Утро застало Кару неожиданно: она проснулась с резким криком; там, во сне, перед глазами что-то вмиг полыхнуло многоцветием салютного взрыва, и ее с хриплым испуганным выдохом вышвырнуло в реальность, ошарашенную, с бешено отстукивающим сердцем. Она дернулась, слетела откуда-то, грянулась на пол, ударившись плечом, перекатилась. Когда это было, тогда или сейчас? Глаза открылись с трудом, и свет обжег, заставляя жмуриться и часто моргать, из горла вырвался глухой протяжный стон. В легкие словно набилось под завязку горячего песка — дышалось тяжело, со скрипом, надрывно; Кара захлебнулась сиплым кашлем, от которого еще долго не могла отплеваться. Она лежала на животе. Солнечный свет прорывался сквозь кривую дыру в потолке, раскрывшуюся среди витражного купола, разбитого чем-то — наверное, неосторожным заклинанием… Перед глазами рябила узорчатая плитка. Все ее тело страшно ныло, мышцы болели — сплошные синяки, наверное, хорошо, что не видно. Она вжалась ребрами в холодный пол, из глаз сами собой хлынули слезы.

Кара тщетно пыталась вспомнить, что было вчера, после того, как гвардейцы хлынули бурной рекой в пролом, схлестнулись с легионами. Она взлетела, чтобы обозреть город, потом перед глазами загорелось заклинание, развернулось широкой остроугольной печатью… Кто-то стрелял, Влад магией дернул ее в сторону от опасности прямиком на губернаторское имение! Но Кара не смогла выровняться, подбитая ветром, потому ухнула вниз… Затылок страшно болел, а голова кружилась.

Под боком зашуршало; сил повернуться и посмотреть не было, но пальцы уже требовательно заскребли по полу в поисках знакомой рукояти, не найдя — просто хищно скрючились, заныли. Взметнулся отвратительный, животный инстинкт — броситься и перегрызть глотку, кто бы там ни был…

Влад щурился от света так же, как и она минуту назад, молча обводил полностью потерянным взглядом просторную бальную залу, в которой они очутились. Запыленный и взъерошенный, он красовался глубокой ссадиной на скуле. Заметив Кару, нервно улыбнулся, осторожно отполз в сторону, подвигал руками — с такой дотошностью любой маг будет проверять, гнутся ли пальцы, его главное оружие.

Верный до гроба, да и после тоже, Влад хотел удержать ее от падения, телепортировался на крышу, но они рухнули оба, когда Кара запуталась в крыльях.

— По-моему, теперь тебе, как честному человеку, придется на мне жениться, — усмехнулся Влад. — Всю ночь провела на моих бедных костях. Не стыдно?

Кара негромко рассмеялась и тут же вздрогнула от боли в ребрах. Понемногу пытаясь двигаться, она попробовала встать. Нет, колени еще слишком тряслись, ноги не держали. Краем глаза Кара заметила отлетевшую чуть в сторону саблю, но дотянуться и вернуть в болтающиеся на поясе ножны не рискнула.

Имение губернатора Дита странно напомнило Каре церковь, которую она сожгла несколько лет назад: просторно, высокий потолок, белые стены со стрельчатыми окнами, в которые вправлены разноцветные витражи, такие же, как вверху сверкают, бросая на пол разноцветные лучики; в ту церковь она тоже рухнула сквозь потолок. Трудно вообразить дом Божий в глубинах Ада, но ее больной — и изнывающей от боли — фантазии было подвластно и это. Теряясь среди вымысла и реальности, Кара наконец оставила попытки подняться.

Перевернувшись на спину, Кара раскинула руки в нелепой, случайной пародии на распятие. Скривилась, вспомнив о мучениях Габриэль… Стольких они уже потеряли. Интересно, сочли ли мертвыми их с Владом? Связка амулетов выпала в падении вверх тормашками, а Влад был слишком слаб, чтобы колдовать. Всматривалась в просвет в потолке, уродующий изображение каких-то пышных кроваво-алых цветов, так похожих на те, что недавно вышивала Ишим, Кара просто позволила себе потеряться в безвременье.

— Мы давно не говорили, Боже, — сипло рассмеялась Кара, снова возвращаясь к мысли о церкви, плывя по течению своей надсадной боли, задрапированной под привычную издевку над оставившим их Всевышним. — Как там, в небытии? — устало спросила она у пустоты, прикрывая глаза. — А у нас все по-старому, война — видишь? Твои безумные дети опять перегрызлись между собой, Отче, они делят чужой мир, играют судьбами. Думаю, тебе бы понравилось на это смотреть. Тебе всегда нравилось… Наблюдать издали, молча, надменно, безучастно, не отвечая ни мольбам, ни проклятиям.

Во рту стоял кровавый привкус — от этого ли слова были такими больными и злыми, истекающими ядом и ненавистью? «Простите, святой отец, ибо я согрешила», — как давно это было? Теперь храмов почти не осталось, люди вытравили, вырвали веру, вынесли из дома вместе с мусором, излечились от раковой опухоли: да здравствует эра неоатеизма…

— Жаль одна беда — Бог не может видеть на-ас, — с хрипом напел Влад. — Бога нет…

Он встал с трудом, взмахнул руками, сложил нужные лечебные знаки и оживал на глазах, расправлял руки, как крылья, с привычной самоуверенной улыбкой — самой знакомой и родной ему маской. Прошелся рядом, хрустя стеклом и оставляя разноцветные осколки в тяжелой подошве, хрустнул и костью: повел плечами. Наконец склонившись над ней, молчаливо кивнувшей, Влад складывал плохо гнущиеся пальцы в заклинания, нашептывал, успокаивал. Прикрыв глаза, чтобы не слепнуть от света, от радостных искорок, что брызнули с его рук, Кара лежала неподвижно. Теплота магии прошлась по выломанным ребрам, по царапинам и синякам, сглаживая и исправляя.

— Выбираться надо… — пробормотала Кара.

Запоздало заворочались, отряхиваясь ото сна, мысли: получилось ли одержать победу или выйдут в город, по-прежнему принадлежащий Люциферу, и попадут прямо в лапы к ожидающим их появления легионерам?.. Когда Кара взлетала, она видела, как ее войска давят воинов Сатаны, не готовых к прорыву. Те рассчитывали на долгую, возможно, многолетнюю осаду, но не на то, что гвардейцы разрушат стену. Ее демоны могли пошатнуть оборону Дита. Но пропустила она слишком много… Кара встала, схватила саблю, сразу почувствовав себя увереннее.

Поплутав немного по сложному лабиринту переходов губернаторского имения, немного поругавшись, Кара с Владом все же смогли пробраться к одному из черных выходов. Стоило навалиться на с виду тяжелую дверь, как та распахнулась, пронзительно скрипнув петлями. В глаза снова ударил яркий свет; Кара закрылась рукой. Вокруг жил город, грохотал, звучал голосами, но она не могла различить ни воинственного крика, ни выстрелов, потому убрала одну руку от ноющих, как будто обожженных глаз, другую — от рукояти сабли.

Глубоко вдохнув, Влад осмотрелся. Кара и сама видела синюю вышину, которую принято с придыханием называть мирным небом, различала пробирающихся к полуразваленному дворцу солдат — напряглась, но поняла, что не видит легионерских лат, только черные одежды гвардейцев. Они победили! Блядь, они победили! Смогли взять крепость, стены которой ни у кого не получалось преодолеть! Даже если она пропустила это, Кара все равно расплылась в широкой улыбке от гордости.

Она смотрела, как Влад размахивает руками, подзывая солдат — робеющих, удивленно хлопающих глазами мальчишек, которым повезло пережить чуть ли не главную битву: несомненно, узнали в двух запыленных фигурах командора и ее правую руку.

— Вы живы! — воскликнул рыжий демон, Равк, уставившись на Кару во все глаза. Так, будто она совершила невозможное тоже — воскресла. — Командор, мы!.. — он задохнулся. — Мы думали, вас сбили!

— Не совсем, — хмыкнула Кара, стараясь, чтобы голос звучал не слишком болезненно. — Все в порядке, Влад меня подстраховал. Доложите обстановку в городе!

Стоило ее резкому приказу прозвучать, несобранные, растерянные гвардейцы сразу преобразились. Равк, как самый старший по званию, отчитался, что город взят, хотя и с большими потерями. Губернатора схватили за попыткой сбежать — он пытался телепортироваться, но изнанка была перегружена столькими разорвавшимися заклинаниями. Равк заявил, что в губернаторское имение на поиски других выживших чиновников, которые могли там спрятаться, их отправила принявшая временное командование Сера. Наверно, наемная убийца стыдилась того, что не смогла уберечь Кару, как обещала. Ее подчиненные оберегали ее от любого, кто решит покуситься на командора, но в небе Кара была сама за себя. Если бы не помощь Влада… Думать об этом не хотелось. Кара рисковала, как и все остальные.

— Удалось подсчитать потери? — уточнила она.

— Пока работаем, командор, — помотал головой Равк. — Такая мясорубка… Местные партизаны нам здорово помогли, но все равно…

— Их маги были хороши, — проворчал другой солдат. — Многих накрыло тем же заклинанием, что и вас. Нам повезло, что после него круг выдохся и взял передышку, мы смогли до них добраться. Лейтенант Ян возглавлял атаку.

Влад встрепенулся, с надеждой посмотрев на демона, но тот лишь развел руками:

— Простите, я не знаю, что было дальше. Слышал, он сейчас в госпитале, но не уверен…

Они знали, что будет трудно. То, что они сумели занять Дит, уже было чудом, а чтобы всем уцелеть… И все же тревожно сжалось сердце, когда Кара представила Яна лежащим среди развороченных улиц, одним из тел в гвардейских черных одеждах. Погибших слишком много, они не могли позволить себе горевать по каждому, но, глядя на лицо Влада, Кара чувствовала эту саднящую боль. И вместе с тем — призрачную надежду. Ведь в лазарет можно было попасть по разным причинам, да и стоит ли доверять перепуганным солдатам, для которых все мешалось в крови и пороховом дыму… Влад задал еще несколько вопросов, но разъяснений не добился, а потому вынужден был отступить.

— Идем в лазарет, — предложил Влад Каре. — Я помню карту, он возле легионерских казарм и тюрьмы. Нам все равно придется разбираться с губернатором… Да и не нравится мне твой пришибленный вид, и я не лекарь, — пояснил он, — пусть они убедятся, что ты в порядке.

Наверняка хотел скорее разыскать Яна, но Кара знала, что он прав. Даже после лечебной магии она чувствовала себя неважно. Дождавшись ее неохотного согласия, Влад тут же двинул пальцами, готовясь выплести заклинание, которое запросто перенесет их в нужный квартал, но Кара повисла на его руке, останавливая. Обожглась ненадолго; Влад вздрогнул, поспешно гася заклинание, уже готовился наорать на нее за то, как Кара кидается на чистую магию: глаза полыхнули темно и рассерженно.

— Лучше пешком, — объяснила она спокойно, успокаивая тихой улыбкой. — Войцек, ты на пределе. Если не хочешь оказаться в госпитале на соседней койке с Яном, идем так. Я уверена, что он в хороших руках… И ты не поможешь ему, если убьешься.

Влад не стал спорить, настороженно кивнул, но пошел с ней, неумолимо вырываясь вперед: и походка у Войцека была торопливой, как будто он пытался не кинуться бегом, ежеминутно останавливая себя. Кара слегка прихрамывала, волочила правую ногу, хотя вида не подавала, чтобы не отвлекать Влада лишними заботами. Слегка замедлив шаг, чтобы не рухнуть где-нибудь по пути без сил, с растревоженными ранами, Кара оглядывала улицы Дита, присматривалась к телам по обочинам дорог — их должно быть больше, но некоторые наверняка уже оттащили куда-нибудь к стене. Но и то, что она видела, внушало трепет.

В брусчатке выбоины от снарядов и магии, дома подбиты, всюду щепки, каменная крошка да черные кляксы крови. Кара проходила мимо гвардейцев, которые складывали тела на телегу. Она уже была завалена; сначала вытаскивали всех своих, и вид стольких солдат в черном, подпаленных тел в обгоревших мундирах, демонов с влажными дырами от пуль в груди и в головах, снова напомнил Каре о цене, которую приходится платить. А сколько там было еще повстанцев и случайных жертв?.. Горожане выползали на улицы несмело, еще будто не веря, что битва закончилась за ночь, тихими перебежками пробирались по изуродованным улицам. Кару не узнавали или не хотели узнавать — кто их разберет. Она не хотела, чтобы ее узнавали. Она привела к их домам войну.

Кара обернулась, рассматривала уродливый, грубый разлом среди монолитной стены, вздохнула. Что-то еще горело: в небо ввинчивался дым, мимо носились демоны с ведрами; на улицах ближе к центру попадались гвардейцы, толком не отмывшиеся от сажи и крови, раздающие какие-то указания горожанам. Им внимали тихо, несмело поглядывая на солдат. Здесь привыкли подчиняться — не важно, что власть сменилась. Кара запретила трогать местных под угрозой той же петли, в которой повиснет верхушка города уже совсем скоро. Они были завоевателями, захватившими город, но Каре хотелось показать, что они едва ли хуже привычных Диту легионеров.

— Они нам не верят, — задумчиво сказала она Владу. — Можно добиться верности силой, задавив их в трущобах и устроив из города уже свою крепость. Но мне их жаль. Особенно тех, кто не решался пойти в повстанцы. Они просто… смотрели. Привыкли смиряться. — Подумав, добавила немного невпопад: — Может, и хорошо, что стену сломали. Теперь они через нее могут вырваться из клетки. Сколько городов на Шестом? Сотня наберется? Нет, пусть уже посмотрят на мир…

— Дит обеспечивал Ад оружием и броней, — напомнил Влад, думая о чем-то своем. — И Люцифер попытается послать за нами армию, чтобы выбить из города…

— Вельзевул и Зебайр неплохо сдерживают его на Седьмом. А сверху между нами и Люцифером теперь еще и Мелех, — покачала головой Кара. — Представляю, какие границы между кругами наворотил этот ублюдок. Хотя ты прав, какие-то силы Люцифер наверняка соберет.

Она рассчитывала, что взятие Дита поколеблет волю легионеров, которые придут его отвоевывать. Но не выйдет ли так, что это только разозлит их и подтолкнет отвоевать то, что они считали по праву своим?

— Нужно укрепить стены, если мы хотим выстоять, — пробормотал Влад.

За тревожно утихающим разговором они добрались до госпиталя, небольшая площадь перед которым кипела в тысячи раз сильнее, чем весь остальной город, притихший в страхе перед новыми хозяевами. Прямо на древней брусчатке были постелены лежанки, на которых лежали раненые солдаты — им не нашлось места в переполненных палатах. Звенели крики, кто-то визжал, кто-то скулил по-собачьи — впрочем, гончие Гвардии тоже были тут, лежали на земле с перебитыми лапами да простреленными боками. От запахов гноя, крови, спирта и дурно пахнущих трав Кара перекривилась, у нее разбежались глаза, и она совсем не заметила, как куда-то исчез Влад. Ее, еще мало соображающую, потирающую затылок, тут же перехватили офицеры; она раздавала им отрывистые команды, кивала, несмотря на кружение головы, спорила. Скосив глаза, Кара угадывала справа, среди больных, Ишим, мечущуюся с обезболивающими амулетами, елочной гирляндой сияющими у нее в руках.

Часть солдат была обречена — это Кара понимала, пробираясь по площади. Печать смерти, отголосок бездны в воспаленных, лихорадочно блестящих глазах. Некоторые храбрились, другие выли в забытьи, третьи, едва залечив раны амулетом или просто перебинтовавшись, кидались помогать товарищам. Среди демонов сновали маги-лекари, руки их не погасали. Кара молчала, глядя на картину ее умирающей армии — не всей, конечно, и едва ли потери так велики, как кажется, когда стоишь среди поля погибающих в мучениях. Без потерь не обойтись, но как страшно это, когда ведешь за собой громадную силу, сотни душ — или тел, у демонов ведь нет душ, как принято считать, но есть воспоминания, цели и надежды; к черту, она в ответе за них всех.

У ног Кары умирал демоненок, сухими губами выговаривающий чье-то имя. Она не ускорила шаг, хотя и хотелось, она упрямо шла через боль и мучения, забирая чужое, превращая в свое, делая общим, поделенным между ней и каждым солдатом. Искупалась в их агонии, прошлась по черной воде, залившей брусчатку, пока добиралась до самого госпиталя.

Громкий голос низенькой демоницы-медсестры Кара услышала еще издали, когда медленно, слегка пошатываясь, приблизилась ко входу. И на ступенях — раненые, в глазах темно от черных потеков крови… Кровь собиралась и застывала в швах мраморной плитки. Кара сразу узнала Влада со спины; он замер напротив медсестры, что странно — абсолютно остолбенел, застыл, не размахивал руками, не кричал, просто потерянно рассматривал ее. Она же надрывалась, что-то пытаясь ему втолковать, но подвизгивающий крик ее напрочь расшибался об ужас, ясно читаемый в глазах Влада.

— Никого не пускать! — твердо заявила демоница в который раз, загородив ему дорогу. — Слышите? Нельзя тревожить! Ну, вы меня не слушаете!

— Я только… — неожиданно слабо воспротивился Влад. — Я не могу тут…

Кара приблизилась, отмечая и его бледность, и усталость, снова проступившую — словно и не улыбался этот человек час назад, вытаскивая ее из завалов; все краски с Влада смыло, лицо помертвело. Ему бы самому лечь отдохнуть, но он упрямо рвался в госпиталь, не замечая никаких препятствий, и демонице приходилось сердито оттаскивать его назад, рассерженно дергая кисточкой хвоста.

— Вы кто ему вообще? — наконец спросила медсестра, уперев руки в бока. — Не родственников пускать не велено, и так много народу, вы только мешаться будете.

— Я… — Влад растерянно замолк, не в силах подобрать нужного слова, не зная, что говорить и как объяснять. — Мы…

Он молчал, оглянулся по сторонам, заметил так же застывшую Кару, с интересом прислушивающуюся к разговору. В глазах его было мольбы больше, чем когда-либо. Кара помнила, как сама бегала к лежащей в человеческой больнице Ишим, подключенной к аппаратам. У нее тогда не было ни искорки надежды — у Влада она пока горела.

— Пропустите, — тихо сказала она, сразу заглядывая девушке в глаза; та, ниже на полголовы, сжалась еще больше. Кара мрачно усмехалась: — Надеюсь, моей просьбы достаточно?

Посомневавшись полминуты, демоница все-таки отошла в сторону, душераздирающе вздохнула. Показывала, что несогласна, но гвардейцы тут устанавливали порядок. Во всем Дите. Благодарно кивнув Каре, Влад опрометью кинулся по коридору, не нуждаясь в подсказках и объяснениях. Она же хотела что-то сказать демонице, но была чуть не сбита с ног счастливой Ишим, поспешившей заключить ее в крепкие, прижавшие больные ребра объятия. Кара смеялась, чесала ее у основания рожек, чувствуя, как Ишимка дрожит испуганно.

— Все хорошо, я почти цела и даже не разваливаюсь на части, — целуя ее в макушку, сказала Кара. — А ты как, солнце?

Ишим задумчиво потерла яркий, багровеющий синяк на лбу, как будто только о нем и вспомнила. Она улыбалась, и Каре стало чуточку легче переносить окружающие их страдания.

***

Больше всего Ян боялся, что упадет с трясучим припадком в битве. Но никто не смог бы убедить его остаться в стороне, когда все гвардейцы сражаются за Шестой круг. Он был вместе с ними. Он должен был сражаться бок о бок с гвардейцами. Впрочем, то, что накатило на него на улицах горящего Дита, мигом разбило наивную уверенность, едва не поставив Яна под удар какого-то перепуганного легионера. Оно перемололо его и уничтожило, ненадолго вернуло то ощущение кошмара, вцепилось в шею наяву. Чудом он не рухнул, блокировал и впился саблей в горло.

Они взяли круг магов, остановив гремящие заклинания. Ян сам не понял, как он этот сделал, но он просто разорвал связь между легионерскими колдунами, оставив их парализованными от резкой боли, и тогда на них нахлынули остальные, они рубили и кололи, пока от магов ничего не осталось. Ян командовал, выкрикивал приказы. Старался сдерживать солдат, чтобы те не кидались на гражданских, хотя и понимал, что среди грохота боевых амулетов и свиста пуль многие становятся случайными жертвами. Кровь заливала Дит.

Несколько раз за ночь он падал, просто выключался, но упрямо вставал. Ян чувствовал, что Влад жив. Цел, точнее сказать. Тот кинулся помогать Каре, они потерялись, но Ян знал, что должен вести дальше солдат. Когда совсем скрутило приступом, он успел доползти до госпиталя и заплетающимся языком соврать про какое-то боевое заклинание, на которое он по глупости нарвался. В ночи звенело оружие, ревела магия, пробуждались прежние кошмары с собачьими лицами, присыпанные красным песком. Ян знал, что город сегодня умирает. Перерождается…

Но кошмар остался ночью, позади, он был спасен и избавлен, будто кто-то смахнул с него тяжелое покрывало сна. Пахло чистыми простынями, кровью и вроде бы ладаном — знакомо, терпко-горько, почти полынно. Со стоном пошевелившись, Ян с трудом открыл глаза; в ушах тут же тревожно зазвенело.

Палата небольшая, одиночная, почти келья: побоялись класть вместе с остальными солдатами офицера Гвардии; в их глазах Ян усмотрел тот же ужас, что и в глазах Нины, которая увидела в нем проклятие. Здесь хотя бы было тихо и тепло. На узкой кровати справа совершенно спокойно расположился Влад; судя по глубокому дыханию, провалился в долгий сон, но стоило Яну неаккуратно потянуться и зашуршать простынями, тут же резко распахнул глаза. Спросонья зрачок был звериный, кошачий, а радужка вместо привычной стали отливала бурлящей кровью, но он быстро моргнул, смахивая магический облик, несмело улыбнулся. Наверное, вид у Яна был больно перепуганный: этот взгляд почти физически вжал его в скрипучую госпитальную кровать.

— Это моя кровать, Войцек, — сердито заметил Ян.

— Наша. У нас коммунизм, — сонно, но невозмутимо отозвался Влад.

— В смысле?

— Все общее. Люди обычно называют это семьей, но, на мой субъективный взгляд, «коммунизм» звучит гораздо лучше. Эпичнее. Если что, никто не был против, чтобы я тут лежал, — добавил он поспешно.

— Ты ни у кого и не спрашивал, — фыркнул Ян. — А если я?..

— Ну нет, ты точно не против. Я ведь все еще не на полу.

Смешок вышел больше нервным и коротким, лающим. Спорить с Владом, полузасыпающим, было сложно, да и странно тепло было от его болтовни. Ян, посмотрев на изможденное лицо и тени под глазами, на темную ссадину на скуле, которую он наверняка просто забыл залечить, понял, что Войцеку гораздо хуже, только вида Влад, как обычно, не подает. Скрипит зубами, терпит усталость и боль, не позволяет другим волноваться за себя… Со странной, иррациональной — нежной — досадой Ян нахмурился:

— Ты себя видел? Краше в гроб кладут.

— Знаешь, а я недавно умер, — тихо поделился Влад.

Эти слова были настолько внезапными, что породили глухую тишину. Долгую, тревожную. Звучало слишком серьезно — Влад не шутил, не сверкал смешливо глазами, как обычно.

— Я был без сознания пару часов, когда ты успел? — возмутился Ян, опомнившись.

— Нет… Просто — недавно. На неделе, может. Три года назад. Просто чувство такое необъяснимо-тоскливое, оно в годовщину всегда накрывает.

Влад замолчал, сам запутавшись в том, что хотел донести. Устроился поудобнее, почти стеснив Яна с подушки; тот чутко прислушивался к ровному дыханию Влада. Три года назад — пуля в сердце. У него самого протяжно и больно ныло в груди от мыслей о том злосчастном рикошете, оборвавшем жизнь по ошибке; наверное, это нити контракта, накаляясь до предела, подкидывали чужие воспоминания. Но пусть, если усталый Влад так спокойно лежит, — пусть болит у него, не привыкать уже.

— А знаешь, я рад, что так вышло, — вздохнул Влад. — Иначе, может, ничего бы не было, меня бы не было. Я бы доживал свой век в мире, не найдя, за что уцепиться, просто из привычки жил, без цели… Спился бы или еще что, или ебнулся окончательно и пошел людей резать, не знаю. А так у меня есть смысл, видишь? — по-родному улыбнулся он. — И есть те, кого я должен беречь даже ценой собственной жизни — не спорь, слушай, инквизиторство… Я знаю, за что я сражаюсь. Раньше думал, херня все это — мирное голубое небо… или как там говорят? Сейчас понимаю, что все отдал бы за пару спокойных дней, когда главная проблема — это нудные жалобы Ирмы на твой отчет или какой-нибудь серийный грабитель на Ваське. Со временем, наверное, начинаешь ценить такие вещи.

— Эй, война ведь кончится, — напомнил Ян, когда Влад замолчал. — Рано или поздно.

Ян прекрасно понимал, что завтра или сегодня же они могут погибнуть, но в такие моменты ему хотелось быть оптимистом хотя бы немножко. Умирающему, выгорающему изнутри человеку, инквизитору, пытаемому какой-то непонятной магической дрянью, что засела у сердца. Война может запросто кончиться и без него.

Слабо улыбаясь, Влад снова наполовину засыпал, вымотанный заклинаниями и долгими днями сражений.

— Я не знаю, что с нами будет, это самое страшное, — шепотом признался Влад. — Понятия не имею, сколько еще осталось. Это же жутко — не знать, что впереди ждет. Когда-то в юности я гадать пытался, но ничего не выходило. Не умею я с картами…

Ян почему-то протянул ему левую руку, чистую от темных магических рисунков. Влад предельно аккуратно, невесомыми призрачными движениями скользнул кончиками пальцев по коже, испещренной старыми отметинами и шрамами, пробежался, как по струнам гитары, по линиям, прорезающим ладонь, прикрыл глаза…

— Что там? — заинтересовался Ян, усмехнулся: — Дорога дальняя, дом казенный?

— Даму тебе еще червовую? Ага, сейчас… — кажется, обиделся Влад.

Он замер, не открывая глаз, не отнимая пальцев; Ян побоялся шевельнуться, помешать ему — Влад будто бы слушал что-то. Он всегда знал чуть больше, чем ему стоило бы, и никогда не рассказал бы, что увидел там, в будущем.

— Ты знаешь, когда я умру?

— Чушь. Ты не умрешь, я не позволю.

— Так все-таки?

— Нет, — помедлив, признался Влад. — Смерть — это единственное, чего я не могу видеть. Не знаю, почему.

Даже если он врал, Ян видел, что Войцек слишком устал, чтобы говорить, потому прекратил мучить его расспросами. В полуоткрытое окно задувал прохладный ветер, ерошащий ему волосы; Влад устроился на подушке рядом, с удивительно спокойным лицом — редко когда удавалось видеть его таким. Может быть, он позволил себе ускользнуть в глубокий сон, зная, что под боком, грея его, мертвецки холодного, устроился Ян. Он приобнял Влада, ласково ткнулся губами в лоб — тот улыбался сквозь сон. Странная нежность растекалась в груди. Благодарность за то, что Влад пришел к нему, не оставил. Он всегда был рядом, когда нужен.

Ян засмотрелся на переплетения тонких линий на своей руке — но не на ладонь, как Влад, а на магическую печать на предплечье. Чувствуя, как его тоже смаривает сон, он тщетно пытался проморгаться, но линии действовали странно гипнотизирующе.

***

— Еще амулеты, — просипел Дир молоденькой целительнице из местных, у которой дрожали руки и стояли в глазах слезы. — Обезболивающие есть? Скорее!

Раненый в его руках обмяк, простонал и скатился в обморок. Девушка мотала головой, тряслась вся, целиком, до кончика хвоста, и беспрестанно извинялась за что-то, шептала сухими бледными губами. Растрачивая силы на больных, она, казалось, умирала сама, растворялась в чужой боли, но Диру некогда было ее жалеть. За день, проведенный у госпиталя, он устал, но все еще помогал: механически бинтовал, пачкая руки в крови, едва вспоминая про мытье, раздавал обезболивающие амулеты. Где-то даже шил, но то утром — таким далеким и нереальным, что толком ничего не помнил: рваную рану только, из которой толчками лилась кровь, дрожащую длинную иглу, выскальзывающую из рук, и дикий вопль.

Кругом смрад, гной, черные реки крови, липнущие к нему, тупо глядящие в пустоту глаза, рев, мольбы. Сизые потроха, вываливающиеся из чьего-то вспоротого брюха кишки, культи конечностей — при Дире пилили правую ногу какому-то демону, бешено ревущему не от боли — ее уняли магией, — но от ужаса. Горло перетягивало, в животе словно возилось что-то — слепые черви ужаса. Его бы вывернуло, но последний раз Дир видел еду позавчера вечером.

Битва кончилась утром, а раненых находили по всему городу до вечера, тащили и сюда, в госпиталь, и в отданное им позже губернаторское имение, когда стало ясно, что места не хватает. Обломки, осколки войны, ее беспомощные жертвы. Дир блуждал в кошмаре среди мучительно бормочущих что-то демонов, среди отрубленных конечностей и тазов с черной кровью. Любому, кто сказал бы, что война — красивое, доблестное сражение, он показал бы госпиталь, загибающихся медсестер, полуиздохших и уже не способных остановить кровь магов. Пусть поглядят, пусть удивятся, сколько боли, ужаса и отчаяния можно собрать в одном месте.

— Повязку туже! Еще! — крикнули пронзительно над головой. — Не спи!

Оглянувшись, Дир в изумлении уставился на хрупкую девушку, которую совсем не ожидал увидеть. Это была дочка губернатора Асаироша, отданная гвардейцам, как какая-то вещь. Он помнил, что девушка неплохо стряпала, но сейчас она, неожиданно обретя голос, командовала медсестрами и целителями. Как настоящий полководец.

— Ты?.. — выдохнул Дир. — Мина? Аминарел?

Она остановилась. Взгляд прояснился. Дир знал, что он замыливается, если долго смотреть на раны.

— Дир! — воскликнула Мина. — Ох, ты тоже… — На ее лице блеснула улыбка — быстро, но Дир ее заметил. — Давай, скорее, там еще нужна помощь!

Он послушно подбежал к демонице из повстанцев, лежавшей на постели. Рассекли бедро глубоко — ничего, выберется, у нее еще есть шанс, она сильная, смелая; кажется, он бормотал вслух, успокаивал, потому что лицо демоницы чуть разгладилось, посветлело. Дир покрепче затянул плотную повязку, мимолетно улыбнулся дрожащей, размазывающей по щекам слезы девушке. Побежал дальше, слушая перекличку медсестер. Из операционной, отгороженной грязной шторкой от остального приемного зала, ныне заваленного ранеными, выносили кого-то. Он бросился помочь, подсказать место, но от него отмахнулись. Демон, безвольно висевший на руках, был мертв: горло зашить не успели.

Тут он остановился, протрезвленный жутким зрелищем, помотал головой и вслед за процессией, быстро отпросившись, опрометью кинулся на улицу. Воздух был необычайно свеж после дня, проведенного с больными, веял прохладно, обнимал за плечи; Дир дышал, захлебывался, едва не воя, но голову распирало от увиденного кошмара. Заходило солнце, скрывалось над стеной, а Дир слепо смотрел на мир. «Война — это мир», — заявил Влад однажды, цитируя человеческих классиков.

— Ты в порядке? — окликнул его Ройс, взбиравшийся по ступеням и тащивший ворох белых новых бинтов. За ним едва поспевала Ист с какими-то склянками.

— Все хорошо, — не совсем уж и соврал Дир.

Он устал, едва мог передвигаться, но в глубине души был рад, что вызвался помочь при госпитале. Дир никогда не лечил — больше калечил, но рук не хватало, и он решил рискнуть. До серьезных операций его не допускали, но он все равно был доволен: несколько жизней сегодня он точно сохранил. Спас. Выкупил у давно ушедшего Бога.

— Ты молодец, — вдруг раздался знакомый голос. К нему подошла Рахаб. Она двигалась: боялась, как бы швы не разошлись, но выглядела все такой же решительной. Командиром, которого он знал и уважал. — Дир, слушай, не надо себя так убивать, дальше лекари справятся, — добавила она, подумав. — Никому не будет лучше, если ты свалишься тут от усталости. Иди в казармы, отдохни. Мина хорошо управляется.

С сомнением он позволил себя убедить; наскоро умылся, избавляясь от застывших потеков чужой крови, распрощался со всеми, а особенно с Миной, которую оставлял тут в одиночку справляться, помучился на пороге, желая развернуться и предложить помощь какой-нибудь медсестричке, нагруженной склянками с отварами. Идти было недалеко, но Дир растягивал дорогу, бродил по небольшой площади, встречая знакомых, наслаждаясь тем миром, который не знал воплей и железистого, ржавого запаха льющейся крови. Столкнулся он с Владом, который мелом прямо в центре вычерчивал какие-то магические символы.

— Ты, говорят, в сестры милосердия подался — хорошее дело, — отряхивая руки от мела, по-доброму язвил Войцек. И неожиданно добавил, ни капли не задумываясь: — А я когда-то на врача учиться хотел, людям помогать. Потом, правда, вступительные завалил, разочаровался и стал боевым магом.

Он щелкнул пальцами, высекая красную искру. Шутил или нет? Дир не стал переспрашивать, невразумительно кивнул.

— А печать зачем? — мыском ботинка указал Дир на рисунок.

Влад нагнулся поправить что-то, заскреб мелом по брусчатке. С увлечением следя, как под его руками расцветают причудливые древние руны, больше похожие на искусный орнамент, Дир совсем забыл, о чем спрашивал и куда шел, зачарованно уставился в центр печати, забывая и моргать, и дышать, избавленный от шума прохожих и отдаленного грохота, окунувшийся в блаженную тишину… Его сильно встряхнули за плечи, что Дир, клацнув зубами, прикусил язык: во рту было солоно от крови.

— Тебе мама никогда не говорила не пялиться на незавершенные заклинания? Особенно на Высшие? — ворчливо спросил Влад. — Детский сад, блять, элементарная техника безопасности, следи тут за вами… Это на случай, если к нам заявятся легионы Люцифера, решив повторить подвиг и взять Дит вторыми. Защитное заклинание.

— А чего не на стене? — приходя в себя, прохрипел Дир.

— Несколько точек опоры по всему городу, расположены определенной фигурой, чтоб купол надежнее встал, а то помнишь, как у нас на Восьмом полстены смело? — пустился в объяснения Влад. Неожиданно замолчал, поглядел на Дира: — Вали давай в казармы, я тут сам как-нибудь разберусь. А то начну енохианские символы чертить, ты вообще поплывешь: с них демонов всегда шарашит…

— Енохианские? В Аду? — возмущенно переспросил Дир. — Ты ебанутый, тут все на воздух взлетит!

— Не, только плиточка слегка потрескается, — беззаботно улыбнулся Влад. — Да пара демонов мигрень словит — велика ли беда? После падения Небес они уже такой силой не обладают, хоть где черти. А ты давай, иди, если не хочешь потом полночи башкой мучиться.

— Я вообще-то тоже немного ангел, — вздохнул Дир. — Но как знаешь.

Дир бы спорить с этим самоуверенным человеком не стал, пожалел, что рядом нет Яна: тот как-то с деятельным Владом справлялся; пришлось и правда медленно продвигаться к казармам и — о чудо — какой-никакой кровати, изредка чувствуя, как магия, волнами растекающаяся от центра площади, покалывает лопатки.

Добравшись до казарм, он тут же рухнул в свою койку и, кажется, заснул, еще не коснувшись жесткой подушки.

***

Джек тявкнул вслед выпорхнувшей из казарм демонице, а та, полуобернувшись, задорно махнула ему — или, может, притихшему инквизитору — хвостом с пышной кисточкой и быстро скрылась где-то в стороне оживленной площади. Наблюдая за сценкой с крыльца казарменного небольшого строения, Ян никак не мог собраться с мыслями. Его выпустили из госпиталя только на следующий день, а там обнаружилась еще куча дел у Гвардии, и он незаметно остался один, не представляющий, чем бы заняться. С защитной магией он не мог помочь, а к тренировкам его не допускали, беспокоясь, как бы он снова не отключился. Набродившись по городу, насмотревшись на уродливые отметины войны, Ян неизбежно вернулся обратно к казармам, и там за ним неожиданно увязался Джек.

Он всю жизнь боялся собак до смерти, он просыпался, когда в тишине адской ночи раздавался долгий вой гончей откуда-то из дворов, и еще долго не мог заснуть. Ян был теперь не тем сломленным мальчишкой, которого вышвырнули на гладиаторскую арену к громадной, крупнее его втрое, твари; нет, он был инквизитором, лейтенантом Черной Гвардии, человеком, стрелявшим в вернувшегося Бога. Но он хватался за нож, как и десять лет назад, когда слышал далекий лай брехливой соседской собаки.

Такие шрамы просто не лечатся; он никогда не смог бы забыть ужаса, боли, горячки после. Но Джек, ласково тычущий мокрым носом ему в ладонь, был ни в чем не виноват, Джек, казалось, хотел помочь, развеселить грустного человека, скакал рядом, гоняясь за чем-то, виляя хвостом, звонко тявкая. Ян несмело зашвырнул подвернувшийся под руку деревянный обломок, и пес, гвардейская гончая, выученная отгрызать головы, счастливо взвизгнул и кинулся за ней. Вернулся, положил палку рядом, гордо распушился — выпятил грудь. Прислушиваясь к себе, Ян кинул снова. И снова…

Умаявшись, положив голову ему на колени, Джек лежал и тихонько урчал, дергал острыми ушами, когда Ян аккуратно почесывал его по загривку. Хвост взбивал дорожную пыль с крыльца, красные глаза лениво закрывались.

Влад помогал магам разобраться с защитой города и кругом, оставив его одного и шутливо попросив не делать ничего опасного, а вот Кара вышла из казарм неспешно, как будто подкрадывалась. Ян знал, что она изучает его. Неприятный взгляд, словно он подопытный какой-то.

— Ууу, морда, — умилилась Кара, тоже потянувшись почесать завозившегося Джека. — Щас он тебе все джинсы исслюнявит, знаю я его.

Пес заворочался, обиженно заворчал, дернул ухом. Иногда Яну казалось, что он понимает гораздо больше, чем положено собаке, пусть и адской. Чем положено той ужасной твари, тащившей его спиной по песку…

— Не страшно? — встревожилась Кара, прочтя что-то в его глазах.

— Нет, наверное, — подумав, признался Ян. — Я ведь прекрасно знаю, что он не хочет и не сможет мне навредить, а страх… Ну, с ним можно смириться. Побороть. Я сначала обходил Джека тремя дорогами, а теперь, видишь, на коленях лежит. Не виноват он в том, что меня когда-то травили собаками. Да, он как две капли воды похож на ту тварь, которая хотела меня сожрать, которая рвала на потеху Высшим. Для меня гончие на вид все одинаковые, правда… Это не важно. Важно то, что он хотел спасти меня — и спас, защитил от тартарской гончей больше его, рискнул жизнью ради человека. И я ему за это благодарен.

Чутко прислушиваясь к его словам, Джек позволял почесывать себя между ушей, тихо урчал, клокотал — звук, который больше ожидаешь услышать от свернувшейся клубком кошки, а не от громадной черной псины. Странным образом Яна это успокаивало, позволяло расслабиться и забыть про голодный яростный рык и искрящиеся ненавистью глаза.

Кара улыбалась, глядя на них: на Яна, чуть подрагивающими пальцами запутывающегося в шелковистой шерсти, и на Джека, счастливо пригревшегося возле него. До того странная картинка… И эта безмятежная сцена — среди войны, в оккупированном городе, с улиц которого еще не все трупы убрали.

— Он тебя любит, прям по-щенячьи обожает, — рассмеялась Кара, кивнув на Джека. — Но не вздумай распускать мне боевого пса, ладно? — Помолчав, она невпопад добавила: — Знаешь, я так и не извинилась за то, что ты из-за меня загремел в Тартар и… Подхватил там что-то. Мне Влад сказал. Прости, Ян.

Незаметно для себя Ян левой рукой царапал рубашку у сердца; в груди все ныло и ныло, он не признавался в этом никому, не хотел убивать надежду, расцветающую в глазах Влада. Он ведь не падал с пеной у рта, как раньше, дышал свободнее — или просто привык справляться.

— Ты-то откуда знала, все случайно получилось, — успокоил Кару Ян. — Никто не виноват.

Она точно размышляла о своем, глядя в пыль, потом подобрала тонкий обломок-лучинку, принялась вырисовывать символы. В ушах шуршали ветром имена енохианских древних знаков, и Ян отвернулся, стараясь не читать и не вникать в певучесть языка ангелов: боялся ускользнуть глубоко в течение силы и не вынырнуть. Кара же говорила больше себе под нос, нуждаясь в собеседнике, лишь бы не казаться сумасшедшей и не беседовать сама с собой:

— Я отвечаю за вас всех. Когда-то мне хорошо было, я любила войну, мне горячила кровь битва, я жила ей, любила больше себя. Вечное кровопролитие — в этом я видела смысл своего существования, потому что ненавидела всех: отвернувшиеся от меня Небеса, демонов, покорно гибнущих от ангельских рук, но больше всего себя. Тогда я сама вольна была творить, что вздумается, кидалась в самое пекло и спорила с приказами. Теперь я сама их отдаю. Я любила войну, а сейчас меня ужасает то, что приходится самолично отсылать кого-то на бойню, подписывать приказы генералам и распоряжаться чужими жизнями, подсчитывать потери еще до битвы, пока все живы — ебаная арифметическая задачка, которая определяет мертвецами до сих пор дышащих и думающих, надеющихся. И это выворачивает наизнанку. Мне не жалко губернатора Дита, загребавшего себе деньги из казны, мне плевать на его прихвостней, родственников и друзей, жиревших на чужой бедности, я запросто казню их всех, поставлю на тот же эшафот, на каком хотели вздернуть Рахаб… Но все солдаты, все демоны… Они ведь жить хотят, сражаются за свой мир, а я их убиваю. Несколько Падших, которым Ад не был родиной, распоряжаются его судьбой и в споре кладут в землю тысячи и тысячи простых демонов. Смешно, блядь, до слез.

Яну были знакомы такие вспышки неожиданных речей, он привык к ним, привык к льющемуся яду. Почти так же взрывался Влад, и, чего теперь-то греха таить, Яну нравилось его слушать, притягательный, рычаще-урчащий, как у голодного зверя, голос, угрожающий, смело переворачивающий все привычные мировоззрения, хохочущий сипло, овевающий все мысли, забирающийся в самую подкорку черепа и с треском вскрывающий кость. В словах Кары сквозила одна горечь, а не привычный вызов всему миру. Все они неизмеримо повзрослели, постарели в этой войне и устали: буря выжала все.

— Спасибо, что слушаешь, я это ценю, — прервав его раздумья, поблагодарила Кара. — А, вот что! — встряхнулась она и, пошарив недолго в карманах, вручила ему простенький амулет. — Могу развлечь, если скучно сидеть тут и наглаживать сóбака. Дело в чем: надо посмотреть местные архивы, разобраться с тем, как в Дите бюрократия устроена и с чего начать разгребать то, что нам оставил губернатор. Демоны требуют справедливости. Многим из них приписали долги. Некоторых незаслуженно обвиняли. Займитесь с Владом, и он заодно отдохнет от магии, а то от нее скоро и умом поехать. Амулет — ключ, перед дверью помашешь, она откроется. А то кого мне отправить? Сама бы пошла, да другие дела.

Последнее она произнесла как бы между прочим, небрежно, но Ян уловил у «дел» какой-то страшный, тяжелый подтекст.

— Эшафоты новые ставят, — понимающе хмыкнул он. — Для губернатора и его приближенных?

— Хороший мальчик, умный, — ухмыльнулась Кара, видя, как при этих словах двинулся Джек. — Говорю: мне их не жаль. Работа есть работа, тебе ли не знать, господин инквизитор. Так что насчет архива?

— Я посмотрю, все равно не хочется на казнь идти, — согласился Ян. Продолжил несмело: — Дурно в последнее время от смертей, наизнанку выворачивает. Не тошнит, а так… как будто кожу сдирает и огнем окатывает. Странно.

Кара кивнула, ласково потрепала его по волосам на прощание и прямо с крыльца взмыла вверх, ни слова не сказав. Подслеповато прищурясь на солнце, Ян долго смотрел ей вслед, пока Джек, играясь, не дернул его за рукав.

***

Никогда Кара не любила выносить приговор, хотя палачом выступала часто; сегодня она была и судьей, и тем, кто исполнит страшный приказ, и абсолютным владыкой города, в котором творила закон. На площади собралось еще больше демонов, чем пару дней назад, и они увлеченно следили за тем, как на скрипучий старый эшафот поднимаются несколько фигур со связанными руками. По сложившейся среди гвардейцев традиции Высшим обкорнали длинные косы, украшенные нитями золота и серебра, брошами и колокольчиками. Губернатор города, сухой, как рыба, и с таким же выпуклым и слепым взглядом, шел первым. За ним — еще десяток, на наскоро возведенные эшафоты пониже и попроще.

Перед тем, как вывели заключенных, неожиданно появился Дир. Его десятка временно лишилась командира, пока Рахаб восстанавливалась, поэтому они с Ройсом кое-как справлялись вместе. Бес сейчас помогал укреплять стену, а Дир метался, разнося поручения и отчеты. Благодаря крыльям ему удавалось успевать везде, и Кара с гордостью поглядывала на мелькающую в небе тонкую фигуру. Пару раз Дир чуть не вписался в дома, но в целом справлялся. Он передал Каре несколько записок от Влада, которые он не передал по магической связи, чтобы не перегружать магию: когда устанавливаешь защиту, ничего не должно сбивать печати.

Дир же переминался с ноги на ногу, глядя на осужденных. Потом все же рискнул высказаться:

— И что теперь, их всех вешать? — ужаснулся Дир.

Кара посмотрела на него косо, но не стала уточнять, отчего у наемного убийцы проснулась внезапно совесть.

— Они чуть не вздернули Рахаб, ты ее из петли достал. А скольких они перевешали, кому никто не помог? Иди, спроси у Аарона и его демонов, кого повстанцы потеряли. Я не буду лучше их, — хмыкнула Кара, кивнув на скованного губернатора и прочих чиновников. — Я буду такой же, как они. Ровно той, кого они заслужили.

Ей довелось беседовать с Аароном. Он потерял самого младшего брата в недавнем бою, еще мальчишку. Его забили легионеры, растерзанное тело нашли уже позже, когда разгребали. Не просто застрелили, чтобы убить, но измывались, терзая клинками. Поэтому в глазах Аарона горел неугасимый огонь мести — он был Каре знаком.

Дир отступил, зная, что не сможет ее переубедить, но смотрел исподлобья, как обиженный щенок. Губернатор Маэллет молчал. Он знал, что обречен. Кара даже не удосужилась выслушать его, ей достаточно было всех доказательств, что собрали повстанцы: у них на руках были документы, которые доказывали, что большая часть денег ушла не на строительство госпиталей или школ, а на отделку великолепного имения. Кара сама видела сияющие витражи из драгоценного хрусталя и нищие развалины трущоб.

Ей бы расстрелять их, лично перерезать глотки коротким ножом в рукаве, отсечь головы поющим орудием революции — гильотиной; главное — разлить кровь адскими реками, в темных водах Леты забыться, умыться ею… Но Каре казалось символичным вздернуть их на виселице, на которой они хотели повесить одну из ее офицеров. Месть, расчетливая и холодная, напоказ. Хлеба и зрелищ; лучше бы крови и крика, это адский зритель жрет гораздо охотнее. Они затаили дыхание, стояли чуть не на цыпочках, ловили каждый миг, каждый вздох губернатора, малейшую морщинку на его лице, дрожание век. Чувствовали себя отомщенными.

— Я мало водила тебя в театр, silar me, — усмехается Кара стоящей подле нее Ишим. — Тебе бы Шекспира смотреть, а не эту дрянь.

Ишим стояла рядом, маленькая, тоненькая, с распущенными волосами, будто утопленница Офелия, но не в саване, не в пышном платье, которые носили при дворе, а в черно-серебряной форме с оторванными погонами. Упрямо делала вид, что не мерзнет на ветру, что не замечает голодных, жадных взглядов, устремленных на процессию в цепях. Она старалась отвернуться, чтобы не видеть предстоящей расправы. Не одобряла, как и Дир, и тоже понимала, что переубедить Кару не выйдет. Потому просто молчала, и это было хуже обвинений Дира.

Застыли на закрытых люках приговоренные, им на шеи накидывали петли из грубой, лохматой пеньки. Кара долго глядела на них, на отходящих гвардейцев. Блистательная роль палача была предназначена ей, маски не полагалось: играй сама, своим лицом. Ей нечего было бояться, нечего скрывать — разве что, презрительно-гневную гримасу, но ее даже лучше выставить напоказ, подать пример.

Было тихо. Она шла небыстро, четким военным шагом, отсрочивая момент, когда рука ляжет на гладкий отполированный рычаг. Так нелепо, так бескровно — снова было жаль, досада губила. Хотя злые языки уже шептались, что у командора вечно пляшут кровавые чертики в глазах, вот она и не останавливает кровопролития…

— Помогут тебе теперь твои дворцы, витражи с кровавыми цветами, плиточка отделанная, прелестные девицы на шикарном ложе, а? — тихо обратилась она к губернатору Маэллету, бледному, бряцающему цепями. — Это, — чуть топнула она по скрипящим доскам, — это честнее, тебе не кажется? Нет золота, нет богатства. Единственная плата — жизнь. Я бы предложила кинуть монетку, но это все чистые формальности. Аверс, реверс, да пусть хоть гуртом встанет, мы оба понимаем, чем закончится спектакль. И они знают, — кивнула Кара сначала на прочих чиновников, тоже прихваченных петлями, потом на зрителей.

Она не спешила, но и не растягивала творящееся на нудное представление. Кара не умела играть в партии Высших, ее игра была честнее, резче, ярче. Бунт, бессмысленный и беспощадный; так Влад говорил, хохоча. В них всех был этот бунт, генетическая мутация, жажда крови, прорастающая буйным чертополохом.

— Avaritia, жадность, смертный грех, да? — сказала Кара, внимательно глядя на него. — Дит — самый богатый город Ада, не считая Столицы, город, при котором производится большая часть оружия. Не удивлюсь, если сабля, висящая у меня на поясе, тоже выкована мастерами Дита. О, я бы тебя познакомила с этой доброй сталью, но не время менять правила. Лучше скажи мне, Маэллет, полагал ли ты, что топишь сам себя? Что, забирая половину дохода в свой карман, лишаешь еды и жилья сотни из демонов, сейчас смотрящих на тебя неотрывно и ждущих, когда ж ты начнешь хрипеть и закатывать глаза? Ты сам обрекся. Avaritia. У моих солдат ничего не получилось бы, не уничтожь ты доверие демонов к их правителям… Богатейший город Ада, поразительные возможности, да человеческие мастера сами повесятся от жажды узнать секреты кузнецов Преисподней! И город этот — задыхается от бедности, упивается страхом, пока ты отделываешь палаты…

Кара была уверена: даже если она станет говорить еще тише, ее все равно услышат, голос ее без всяких заклинаний раздастся в головах каждого на площади. Или же их общий, хлещущий негодованием вой грохотал у нее в мыслях. Она прикоснулась к прохладному дереву рычага; губернатор молчал, но глаза его заметались, завращались в глазницах. Ни звука он не издал — к его чести.

— Да к чертям это все, — скривила губы в усмешке Кара. — Все проще: я завоевала твой город, взяла по праву сильного, которое работает в Аду всегда, во время любой войны, и я теперь владыка в Дите. Я и моя Гвардия — мне имя легион… Вы уволены, господин губернатор. Последнее слово?

Молчание, затаенная злоба в глазах. Что ж, тем лучше. Она рванула рычаг резко, не оборачиваясь. Слышала грохот распахнувшегося под ногами демона люка, прокатившийся долгий вздох, хрипы Высшего, скрип балки, на которой повисло тяжелое тело. Обернулась она ненадолго, когда все было кончено, чтобы заметить искаженное лицо: перед смертью демон почти потерял человеческие черты, обрел звериные. В петле покачивался труп, зрители безмолвствовали — похоже, ни Кара, ни он не заслужили аплодисментов.

Она перепорхнула, коротко хлестнув крыльями, на новенький, едва поставленный эшафот, ухмыльнулась приговоренным, во все глаза пялящимся на губернатора, словно надеясь, что он воскреснет, что Кара рявкнет во всю глотку: «Встань и иди!» Но рука снова легла на рычаг. Говорить ничего не хотелось: они лучше знали свои грехи.

— Последнее слово? — любезно предложила она и им.

Демоница, привыкшая носить украшенные драгоценностями платья, а не полотняное рубище, что теперь висело на ней, неожиданно подняла голову от созерцания босых грязных ног и трезво, немигающе посмотрела на Кару.

— Ты проиграешь, — зло выплюнула она. — Ты сама не понимаешь, против какой силы выступила. Можешь убить нас, можешь взять город, но Люцифер придет, он все у тебя отнимет, казнит тебя, отступница…

Надо же, они еще верили в своего Владыку — единственного, кого они знали, кому готовы были служить, хотя сами не догадывались, почему. Кара всегда знала, что в Аду все делается по традиции, по древней привычке: по ней они веками сражались с ангелами, пока она не вынудила уничтожить их, по ней пригибались перед сидящим на троне и не знали иной жизни.

— Люцифер уже спрятался в Столице, — резко ответила Кара. — Если он кого и пришлет, так это новый легион солдат со сломленной волей. Уничтоженный, уже мертвый. Так ведет войны твой Владыка. Он всегда бросал на убой свой народ, помнишь? Помнишь детей, погибавших в окопах во время войны с ангелами? А я вот видела своими глазами, как их рвут в клочья.

Снова проворот рычага, грохот, сиплый вой, ропот толпы. Остальные не осмелились говорить, хотя это никак не решило бы их судьбу. Кара зачем-то отерла руки о штаны, спустилась с эшафота быстро, не оглядываясь. Висевших на нем они приказала придержать хотя бы до завтрашнего вечера: не сомневалась, что многим захочется полюбоваться.

Толпа уже гудела, с нее спало оцепенение, растворилось, и шум медленно нарастал, шел в гору. Кара с трудом продиралась сквозь них, легко скользила в демонском потоке, не боясь удара в спину. Отчасти верила, отчасти прикрывалась амулетами: все же, не могла быть настолько наивной после всех пережитых битв. Вырвавшись на воздух, отойдя подальше, Кара вдохнула полной грудью.

Вдруг ей навстречу из толпы повалилась какая-то фигура в темных одеждах, закутанная в них, как в простыни, несмотря на теплый вечер. Встрепенулись охранники от Серы, следовавшие за Карой, кинувшись наперерез, выхватили клинки, но Кара успела первой, злясь, что ее оберегают, как маленького ребенка, что хуже — как одного из аристократов, каких она казнила сейчас на радость изголодавшейся толпе. Она успела раньше верной охраны, выставила револьвер, целясь в темную фигуру; та закачалась, будто бы на ветру, застонала что-то и медленно воздела руки, скрытые длинными рукавами, свисающими ниже кончиков пальцев на добрую ладонь. Ни нападать, ни защищаться не собиралась. Кара рывком подскочила, дернула капюшон.

Лицо было не бледным, а серым, измученным, совершенно бескровным. В искривленных странной гримасой чертах угадывался маркиз Шакс, некогда первый щеголь Столицы. Сейчас взгляд его потух, длинные волосы висели неаккуратными клоками, рогов — у Кары перехватило дыхание от странной брезгливости — толком не было, только небольшие сколы, которые все отслаивались, крошились.

— Потрепала же вас жизнь, маркиз, — без улыбки сказала Кара. — Или ваш хозяин? На что вы здесь, вышвырнули, как только испили досуха?

Ей хотелось съязвить, уколоть побольнее, но бить уже было не во что: личность этого существа, которого и не получалось назвать живым, погибла давно. И это — ее старый противник, блистательный маркиз, старающийся переиграть Гвардию? Горделивый психопатичный Высший, не находящий себе иной цели жизни, кроме как противостояние ей? Как несправедлива бывает судьба…

— Андрамелех хочет говорить, — сухим, шелестящим голосом выговорил измученный демон. — Он не видит смысла сражаться, а хочет объединить усилия…

Он вдруг сухо закашлялся, отплевываясь чем-то: кровью или гноем, не разобрать, да и вникать не хотелось. Кара чувствовала, как ее лицо перекашивает от отвращения.

— В госпиталь его, живее, — приказала она застывшим в нерешительности гвардейцам. — Хотел убить меня, Шакс? А вот я тебе такой милости не дам, понимаешь? Не позволю просто обрести покой.

— Встретиться… — все бормотал без интонаций Шакс — то, что осталось от него. — Андрамелех приказал… Он предлагает мир…

Закатывая глаза, демон пал на землю с грохотом, которого, как Каре казалось, живые издавать не могут: деревянный, неестественный звук. Посторонившись и пропустив гвардейцев, она молча наблюдала за тем, как тело маркиза поднимают, тащат прочь с площади. Он мертво обвис в руках гвардейцев, повесил голову; приводить его в себя никто не спешил.

Кошачьими мягкими шажочками подошла Ишим, коснулась руки.

— Мелех… Ты будешь с ним говорить?

— Говорить — отчего бы нет, хуже едва ли станет, — ответила Кара отвлеченно. — Только где и как? Пусть Шакс очухается, спросим у него. И все равно слишком похоже на ловушку… Что нам светит, если мы пойдем с ним на мировую? Мелех хочет править Адом, потребует отдать ему круги, — Кара, встрепенувшись, неожиданно резко и яростно вскинула голову: — Ну нет, я не отдам ему ни сантиметра земли. Эти демоны доверились мне, подписали контракты со мной, они верят в Гвардию, а не в жадного до власти Падшего…

Она говорила зло, будто сама себя к Падшим не причисляла, словно была с жителями Ада одной, черной, крови. В последнее время Кара сама забывалась, открыто зовя их своим народом — не в смысле, конечно, принадлежания, но в смысле общности. И демоны, роптавшие когда-то на безумную ангелицу, еще помнившие кровопролитные войны с Раем, не смотрели на крылья у нее за спиной. А теперь уступить их Мелеху — предать, обмануть доверие…

— Да, наверняка ловушка, — заявила Ишим, оживленно помахивая хвостом, как рассерженная кошка. — И с чего бы ему мириться с теми, кого он хотел уничтожить?

— Мы стояли на пути к Люциферу, — напомнила Кара, пусть это и звучало оправданием врагу. — Нет, я бы все-таки послушала…

Ишим неодобрительно ворчала, беспокойно объясняла что-то, пока Кара пешком вела ее по оживленным улицам Дита. Чуть погодя тащилась охрана, не спускавшая глаз с командора, а ей мучительно тяжело было от этой ответственности, хотелось ринуться в небо и затеряться. Да еще Кара задумывалась, как Шакс оказался в Дите… Так же, как ее собственные лазутчики, очевидно. Но значило это две вещи: что на стороне Мелеха талантливый чародей, который его перенес незаметно и что в городе могут быть еще демоны Мелеха. А значит, охрана была все же не такой бессмысленной.

— А Влад где? — пихнув ее в бок локотком, спросила Ишим. — Сначала с ним посоветуйся, а потом лезь встречаться с Мелехом. Без боевого мага я тебя даже не отпущу.

— Он с инквизиторством своим ненаглядным в архивах разбирается… Там такая муть с учетом, что голова кругом идет.

Ишим заметно погрустнела, опустила голову, кусала губы: про то, что с Яном что-то неладно, казалось, знали уже все, а демоны особо чутко чуяли нечто темное, что стачивало тело и волю инквизитора. Понемногу, но все сильнее, глубже уводило его за грань. В последнее время Каре смутно казалось, что она прежде видела, чувствовала влияние чудовищной силы.

— Когда же эта война закончится… — тихо пробормотала она.

Ишим взглянула удивленно, будто не узнавая ее, жадную до любой драки, но ничего не сказала.