Легкий ветерок играл взлохмаченными светлыми волосами, как будто утратившими цвет, поседевшими от всего того ужаса войны, что привелось видеть архангелу Габриэль, когда-то провозгласившей испуганной девочке Марии благую весть, повернувшую, сдвинувшую человеческий мир. Ныне она пела гимны только смерти и кровавым божествам революции, что выросла на жарком песке Столицы Ада, выстояла в снегах Девятого круга — круга предателей, куда они были повержены.

Она отказалась говорить, хотя и знала, что многие из ее отряда будут слабее. Она была казнена и распята на пока лежащем на земле кресте, не чувствуя ослабших ног, будто уже была вздернута над землей, поднята в бескрайнее, необычно чистое сегодня небо, безмолвно ждущее свою дочь, желающее ее обнять. Габриэль умоляла себя не бояться, не вздрагивать, когда мимо проходили, наклоняясь и плюя в лицо, старалась смотреть так, как Кара глядела бы на ее месте: снизу вверх, но гордо, зло. Не получалось, хотелось сжаться, спрятаться, забиться куда-нибудь от их глумливых взглядов. Вокруг гремел тысячами разных голосов военный лагерь Люцифера, подле нее стояли генералы. Тело страшно ныло от синяков и ссадин, от сильных ударов; ее били долго, с наслаждением, ломая кости, ломая подрагивающие хрупкие крылья, врезаясь утяжеленными мысками ботинков в живот. Под ребрами жгло и кололо так, что у нее закатывались полуобморочно глаза, подергивались страшной, болезненной мутью. Один из его генералов наблюдал с насмешкой, а потом подозвал кого-то, чтобы приколотили Габриэль.

Она много раз теряла сознание, привязанная к простому, наспех, небрежно сколоченному кресту — демонской злой насмешке над ушедшим Спасителем, который так никого и не избавил, и не искупил. Габриэль очнулась, когда над ней склонился кто-то страшной тенью и занес молот. Когда железный гвоздь пронзил ладонь, разрывая мышцы и мягкие ткани, перемалывая косточки; рука дернулась, затряслась, но она не чувствовала больше деревянно согнутых пальцев. Горло разодрал дикий несдерживаемый крик, от которого демон отпрянул, она изогнулась до боли, выломалась до хруста позвоночника, врезаясь затылком в старое дерево распятия. Острая боль заставила тут же стиснуть зубы; из глаз лились слезы, омывая перекосившееся лицо.

В глазах — не от чистых слез ли? — стало яснее, но она все равно боялась повернуть голову и увидеть прибитую к дереву руку, хлещущую из раны кровь — алого, темного цвета, ничуть не похожую на золотой ангельский ихор, вязкую, липкую.

Снова удар молота, грохот, скрип железа, хрупкий странный звук, с которым обычно ломается перебитый мечом врага клинок, разлетается на множество сияющих обломков. С которым ломалась сейчас ее вера и воля. Боли не было, но Габриэль безвольно повесила голову, задрожала. Вторая рука, дорогой, верно служивший ей протез, тоже была приколочена; палач ее, ненароком коснувшись ребра ладони, обжегся блестящей, более светлой небесной сталью, зарычал от злости — лицо Габриэль, едва не сходящей с ума, исказилось в яростной гримасе.

Штыри наверняка с насечками, с боевыми рунами — руки жгло безумно, сверлящая боль растекалась до плеч, подбиралась к груди, к ребрам. Сердце колотилось о них до боли, будто вот-вот могло разорваться.

— Господи, — все-таки сорвалось беспомощное с губ. Над ней простиралось слепое безжизненное небо, никогда не знавшее Бога — Ад никогда Его не принимал. И не примет; тот потерянный мальчишка, выгорающий теперь изнутри, избавил миры от милости Господней, избавил от надзирающего родительского ока, но вера еще была жива. — Боже, боже… — Все не останавливалась она, шепча бессмысленно и бессильно.

Тело изогнулось, напряглось до предела; закатывающиеся глаза уловили момент, когда она соскользнула за грань. Там — безжизненные нити старого контракта, разорванного и уничтоженного мощным ударом ножа в сердце. Там еще чудится непокорная тьма Кары, притягательная, искусительная…

— Господи, — взвыла она, видя перед собой знакомое лицо, искаженное ядовитой ухмылкой, видя залитые черным огнем глаза и остро выточенные рога — лицо беса, ведшего за собой армии, поджегшего Рай. — Кара, — прохрипела она в лицо палачу, склонившемуся к бьющейся в истерике Габриэль. — Ainoo Daarkha… M'aisheh… Машиах…

Древний язык лился с кровью, искрил, мучил демонов, врезался им глубоко в кости, словно оставлял на них обжигающие метки. А Габриэль говорила и говорила, видя в этом спасение и искупление, говорила, уже не понимая ни слов, ни их смыслов, наслаждаясь звучанием необычно чистого своего голоса, провозглашавшего пришествие Мессии.

Вокруг оживились, деятельно завозились демоны. Генерал управлял ими резкими, как лай, командами. Не было сил думать, что с ней станут делать теперь, не было сил сопротивляться желанию закрыть глаза и не открывать их больше никогда. Ее неожиданно тряхнуло, боль отозвалась сначала на приколоченных к плечам креста руках, потом по всему телу. На веревках, канатно-крепких, тугих, ее подняли, взвалили на спины солдатам с обессмысленными, пустыми глазами и повлекли куда-то на холм.

Ее собственная Голгофа. Габриэль кусала губы, чтобы с них не сорвалось ни единого звука, но тащили ее неаккуратно, как будто специально тяжело переваливали через холм, там — снова на веревках ввысь, в небо. Ускользающему сознанию Габриэль почудилось, что она взлетает.

Она уже не чувствовала боли, когда ее ставили прямее, когда прибивали и ноги, стащив и тут же поделив меж собой ее ботинки, только бесконечная усталость застилала ее голову. Повернув ее, она все же вскрикнула горестно и печально, как птица. Два десятка крестов тянулись по скату холмов: весь ее отряд. Распятый, позорно казненный, выставленный напоказ.

Дышать было трудно и от желания разрыдаться, и от того, как внезапно отяжелевшее, уставшее тело тянуло ее вниз. Вдох дался с хрипом.

— Смотри, как они будут погибать, — донесся до Габриэль вкрадчивый голос все того же генерала, указавшего на темнеющую по ту сторону степи армию. — А твоя дражайшая Кара увидит, как погибаешь ты со своим отрядом. Полагаю, это произведет на нее сильное впечатление.

Он, очевидно, не понял, почему полумертвая пленница вдруг изогнулась, рванувшись в небо, и бешено расхохоталась во всю глотку. Нет, только Габриэль здесь знала, что, увидя эти кресты, Кара обезумеет. И щадить ни одного из них не станет.

***

Резерв кавалерии устроился в засаде на холме, среди зарослей каких-то хвойных деревьев, отдаленно напоминающих ели, — деревья росли густо, скрывая почти три сотни гвардейцев, которых потряхивало перед битвой. Лесок быстро наполнился шумом и шорохом, над кронами взвились вспугнутые птицы, заносились с отрывистыми вскриками, но стараниями Влада их позицию окружал мощный магический барьер, искажавший реальность, строящий иллюзию. Потому никто не боялся быть обнаруженным, да и армия врага казалась муравьиным скопищем где-то на горизонте, по ту сторону степи: до сражения оставалось еще прилично времени.

Лошади стояли смирно, понурив рогатые головы, как будто не слышали зловещих раскатов грома среди ясного неба; их всадники тесным кругом расположились чуть в стороне, разговаривали, смеялись мрачно и страшно. Откуда-то достали гитару: до занимаемого ими поселка было рукой подать, послали туда кого-то из молодых да быстрых; по рукам она быстро перекочевала к самоуверенно ухмыляющемуся Владу, как всегда, оказавшемуся точно в центре столпотворения. Он подергал где-то струны, что-то деловито подкрутил, задумчиво похмыкал над стареньким инструментом, но быстро сдался просьбам спеть.

Тяжело привалившись к дереву спиной, Ян потянулся за пачкой сигарет. Вслушивался в гомон гвардейцев неподалеку. Улизнуть из тесной компании удалось с трудом, когда снова подкатил приступ; пришлось врать что-то — даже и не вспомнить, что именно, — чтобы пережить агонию подальше ото всех. Еще часов шесть в запасе по скромным прикидкам, враг далеко, а солнце только всходит; пусть себе веселятся, пусть поет революция в последний раз. До ушей его донесся разноголосый гомон: решали, что играть.

Он был уверен, что Влад опять заорет что-нибудь бравурно-нелепое, но, неожиданно тихо тронув струны, Войцек в своем стиле обманул ожидания, с наглой улыбкой смешал все карты. От компании звучал хрипловатый голос, необыкновенно торжественный, заставивший Яна застыть с бьющимся огоньком зажигалки, так и не донесенной до подрагивающей сигареты, зажатой между пальцев.

— Средь оплывших свечей и вечерних молитв, средь военных трофеев и мирных костров жили книжные дети, не знавшие битв, изнывая от мелких своих катастроф… — начал Влад вдохновенно, и Ян тихо улыбнулся. Не ожидал услышать от него Высоцкого.

Дым забил легкие, раздирал и горло, и глотку, и сердце, казалось, изнутри вскрывал. И Ян тихо скрипел зубами от боли между глубокими затяжками, молча вслушиваясь в чистое звучание старенькой гитары, в резкий знакомый голос, с рыком выпевающий слова — до мурашек громко, как будто пел на краю, срываясь вниз с обрыва, но все равно — пел всем назло.

— Только в грезы нельзя насовсем убежать: краткий век у забав — столько боли вокруг! Попытайся ладони у мертвых разжать и оружье принять из натруженных рук… — Все доносилось до него уверенно и громко, тяжело и серьезно, без лишнего фарса, чисто и честно.

Снова вцепился в горло приступ, в пучины ревущей в преддверии битвы магии увлекая Яна, уже задыхающегося от горького дыма, заплутавшего в нем безвозвратно — никакая путеводная нить не выведет. Только за голос вот цеплялся Ян упрямо и тащил себя обратно, к дрожащему ломкому телу, подальше от страшных граней изнанки.

— И когда рядом рухнет израненный друг и над первой потерей ты взвоешь, скорбя, и когда ты без кожи останешься вдруг оттого, что убили его — не тебя, — с заметной горечью звенел голос, — ты поймешь, что узнал, отличил, отыскал по оскалу забрал — это смерти оскал!..

Он не чувствовал рук, когда пальцами тушил сигарету, когда бросал под ноги и сосредоточенно давил окурок, уничтожал и втаптывал в землю. Ничего не оставалось, только табачная труха. Ей бы мерить время, а не песком в стеклянных часах — было бы честнее. Время Яна истекало с пугающей скоростью.

Затих голос Влада, а Ян и не заметил совсем, отвлекся, не уловил момент, когда гитара была отдана кому-то другому: и музыка зазвучала потише, поскромнее, и голос был женский, без раскатистого рыка. Понял только, что за спиной кто-то стоит, схватился за саблю, пусть и чувствуя полное изнеможение, резко крутанулся на пятках, чтобы встретиться взглядом с помрачневшим Владом. Войцек смотрел пугающе долго и внимательно; за это время Ян успел обреченно опустить и вовсе убрать саблю.

— Я похож на слепого идиота, инквизиторство? — резко спросил Влад, но, заметив что-то в глубине его глаз, покачал головой и смягчился: — Ты как?.. Я могу чем-то помочь? Ян, блядь, пожалуйста. Я не хотел лезть, я давал тебе время, но я не могу просто оставаться в стороне, когда тебе плохо.

— Сейчас нормально, вроде отпустило, — с сомнением прохрипел Ян. — Обычно к ночи накрывает, ну, ты, наверное, сам заметил, — смутился и запутался он, ударился в судорожные объяснения: — Я хотел сказать, но подумал, у тебя и так слишком много забот: война, Кара, круг закрыть, с войсками разобраться, а я… сам как-нибудь. Я не хотел… доставлять неудобства.

— Ты совсем с ума сошел, — печально заключил Влад. — Правду говорят, с кем поведешься…

Подступив ближе, он ненадолго замолчал, странными пассами водя возле головы, сам прикрыв глаза и быстро нашептывая что-то под нос. Покорно замер Ян, чувствуя приятное тепло, как от лечебной магии, растекающееся по коже, невесомо трогающее нити контракта, будто бы тоже струны: распутывая и распрямляя, заново переплетая и стирая грани. Правильно, так же, как и было; легче дышать даже стало.

— На проклятие не похоже, слишком глубоко, — пробормотал Влад. — И не мог никто проклясть, я бы сразу заметил. Астарте, Стшельбицкий, кто?.. Тартар, — вдруг хрипло высказал он. — Вот блядь. Блядь.

Это и впрямь началось после того, как они с Карой попали в Тартар. Должно быть, она была права: обычному человеку там нельзя находиться, это выжигает изнутри, даже если у тебя нет души. Ян не знал, какую тьму Влад увидел в нем на изнанке, но там точно было что-то страшное и уродливое, раз даже бывалый боевой маг так потрясенно отшатнулся.

Сначала Ян думал, что это обычная усталость, его слабое тело, не выносящее тягот войны. Даже демоны иногда жаловались на боли в голове и в теле и осаждали лекарей, чтобы те ненадолго подарили им избавление. Мало сна, дрянная еда, давление магии… Но Яну не становилось лучше. Он догадывался, что дело в Тартаре, в том, что проросло внутри…

— Не знаю, можно ли это снять, не навредив, — признался Влад. — Ты битву продержишься?

— Да запросто, — храбрясь, отмахивался Ян. — Раз отступило, то теперь только через пару дней накатит снова, а там хоть умирай, никак не отвяжешься, никакие обезболивающие не помогают, я пробовал…

Покивав, Влад все-таки перетряхнул карманы, выудил из связки амулет, совершенно похожий на десятки других, и торжественно вручил Яну: сам повесил на шею, когда тот попробовал возразить и огрызнуться. В конце концов Ян поник, зная, как глупо выглядит, словно сам хочет погибать, и совершенно сдался, постоянно дергал за цепочку, обжигая печать на руке прозрачным камнем, сбивчиво извинялся, пока наконец не взвыл в голос, отчаянно шатнувшись и уткнувшись Владу в плечо. От него, мертвого, как обычно, разило прохладой, и почему-то с тоской вспомнился умытый дождями город на Неве: Ирма, которая сейчас не казалась такой строгой и стервозной, ночные дежурства, мелкие кражи и сложные расследования, тихая однушка в центре, расписанный подъезд, долгие прогулки по набережной, когда город блистал огнями в темноте. Далеко и недостижимо все это было, а Влад, неотъемлемая часть его будней, вот он, рядом, успокаивающе гладит по спине до сих пор неловкими нервными движениями…

— Контракт… — выдохнул Ян, потянулся к подвеске дрожащими пальцами. Если не теперь его оборвать, а потом, будет слишком поздно, Влада настигнет неотвратимая магия в тот же миг, как сердце его перестанет биться, как боль окончательно убьет. Влад вовремя перехватил руку:

— Не смей. Не смей его рвать. Придумаем что-нибудь, — прошептал он, казалось, искренне верящий в свои слова. — Слышишь, Ян? Какая-то там Смерть, да я… Да что она мне…

Он прервался, замолчал: горло у Яна перехватило снова, как бы напоследок, отдачей, и тот хрипло закашлялся. Сам же как будто хотел рассмеяться. Смерть Владу предсказывали, да сейчас он готов был поверить, что Войцек погибнет из-за него. Снова лающий кашель разодрал горло… Влад был рядом и гладил его по спине, стиснув в объятии, что-то шептал, уткнувшись в висок.

— Так, я искренне надеюсь, что не увижу ничего, что травмирует мою психику, — громко заявил Ройс, продираясь к ним сквозь кусты. Услышав его, Ян тут же отпрянул в сторону, подальше от инстинктивно скрючившего пальцы в боевом заклинании Влада. Бес натолкнулся на одинаково оскорбленные взгляды обоих, картинно развел руками: — Ну, не мог удержаться, прошу прощения. Влад, там какие-то вопросы насчет барьера, решить бы надо…

***

Плетение его магии не сбилось, только перепуталось слегка из-за отголосков творимых обеими армиями заклинаний, из-за того, как медленно Влад и гвардейские маги меняли рисунок мира, отвоевывая его из власти Люцифера и передавая Каре. Он латал трещины, поправлял там, где магия неаккуратно переплелась, пальцы покалывало от повторяемых движений. Влад устало покачал головой, ступая обратно из боевого транса, чтобы отдышаться. Мгновенно померкли краски и утих мерный шум — будто биение пульса громадного всемогущего существа — магии в ушах, зато вдруг зазвучали оживленные голоса гвардейцев издалека, где до сих пор надрывно звучала гитара, и пронзительно запела птица среди перепутавшихся крон.

— А что с Диром? — тут же ворвался и голос Ройса, явно с нетерпением дожидавшегося момента, когда можно будет спросить. Он сидел рядом на старом срубе дерева, почерневшим от давно высохшей крови, задумчиво перетирал в руках самокрутку из местного табака, которым с ним щедро поделились солдаты, но все никак не отваживаясь закурить. Стараясь подальше отодвинуться от Влада и не глядеть в нечеловеческие глаза и искаженное боевым трансом лицо, бес все равно оставался рядом.

Тело ничуть не болело, но все равно хотелось ненадолго остановиться, задуматься о своем, сидя хоть бы и в невысокой, но густой траве, расстилавшейся под ногами. Владу, встревоженному и тем, что происходит с Яном, и неправильно ложащимися заклинаниями, сейчас вовсе не хотелось восхищаться красотами адской природы, обманчиво свежей и безмятежной на вид. Если что-то пойдет не так, это место станет их братской могилой или воющим от бесконечной ярости еще одним Разломом — кто знает…

— И с Диром тоже? — мрачно уточнил Влад, когда Ройс упрямо повторил вопрос. — Что за напасть такая…

Перед глазами все стояло знакомое до мелочей бледное лицо уставшего бороться с болезнью человека, готового смириться с обрушившимся на него проклятием — совершенно внезапно и несправедливо. Влад бы лучше перетянул его на себя, поменял местами, что угодно бы сделал, но темная отрава была слишком глубоко, и не в серебристо-стальной ауре — оттуда бы выцарапал, иначе что он за маг; но она сияла на удивление чисто и ярко, Влад ее чувствовал, неразрывно переплетающуюся с ярыми всполохами его души. Болезнь поселилась глубоко в сердце, перекраивала, стачивала тело. «Смертью разит, Тартаром», — запоздало вспомнились слова предательницы Астарте, морок которой он разнес в кровавые клочья.

— Нет, с Диром-то все не так плохо, — тем временем размышлял Ройс. — Внешне — даже очень хорошо. И с ним, и с Ист. Но после того, как вы раскрыли шпиона Мелеха, они оба ходят рассеянными слишком и толком никого не слышат… Я, понимаешь ли, начинаю волноваться: сам же знаешь, на Дира сейчас и без того слишком много свалилось. А ну как сбежит подальше от нас, дезертирует? Ты точно уверен, что стоило убивать шпиона? Кажется, они давно были знакомы, и этот демоненок их друг, а ты…

А Влад прекрасно помнил недавнее убийство, то, как оттягивала руки тщедушная тушка демона со сколотым рогом, как долго не получалось выкопать могилу — не то руки дрожали, не то земля оказалась мертвой и вымерзшей изнутри.

— Да, сорвался, и что теперь? — неожиданно взъярился Влад, нависший над бесом, но не способный ничего больше сделать, чтобы выместить досаду; хотелось врезать ботинком по ближайшему же деревцу, но дурно становилось от мысли, что под корой течет такая же кровь, как и у него. Кровь как раз кипела, заставляла почти кричать с досады: — Замаливать уже поздно, мертвые это должны понимать, да, Ройс? Какая разница, сколько грехов наберется за твоей душой, если ты уже загремел в Ад? — Немного успокоившись, он добавил ровнее: — А если хочешь знать мое мнение, то приятелю Дира угрожали лучшие палачи, каких Кара смогла бы найти. Кто знает, что он видел; она бы достала все, пусть и вскрыв его черепную коробку. Быстрая смерть — это не милосердие, но участь не самая худшая. Или можешь тоже считать меня сумасшедшим убийцей и чудовищем, мне все равно, поверь.

Он снова коснулся магии, со злостью шагнул на изнанку, и воздух невидимо для смущенного и сбитого с толка Ройса, выронившего сигарету, задрожал и хлебнул ярости через край — плетение магии же, окружавшей их надежным щитом, стало крепче. Алые блестящие нити обвивали лесок, точно хитроумная паутина; Влад, раскинув руки, прощупывал в ней слабые места, чтобы накинуть сейчас, когда внутри горит нездоровая злость на всех и каждого, пару боевых заклинаний. Без разницы, что сюда вряд ли прорвутся отряды Люцифера, что вряд ли огненное безумие когда-нибудь вырвется наружу, но ему просто необходимо было резким движением рук поставить вокруг магию, выплеснуть хоть куда-нибудь свое бессилие.

— Влад? — вдруг испуганно окликнул его Ройс. — Войцек, блять, ты тоже это видишь?

В глазах рябило от плетения магических нитей, он тихо выругался, но обернулся, почувствовав, как сквозь становящийся все громче голос Ройса прорывается настоящая паника — и ужас, и отвращение. Проследил за его рукой, протянутой к холмам, присмотрелся.

Около десятка крестов, выделяющихся на склонах холмов. Так странно было видеть их здесь, в Аду, что ненадолго все — и весь сегодняшний день — показалось нереальным ночным кошмаром. Глупая, детская надежда.

— Габриэль не вернулась, — выговорил Влад, снова пересчитывая кресты. — Габриэль и ее разведчики.

***

Габриэль не хватало воздуха: что-то невыносимо сдавливало грудь, мешало вдохнуть поглубже; глаза, всегда смотревшие на солнце прямо, не болели, но слезы текли безостановочно. Полностью иссушена и испита до дна… Справа и слева звучали тихие стоны, Габриэль же не издавала ни звука, полностью погрузившись в свою боль, вникнув в пытку, но не покорившись ей. Сухие потрескавшиеся губы беспрестанно шептали что-то неслышное, неприятное для демонов, бродивших внизу и бросавших на нее долгие, полные неприязни взгляды.

Они не забыли ненависть к ангелам, к тем, кому были открыты все бескрайние небеса — ах, сорваться бы теперь высоко вверх, затеряться в его ярчайшей сини, исчезнуть маленькой точкой среди света тяжелого адского солнца, да где там: все крылья переломаны, перемолоты, висели невидимо за спиной, мертвые и полностью бесполезные. А демоны, вышагивающие под ней, высоко воздевали головы, гордо и с ненавистью глядя на пленницу.

Истинные слуги Господа никогда не учились ненавидеть, и она не могла так же ярко и зло взглянуть на своих палачей; Кара и ее Ад еще не настолько отравили ее душу — или что бы там ни было. Она способна была только молиться тихо, дрожащим голосом, который ей самой едва был слышен.

Солдаты Люцифера — самые преданные, из знаменитых семей, всегда верно следовавших за ним, а не те, ведомые магией, с пустым взглядом, лицами, обезображенными страхом творимого ими — где-то совсем рядом разговаривали, но Габриэль не могла понять ничего из их слов, путалась в них, забывала значения фраз. Измученная солнцем и болью в пробитых руках и ногах, едва способная дышать, она смотрела, и перед глазами расплывалось, и врагов, кричащих ей что-то, рычащих и лающих, были уже десятки и сотни, и они смыкали круг, еще сильнее душа.

Где-то рядом пронеслись на тонконогих быстрых лошадях демоны, выкрикивая резкие и громкие приказы, всколыхнувшие и охранников Габриэль, и полки солдат, в ожидании построения рассыпавшиеся вокруг по невысоким холмам. Война начинается. Она рванулась отчаянно, в последний раз, совершенно безнадежно и глупо; заорала, ощутила, как руку зажгло. Кровь больше не текла, ей казалось, что ее в жилах вовсе не осталось: их наполнила концентрированная, жидкая боль, агония. Железная рука тихо скрипела, будто бы тихонько разваливалась, распадалась на винтики.

Она вся распадалась, уничтожалась, тонула и никак не могла сосредоточиться, пересилить себя, хоть что-то совершить напоследок, а не только лишь наблюдать с широких плеч креста. Перед ней шла сила, сокрушительная и действующая не по своей воле, слепая и глухонемая, а потому способная уничтожить их, возвести всех на кресты: командование и любого из солдат. Габриэль не могла ненавидеть, но способна была проклинать себя. Но отчего-то она была уверена: Кара сделала бы что-нибудь, сорвалась с креста, кинулась бы на штыки, пусть и без крыльев, и без рук, поползла бы, цепляясь за землю хоть зубами, перегрызла бы горло тому высокому генералу, что забивал гвозди в ее плоть ничуть не дрогнувшей рукой, работая напоказ. А Габриэль не могла ничего, обессиленная кукла, лишенная нитей марионетка, опустившая голову на тщетно вздымающуюся грудь — в бесплодной попытке вдохнуть.

***

Такие битвы всегда начинаются незаметно, как из искорки рождается кипучий пожар, способный уничтожать самые величайшие постройки человечества — повергнуть их в сыпучий безликий прах. Потому и сражение возле Асаироша началось с речи командора, по уже устоявшейся привычке проехавшейся перед построенными войсками на ставшем таким же знаменитым, как и всадник, белом жеребце.

— Знаете же, как я люблю говорить: nomen illis legio — нам имя легион, — гремел ее голос, разносился вокруг, среди реющих знамен, магией грохотал в ушах. — Нам. Мы одна сила, одна армия, у нас одна общая битва — мы едины! Мы не напуганные аристократишки, привыкшие следовать традициям, мы не бедные жители Седьмого круга, которых выдрали из домов силой и вооружили против их родных и близких. Я всегда говорила, что Гвардия — это семья. Приют для всех самых отчаянных, для тех, у кого в жизни не осталось никакой надежды, кроме как взять клинок, и судьбу собственную, и судьбу мира в свои руки! Гвардия начинала с двух десятков отчаянных самоубийц, что штурмом решили взять ебаный Рай и порешить их архангелов — нам не верили и пророчили гибель, но вот мы тут, а все светлокрылые давно покоятся в пепле своих разрушенных Небес. Когда мы начинали, я клялась, что отдам свою жизнь за любого из своих солдат. Здесь нас — десять тысяч! Имя нам легион! И клятва моя до сих пор сильна! — Она выдержала паузу, вслушиваясь в согласный рев, потом снова заговорила, резко бросая фразы: — Знайте, если сегодня удача будет на нашей стороне, мы одержим блистательную победу; если же девица Фортуна будет переменчива, мы обретем бессмертие. Думаю, к ночи я буду пить за нашу победу. Мы сильнее их, потому что мы идем вместе. Потому что мы знаем, что сражаемся за наше общее будущее, за наш Ад, за нашу родину! Вперед! — хлестко бросила Кара, выдирая саблю из ножен и воздевая ее над головой, блистательно засиявшую.

И, подстегнув коня, первой кинулась в бой, увлекая за собой ревущую орду конных, громыхающих железом; за ними медленным маршем потянулась пехота Вельзевула, сотрясающая землю. Зашумели и со стороны Люциферовых войск, бросились выстраивать оборону, ставя магические щиты впритык, надеясь, что Гвардия разобьется об них. Позади загрохотали орудия.

Сверкнула магия, взвыла, и земля под лапами коней вздрогнула по-настоящему, затрепетала, разверзлась пастями-проломами, в которые с воплем покатились демоны. Гвардия, бурной рекой несшаяся на них, хлынула во все стороны, разлетелась, ловко перелетая через трещины выброшенной навстречу магии. Кто-то сорвался, не успел среагировать и бросить лошадь в сторону и полетел вниз с криком. В строй легионеров они вбились с размаху, не обращая внимания на грохот ружей из-за щитов: пока амулеты, едва запаленные, работали, можно не беспокоиться, можно очертя голову бросаться в атаку, мешая ряды и разбивая, чтобы потом отдать на растерзание пехоты.

Загрохотали вражеские пушки в ответ, над головами проносились ядра, врезавшиеся в полки за спинами кавалерии, и это вынуждало, не оборачиваясь на подбитые ряды, колоть и рубить увереннее и сильнее, рубить без жалости, забывая о том, что сражаются с теми, кто, быть может, взял в руки меч не по своей воле. Сегодня, в этот кровавый час, все были равны.

***

Едва удержавшись в седле после того, как прямо перед ней под ногами коня разорвался боевой амулет, и тот взвился на дыбы от испуга, Кара мгновенно рванулась в сторону, сплеча ударила по подвернувшемуся под руку пехотинцу — ошарашенному битвой, ничего не соображающему мальчишке, который в ужасе не заметил несущегося прямо на него громадного белого коня. Взмахивая руками и отдавая команды по амулету, обжигающему ухо, Кара быстро развернула Гвардию, приказала отступать, пока они не завязли в болоте демонских тел, остервенело пытающихся стащить их вниз, на землю, чтобы решительно перебить глотку. Солдаты, зачарованные силой кольца или просто до последнего верящие в Люцифера, не так важно. При любом раскладе…

— Огонь, — рявкнула Кара, зная, что голос ее, разнесенный магией амулета, отзовется в ушах каждого.

Загремели выстрелы: из ружей, из револьверов, из всего, что только было. Заволокло пороховым дымом, глаза слезились. Не тратя времени, Кара сама выстрелила несколько раз, не особо целясь и приглядываясь, но, к удивлению своему, попала: зазвучал совсем рядом долгий крик, скоро оборвавшийся влажным хрустом, какой бывает, когда сносишь голову на скаку.

— Вель, что у нас по потерям? — обратилась она по вдруг ставшей прерываться связи. — Вель?

В ухе что-то оглушительно щелкнуло, и голос Вельзевула, все же пытающегося ответить, оборвался окончательно; Кара остановила коня, пусть и рискуя, замерла, замечая, что точно так же замерли и все остальные вокруг, только в отдалении слышались редкие выстрелы. Она была уверена, что каждый из них почувствовал невидимый и неслышимый удар магии, стиснувшей их в попытке сломить волю, подчинить. Какие-то имена у Люцифера наверняка были. Взгляды демонов, что наступали на ее кавалерию, казались пустыми. На мгновение Кара готова была молиться незнамо кому, чтобы амулеты Влада не подвели, но по правую руку от нее вдруг оказалась Ишим, пробившаяся со своим отрядом сквозь пехотинцев, окровавленная и сжимающая в руках ружье с поблескивающих штыком. Глаза ее были ясны, только, быть может, чуть пьяны азартом битвы.

Все вновь пришло в движение: рядом выстрелили, пуля вонзилась точно в горло устремившегося к ним невысокого демона. Он захлебнулся, но, прежде чем упасть, успел сделать к Каре несколько шагов, слепо глядя прямо перед собой, не издав ни звука, не испугавшись смерти. Просто упал, заливая траву черной кровью, как одно из деревьев. Вздрогнув от омерзения, Кара обернулась.

Строй их слегка смешался, оттуда послышались вскрики — живые голоса, которые ей было так радостно слышать. Конечно, нашлись и те, кто пренебрег отчего-то выданными амулетами, но было их немного, большей частью из новичков. И все же жаль было глядеть на то, как их, зарубленных перепуганными товарищами, скидывают с лошадей.

— Кара, нас сильно потрепало, раненых оттаскивают к деревне, — снова заработала связь, заставляя ее успокоено вздохнуть, улыбнуться, несмотря на то, что Кара летела в обход пехоте Люцифера, чтобы встретиться с их конницей, которая, явно игнорируя приказ, хлынула навстречу ее отряду. — Люцифер послал на нас своих легионеров, нам нужна помощь…

— Сейчас начнется резня, у них из-за магии мозги поехали, — сбито бросила она, сосредоточенно подсчитывая расстояние и время до столкновения; уже могла видеть бледные, ничего не выражающие лица всадников и оскаленные пасти лошадей, безумно мотающих головами. — Разберусь с этими, на тебе легион. Давай, Вель. У нас нет выбора.

Голос ее потонул в снова загремевших выстрелах, в реве магии с холмов. Земля содрогнулась, совсем рядом заорали от боли, дико заржали лошади, падающие, перепутывающиеся в ногах. И это — как раз перед столкновением; Кара готова была завыть и проклинать в голос метких марионеток Люцифера. Снесло правое крыло — Кара краем глаза увидела кровь и мертвые чьи-то глаза, увидела павших лошадей и придавленных ими всадников, сама отерла землю с лица рукавом, делаясь еще грязнее, пришпорила коня, вынуждая рвануться вперед, хрипя. Только вперед — на выставленные клинки…

***

Никогда Габриэль не думала, что умрет именно так, беспомощная, избитая, смирившаяся с тем, как неумолимо каплет кровь в свежую высокую траву. Ей бы хотелось уйти в битве, как сражающиеся прямо перед ее взором гвардейцы, хотелось погибнуть не напрасно, жертвенно, спасти кого-нибудь ценой своей жизни — в такой смерти она видела цель. Но не в показательной казни, не в попытке устрашить Кару, заведомо провальной и бесполезной…

Рассудок ее помутился, в глазах стояла одна только битва, гибнущие, искалеченные демоны, черный дым и еще чернее земля, взрыхленная сотнями снарядов. Габриэль уже казалось, что она вместе со своими солдатами несется на помощь Гвардии, вырубает бесконечные ряды обезумевшего от колдовства демонья. И одновременно чудилось, это последний, призрачный полет и за спиной расправились крылья, и она воспарила высоко-высоко, и видит всех и каждого, различает каждое лицо, каждый меч, каждый объятый дымом револьвер.

Ненадолго пробудил ее рев горнов, и Габриэль немо наблюдала за тем, как с места срывается кавалерия, несется вслед за смешавшимися полками. Она в удивлении смотрела, как еще недавно чеканящая шаг пехота, идущая ровными линиями, как на параде, напоказ, сбивается и рассыпается, и уже теперь несется на гвардейские силы варварской ордой. Теперь же и конница загоняла породистых скакунов, стремительно сокращая расстояние меж собой и ощерившимися саблями всадниками Кары.

Ускользающей в темноту Габриэль показалось, что она видит белое пятно во главе конного отряда, пятно, оторвавшееся от остальных, бешено несущееся навстречу гибели. Придумала она Кару или правда рассмотрела ее гаснущими ангельскими глазами, легенды об остроте которых слагались когда-то давно, Габриэль и не гадала. Взгляд ее загнанно метался от одних демонов к другим, от стычки к стычке, от рядов тел к рядам еще живых, остервенело, в лихорадочной злобе кидающихся на острые гвардейские мечи и запросто открывающихся для удара; горько и больно ей стало не за себя, умирающую, окунающуюся теперь в предсмертный бред, а за погибающий на ее глазах Ад.

Нет зрелища страшнее, что открылось ей с креста, нет ничего более плачевного и отчасти прекрасного в своей гибельной красоте — эта мысль была не ее, а быть может, когда-то связанной с ней контрактом Кары, истравившей правильного архангела, верного Свету. Или все же бред?..

Свалка из лошадей и демонов, исполненная крика, который пробирал ее до дрожи даже на таком расстоянии; наваливающиеся на магические щиты солдаты в животном безумии, размахивающие кто мечом, кто просто когтистыми руками; марионеточные движения и ошеломленные взгляды.

Подлинный Ад, настоящий, пылающий. Она уже забывала, как дышать, просто смотрела и смотрела. Или же просто дышать не могла.

***

Кара и не думала, что выпутается из схватки, вдруг смирилась, что именно так и доведется умирать: в этой дикой свалке, среди рева свирепеющих гвардейцев и безучастных врагов — как будто рубишь живых мертвецов, поднятых из могил. Но стояли они намертво и двигались сурово и неумолимо. Против их холодной отчужденности гвардейская ярость смотрелась особенно зверино, дико. Люцифер затаился где-то позади, командуя. Вот бы добраться до него и вырвать кольцо вместе с пальцами…

Над ними мелькнули тени, кинулись дальше, не обращая внимания на погибающих всадников, устремились к столкнувшимся легионерам. Высоко задрав голову, Кара узнала в них нескольких Падших, хотя сначала мелькнула безумная мысль о гарпиях. Нет, наемники, устремившиеся вниз, пикирующие на ее полки… Под ними с грохотом взорвалось, на земле остались глубокие выжженные воронки, множество мертвых и искалеченных тел; в небо поднимался густой дым. Падшие заходили на второй круг…

— Боевые амулеты! — тут же отреагировал Вельзевул. — Сбить не можем! Габриэль на связь не выходит, так и не вернулась с разведки!

— Сейчас собьем, — кивнула Кара.

Кара думала недолго. Бросила коня к Ишим, чтобы та проследила, как бы шальной пулей не убили породистого жеребца, сведенного из конюшен Люцифера в ту ночь, когда на Столицу опустилась непроглядная тьма. Широко расправив крылья и выпутавшись из стремян, Кара взвилась ввысь, взлетела в пару мощных взмахов. Ударило в лицо ветром, поднявшимся от ее крыльев, нескольких противников, опрокинуло их с седла; вслед Каре стреляли из ружей, но не попали, лишь подставились под ответный залп Гвардии: обернувшись, она видела, как Ишим с расстояния в пару шагов засаживает кому-то в грудь пулю из выхваченного револьвера.

Как же давно она не чувствовала свежего ветра в перьях, как давно не ныли они, когда Кара, безумно подгоняя саму себя, рвалась вслед за Падшими, убивая, лишая дыхания в одном лишь стремлении: успеть. Врезавшись в ближайшего противника, проваливаясь с ним вниз диким клубком из конечностей и крыльев, Кара не смогла удержать ликующего крика. Ударила в шею коротким кинжалом, который едва успела выхватить, перемазалась в крови, когда в падении их перевернуло, и умирающий Падший оказался сверху. Едва отодрав от себя его цепкие руки, Кара скинула противника вниз, в колыхающееся живое море, желая упасть на сталь еще живым, еще чувствующим, выровняла полет, выхватила саблю. Давно, давно она не плясала в небе, но забыть такое невозможно.

***

— Приказов не было? — нервно спросил Ян. Влад опустил руки, небрежно стряхнул красные искорки с пальцев, прежде чем развернуться.

Еще до начала битвы они оставили веселость; сейчас же весь отряд был в седлах, дожидался только приказа, который, как полагали, скоро последует. Влад все колдовал с кругом, перекраивал заклинания раз за разом, все недовольный результатом, сбрасывающий и начинающий плести заново. Руки горели, печати на спине неприятно ныли, ломило кости, но он не мог успокоиться, снова кидаясь в боевой транс.

— Пока что ждем. — В подтверждение Влад встряхнул безмятежно молчащий, потухший амулет. — Так не терпится в битву, инквизиторство? В прошлый-то раз я думал, что если ты будешь подальше от передовой, то точно окажешься в безопасности, но тебя и там угораздило по полной программе огрести неприятности… Ладно, не смотри на меня так, как будто хочешь отгрызть мне голову, — махнул рукой Войцек.

— Нам сейчас надо переживать о тех, кто сражается.

— Ян, может, я и эгоист, но о тебе я всегда больше всех думаю, — серьезно сказал Влад.

Совсем несложно смотреть на него обычно, без той жалости, с которой всегда обращаешься к смертельно, безнадежно больным. Несложно, и никто не заставил бы Влада поверить, что сделать ничего нельзя: ему, опьяненному магией, казалось, что он может все. Может спасти — глупое стремление, которое обычно ни к чему не приводит, но в кои-то веки было ради чего пытаться опровергнуть собственные язвительные и ядовитые речи.

А ожидание боя тянулось слишком долго, но им только и оставалось, что сидеть на месте, как идеально выдрессированным псам Гвардии, которых оставили в окруженной рвами и боевыми заклинаниями деревне. Снова перебойно загремели пушки где-то на другом конце поля; обостренным донельзя слухом удавалось различить грохот взрывов и долгие вопли. В Аду не было никогда наручных часов, а по небу — как в насмешку, чистому и солнечному — Влад так и не научился определять время; сколько длится сражение, он не знал, не смел гадать (и заодно подсчитывать жертвы), но казалось, что уже пролетела парочка лет, пока они тихо бесятся вдали от всего.

— Такое чувство, что все уже успели устать от войны, — тихо рассуждал Ян. — А теперь она и вовсе скатилась в резню.

— Повезло, что Люцифер выставил против нас неопытных солдат. Может, они и идеально подчиняются приказам, но обращаться с оружием это их не научит.

— Повезло? — горько, но без укоризны переспросил Ян.

Повезло, что не им придется умирать сегодня, что они встретились не с легионерами Люцифера, кое-что смыслящими в военном деле, а с толпой, сломленной магией. На войне учишься быть эгоистичным, радоваться, что сегодня судьба решила тебе улыбнуться, и в ужасе гадать, как же эта своенравная барышня поступит завтра: кинет в самую мясорубку или подарит пару свободных деньков, за которые можно зализать раны и приготовиться к новым. С госпожой Удачей Влад всегда был не в ладах; стоило ему наивно подумать, что наконец-то все успокоилось и он заслужил немного — пару дней хотя бы, больше и не надо — если не счастья, то хотя бы спокойствия, как она просто уничтожала все, что ему было дорого…

— Войцек, Кара взлетела за Падшими, не могу до нее докричаться, — вдруг ударил в уши крик Вельзевула, заставивший согнуться пополам, ухватиться за вовремя кинувшегося помочь Яна. — Люциферовы солдаты совсем обезумели, лезут прямо на штыки. Слышишь, в атаку, и Рахаб передай…

Голос утих так же быстро, как и ворвался в сознание: видно, отвлекся Вельзевул на что-то. Влад медленно распрямился, посмотрел на Яна, гадая, слышал ли он рев Высшего или догадался по выражению его лица.

— Повоевать хотел — вот тебе возможность, — оскалился Влад.

Махнуть гвардейцам, успевшим тоже обо всем догадаться, не заняло много времени; Влад же внимательно смотрел налево: там, среди таких же лесных зарослей, но по другую сторону степи, пряталась с отрядом Рахаб. Проводя пальцами по амулету, Влад вслушивался в растущее беспокойство. Кара где-то в небе, сражается с Падшими. Одна? И не переживать бы за нее, выигравшую десятки таких битв, и она, конечно, сама разберется, а то и станет огрызаться, что полез помогать. И все равно он решительно запалил амулет связи, зная, кого можно послать ей в подмогу.

Сам же Влад вскочил в седло, оглянулся, успел уловить, как быстро оказался на лошади Ян, и с тоской вспомнить мирные времена, когда тот шарахался от клыкастых, рогатых и когтистых адских скакунов. Чутко замер отряд, внимательно следя за каждым движением Влада, и вместе с тем застыли деревья, будто переборов рвущий листья ветер, окончила песню птица.

Он без лишних слов пришпорил коня, посылая его сразу в карьер.

***

Вокруг нее, остановившись, зависли и чуть помахивали мощными крыльями четверо, чьих лиц Кара не помнила, не встречала раньше. Знакомо усмехнулась, напряглась, наслаждаясь чуткой дрожью крыльев, выжидала, кто кинется первым. Одна светловолосая девица с косой, трое мужчин неприметной внешности; ни один опасным не выглядел, но их было больше. Кара лишь небрежно поправила растрепавшиеся волосы левой рукой, прищурилась ехидно, как бы приглашая нападать.

Под ней звучали крики, и она прекрасно понимала, что они доносятся именно со стороны ее солдат: подчиненные волей кольца демоны безмолвствовали. Каждый крик — отнятая у нее жизнь, принесенная в жертву Люциферу. Кричали много. Отчаянно. Поэтому она, занеся саблю, рванулась навстречу медлящим Падшим, сцепилась с ближайшим из них, встретила блок на первый удар; била она так сильно, что задрожали руки, кости прошило болью. Кара пронеслась дальше, едва не напарываясь на меч нового противника, вынырнувшего снизу, но смогла увернуться, крутануть саблю и встретить его колющим ударом в грудь. Он пошатнулся, словно споткнувшись, прижал руку к груди, поглядел на алую кровь и беззвучно свалился вниз.

Видя озлобленные лица оставшихся противников, Кара рванулась выше, уходя резко вверх, перекрутилась, парой ударов сошлась с Падшими; чей-то удар едва не пришелся по крылу, но она успела метнуться чуть в сторону, принимая его на плечо. Нетерпеливо мотнула головой, снова нападая, и не думая защищаться, полагаясь на сбоящие амулеты. Медленно, но верно ее зажимали в тиски.

— Командор, в сторону! — оглушил крик, и амулет окончательно умер.

Она не успела опомниться, когда ближайшего противника снес вихрь из черных перьев, и он, держащийся за кровящий бок, перекосившийся и заваливающийся направо, открылся. Такой шанс грех было не использовать: не спеша разбираться, что произошло, Кара просто бросилась наперерез, глубоко ударила по шее. Резко развернулась, хоть крылья и гудели уже от напряжения, почти взмахнула саблей на неожиданно появившегося Падшего, оказавшегося совсем близко, Кара с изумлением разглядела знакомое лицо, снежно-белые волосы и точеные рога, пробивающиеся сквозь вихры. Дьярвир — взлетел, не побоялся на глазах у всех… Завис рядом, спина к спине, крылья к крыльям, решительно бросился на ошарашенную девицу. Каре же остался понемногу отступающий назад парень.

Напала, шквалом лихих рубящих ударов выбила меч, сама отделавшись парой незначительных царапин на руках и рассеченной полой куртки, в конце концов приставила кончик сабли к горлу. Падший замер, что-то умоляющее было в его взгляде, когда он воздевал руки высоко над головой. Щадить Кара никого не собиралась: прикончила без лишних слов, ударом в сердце.

Кровь случайно хлынула на несколько прозрачных амулетов, висевших у него на поясе громыхающей связкой, лицо Падшего перекосилось в последней, но отчаянно торжествующей ухмылке. Взрыв раскрылся огромным цветком, отдачей ударил в лицо — Кара едва успела поднырнуть ниже, закрыться руками и накрепко зажмурить глаза. Подождала недолго, пока уляжется ветер…

— Спасибо, — обратилась она к Диру, не оборачиваясь, но полагая, что долгий женский вскрик и опустившаяся тишина знаменовали его победу. — Дир?..

Он не ответил, и Кара, доверившись чутью, спикировала — к стремительно падающему Диру, заполошно размахивающему крыльями в попытке выровняться. Глупый мальчишка, ничего же не умеет — куда полез? Дурак! Отважный, верный дурак! Кара ухватила его за шиворот, сильным махом крыльев удержала, подбила под порыв ветра, расправивший Диру крылья.

— Куда ты полез, если на лету держаться не можешь? — рявкнула она, разворачивая к себе Дира и безжалостно встряхивая до клацанья челюстей. Тяжело дыша, еще не веря в спасение, Дир цеплялся за Кару, бормотал что-то невнятно. — Что происходит?! — потребовала она жестко: не было времени успокаивать несчастного парня. — Рядовой Дьярвир! Отвечать на вопрос командира!

— Наверх заклинания не пробиваются, Влад тебя потерял, — с трудом сориентировавшись, проговорил демон. — Он увидел, что происходит, и ударил конницей с флангов. Положение для нас не такое безнадежное. В клещи зажали… Сейчас медленно тесним. Но они не сдаются! Ложатся, но не сдаются!

Кара глянула вниз, долго смотрела на разворачивающуюся бойню, на поднимающийся к облакам дым, на яркие всполохи боевой магии — наверняка Влад… Сбились в кучу войска Люцифера, теснимые Вельзевулом и запасной конницей. Загремели наконец и их собственные пушки, вторя тем, что обсыпали наступающую Гвардию пылающими ядрами — тщетно, их уже ничто не могло остановить.

— На Падших же магия кольца не действует! — перекрикивая ветер, напомнил Дир.

— Зато деньги действуют очень хорошо, — зло ответила Кара. — Я думала, Габриэль подключится, — спускаясь вниз, стремительно пикируя, крикнула она. — Уговор был такой, а тут пришлось мне лезть… — Досадно было, что так долго провозилась, что ей вынуждены были помогать.

Но Дир молчал точно не поэтому: он с самоотверженной радостью кинулся спасать, точно стремился вернуть долг за первое свое сражение у Дворца, но лишь заработал новый. Почувствовав что-то неладное, Кара немного притормозила. Дир усмехнулся натянуто и спрятал глаза, но молчать перед разъяренным командором не отважился.

— Габриэль у них, — мотнул он головой куда-то в сторону, на холмы. — Ловушка в лесу магическая, разведка в нее угодила. Они ее… казнили. На кресте.

Показалось, что сейчас, когда они пикировали вниз, туда, где уже виднелись командиры — Вельзевул на коне, подле него еще несколько Высших демонов, — откажут крылья, и Кара так же, как Дир совсем недавно, вверх тормашками, нелепо, полетит вниз.

***

Огненная магия оставляла на земле глубокие темные шрамы, расчерчивала поле, кишевшее демонами в мундирах легионеров и сошедшими с ума, мечущимися вокруг лошадьми. Какая-то часть Влада Войцека, раскинувшего руки крестом так же, как казненные товарищи на холмах, была убеждена, что выжигать в пепел беспомощных солдат, захваченных чужой древней магией, не слишком достойно. Но он видел, как демоны остервенело кидались прямо на клинки легионеров Вельзевула, вставших перед ними и загородившихся высокими щитами, непролазной стеной, подкрепленной магией. Он видел, что ни один из них не молил о пощаде, не пытался остановиться и поднять руки, сдаваясь. Потому Влад заново начинал плести заклинание, резко выплевывал знакомые слова, раз за разом взывая к яростной огненной силе, оставляющей среди живой массы жуткие проплешины.

Влад знал, что эта битва не принесет им никакой славы, еще когда они ворвались в нее, когда на полном скаку кинулись из леса, прикрытые невидимостью, быстро спадающей, впрочем: они сами начали стрелять. Но вид всадников, появляющихся из ниоткуда, несущихся на них с перекошенными лицами, с обнаженными саблями, должен был произвести на воинов Люцифера неизгладимое впечатление. Не произвел: в иссушенных магией мозгах не осталось места страху, только неистребимая потребность убивать. Они даже не закричали. Просто кинулись в бой.

Влад тогда чувствовал, что рубит живое мясо на куски. Сейчас, стоя в отдалении — Кара настояла, спустившись, загнала его в безопасное место, — ощущения были не лучше: гадостное, неприятное бессилие. Оборвать нити, связывающие солдат, он, да и никто, не способен. Оставалось то, что боевой маг умеет лучше всего: превращать в месиво, уничтожать, сжигать, оставлять на поле, еще недавно лоснящимся пышной зеленой травой, отвратительные темные пятна, кости, пепел, кровь. Он хотел помочь, хотел разорвать заклинание, но не мог. Оставалась только смерть.

— Инквизиторство, помоги, приударить бы их последний раз, — хрипло попросил он.

— Я ведь не могу ничего, — слабо отмахнулся Ян — абсолютный ноль в магии, ни искорки дара, не способный создать простенький заговор и даже гордящийся этим.

— Ты — конечно, ничего, но я же и не предлагаю одному колдовать. — Влад проговорил это с оптимизмом, и ему показавшимся нездоровым, небрежным жестом протянул руку, где-то в глубине души боясь, что ее не примут.

Откуда взялась уверенность и желание рискнуть буквально всем, Влад не знал, но неожиданно загорелся этой идеей, как и тысячами иных в другое время. Должно быть, подумав, что тягаться с его одержимостью бесполезно, Ян сдался. И темная сила, дремавшая у Яна где-то в сердце, мучившая и травившая, поддалась тоже.

Ян, стоявший слева и молча взиравший на творимую казнь, на кругом скачущих гвардейцев и добивающих воинов Люцифера, не придумал ничего лучше, кроме как робко улыбнуться и протянуть чуть дрогнувшую руку. Не видя себя со стороны, но примерно представляя, как по-демонски исказилось от долгого колдовства лицо, Влад кивнул ему благодарно, переплел пальцы — изнанка вспыхнула вокруг легко и просто, — правой же рукой снова принялся вычерчивать в воздухе невидимые руны, еще резче и быстрее, шепча тяжелые, со скрипом вырывающиеся из горла слова — дикая мешанина языков, где енохианский соседствовал с архидемонским, бился, искрил, сводил с ума. В вышине неровно вставали печати, темно сияли среди ясного неба.

Серебристая сталь горела ровно и спокойно, укрывала алые всполохи, а Влад сам и не заметил, когда души успели так неразрывно переплестись. Не дрогнув, Ян стоял рядом, вторил заклинанию хрипло и неумело, чуть прищурясь, смотрел на небо, где наливалась цветом и силой печать. Улыбался, как казалось, пьяно и восхищенно.

— Anare, — бросил Влад завершающую фразу, резким взмахом запястья оканчивая заклинание. Хотелось сказать нагловато-смелое «amen», бросить в искаженное его магией небо; тоже опьянел, как мальчишка, впервые шагнувший в боевой транс и упившийся силой изнанки, как инквизиторство вот: взглядом блестит. Ян как будто ожил ненадолго, избавился от мертвенной бледности последних дней, серебристые нити ауры напряженно звенели.

Печать дрогнула и полыхнула огнем, ослепляя его и уничтожая врагов Гвардии.

***

Кара застыла над поверженным врагом, опустила медленно саблю, а потом и вовсе руки, подняла голову к небу, глубоко вдохнула. На краткий миг ей показалось, что ужас все же пересилил магию кольца Соломона. Гвардейцы давно ринулись в разные стороны, прочь, под ногами же оставшихся на месте солдат угрожающе медленно загоралась, вспухала красным светом другая печать, похожая на ту, что занесенным мечом зависла в небе. «Отступаем, отступаем!» — послышался рев в ушах.

Они схлопнулись, как зубастая пасть зверя, и загорелось обжигающе-горячо, ало — потом бордовым, кровавым светом. Втоптало оставшихся солдат в землю, перемололо кости, заставило их рассыпаться в прах.

Заслонясь рукой, Кара молча наблюдала, как они горят. Беззвучно. И она не знала тех слов, какими хотела бы проклясть Люцифера, поведшего своих демонов на бойню.

***

Габриэль думала, она уже погибла и попала в Рай — в тот Рай, который она запомнила ярче всего, сжигаемый Гвардией, уничтожаемый с дикой яростью, накопленной тысячелетиями. В тот раз они не щадили никого, не оставили ни одного ангела в живых, а потом понеслись за ними Дикой Охотой по миру людей, топя в золотой крови и его.

Грудь ныла, дышать получалось через раз, и она понимала, как мало осталось времени.

Свои Небеса Габриэль пережила. Она видела такие же печати, вспыхнувшие в райском небе, видела расплескавшийся вокруг огонь. То же заклинание, те же символы… И, конечно, жадное пламя, обратившее в ничто блистательный мир. Она помнила все так же четко, как и три года назад; перед смертью мысли ее прояснились.

— Мене, текел, фарес, — прошептала она, глядя в никуда, обращаясь невесть к кому.

Исчислено царство твое.

Больше Габриэль ничего не сказала и не сделала ни одного вздоха.