ну и потом, вдруг что-то пригодится... Видишь, пригодилось вот, – добавляет он чуть скованно. – Тебе легче?

– Да. Уже не так болит, – подтверждает Аня. И берёт Женины ладони в свои, и говорит ласково: – Это ты золотой, Жень. Ты невероятный, правда. У тебя сердце золотое.

– Обыкновенное, – смущённо возражает Женя. Аня продолжает держать его за руки и мягко, но настойчиво тянет к себе.

– Золотое, – уверенно повторяет она и просит: – Полежишь со мной немного? – Только сейчас она запоздало замечает рядом на покрывале брошенную раскрытую тетрадь. Ох. Похоже, Женя что-то учил перед тем, как Аня к нему ворвалась, – но это, наверное, ещё можно исправить. Во всяком случае, Аня так думает, когда предлагает: – Ты учишь что-то? Тогда продолжай, я мешать не стану, я просто рядом побуду. – Но Женя клонится к ней как-то медленно, словно бы неохотно, как будто это предложение его совсем не вдохновляет.

– Неудобно как-то, – возражает он. – Ты рядом – а я в конспект тупить буду? Тебя игнорировать?

– А ты меня обнимешь, и мне будет очень уютно, – спорит Аня. – Лично я согласна. Меня всё устраивает. Тем более, если ты завалишь подготовку к экзаменам из-за того, что я тебя отвлекаю – вот это будет совсем грустно. И никому из нас не понравится. Так что... можно? – Она успевает было решить, что лучше вернётся к себе, если услышит "нет", чем останется Женю отвлекать, тем более, что боль грызёт её уже не так сильно и постепенно проходит. Но Женя, поколебавшись, всё же кивает.

Аня устраивает голову у него на плече, когда он ложится рядом. Одной рукой Женя обнимает её, прижимая к себе, а другой рукой удерживает на весу конспект. Быстро Аня замечает, что ему не очень удобно. Он щурится, когда чёлка лезет ему в глаза, безуспешно пытается поправить её запястьем или сдуть в сторону. Аня тянется к нему, пропускает между пальцами мягкие пряди волос, осторожно отводит их от Жениного лица и пальцами же пытается уложить, зачёсывая набок, к виску.

– Так лучше? – уточняет она. Конечно, на стильную причёску получившаяся зализанная чёлка не похожа и близко. Но так, по меньшей мере, волосы не лезут Жене в глаза и не мешают читать, а большего, думает Аня, сейчас и не требуется.

– Лучше, – соглашается Женя и на мгновение поворачивает голову, чтобы благодарно коснуться губами Аниного лба. – Спасибо, милая. – А у Ани от его короткого "спасибо" в груди расцветает приятное тепло, и она выискивает возможность ощутить его снова. Наверное, думать она, держать и одновременно листать тетрадь одной рукой Жене тоже будет неудобно, – и, когда он пытается перевернуть страницу, Аня тянется к тетради вперёд него.

– Я помогу, я сделаю, – торопливо обещает она. Переворачивает страницу, разглаживает разворот тетради и снова уютно устраивается у Жени на плече, согретая его благодарностью. Непроизвольно она утыкается взглядом в тетрадь и с любопытством рассматривает записи, пользуясь тем, что ей никто не запрещает, да и вряд ли там есть что-то личное. Ей нравится то, как аккуратно выглядит конспект: Женя мельчит – видимо, чтобы больше влезало, – но его почерк остаётся разборчивым, и все рисунки очень аккуратные, с чёткими подписями, и Ане кажется, что это очень логично и правильно. Да, конечно, такой конспект у Жени и должен быть, это очень на него похоже. Было бы странно, если бы оказалось по-другому.

Аня собирается уходить, только когда начинает опасаться, что рискует повторить утренний конфуз. Она уговаривает было Женю не отвлекаться на неё – но Женя всё равно упрямо откладывает конспект и провожает её до комнаты.

– Если захочешь прийти снова – приходи, – говорит он на прощание. – Не сомневайся и не думай, что ты помешаешь, ладно? Ты не помешаешь. Я не настолько отстаю по предметам... и буду рад тебя видеть.

Аня целует его перед тем, как ускользнуть в свою комнату. Предложение звучит слишком соблазнительно, но, наверное, принимать его не стоит. Что бы Женя ни говорил, ему наверняка нужно свободное пространство, нужно время на себя самого. В общем, думает Аня, похоже, сейчас самое время слегка от него отстать. Она, конечно, не отказывается от Жени полностью, и всё так же радуется ему при встрече, и не упускает случая обнять или поцеловать, когда тренеры не смотрят, – но в целом, она старается не навязываться. Тем более, что немалую часть Жениного времени пожирают тренировки, поперёк них влезать категорически нельзя. К Олимпиаде Жене нужно быть в форме. Аня сама себе не простит, если ему помешает – и она пытается соблюсти тонкую грань, не навязываться, но и не оставлять у Жени ощущения, что она от него отстраняется, бросает его. И, кажется, у неё получается. Во всяком случае, оставшиеся сборы проходят спокойно, без происшествий, без каких-то споров и недопониманий. И даже болезнь, которой сейчас все так боятся, обходит базу стороной. Всё благополучно – и Аня мечтает, чтобы и дальше было так же. Благополучно. Без лишней нервотрёпки.

Впрочем, уже по дороге в Пекин это благополучие становится шатким и начинает трескаться.

Аня подозревает, что если бы добираться до Пекина пришлось бы сплошным перелётом из Москвы, дорога была бы совсем отвратительной – но ей и так не нравится, спасибо контролю на границе. Помимо привычного, понятного паспортного контроля китайцы заставляют пройти ещё и ковидный контроль. У них ужасно неприятная манера брать мазок: они ватную палочку пихают куда-то глубоко в ноздрю и как будто пытаются через нос достать то ли до горла, то ли до самых лёгких. У Ани неприятно саднит в носу, а когда она оборачивается к Жене, чтобы слегка пожаловаться и вместе с ним немного поругать такие инквизиторские методы, то и вовсе обнаруживает, что Женя как-то подозрительно зажимает нос ладонью, и сердце испуганно подпрыгивает в груди.

– Что? – почти вскрикивает Аня. И бросается к Жене, с тревогой заглядывает ему в лицо, пытаясь понять, в чём дело. – Что случилось? Поранили, да?

– Да ткнули как-то неудачно, – чуть приглушённо отвечает Женя. Отнимает от лица ладонь, смотрит внимательно – у него остаётся еле заметный красный росчерк над верхней губой, и на ладони пятнышко крови совсем маленькое – и уверяет: – Заживёт как на собаке, не переживай. Даже раньше, чем до автобуса доберёмся.

– Что значит "как на собаке"? Что за выражения? – мягко ворчит Аня. И шарит по карманам – носового платка у неё нет, зато находится едва початая пачка бумажных салфеток, которую Аня и протягивает Жене. – На вот, прижми этим. Не размазывай руками.

Она опасается встретить отказ, оказаться смешной и неуместной со своей неловкой заботой. Но Женя смотрит ласково и отказаться даже не пытается.

– Спасибо, – говорит он с теплотой.

Быстро выясняется, что Аня напрасно волнуется: Женю, похоже, поранили только самую малость. Он стирает с кожи крохотные красные росчерки и дальше так и тащит салфетку в кулаке до самого автобуса, не прибегая к ней больше ни разу. Крови нет, и Аню это радует. Вот бы и дальше всё было так же легко, и все проблемы при ближайшем рассмотрении оказывались лишь кратковременными неприятностями.

Но, конечно, Олимпиада такой лёгкой прогулки не позволит, на то она и главный старт четырёхлетия.

Олимпийская деревня кажется Ане чем-то совсем особенным, она не похожа на обыденные уже отели других международных стартов. Первое время Аня тратит на то, чтобы как следует заснять всё вокруг и выложить видео для фанатов. И не только она одна: остальные вокруг в большей или меньшей степени заняты тем же самым. Марк вообще спамит видео как из пулемёта. Просмотреть всё у Ани не хватает ни времени, ни терпения – но перед сном она бегло пролистывает, тыкает в разные фрагменты видео, чтобы примерно уловить суть. На всех видео Марк осваивает разные любопытные углы олимпийской деревни в компании Андрея, Жени – и почему-то Камилы, которая в компании парней выглядит немного странно, словно бы чуть чужеродно. Аня смотрит, как Камила, смеясь, теребит Женю за рукав и ловит за запястье, чтобы рассмотреть олимпийские значки у него в ладони, – а потом выключает видео и пытается понять, почему так неприятно жжёт в груди.

Она сразу же исключает вариант, что между Женей и Камилой что-то есть. Потому что верит в Женину любовь, и потому что Камиле всего пятнадцать лет, а ещё потому, что их поведение на видео совсем не похоже на флирт, – да мало ли причин! Тысяча их! Но что-то жгучее продолжает метаться в груди, никак не уходит. Не сразу Аня приходит к выводу: наверное, это всё потому, что на этих видео нет её. Они столько времени провели с Женей вместе – а теперь она вдруг на ровном месте отцепилась и бросила его. Даже если она хотела снимать что-то очень сольное, всегда ведь можно было попросить Женю просто держаться вне кадра, он бы, скорее всего, понял. Некрасиво получилось, в общем. Аня планирует это исправить как можно скорее.

Она начинает прямо на следующее утро, когда на завтраке подсаживается к Жене так близко, как только позволяют коронавирусные ограничения. И чуть виновато говорит: – Как-то мы совсем друг друга вчера потеряли. Вроде и рядом были, а совсем не виделись. Я соскучилась. – В эти мгновения её очень легко подловить на том, что она сама шарахалась невесть где с камерой, а теперь пытается что-то заливать про то, как скучала. Но Женя смотрит тепло и ни в чём не упрекает.

– Я тоже соскучился, милая, – заверяет он и украдкой находит ладонью Анину ладонь под столом. – Хочешь, мы всё это наверстаем и осмотрим деревню ещё раз, уже вместе? Можем это сделать и сегодня, и завтра, и послезавтра – хоть всё время, свободное от тренировок, на такие прогулки тратить, пока нам не надоест.

Аня ненадолго сплетает их пальцы – ей очень нравится этот простой, но нежный жест, – и говорит: – Насчёт "всего времени" не знаю, но сегодня точно хочу так и сделать. Тогда вечер наш? – Женя уверенно кивает ей, и Аня уже знает, на прорисовку каких приятных картин будут сбиваться её мысли в течение дня.

Потом им всё-таки приходится разомкнуть ладони, потому что невозможно сидеть, держась за руки, и одновременно имитировать нормальный человеческий завтрак. Аня почти не ест, в основном всё пьёт чай – а Женя то и дело косится на неё и неодобрительно вздыхает.

– Будешь осуждать? – уточняет Аня. Для неё не секрет, как Жене не нравится её диета. Она и сама не в восторге: теперь она становится какой-то совсем бестелесной, и коленки торчат некрасиво, неженственно, и с волосами, кажется, уже происходит что-то нехорошее. Но другого выхода у неё нет, ей, во-первых, попросту никто не позволит вот так просто взять и набрать вес перед важнейшим стартом сезона, а во-вторых, ей и самой будет обидно упустить результаты долгой мучительной подготовки. Лучше уж дотерпеть, благо, осталось немного. И, кажется, Женя тоже это понимает: он вздыхает ещё отчётливее прежнего, но всё-таки качает головой.

– Нет. Не буду, – говорит он нехотя. – Я же знаю, что ты не сама это придумала. И что сейчас в этом нет смысла: изменить я ничего не изменю, только тебя раздёргаю. Вот кончится Олимпиада, тогда и буду бухтеть у тебя над душой. Или не буду, или попытаюсь что-то другое придумать. Посмотрим. Сейчас... в любом случае, подожду с этим.

Аня коротко касается его колена, пытаясь выразить затеплившуюся на душе благодарность.

– Когда кончится Олимпиада, я сама брошу все эти диеты, – обещает Аня. Она и так уже опасается, что её исхудавшее тело больше не привлекает Женю, а если продолжать в том же духе, можно и вовсе превратиться в привидение. – Я выкину все свои порошки, а ты пригласишь меня куда-нибудь, где можно полезно заесть этот сезон. Договорились?

– Было бы здорово, – соглашается Женя. А ещё, думает Аня, это будет хорошее свидание и отличный способ заполнить межсезонье, и улыбается Жене сладко-сладко. Её устраивает этот спонтанно сложившийся приятный план, теперь главное – не позабыть о нём за волнениями.

На время тренировок им приходится разбежаться, но потом вечером – уж в этот раз Аня упускать вечер не намерена – они снова рядом, повторно изучают олимпийскую деревню, но теперь уже рука об руку. Ане бы, конечно, хотелось, чтобы совсем вдвоём, но так не выходит. Следом увязываются и Марк с Андреем, и Саша с Камилой, невыносимо дружелюбные, от них не получается ускользнуть и уж тем более нельзя их прогнать. Больше всего Аню почему-то накаляет присутствие Камилы, и в крови снова закипает назойливый жгучий жар. Но ведь ничего такого не происходит! Никаких поводов для беспокойства нет! Не может же быть, чтобы Аня на ровном месте... чёрт, да. Она ревнует, и это ужасно глупо. Ведь Женя не даёт ей ни единой причины для ревности, с Камилой он вежливо дружелюбен, но не более. А то, что Камила на него как будто заглядывается... ну, это, наверное, естественно, Женя ведь очень симпатичный парень, а ещё весь такой немного рыцарь на белом коне. Но у Ани всё равно не получается успокоиться. Наверное, она собственнически глупа и не желает терпеть даже мысль о том, что что-то может случиться – но она настойчиво влезает между Женей и Камилой, старается всё время держаться так, чтобы разделять их собой. Благо, это легко: Женя отзывчиво привлекает Аню к себе, когда она льнёт к нему, и ни единого вопроса не задаёт. Ане даже кажется, что ему нравится, когда она ведёт себя более открыто, не стесняясь показывать чувства при ребятах. Конечно, надо меру знать и не перегибать слишком сильно – но всё равно, Аня старается уделять ему ещё больше внимания, насколько может счесть это приличным в компании. Она при любом удобном случае берёт Женю за руку, бережно сплетает их пальцы, а свободной рукой время от времени проскальзывает под рукав его пуховика, чтобы огладить крепкое запястье, и изредка шаловливо теребит металлическую цепочку. Почувствовав такое прикосновение в первый раз, Женя вздрагивает; дальше он реагирует спокойно и смотрит на Аню тепло, и только когда у неё под пальцами на мгновение оказывается его ускоряющийся пульс, она отчётливо понимает, что он совсем-совсем не остаётся равнодушным.

Фото на олимпийских кольцах – это, кажется, обязательный атрибут этой Олимпиады, все считают нужным их сделать, никто не исключение. Марк вдохновенно придумывает для их компании композицию на шестерых, широко машет руками, дирижируя, кому и как сесть. Всех девушек он уверенно отправляет на верхний ярус. Саша рывком взлетает на верхнее кольцо сама, Камила опирается на Андрея, а Аню подсаживает Женя – и придерживает её за бёдра как-то очень естественно, но вместе с тем на грани приличий, и выражение лица на фотографиях у Ани выходит каким-то размазанным, потому что она думает не столько об улыбке и позе, сколько о продолжающем тревожить эхе тёплых ладоней.

Фотографирование длится недолго. И после, пока Аня прикидывает, как ей ловчее спуститься с верхнего кольца, Женя уже легко соскакивает наземь и оборачивается к ней, запрокидывая голову.

– Прыгай. Я ловлю, – говорит он и призывно раскрывает объятия. Пару секунд Аня колеблется; потом решает, что не будет в этом ничего страшного, тем более, что Женя обещает её поймать, – и всё-таки прыгает. Женя ловко подхватывает её, на несколько мгновений крепче прижимает к себе и только потом опускает на землю – а Анино глупое сердце колотится взахлёб, почти разрываясь от восторга и нежности.

– Спасибо тебе. Только будь осторожнее. Спину не сорви, – неловко просит она, одновременно и пытаясь проявить заботу, и боясь этой заботой оскорбить, лезет руками под Женин распахнутый пуховик, осторожно гладит по спине.

– Я осторожен, – немедленно отвечает Женя. Добавляет с едва заметной горечью: – А ты совсем лёгкая, – и мажет губами по Аниному виску. Аня в ответ целует его в щёку, пытаясь вернуть ему эту хрупкую нежность, и ещё раз, и ещё... и как-то почти забывает, где они, и что они, и с кем они.

Саша швыряет в них шапкой.

– Совесть имейте! Люди кругом! – требует она. Аня смущённо чуть отстраняется от Жени, но не перестаёт держать его за руку, не разжимает пальцев всю обратную дорогу до домика сборной. В груди дрожит, постепенно набирая силу, дерзкая мысль: если кругом люди, которым так сильно мешает чужая нежность, – может, просто стоит уйти туда, где этих людей нет, и ни на кого не оглядываться? Ох, это будет сложно, в доме сборной будет сложно куда-то деться так, чтобы никому не попадаться на глаза. Даже в отдельных комнатах – там стены как из картона и никаких замков на дверях, и едва ли это похоже на уединение.

Но всё-таки Аню тянет рискнуть.

– Хочешь, я приду, когда все уснут? – шепчет она Жене на ухо в коридоре дома, перед тем, как расстаться. И сама поёживается от того, как это звучит – как будто бы чересчур дерзко и безответственно, но... что в этом дурного? На тренировках они с Женей делают всё, что должны, не халтурят, на командник – как минимум, на ближайшую, короткую программу – их ставить не собираются, а значит, распоряжаться своим вечером они до определённой степени вольны. Если они будут вести себя тихо-тихо...

В Жениных глазах в ответ разгорается пламя.

– Ты сегодня какая-то очень... открытая, – замечает он. И на несколько мгновений сжимает Аню в объятиях так жарко, что хочется растаять в его руках и ни на шаг от него не отходить, и выдыхает: – Сам себе не прощу, если упущу такой вечер. Да, я очень хочу, чтобы ты пришла.

– Тогда напиши мне, когда будет можно, – просит Аня перед тем, как убежать следом за девочками в их общий номер. Она отчаянно старается вскрыть своё взволнованное, словно бы чуть пьяное, застывшее в сладком предвкушении лицо – но, кажется, получается не очень. Саша косится на неё с отчётливым неодобрением; Аня прячется от её назойливого взгляда в своей комнате. Она успевает дождаться, пока девочки тоже разбредутся по своим комнатам, и заглянуть в душ, и переодеться в ночнушку, и совершенно известись от ожидания до того, как Женя наконец ей пишет. В ответ Аня скидывает ему лаконичное иду, запрыгивает в кроссовки, сжимает в ладони ключ-карту и крадётся сперва к двери, а потом и через коридор.

Дверь номера парней бесшумно открывается ей навстречу, и Аня проскальзывает внутрь.

Она практически с порога окунается в Женины объятия, в его тепло и запах, осыпает беспорядочными поцелуями его губы и щёки и силится не заскулить от нежности. Ей нравится то, какими бесстыдными ощущаются объятия даже сквозь ночнушку, как обжигают Женины ладони через тонкую ткань. Аня мнёт воротник его пижамы, бестолково дёргает, пытаясь распахнуть шире, и всё тянется за Женей – он как будто ускользает, пытается отстраниться, и Аня цепляется за него, снова и снова шагает следом, чтобы ни на миг не отпускать.

Только когда за ней закрывается ещё одна дверь, до Ани доходит, что Женя всё это время вёл её из общего коридора в свою комнату. Теперь же, когда они вдвоём на этом интимном, пусть и хрупком, клочке пространства, всё недозволенное вмиг становится дозволенным. И Женины ладони уже без стеснения ныряют под ночнушку, опаляют кожу прикосновениями – бесстыдными, жадными, от которых тело покрывается колкими мурашками. Аня с готовностью отзывается на эти прикосновения – она скучала и по такой бесстыдной ласке тоже, по предельно физическому выражению любви. От Жениных рук и губ Ане сладко и горячо; она торопливо, часто переступает с ноги на ногу, избавляясь от кроссовок, и послушно поднимает руки, позволяя Жене раздеть её. Жар переполняет её, захлёстывает с головой, плавит и лишает воли. Ей хочется прижаться к Жене как можно теснее; хочется, чтобы он сам прижал её хоть к стене, хоть к хлипкой двери, и уже не отпускал, позволил ей утонуть в его раскалённых ласках как в приливной волне.

– Нечестно. Почему ты до сих пор настолько одет? – шепчет она, когда Женя поднимает её на руки, льнёт к нему, гладит по плечам и груди. Не сразу ей под пальцы попадается долгий ряд пуговиц; Аня расстёгивает их одну за другой, и, кажется, в каком-то совсем не том порядке – но какая разница, если в итоге у неё всё получается. Она стряхивает пижамную рубашку с Жениных плеч и, едва оказавшись на кровати, снова тянется к нему, запускает пальцы за кулиску пижамных штанов и дёргает вниз. Налитый твёрдой тяжестью член вызывающе покачивается возле её лица; Аня смотрит на него нерешительно, чувствуя, как от волнения заходится сердце. Ох. Женя столько раз ласкал её ртом – значит ли это, что теперь она тоже должна?.. Да, пожалуй, значит. Но получится ли у неё?.. Она ведь никогда ничего подобного не делала, да и вообще... как это всё... Но Женя же делает для неё! И никогда не даёт ни малейшего повода заподозрить, что в этом есть что-то неприятное, – значит...

Она слишком долго колеблется, и Женя сам обрывает паузу, прежде чем она станет неловкой.

– Не бойся. Ты же знаешь, я не сделаю тебе больно, – говорит он тихо и нежно. Обнимает Аню за плечи, мягко давит, заставляя её откинуться на спину, и сам склоняется над ней. Горячий язык влажной лаской проходится по шее, дразняще ныряет в ямочку между ключиц, спускается ниже – и Аня сдавленно стонет, чувствуя, как стремительно тает её тело, каким послушным и безвольным становится.

– Что ты, что ты! Я не боюсь тебя. Как можно! – задыхается она, всё вернее теряя способность связно соображать. Женя ласкает её грудь, тревожит языком то один напряжённый сосок, то другой, и Аня содрогается под ним от откровенных прикосновений, гладит его шею, и плечи, и склонённую к её груди голову. Она податливо обнимает его бёдрами, сама раскрывается и подставляется в ожидании большего и зовёт: – Ты потрясающий. Иди ко мне. Пожалуйста.

Женя возвращается к её губам, целует глубоко и жадно перед тем, как приподняться и отстраниться.

– Я с тобой едва не забываю обо всём на свете, – признаётся он. Вдруг закидывает Анину ногу себе на плечо – и Аня с трепетом задерживает дыхание, вдруг ощущая себя ещё более раскрытой и уязвимой, чем прежде, – коротко, чуть щекотно целует в щиколотку и тянется к тумбочке, негромко похрустывает обёрткой презерватива.

Аня же в эти краткие мгновения передышки получает последний шанс успеть о чём-то трезво подумать, что-то ещё для себя решить, уловить на краю сознания смутную фантазию и облечь её в слова. В прошлый раз, помнится, Женя сказал, что больше никогда ей не позволит. Но насколько серьёзны были эти слова тогда? Насколько они ещё сохранили вес теперь? Нельзя не попробовать, думает Аня. И осторожно просит: – Жень, а можно... сегодня я сверху?

В конце концов, в тот раз им было нечем предохраняться, оттого и вышел спор. Сейчас ведь всё по-другому.

– Попробуй, – шепчет ей Женя. И вздрагивает, словно ему самому не нравится, как это звучит, и спешит исправиться: – Конечно, милая. Конечно, можно.

Оказавшись сверху, Аня перво-наперво запрещает себе робеть. Чтобы набраться смелости, она целует Женю в губы – Женя отвечает ей охотно и пылко, сминает её губы встречным поцелуем, опаляет торопливым дыханием. Когда он так отзывается на Анины робкие попытки проявить инициативу – это бесценно, и очень-очень обнадёживает, и наполняет уверенностью в том, что в такие мгновения, когда их обоих ведёт любовь, просто невозможно наделать ошибок. Воодушевлённая, Аня продолжает: опускается чуть ниже, выстилает поцелуями Женину шею, вылизывает и прикусывает тёплую кожу, ловит ртом биение синей жилки, такое красноречиво частое, что с ума сойти можно. Его ладони сперва лежат на Аниных ягодицах приятным теплом, потом начинают беспокойно сминать, так, что пальцы впиваются в нежную мякоть. Ане кажется, что это намёк, который она понимает. Она послушно подаётся ещё чуть ниже, ладонью находит Женину твёрдую плоть, направляет в себя – и осторожно опускается.

Её тихий стон сплетается с Жениным звучным выдохом. Возможно, она ужасная, развратная девчонка – но ей и правда не хватало этой близости, и теперь низ живота и бёдра приятно тлеют, охваченные теплом, разгорающимся по мере того, как Женя проникает в неё всё глубже. Его горячая твёрдость, так чудесно заполняющая её изнутри, постепенно сводит с ума; Аня закусывает губу, подавляя новый стон, и двигает бёдрами всё старательнее, пытаясь получить от соединения обнажённых тел как можно больше, и наконец выпрямляется, чтобы опуститься на член ещё сильнее.

Ей электрически нравится всё происходящее, и даже она сама себе в эти мгновения тоже нравится. Слабого света из окна недостаточно, чтобы стало видно, какая она теперь худая, и темнота стекает по плечам и груди, даже как будто делая её красивой и соблазнительной. А потом... потом Женя поддаёт бёдрами навстречу, и Аня с трудом сдерживает сладкий вскрик, и все мысли рассыпаются, затмеваемые яркой вспышкой удовольствия.

– Женя, милый! – всхлипывает она приглушённо и упирается ладонями Жене в грудь, чтобы удержаться на нём. Её бёдра ходят вверх и вниз всё тяжелее, и тело постепенно наливается блаженством, которое сковывает негой вместо того, чтобы пришпорить страсть. Женя крепко обнимает её за талию, вбивается в неё всё торопливее; у Ани внутри – адский жар, невыносимо жгучий и вместе с тем приятно выжигающий. Аня всё-таки вскрикивает, захлёбываясь этим жаром, и зажимает рот рукой, и замирает на пике удовольствия, прогибаясь и мелко дрожа от наслаждения. Ещё какое-то время Женя цепко держит её за бёдра, продолжает толкаться в её уже стянутое сладкой судорогой тело; вскоре и он замирает, вжавшись в Аню особенно тесно. Аня дрожит на нём, туго обхватив его собой, и отчаянно хочет, чтобы эта сладчайшая, чуть чрезмерная близость не заканчивалась как можно дольше.

Постепенно они оба обмякают. Аня расслабленно опускается к Жене на грудь, обнимает его мягкими от неги руками и, не вполне осознавая, что она несёт, шепчет что-то похожее на скомканные благодарности. У неё немного саднит внутри – но это не больно, и не страшно, и Аня скорее принимает это за знак очень пылкой любви, особенно в сочетании с Жениной заботой.

– Ты в порядке? – негромко спрашивает Женя, обнимая её в ответ. – Тебе не больно? Я не слишком?.. – он чуть мнётся, видимо, подбирая слова для того, чтобы закончить вопрос. Но Аня и по неоконченной фразе прекрасно понимает, что он имел в виду.

– Нет-нет, что ты! Всё прекрасно, – заверяет она. И вздыхает: – Не хочу уходить. В Жениных руках она искренне готова раствориться, вся потеряться в принадлежности любимому человеку и ни о чём другом больше не вспоминать. – Так бы здесь и оставалась. С тобой. До утра. Но... нельзя, наверное, да? – Здесь сложнее, чем в том же Таллине или Красноярске, так просто переночевать вместе уже не получится. Вот и Женя, судя по тяжёлому вздоху, думает примерно о том же.

– Я бы мог, конечно, поставить будильник на пораньше и проводить тебя с утра, – тихо говорит он. – Но тут же от стен одно название. Перебудим всех. Хотя можно, конечно, и обнаглеть...

– Нет, наглеть мы не будем. Мы и так уже очень наглые, – возражает Аня. И кажется, что после такого решения логичным будет разойтись. Но Аня только удобнее устраивается у Жени на плече, ласкаясь, ведёт ладонью по его груди и бормочет, обводя пальцем твёрдую бусину соска: – Я только ещё немножко побуду, ладно? Мне хорошо с тобой. Ты буди меня, пожалуйста, если я начну засыпать.

– Ага, – чуть рассеянно соглашается Женя. Какое-то время он молчит, только обнимает Аню, пока она, полусонная, вяло ласкается к нему. Потом у него в горле вздрагивает какой-то словно созревший звук, и он выпаливает: – Приезжай ко мне летом.

Аня вопросительно вскидывается. До неё, уже почти задремавшей, очень медленно доходит смысл слов. Она бестолково переспрашивает: – А? – и только после этого до неё наконец доходит. Женя зовёт её приехать к нему – Аня пытается представить себе, на что это будет похоже, но в голове только что-то бесформенное, очень розовое, похожее на сахарную вату. Что, впрочем, не мешает ей немедленно решить, что такая поездка очень украсит лето. С энтузиазмом Аня соглашается: – Я приеду! А ты приглашаешь меня на что-то конкретное или пока просто бронируешь меня на лето?

– Звучит-то как ужасно, – вздыхает Женя, но признаёт: – В общем, да. Что-то такое я и пытаюсь сделать. Пока без конкретики – но я обязательно что-нибудь придумаю.

– Ничуть не ужасно! – горячо возражает Аня. С неё ненадолго аж сон слетает от восторга; она теснее жмётся к Жене, звонко целует его в щёку и уговаривает: – Забронируй меня полностью. Я не против, я согласна. Если что, конкретику придумаем вместе. До лета ещё много времени. – У неё, в конце концов, будет отпуск в межсезонье. Почему бы не провести его с Женей хотя бы частично? Даже если это будет не на жарком курорте – всё равно, звучит как хорошая идея.

Ещё некоторое время они перебрасываются бестолковыми фразами, пытаясь из тумана розовой сладкой ваты хоть в общих чертах слепить что-то конкретное. Потом у Ани начинают совсем откровенно слипаться глаза – настолько, что она даже не прочь, позабыв про осторожность, уронить лицо в Женину подушку, да так и остаться до утра. Но Женя внимателен: он вовремя спохватывается, помогает Ане одеться и провожает до её комнаты. Напоследок Аня крепко обнимает его, пытаясь оттянуть момент расставания: то, что уже утром они увидятся снова, не отменяет того, что сейчас их сладкое интимное уединение придётся прервать.

Их так и не ставят в командник. Ни его, ни её. Аня этим раздосадована и удивлена: она полагает, что у них на этой Олимпиаде очень сильная сборная, и можно было смело делать замены, не боясь потерять в баллах, и увезти домой как можно больше золотых медалей. Но и на вторую половину командника федра запоздало назначает сплошь первые номера – похоже, что они этот состав и не собирались менять, вот и в интернете всю дорогу то же самое прогнозировали.

– Могли бы и сделать замены к произвольным, – разочарованно вздыхает Аня, пока они с Женей торчат на трибуне, болея за своих. – У нас же в основном очень... – она щёлкает пальцами, мучительно подбирая слово, – равномерный состав. Можно было смело менять, провалов бы не было. Почему они так пожадничали? Оставили без замен?

– Очень может быть, что и пожадничали. Решили сыграть наверняка, – соглашается Женя. И после короткого размышления добавляет: – Меня если и могли поставить, то только на короткую. Я её в последнее время катаю гораздо приличнее, чем произвольную. Уж как минимум, без косяков. Так что – нет, у меня шансов, скорее всего, уже после короткой не было. Вот тебя ещё могли поставить на замену. У тебя произвольная сильная, с четверными, должна была выводить тебя на первое место.

Аня качает головой.

– Если и поменяли бы, то на Сашку, я думаю. У неё всё-таки пятиквадка, это даже с падениями очень дорогая программа, – вздыхает она и жмётся ближе к Жене. Ей хочется сказать, что это всё ерунда и не страшно, но она давится этими фразами. Это ей – "ерунда" и "не страшно", она ещё может цепляться за пьедестал в личном первенстве. У Жени, скорее всего, так не получится, командник был его главным шансом на медаль. А теперь его к этому шансу даже не подпускают. Понятно, что в любом случае кого-то бы не подпустили, потому что парней в сборной трое, а программ, которые надо откатать, всего две – и тем не менее, Ане очень обидно за Женю.

– Почему они так поступают? Мы ведь могли бы выступить не хуже. Ты мог бы. За что они с тобой так? – с горечью шепчет она. В ответ Женя обнимает её, целует в макушку сквозь медицинскую маску, и Ане даже кажется, что он в эти мгновения ведёт себя дерзко. Наверное, потому, что камеры направлены не на них и внимание приковано тоже совсем не к ним.

– На самом деле я думаю, после того, как я вообще не должен был ехать в Пекин, ещё и запрыгнуть в командник было бы жирно, – говорит Женя. Ане кажется, что его голос звучит как-то нарочито легко, как будто он всеми силами старается не показать того, что чувствует на самом деле. – Но есть же и плюсы. Личный турнир ведь сразу за командником – а я к нему буду свежий, не упаханный, ни физически, ни морально. Смогу нормально выступить. Ну, постараюсь.

– Конечно, сможешь! – горячо восклицает Аня. Ей очень хочется поддержать Женю, и всё кажется, что слова для этого как-то не подходят, что они только размазываются по воздуху и ничего больше не делают, и ничего не дают. Она крепче прижимается к Жене, осторожно гладит его по бедру и повторяет: – Ты сможешь. Ты очень сильный и отлично умеешь собраться. Я в тебя верю. – Женя начинает было отвечать что-то уверенно-тёплое про Анины способности – Аня зажимает ему рот ладонью и твёрдо говорит: – Нет. Не распыляйся на меня сейчас. Твой личный турнир раньше, тебе катать первому. Поэтому сначала ты. Сначала мы говорим только о тебе. Обо мне ещё успеем.

Женя смотрит на неё с обожанием – а Аня под его взглядом не знает, куда себя деть. Вообще-то, это ужасно: получается, она так долго тянула из него силу, внимание и поддержку, ничего не отдавая в ответ, что в итоге он к этому привык и теперь, когда она всего лишь пытается тоже его поддержать, воспринимает это как нечто из ряда вон выходящее. Нет-нет, это ужасно.

Торжество победы сборной в олимпийском команднике быстро сменяется тревожными новостями: кого-то из команды подозревают в употреблении допинга. Поэтому настоящего награждения не проводят, золотых медалей сборной не отдают – и, хуже того, говорят, что могут вообще аннулировать результат, и тогда никаких медалей не будет. Тренеров, кажется, такая новость только подстёгивает; по меньшей мере, Этери Георгиевна начинает своих спортсменок гонять с удвоенным рвением. Как будто хочет вернее прежнего, наверняка вцепиться во все три медали, не дать другим спортсменкам и шанса приблизиться к пьедесталу, выжать из своих подопечных максимум. Она безжалостно ругает за ошибки, заставляет отрабатывать движения снова и снова, добиваясь совершенства, и не позволяет себе ни снисхождения, ни жалости. К концу тренировки Аня чувствует себя напрочь вымотанной, выжатой, как лимон. И таких тренировок впереди ещё много – до личного турнира полно времени, и каждый день Этери Георгиевна будет проводить ровно такие же напряжённые тренировки, добиваясь совершенства и звенящей готовности. Аня с трудом представляет себе, как ей выдержать такой безумный марафон; знает только, что как-то выдержать надо. И ни в коем случае нельзя вешать это на Женю: у него, скорее всего, сейчас такая же нервотрёпка. Или даже более интенсивная – на него давят чужие ожидания, а точнее, их тягостное отсутствие. Если в то, что девушки до пьедестала доберутся, в интернете массово верят, то вот в парнях так же массово сомневаются. Аня листает статьи, потом такие же не обнадёживающие комментарии к ним и рассерженно отбрасывает телефон. Нет, нельзя во всём этом копаться, так только хуже станет. Аня очень надеется, что Женя тоже в этом не копается и на чтение новостей не налегает. Надо, думает она, сделать что-то, чтобы получилось отвлечься. Чтобы можно было не думать обо всём этом ужасном давлении, не загоняться и выйти на прокаты с чистой головой. В основе своей идея как будто хороша – но рассыпается, когда Аня пытается придумать что-то конкретное. Что сейчас сделать-то можно? Здесь, в олимпийской деревне, где практически всё напоминает о грядущих соревнованиях, и толком отвлечься не на что? Аня открывает диалог с Женей и долго смотрит на мигающий курсор, кусая губы в тщетных попытках всё-таки что-нибудь придумать. В голове, как назло, пусто, и вместо разумных мыслей одно только перекати-поле болтается туда-сюда. Аня не знает, сколько времени так проводит – а потом слышит стук в дверь, и сразу же за этим, почти без паузы, в комнату просовывается рыжая голова Саши.

– Там к тебе, – коротко говорит Саша. Добавляет, словно припечатывая: – Твой, – и вновь скрывается за дверью. У Ани сердце бестолково подпрыгивает в груди, и она спешит прочь из своей комнаты, ведомая сладким предвкушением встречи.

Женя ждёт её в коридоре. Бросившуюся к нему Аню он крепко обнимает на несколько мгновений и шепчет ей на ухо: – Есть разговор. Вернее, предложение. Пройдёмся?

– Пройдёмся, – охотно соглашается Аня. И позволяет взять себя за руку и увести дальше по коридору. Отойдя немного от комнаты, Женя снова склоняется к Аниному уху.

– Мы с парнями нашли, как выйти на крышу дома, – говорит он всё так же шёпотом. – Не то чтобы это было разрешено, конечно... и вид там совсем не такой, как в Осаке, но... хочешь, поднимемся? Посмотрим на олимпийскую деревню, так сказать, с другого ракурса?

– Хочу, – соглашается Аня. И быстро прикидывает: на крыше, это всё равно что на улице, значит, будет холодно. – Я тогда сбегаю, возьму пуховик?

– Я поделюсь своим, – предлагает Женя. – Они всё равно большемерят. Нам на двоих как раз хватит.

Аня пытается бегло представить себе эту картину – и думает, что с одним пуховиком на двоих им будет вполне тепло и уютно, а весь вечер прятаться у Жени на груди, так вообще звучит как сказка, и с энтузиазмом соглашается.

И ни слова о проблемах. На них и так давят со всех сторон. Нельзя усугублять.

Женя мимо нескольких явно угрожающих страшными карами знаков выводит Аню сперва на лестницу, притаившуюся в дальнем закутке этажа, а потом и на крышу. На крыше Аня немедленно ныряет к нему под приглашающе распахнутые полы пуховика, прижимается к горячей груди, крепко обхватывает Женю за пояс и удовлетворённо вздыхает. Вид с крыши действительно не такой, как был из окна отеля в Осаке – но это мелочь, это и не важно совсем. И понятно, что всё это – только лишь предлог для того, чтобы провести время вместе; предлог, который Аня охотно поддерживает.

– Как деревня по-разному выглядит днём и вечером, – отмечает она, разглядывая утопающие в огнях здания. – Как два разных места. Я каждый раз пытаюсь немножко заблудиться, когда освещение меняется, – признаётся она с неловким смешком.

– Да, освещение очень сильно всё меняет, – соглашается Женя. Он чуть плотнее укутывает Аню полами своего пуховика, и Аня оказывается прижата к нему почти неотделимо, но ей это только нравится. – Но, например, канадский дом и в темноте можно узнать без проблем. По гордо реющим флагам. Я готов спорить, это всё инициатива Кигана. Он, наверное, главный амбассадор родного флага в этой деревне.

– На что споришь? – с озорством уточняет Аня. И думает, что из этого получится маленькая неловкая шутка, над которой они хихикнут и забудут, – но Женя неожиданно и ведётся на провокацию, и идёт дальше.

– С тобой-то? На что угодно, – заявляет он. И в его глазах вдруг появляется особенный влажный блеск, когда он предлагает: – Хочешь, рот поставлю?

Аня вспыхивает до корней волос и смущённо бормочет: – О чём ты? Какой рот?

– Вот этот, – говорит Женя и целует её – жарко, влажно, глубоко. Аня едва не задыхается в поцелуе и стремительно плавится от того, как настойчивый горячий язык заигрывает с её языком, оглаживает нёбо и напористо ласкает. Ох. Этот рот... конечно, она уже знает, как он может делать с ней совершенно неприличные и запредельно приятные вещи, стыдливо думает Аня. И тут же обрывает далеко зашедшую мысль: нет-нет, сейчас не стоит об этом думать, у них для подобных вещей сейчас не найдётся ни времени, ни места, слишком уж в доме сборной всё открыто, слишком на виду. Усилием воли Аня заставляет себя вывернуться, прерывая поцелуй.

– Нет. Так спорить мы не будем, это чересчур, – бормочет она и прячет красное, пылающее лицо у Жени на плече. Женя мягко опускает подбородок ей на макушку, чуть покачивает её из стороны в сторону, словно убаюкивая.

– Жаль. Я был готов тебе проиграть, – заявляет он, хотя недовольства в его голосе не слышно совсем. – Не думаю, что там Киган в одиночку за оформление отвечает и подобные вопросы решает.

– Ну почему же. У нас ведь Марк в одиночку всё решил насчёт того, как оформить командный кик. И особо ни у кого, помнится, не спрашивал, – слабо возражает Аня. Её ужасно смущают все эти рассуждения о том, что Женя был готов ей проиграть и как бы для него это обернулось.

– Так это командный кик. Его там просто за руку вовремя не поймали. И, наверное, не очень-то хотели ловить, – спорит Женя. И мягко усмехается: – По дому-то ему так самоуправствовать не дадут. Иначе, как ты думаешь, почему у нас весь дом ещё не в символике и не в гирляндах? Потому что у этого электровеника не хватило энергии? Да фигушки там.

Аня чуть слышно прыскает Жене в грудь. Её в целом, за исключением совсем уж откровенных будоражащих намёков, устраивает этот уютный вечер на крыше, во время которого они мягко шутят и о плохом не вспоминают.

– Я буду болеть за тебя завтра, – обещает Аня, когда они спускаются с крыши, решив, что уже поздно, и собираются прощаться. В ответ Женя мягко, почти невесомо касается губами её губ.

– Спасибо, милая. Я очень постараюсь тебя не подвести, – мягко обещает он. Но Ане кажется неправильным стягивать на себя одеяло и зацикливать все Женины старания только на себе одной.

– Только меня? А как же страна, тренеры? – нежно пеняет она. И напрягается, готовая перевести разговор в шутку, если окажется, что она брякнула лишнее и неуместное. Но Женя смотрит тепло и не спорит.

– Страну, сборную, тренеров, болельщиков... и тебя, – добросовестно перечисляет он, загибая пальцы. – Так я никого не упустил? Никого не обидел?

Аня берёт его за руку, раскрывает пальцы, из-за подсчёта сжавшиеся в кулак, и бережно греет в своих ладонях.

– Так замечательно. Ты умница, – говорит она. – И всё у тебя завтра будет хорошо. Я в тебя верю.

Женя ещё раз крепко обнимает её перед тем, как окончательно отпустить, и Аня уходит в свою комнату – волноваться. Она, конечно, верит, но... до утра ещё много времени, мало ли, что может успеть случиться. Да и потом, во время проката... В общем, Аня чувствует, что сможет более-менее успокоиться, только когда короткие программы мужчин останутся позади.

Долго волноваться в одиночестве у неё не получается: дверь поскрипывает, открываясь, и в комнату бесцеремонно входит Саша.

– Ты с ним встречаешься? – спрашивает она без каких-либо прелюдий. – В смысле, вот прямо всерьёз?

– Ну да, – говорит Аня, которую этот вопрос застаёт врасплох, и искренне теряется от такого почти что наезда. – А почему ты спрашиваешь? Что в этом такого?

Саша бурит её пристальным взглядом.

– И тебе не мешает? – продолжает допрашивать она. – Тренировкам? Выступлениям? Не сбивает?

– Да нет же! – мотает головой Аня. И искренне добавляет: – Даже наоборот, мне лично немного помогает. Успокаивает. Даже немножко вдохновляет, наверное. А что? Почему ты спрашиваешь?

– Так. Думаю, – неопределённо говорит Саша, щуря глаза. И так же, без каких-либо пояснений, выходит из комнаты. Ненадолго Аня задумывается над этим; потом решает, что это не её печаль и что у неё без того есть о чём волноваться. Ох, уснуть бы теперь.

Спит она в итоге плохо, и всё переживает, и уговаривает себя: у Жени не будет проблем с короткой программой, он хорошо её катает в этом сезоне, всё у него получится. Но нервная дрожь никак не унимается, только усиливается, когда Аня приходит на трибуну, и нарастает с каждой разминкой. Аня пытается заняться чем-то вроде дыхательной гимнастики, старательно себя успокаивает, но всё равно ощущает себя похожей на клубок нервов, оголённых и раздражённых, когда на лёд наконец выходит Женя. А потом... потом его жаркое танго вонзается в неё, как острым ножом вскрывает грудную клетку, как пылающей иглой вонзается в сердце и оставляет Аню, сокрушённую и беспомощную, хватать ртом воздух. Женя безошибочен в своём прокате, чеканит движения почти яростно и вырывается на первую строчку – конечно, думает Аня, задыхаясь от того, как у неё бешено колотится сердце, едва не выскакивая из груди, разве с таким прокатом могло быть иначе? И на этой первой строчке Женя удерживается довольно долго, уступая лишь тогда, когда в борьбу включается Шома. И даже после этого – он всё ещё остаётся очень высоко в турнирной таблице, гораздо выше, чем Андрей и Марк. После такого старта в произвольной как будто можно и нужно бороться за место в десятке. Аня убеждена, что Жене это по силам.

Но, конечно, нельзя на него давить. Этим и так будут заниматься все кому не лень, а Аня хочет быть для него островком безмятежности, чтобы он мог рядом с ней обо всём давлении позабыть и передохнуть. Правда, для этого Ане потребуется заодно справиться с давлением на неё саму. Её по-прежнему нещадно гоняют на тренировках, оставляя совсем измочаленной, так, что Аня иногда даже плачет на льду, – но она делает всё, чтобы Женя об этом не узнал. Потом, всё потом. Когда он откатает всё, что должен, – вот тогда она позволит себе разрыдаться у него на плече и на всё на свете пожаловаться. Сейчас не надо.

Появившегося на трибуне Женю Аня сперва настойчиво зовёт к себе, размахивая руками так, что едва не попадает Саше локтем по голове; потом, когда Женя всё-таки устраивается на ряд выше, сама лезет к нему через спинку кресла, не обращая внимания на то, как Саша пытается её одёрнуть. У Жени глаза чуть полупрозрачные, застывшие, словно не до конца оттаявшие. Словно он сам себя настраивал на стальное спокойствие и теперь не может полностью отделаться от этой настройки. Аня ластится к нему, стараясь не обращать внимания на то, как заторможенно и прохладно он отвечает.

– Ты молодец, ты такой молодец! Я знала, я верила, что у тебя всё получится, – взахлёб заверяет она и обнимает Женю, приглаживает его встрёпанные волосы, пытается привести в порядок чёлку, очаровательно вздыбившуюся ещё на льду. Мало-помалу Женя оттаивает. Его глаза становятся привычно ласковыми, и он наконец начинает улыбаться – это видно по тонким морщинкам, разбегающимся от сощуренных глаз, похожим на солнечные лучики, – и даже, кажется, дышать начинает по новой.

– Ты зря меня расхолаживаешь. Мне ещё послезавтра катать, – нежно упрекает он Аню.

– А ты что, планировал до послезавтра в таком состоянии ходить? – изумляется Аня. – Окстись! Ты бы так с ума сошёл. Нет-нет, выдыхай, ты заслужил. – И Женя выдыхает, уступая, и заметно смягчается, и наконец-то знакомо прижимает к себе Аню в ответ. Аня остаётся рядом оберегать его мимолётное спокойствие, которое он заслужил хотя бы ненадолго, сердито машет на тех, кто лезет с нелепыми вопросами про "как ты обошёл Юдзуру", и выдыхает, когда Женя сохраняет трезвую рассудительность, не позволяя себя сбить. Это правильно, так и надо: не поддаваться перехваливанию, не давать ввести себя в заблуждение относительно своих же сил, чтобы на льду это не вышло боком в самый неподходящий момент.

Аня помнит, как Женя в этом сезоне безрадостно высказывается о своей произвольной – вернее, о себе самом в ней, – и ей кажется, что вот этот отрезок до второго проката самый опасный. Надо не загнаться, не перегореть, не позволить прошлым ошибкам надавить и испортить всё и сейчас. Аня предполагает, что нужно продолжать в том же духе, что и раньше, исключая всё плохое, не позволяя Жене загнаться по какому-нибудь совершенно того не стоящему поводу. В первый вечер ей удаётся подбить Марка организовать всех парней и девчонок играть в карты – и вечер оказывается наполнен хоть и дурацкими, и порой откровенно не смешными, но уж точно безопасными шутками, и проигрыш в "дурака" никто не воспринимает всерьёз, несмотря на то, что Камила всё порывается налепить кому-нибудь что-нибудь "на погоны" (хорошо, что для такого ей всё не приходят карты), а потом Марк пытается научить всех играть в покер, и это повышает градус дурацкости раз в десять, но в целом всё довольно спокойно и безобидно. И наутро, когда Аня обменивается с Женей улыбками и тёплыми взглядами за завтраком, тоже вроде бы всё хорошо, а потом...

Ну, потом, для начала, случаются тренировки. Аня напрочь сбивает колени на своей, пытаясь справиться с квадфлипом, и сверх того получает ещё головомойку за то, что умудрилась перед важнейшими прокатами потерять свой главный квад. У Жени дела, пожалуй, даже хуже: он вообще почти ничего не прыгает. Аня читает в новостях отчёты о его несобранных прыжках, смотрит смазанные фото и коротенькие видео, на которых всё же можно уловить, как Женя хватается за спину, и у неё дыхание перехватывает от тревоги. Неужели травма? Ох, как невовремя! И как нечестно! В него только-только наконец поверили в сети, стали ждать от него хороших результатов. Не может быть травмы в такой момент! Это несправедливо!

А следующее за всем этим короткое, сухое сообщение от Жени с просьбой зайти к нему окончательно Аню смущает и пугает. Только не додумывать лишнего, думает она. Это сообщение не особенно отличается от тех, что Женя пишет обычно, и кажущиеся резкими точки для него тоже в порядке вещей. Нужно просто пойти и узнать, в чём дело. Разводить панику рано. Аня стучится к парням – те без проблем впускают её – и сразу идёт напрямую в комнату к Жене, заскакивая за дверь едва ли не вперёд собственного стука.

– Ты просил меня зайти, – говорит она и с тревогой вонзается в Женю взглядом. Женя кивает в ответ.

– Да. Хотел сказать тебе кое-что, – говорит он медленно и сбивается на километровую паузу. По лицу Жени видно, что у него к ней какой-то разговор: лицо неловко-напряжённое, и глаза бегают, избегая Аниных глаз, а у Ани из-за этого сердце проваливается в пятки и едва бьётся. Что? Да что случилось? Всё же было так замечательно ещё утром, неужели за день что-то изменилось? Ну, то есть, понятно, что у Жени плохо прошла тренировка, но... если дело в этом, то при чём здесь Аня? Разве она ему как-то мешала?

– Боже, да почему же так тяжело сказать-то, – вздыхает тем временем Женя. И почти зажмуривается, и выпаливает на выдохе: – Ты не разомнёшь мне спину?

У Ани отлегает от сердца. И собственные рёбра перестают так удушающе сжимать, и она переспрашивает с облегчением: – Спину?

Женя краснеет волной до самого лба.

– Ну да, – бормочет он. – Ты говорила, что можно тебя просить, а я... будь это мелочь, я бы не стал, но у меня, честно говоря, поясница просто отваливается... мне тут от щедрот врача сборной выдали мазь, так что если бы ты могла...

– Я могу, – с облегчением перебивает его Аня. – Могу, конечно! Что за вопрос! Давай мазь и ложись. Я всё сделаю. – Это сейчас совсем неуместно, но у неё по душе расползается тепло: наконец-то они полноценно обмениваются поддержкой. Это правильно, это с самого начала так должно было быть, и жаль, что получилось только сейчас – но лучше так, чем никогда.

Женя отдаёт ей тюбик, снимает футболку и ложится на кровать лицом вниз – а Аня садится ему на бёдра, полагая, что так будет удобнее всего, и слегка оттягивает тренировочные штаны вместе с бельём, сильнее обнажая поясницу.

– Надеюсь, ты там не пытаешься удушить себя подушкой от стыда? – уточняет она и растирает мазь между ладоней, чтобы хоть немного её согреть. – Жень, дыши. Нет в этом ничего стыдного. Я только рада тебе помочь.

– Я дышу, – сдавленно урчит Женя. Ане кажется, что это звучит как-то не очень обнадёживающе. Потом она втирает мазь в Женину спину, осторожно разминает горячие мышцы, и Женя вдруг издаёт... ну, звук. Это что-то среднее между громким выдохом и стоном, что-то очень горячее и концентрированное. Первая мысль, которая пугливо мелькает в мозгу у Ани – она сделала больно, и она поспешно отдёргивает руки.

– Нет-нет, продолжай, пожалуйста, – тут же упрашивает её Женя. Ладно, наверное, всё-таки дело не в боли, а в чём-то другом. Ободрённая его словами, Аня снова принимается за осторожный массаж – и вскоре вновь слышит тот же самый жаркий звук. Только теперь Женя ещё и позволяет себе отчётливо довольно сопеть, и бормочет: – О да, делай так всю мою чёртову жизнь.

– Только попроси, – чуть игриво отвечает Аня. Мысленно она ставит себе небольшую галочку: замечательно, это у неё, кажется, получается. Найти бы больше таких вещей, которые она может делать, чтобы Жене было приятно. Пока у неё есть только одна идея, но для текущего момента она совсем не подходит, это для особого случая. Например, несмело думает Аня, можно будет попробовать после произвольных, если всё удачно сложится и если это будет выглядеть уместно. Но явно не сейчас. Сейчас Аня продолжает старательно разминать Женину спину, не обращая внимания на то, как постепенно начинают ныть пальцы, и с восторгом почти слушает его довольные вздохи, останавливаясь лишь тогда, когда мазь вся впитывается в кожу и массажа уже толком не выходит.

– Тебе лучше? – заботливо спрашивает она и уже просто так, легко-легко поглаживает Женю ладонями по спине.

– Гораздо, – откровенно признаётся Женя. – Ох, так я, пожалуй, и переживу завтрашний прокат. Я ещё могу тебя просить? Ты не полежишь со мной немного?

– Ты всё переживёшь, – говорит ему Аня строго. – А я с радостью полежу с тобой. Мне это только понравится, ты же знаешь. – Она наклоняется вперёд, чтобы чмокнуть Женю между лопаток, а потом неловко перекатывается набок, спиной опрокидывается на кровать – и Женя тут же притягивает её к себе, подгребает под себя. Он полуобнажённый и горячий, и, наверное, со стороны они выглядят очень двусмысленно, и Аня надеется, что никому из парней не придёт голову вломиться в этот момент и начать задавать вопросы или просто подглядывать. Она нащупывает на кровати скомканную футболку, накидывает её Жене на поясницу, прижимает ладонями и требует: – Надень что-нибудь! Застудишь спину! Я зачем старалась?

– Да там важнее, что мазь с анестетиком, – отмахивается Женя и тянется было к Аниным губам.

Аня призывает на помощь всю свою выдержку, чтобы не проявить привычную влюблённую слабость и не уступить, как она вечно делает: она упирается ладонями Жене в плечи, отворачивает голову и требует: – Нет, сначала надень что-нибудь! Тогда поцелую!

– Шантажируешь? – мягко упрекает её Женя. И ведёт губами по её ненароком подставленной шее, и у Ани по коже разбегаются мурашки, а мысли, и без того нетвёрдые, едва не расплываются окончательно.

– М-мотивирую, – выдыхает она сбивчиво, из последних сил проявляя твёрдость. Женя хмыкает ей в шею, заставляя поёжиться от новой волны мурашек.

– Любопытный способ, – замечает он. Но всё-таки уступает: – Ладно. Твоя взяла, – и тянет из раскрытого чемодана возле кровати какой-то свитер, и, приподнявшись на локтях, натягивает его на себя. – Так считается?

– Так замечательно, – кивает Аня. Она обвивает руками Женину шею и сама тянет его к себе, сама льнёт губами к губам, послушно приоткрывает рот и толкается языком навстречу, отвечая на попытки Жени углубить поцелуй, – и начинает выворачиваться, только когда чувствует, что ласки рискуют вот-вот зайти слишком далеко, и заявляет, пытаясь звучать как можно твёрже: – А остальное – после произвольных.

Женя удивлённо вскидывает брови.

– Снова мотивируешь? – уточняет он. Аня краснеет.

– Разве у меня плохо получается? – неловко спрашивает она. И думает, что для мотивации её слова звучат слишком расплывчато и неконкретно. Нужно выразиться точнее, но у Ани язык не поворачивается говорить слишком прямо, это как будто стыдно и грязно произносить вслух. Стараясь всё-таки дать Жене хоть какую-то чёткость, Аня обещает: – Откатаешь хорошо, и я сделаю для тебя кое-что особенное. – Фу. Это всё-таки звучит грязно и некрасиво. Но у Жени с интересом вспыхивают глаза – значит, возможно, это всё-таки было сказано не зря.

– Определи понятие "хорошо", – просит Женя, и Аня задумывается. Требовать идеального, безошибочного проката кажется ей слишком безжалостным требованием. Женя ведь не робот. Надо оставить ему право на небольшую ошибку, надо его действительно мотивировать, а не погнать на результат очертя голову. Аня думает обо всём этом и прикидывает, как бы ей ловчее определить понятие "хорошо".

– Ну, это значит, остаться в первой десятке? – предполагает она. Сперва ей хочется было попросить удержать текущее место, но она быстро от этого отказывается: там сразу за Женей в таблице стоит Юдзуру, просить перебодать его – это нечестно, это будет расчётом больше на ошибки Юдзуру, а не на Женины силы. Аня делает эту поправку, потом, чуть подумав, ещё немножко опускает планку, но так, чтобы не занижать её... в общем, в итоге первая десятка кажется ей достижимым и очень хорошим результатом, за такое и журналисты должны всё-таки похвалить и не покусать.

Теперь приходит очередь Жени задуматься. Он хмурит брови, и как будто что-то прикидывает, и наконец кивает: – Звучит выполнимо. Я заинтригован и очень замотивирован.

– Вот и отлично. Тогда договорились, – шепчет ему Аня и улыбается. Волнение у неё внутри усиливается: получается, теперь ей трястись не только за Женин прокат, но и за собственные крайне скромные умения. Нужно будет постараться, чтобы Женю не разочаровать, чтобы он не перестал доверять её обещаниям. Вернувшись вечером в свою комнату, Аня немного гуглит и читает – а потом ещё немного ночью, и ещё чуть-чуть успевает с утра, и молится, чтобы никому на глаза не попалась её история поиска, иначе будет очень неловко и стыдно.

Впрочем, это не главное. Главное, чтобы у неё всё-таки был повод исполнить обещание и применить прочитанное. На трибуне Аня скрещивает пальцы, и туго обвивает одну ногу вокруг другой, чтобы не так сильно дрожали колени, и даже дыхание задерживает, когда на льду появляется Женя.

Надо было пытаться докручивать, сказал он в Таллине, там падать было выгоднее, чем бабковать. И сейчас он явно так и настроен – это чувствуется в развороте плеч, в нахмуренных бровях, в губах, упрямо сжатых в линию. У Ани испуганно трепещет сердце: она сегодня уже видела, как страшно падает Марк, как он бьётся об лёд так, что смотреть больно, слышала, как долетает до трибун вырвавшийся у него крик. И ей страшно, что Женя сейчас может точно так же полезть на прыжки очертя голову, и точно так же разбиться. Нет-нет, так не может быть, он же был так собран позавчера, у него так отлично всё получалось – а с другой стороны, у него в самом начале произвольной торчит этот злосчастный четверной тулуп, как камень преткновения. Аня даже дышать перестаёт, как только видит заход на первый прыжок, и с трепетом ждёт.

Она кричит что-то неразборчивое и отчаянное, когда видит, как Женю неумолимо заваливает на этом треклятом тулупе – а Женя...

А он упирается ладонями в лёд. И руками отжимает себя ото льда. И стоит. Стоит. Понятно, что это не выезд, а чёрт знает что, и такое исполнение сильно отминусуют – но. Но это не падение. И лишний балл за него не вычтут, это во-первых. А во-вторых, Женя явно настроен грызться за свой контент, ничего не отдавать без борьбы, и это Аню очень обнадёживает, и дальше Женин прокат она смотрит уже не в такой истерике, заряженная надеждой на лучшее. Остаток произвольной Женя прокатывает почти без помарок. Да, он чуть опускается по турнирной таблице, но ненадолго задерживается в комнате лидеров рядом с Юдзуру и в итоге остаётся на восьмом месте. Аня считает, что это отлично: появившемуся на трибуне Жене она восторженно рукоплещет и снова настойчиво манит его к себе.

– Ты умница, ты молодец, ты чудо! – частит она и крепко обнимает Женю, пытаясь укутать его объятиями как можно жарче. – Я так тебя обожаю! Тебя сейчас все болельщики обожают, ты чувствуешь?

Женя сконфуженно смеётся. У него глаза совсем тёплые, светлые, полные облегчения. Аня снова и снова гладит его по лицу сквозь маску, пытаясь выразить нахлынувшее на неё тепло.

– Получается, теперь дело за мной, да? – чуть кокетливо говорит она. – Когда мне прийти к тебе?

Но Женя неожиданно отводит глаза и неопределённо дёргает плечом.

– Ты не обязана, – говорит он вдруг. – Не пойми неправильно: я очень ценю твоё предложение и благодарен за него, и мне правда было приятно думать об этом, но... ты не должна ни к чему себя принуждать. Всё и так в порядке.

Аня цепко берёт его лицо в ладони.

– Глупый, – упрекает она. – Ты думаешь, я предложила бы тебе то, на что не готова? То, чего не хочу? То, что не смогу выполнить? Не выдумывай такой ерунды, пожалуйста. Я себя ни к чему не принуждаю. Я хочу, – выдыхает она, стараясь сделать это как можно интимнее, и чуть нелепо, но очень нежно трётся носом о Женин нос. – Так что? Когда мне прийти?

Женя то краснеет, то бледнеет и смотрит на неё растерянно.

– Ребята собирались днём пойти на кёрлинг. Я думаю, мы можем к ним не присоединяться, – выдаёт он наконец, прижимает Аню к себе и смотрит слегка ошалело: – Ты правда?..

– Правда, – кивает Аня. Её удивляет Женина реакция, и она не может не спросить: – Да почему ты не веришь? Я что, так похожа на монашку?

Женя мотает головой и торопливо оправдывается: – Нет, что ты! Просто это... очень неожиданно. Я, признаться, до конца не поверил, что ты это всерьёз. Прости, пожалуйста.

– Ничего. Будем тебя переучивать, – обещает Аня и улыбается. – Значит, днём вместо кёрлинга?

Это даже хорошо, что не сразу по возвращении со стадиона. Значит, есть небольшая пауза для Жени, чтобы прийти в себя после проката, и для Ани – чтобы успеть ещё раз пробежать взглядом всё полезное, что она успела найти, на всякий случай заскочить в душ и немножко поуговаривать себя не волноваться. Женя ведь поддерживает её, когда она проявляет такую инициативу, и мягко подсказывает, как сделать правильно, так что... всё должно быть в порядке. Дождавшись, когда другие ребята, согласно их планам, уйдут, Аня, не скрываясь, пересекает коридор и стучится в дверь. Женя открывает почти сразу же и даже как-то жадно тянет Аню внутрь. От него свежо пахнет гелем для душа, а ещё он ощущается лихорадочно горячим.

– Что же ты наделала? Я теперь не могу перестать о тебе думать, – с неловким смешком признаётся он и осыпает Анино лицо поцелуями. Аня льнёт к нему с облегчением: её немедленно окутывает теплом, и сомнения начинают таять, стремительно истончаясь и теряя силу.

– И насколько неприличные мысли это были? – лукаво спрашивает Аня и сама тянет Женю в сторону его комнаты. Ответ, в принципе, ей ясен по тому, как вспыхивают Женины щёки. Сразу же на пороге комнаты она стягивает с Жени футболку и уточняет между торопливых поцелуев: – Как твоя спина? – Вряд ли Женину спину может сильно нагрузить то, что планирует сделать Аня, но всё равно, нельзя же полностью игнорировать этот момент. Да и потом, мало ли что.

– Потерпит, – выдыхает Женя ей в рот. Он отрывисто просит: – Не останавливайся. Пожалуйста, – и задирает на Ане спортивный топ, мягко сжимает в ладонях обнажённые груди. Аню сладко мурашит и от слов, и от ласки; она крепче целует Женю, тянет его к кровати, подталкивает в грудь, заставляя сесть, и сама уютно устраивается у него на коленях.

– Как тебе нравится? – интересуется она и целует его в шею. Ближе к уху, и под челюстью, и ниже, спускаясь к плечу, – неторопливо изучает, выясняя, как сделать Жене приятнее. Она тягуче лижет, протяжно проходится по коже языком – и вдруг слышит отрывистый вздох, наполняющий её кратким ликованием. Ох, да, этого она и искала. Аня торопливо, чтобы не потерять момент, спрашивает: – Это оно, Жень? Оно, да? – и ещё раз обметает языком чувствительный островок кожи, и снова слышит, как Женя коротко задыхается от этого прикосновения. Подумать только, а она год почти этого не знала! И не узнала бы, если бы не её дерзкое обещание сделать особенное. Что ж, похоже, пока у неё получается. Отлично. Что ещё?

– Ты смерти моей хочешь, – сдавленно сообщает ей Женя. Но не останавливает её, когда она неторопливо движется поцелуями ниже, выясняя, где ещё можно сделать ему приятно. Ключицы? Ямочка между ключиц с гулким биением пульса? Или ещё ниже? Горячие грудные мышцы? Может быть, соски? Как с ними обойтись? Лизнуть? Потереть языком? Мягко выскоблить зубами? Аня осторожно экспериментирует с одним из сосков – и слышит над головой, как сбито клокочет воздух у Жени в горле, и точности ради перемещается ко второму соску, повторяет всё то же самое с ним, чтобы услышать всё тот же рваный выдох. Отлично, это здесь, это оно, Аня это обязательно запомнит.

– Анечка, – чуть хрипло зовёт Женя. И вдруг сообщает ей откровенно и прямо: – Если ты продолжишь меня мучить, я, кажется, разрыдаюсь, – и берёт Аню за руку, чтобы без стеснения опустить её ладонь на свой член. Он твёрд, кажется Ане, как бриллиант, и ощущается очень горячим даже сквозь ткань. Аня слегка сжимает пальцы перед тем, как собраться с духом, и чувствует, как Женя нетерпеливо толкается ей в ладонь, и решается.

– Сейчас, я сейчас, – обещает она. Соскальзывает на пол, сдёргивает с Жени штаны вместе с бельём – он отзывчиво приподнимает бёдра, помогая ей это сделать, – и остаётся стоять перед ним на коленях. Голова кружится от одного вида, шепчет ей Женя – а Аня давит мысль о том, что начинается самое сложное, подаётся вперёд и осторожно обводит головку кончиком языка.

Больше всего она боится, что это окажется противно. Но брезгливость, как по волшебству, исчезает напрочь – ничего противного нет и в помине, есть только чуть солоноватая кожа, гладкая и очень горячая. На пробу Аня повторяет это движение языком ещё пару раз, а потом, осмелев, наклоняется ниже и облизывает ствол по всей длине. И ещё раз, и ещё – Женя вздрагивает, но не останавливает её, значит, наверное, всё в порядке. Аня мягко натирает его языком со всех сторон, а потом чувствует, как ей на затылок ложится горячая ладонь. Это намёк, который уж совсем невозможно не уловить, и Аня послушно обхватывает его член губами.

У неё явно не получится взять до конца, и она помогает себе ладонью, скользит вверх-вниз кольцом сжатых пальцев в такт движениям головой. Женя охает, откидывается назад, опираясь на локоть, а Аня старательно насаживается ртом на его член. Она то втягивает щёки, то давит языком на ствол, чтобы упереть головку себе в нёбо, – последнее сложнее, чем ей казалось, но тоже получается, если приложить усилия, – и в целом на разные лады старается сделать Жене приятно. Её направляют и подбадривают Женины рваные вздохи, которые словно бы подсказывают, что она всё делает правильно. Свободной рукой ободрённая Аня гладит Женю по бёдрам, и ниже, между бёдер, – и очень скоро вновь чувствует движение Жениной ладони у себя в волосах. Женя мягко подталкивает её в затылок, призывая то ли брать глубже, то ли ускориться. Аня старается сделать и то, и другое. Она ритмичнее двигает головой, иногда ей удаётся расслабить горло, глубже пропуская Женин член, а порой она напрягается и глухо постанывает, рефлекторно пытаясь сглотнуть, и тогда Женя рычит и крепче вцепляется ей в волосы. Его пальцы давят ей на затылок всё чаще, и бёдра ощутимо дрожат – а потом Анин рот наполняется горячим, вязким, горчащим, и Женя с коротким стоном окончательно откидывается на кровать. Аня не представляет себе, как в такой момент можно начать плеваться – она торопливо сглатывает, и ещё раз, пока не получается проглотить всё, что осталось во рту. На языке ещё недолго горчит, а губы горят от стараний, но в основном Аню заполняет тёплое ликование: у неё получилось. То, что Женя кончил... ну... это ведь значит, что получилось, верно?

– Как ты? – торопливо спрашивает она, выпрямившись. – Женя? Всё в порядке? – Женя отвечает только нечленораздельными, протяжными звуками. Аня тянется к нему, целует его подрагивающий живот, потом прижимается щекой и терпеливо ждёт, когда Женя придёт в себя. Ей же надо знать, насколько у неё получилось или не получилось. Понятно, что прямо сейчас ждать развёрнутых, подробных комментариев глупо – но хотя бы в общих чертах?

– Ох, Анечка, – выдыхает Женя наконец. Его пальцы снова начинают бродить у неё в волосах, мягко и ласково давят на свод черепа. – Ох, ну ты и устроила. У меня... слов нет.

– В хорошем смысле или в плохом? – уточняет Аня.

– В хорошем, конечно, – заверяет Женя и тянет Аню к себе: – Обнять тебя хочу. Иди сюда.

Аня охотно забирается к нему на кровать, прижимается обнажённой грудью к его груди, и они вместе устраиваются удобнее на покрывале, заодно сбивая его к чертям. Женя всё так же ощущается раскалённым и упрямо целует Аню, игнорируя то, какой кошмар творится у неё во рту – ну, Аня полагает, что там должен быть кошмар после того, что она делала. Она беспокойно выворачивается, уточняет: – Тебе не неприятно? Не противно? – но Женя только мотает головой и продолжает настойчиво целовать. Аня постепенно уступает его жарким губам, разрешает себе ни о чём не тревожиться и просто тонуть в неторопливой ласке. Поначалу она даже совсем было расслабляется, полагая, что на этом всё самое горячее на сегодня и закончится – не то чтобы она потом не могла разок приласкать себя сама, да и потом, вряд ли с Жениной спиной они могут позволить себе лишнего. Но, как быстро выясняется, это Аня так рассуждает, а Женя думает совсем по-другому.

– Хочешь сесть мне на лицо? – вдруг шепчет ей Женя. Это звучит неожиданно, и как-то бесстыдно, совсем развратно, и Аня вспыхивает, беспокойно ёрзает в Жениных руках, не зная, куда себя деть, и старательно прячет горящее лицо у него на груди. И сквозь отчаянный грохот собственного сердца в ушах слышит Женин удивлённый голос: – В чём дело, Анечка? Что не так?

– Тебя же все считают интеллигентным мальчиком. Вежливым. Хорошим, – чуть слышно пеняет ему Аня, умирая от стыда, в том числе – от стыда за то, как загорается её тело от этого непристойного предложения, как ей позорно хочется испытать эту ласку. – А ты такое говоришь! Ну как это?

– "Такое" слышишь только ты, – мягко возражает Женя. И лукаво уточняет: – Или тебе не нравится? – и Аня ощущает, что он видит её насквозь, что её попытки казаться хорошей девочкой при нём бессмысленны и провальны по определению, и от этого понимания что-то уязвимо и сладко дрожит внутри.

– Мне нравится, – признаёт она, краснея жарче прежнего, задыхаясь от собственной развратности. – И я хочу.

– Тогда иди ко мне, – просто говорит Женя.

Аня стягивает с себя одежду, смущённо отмечая, каким влажным ощущается её нижнее бельё – подумать только, всего одно непристойное предложение, а она уже насквозь мокрая. развратная девчонка, – придвигается ближе к Жениной голове и неловко перебрасывает колено через его плечи. Ей до сих пор немножко странно представлять себе подобное – ну как это будет выглядеть? как они это сделают? она же вообще в этом ничего не понимает, она к такому не готова! И всё равно, ей постыдно очень хочется. Здесь вся надежда только на Женю, который её направит и не даст наошибаться.

– Не смотри так испуганно, милая. Это не страшно, – ласково говорит ей Женя. Прокладывает влажную дорожку из поцелуев вверх по внутренней стороне её бедра, а потом тянет Аню на себя, заставляя её опуститься.

Аня хватается за спинку кровати и задыхается. У неё очень быстро начинают дрожать локти, а между ног, там, где Женя прижимается к ней ртом, ей влажно как никогда и мучительно горячо. Женин язык двигается уверенно и твёрдо, то скользит по нежным складкам плоти и дразнит обжигающе чувствительный клитор, то ныряет глубже, начиная ласкать изнутри. Аня стонет, бессильная деться куда-либо из своего пылающего тела: ласка невыносимо и сладко изводит её, а Женины руки держат цепко, не позволяя приподняться ни на миг, не давая получить ни секунды передышки. Всё, что может Аня – водить бёдрами взад и вперёд, и она полубессознательно, беспомощно ёрзает у Жени на лице, и сама трётся лоном о его язык, и делает этим только хуже. То ли Женя трахает её ртом, то ли она трахает его рот – ничего уже не разобрать в этом шквале ослепляющего удовольствия. Аня слабеющими руками цепляется за спинку кровати, стонет и всхлипывает, зовёт Женю по имени и сумбурно умоляет, сама не понимая, о чём. Ей одновременно хочется, чтобы изматывающая, пронзительная ласка и скорее закончилась, и никогда не заканчивалась. Женя же сильнее впивается пальцами в её бёдра, и всё так же мокро прижимается к ней ртом – и вдруг глухо, довольно стонет под ней. Его стон вонзается в Аню, отдаётся в ней вибрацией, пробирает её, кажется, всю насквозь, и Аня вскрикивает, неосознанно сжимая Женю бёдрами. Оргазм обрушивается на неё с сокрушительной силой, так, что перед глазами всё выцветает; она захлёбывается стонами и вся дрожит, словно от непрерывных ударов тока. Женя придерживает её обмякающее тело, помогает ей лечь, и Аня безвольно сползает к нему на грудь. Её продолжает трясти, и она никак не способна это проконтролировать или унять, только жмётся к Жене, цепляется за него, как за единственную опору.

– Анечка? – окликает её Женя, и даже в таком состоянии Аня разбирает, как в его голосе звякает тревога. – Что случилось? У тебя всё хорошо?

– Да. Да. Всё отлично, – убеждает его Аня. И рвано пытается объяснить: – Просто немножко... слишком хорошо. Не переживай.

Женя всё равно накидывает на неё одеяло – как будто её дрожь от холода, как будто это чему-то поможет, – и продолжает надёжно Аню обнимать – а вот близость его горячего крепкого тела успокаивает куда лучше, и Аня понемногу совсем размякает в его руках, почти что растекается блаженной лужицей.

Они совсем забывают про время, и спохватываются только тогда, когда другие ребята возвращаются и в общей гостиной начинают звучать голоса. Приходится торопливо одеваться и готовиться сделать вид, что ничего такого они тут не делали – хотя Анин растрёпанный вид, конечно, толком не скроешь, да и Женя выглядит не лучше. Но всё-таки им удаётся улучить удачный момент, и Женя незаметно для других парней выводит Аню в коридор, а там и Ане удаётся тихонько проскользнуть к себе в комнату. До конца дня она так и носит в груди абсолютное, кипучее, ничем не омрачённое счастье, и засыпает, по-прежнему ощущая себя невероятно счастливой, – и совсем не ожидает, что очень скоро всё это начнёт рассыпаться, как карточный домик.

Рано утром, сразу после звонка будильника, телефон начинает звякать уведомлениями. Аня берёт его в руки, машинально полагая, что там какие-нибудь очередные новости – но это оказываются сообщения от Жени. И непонятно, почему они в такую рань, и Аня в недоумении спешит открыть диалог.

>Привет.

>Выйдешь в коридор?

>Пожалуйста. Ненадолго.

>Я попрощаться.

Что значит попрощаться?

Аня начинает было печатать этот вопрос, но вовремя соображает: в этом нет смысла, если Женя ждёт её в коридоре, можно же спросить у него глаза в глаза. Толком не одевшись, накинув поверх ночной рубашки халат, но даже не запахнув его, Аня под удивлённым взглядом Саши, которая уже проснулась и слоняется по общей гостиной, вылетает в коридор.

Женя и правда там. У него под глазами залегли тёмные круги, он всклокоченный и невыспавшийся, но уже полностью одетый. У Ани сердце обрывается – ох. Он что, уезжает? Уже? Так рано?

– Что значит попрощаться? – вскрикивает она и ударяет ладонями Женю в грудь. – Как? Уже? Почему ты раньше мне не сказал?

– Потому что меня самого пнули всего полтора часа назад, – сдержанно отвечает Женя. – Я подумал, ты до подъёма вряд ли прочтёшь, поэтому раньше писать нет смысла.

Аня прячет лицо у него на плече и всхлипывает.

– Так нечестно, – чуть слышно жалуется она. Ещё вчера она была на вершине блаженства, а сегодня ощущает себя разбитой и обокраденной. Её лишают Жени, его безусловной поддержки, его светлой веры – почему? За что с ними так?

– Не плачь, милая, – уговаривает её Женя, бережно обнимает и гладит по волосам. – Не расстраивайся так, не надо. Если меня не будет рядом физически – это ведь не значит, что я не смогу тебя поддержать! Ты можешь мне звонить, в любое время, по любому поводу. Я для тебя всегда буду на связи, что бы тебе ни понадобилось. Договорились?

– Вообще-то я планировала по вечерам плакать в тебя, как в жилетку. По телефону так не получится, – говорит Аня, пытаясь грустно пошутить правдой. Конечно, звонки лучше, чем совсем ничего, но Аня по опыту уже знает: это совсем не то же самое, так ей будет в разы сложнее.

– Прости, – просит Женя так виновато, словно это он сам лично решал, когда ему улетать из Пекина. Он несколько раз беспорядочно, жарко целует прижавшуюся к нему Аню в макушку и вдруг просит: – Дай руку.

– Что? – не понимает Аня.

– Дай руку. Пожалуйста, – настойчиво повторяет Женя. У Ани мысли растерянно мечутся: она машинально подаёт Жене правую руку и смотрит на него, совершенно не понимая, чего ей ожидать. Нет-нет, невозможно, не может же он в самом деле... или всё-таки может? Неужели? Аня трепещет, задыхаясь от собственной разбушевавшейся фантазии, а Женя... Женя стряхивает со своей руки металлическую цепочку, оборачивает её вокруг Аниного запястья – ему приходится сделать два витка, потому что рука Ани гораздо тоньше, – застёгивает и говорит: – Это, конечно, чисто символически и ничем по факту не поможет, но... я с тобой, Анечка, я всем сердцем с тобой. Мне искренне жаль, что я не смогу остаться. Звони мне, пожалуйста, я постараюсь помочь всем, чем смогу.

Аня кивает, не уверенная, что сейчас совладает с рассыпающимися словами. И на прощание целует Женю, с печалью ощущая, какая горечь сквозит в этом прощальном поцелуе, и возвращается в свою комнату совершенно потерянной. Цепочка на запястье ещё хранит тепло Жениного тела, ещё греет – но это снова совсем не то.

У неё, похоже, голова совсем забита розовыми романтическими бреднями – но Аня и правда успела поверить, что в Жениной ладони вот-вот появится кольцо.