Их война обернулась большими потерями, но они победили.
Лаббок потерял друзей.
Леонэ, Шелли, Челси, Сусаноо — погибли.
Погибли ещё очень, очень многие; всех их Лаббок не знал в лицо, не знал, может, даже по именам, но в груди на поминках каждый раз щемило от тоски — может, он бы что-нибудь успел изменить, если б они пришли раньше.
Вряд ли.
Об этом ему в первую же неделю по возвращению сказала Надженда. Нет, она сказала не так. "Чудо, что ты пропал и выжил", — вот как она сказала, — "иначе б на генеральном сражении они нам без тебя глаза на жопу натянули".
Они — Эсдес и мелкий ублюдок-император — их в любом случае натянули, Лаббок это понимал. Но, может, он и правда пригодился.
В те дни даже Шура отошёл на второй план. В суете сражения, а затем восстановления разрушенного города Лаббок успел напрочь позабыть о нём — и вспомнил лишь сегодня ночью.
Против воли комом поперёк горла встала обида, иррациональная и глупая, и Лаббок с трудом подавил её. В том, что случилось, виноваты были они оба.
Не выскочи Лаббок, Шура, может, пошёл бы своей дорогой. Не сработала бы Шамбала, и они не пропали вдалеке от дома, у северных морей, где солёный ветер кусал щёки и сушил глаза. Где время текло совсем иначе и против воли иногда хотелось остаться.
Сжав кулаки, Лаббок закусил губу и начал перебинтовывать сломанную ногу — при атаке на столицу в него всё-таки прилетел осколок разрушенного здания. Но ему всё равно повезло. Особенно остро он это понимал, глядя на тех, кому взрывной волной содрало кожу с лица или оторвало конечности. Или глядя на то, что осталось от Онеста.
Тело бывшего премьер-министра висело на главной площади. Воняло, разваливалось и каждый день с мерзким звуком исторгало из себя какую-то алхимическую жижу, мало общего имеющую с кровью. Он висел там долго и будет висеть, наверное, до тех пор, пока не останется один скелет, и тогда, думал Лаббок, его тело сожгут. Если горожане не устанут от вони раньше и не подожгут его сами.
Но на Онеста ему, если честно, уже было наплевать. Даже в казни он не принимал участия.
Чёртов ублюдок повстречал самого страшного зверя, который когда-либо ходил по земле, да упокоят боги её душу. Встретил и сдох. Вот и всё.
Лаббок тосковал по Леонэ, но вымещать свою злость на живом трупе не считал нужным. Это было бы оскорблением её памяти. В конце концов, Леонэ поймала его не для того, чтоб потом за неё мстили.
Шуре, должно быть, было не наплевать на смерть отца.
Несмотря ни на что, Лаббок был рад, что тот сбежал. Он бы искренне не хотел для него такой участи.
В том, что Шуру разорвали бы заодно с отцом, он не сомневался.
Закончив с бинтами, Лаббок откинулся на кровати и уставился в потолок. Ногу слабо жгло, но это скоро должно было пройти, и тогда можно будет отправиться немного погулять. Мисс Надженда разрешила ему отдыхать.
В строительстве и инженерии он, увы, был не силён. И на народные массы воздействовать не умел. Так что оставалось коптить небо и полагаться на остальных.
Но время тянулось убийственно долго. Иногда Лаббок специально забывал о нём, погружаясь с головой в рутину, не помня, что они делают и где он.
У мисс Надженды было слишком много дел в новом, юном мире. Она старалась сохранить в нём всё хорошее, отдаваясь этому полностью, со всей любовью и знанием дела. Лаббок искренне ей восхищался. Если б у него спросили, готов ли он за неё умереть, он бы не раздумывая согласился. Но сейчас он чувствовал себя одиноким.
Тацуми где-то скрылся в облике дракона. Вроде бы отправился к Майн. Выжившей, но ослабевшей. Лаббок немного завидовал его новому, по-птичьи свободному телу. Сильному. Совершенному. Но о подобном для себя он даже и не мечтал — и никому бы такого не пожелал.
День тянулся за днём, Лаббок изредка гулял по дворцу. Без особой цели, но пару раз он задумывался над тем, чтоб поискать комнату Шуры. Впрочем, затея оказалась мертворождённой, это он и сам вскоре понял. Комнат было больше, чем звёзд на небе, а Шура ушёл из дворца слишком давно, чтобы что-то, напоминающее здесь о нём, представлялось возможным найти.
Вспоминать о нём не хотелось, но вспоминалось само собой.
Лаббок не ругал себя за это. Почти.
Он привязался к человеку, с которым прожил бок о бок так долго, и в этом не было ничего постыдного. Было горько. Ничего подобного он не ожидал. Сейчас, наверное, Лаббок бы даже предпочёл, чтобы Шура оказался каким-нибудь там егерем — тогда б он и переметнуться на их сторону смог бы, и сбежать под шумок без опаски, растворившись в истории.
Но Шуре в этом плане не повезло. Как и Лаббоку.
Закончив перевязку, Лаббок встал и отправился в сторону сада. Сегодня в полдень они с Акамэ решили там пообедать. Много времени теперь она проводила со своей сестрой — та, похоже, повредилась рассудком, и Акамэ почти всё свободное время ухаживала за ней. Но сегодня Вэйв обещал сам присмотреть за Куромэ, а они побудут вместе. Как раньше.
Теперь ему отчаянно этого не хватало.
Акамэ ждала его под большим клёном, сидя на пледе. Издалека заметив его, она подошла и помогла ему присесть. Сегодня Лаббоку даже не хотелось отнекиваться от её помощи.
— Как твоя нога?
— В любом случае лучше, чем эти штуки на тебе, — усмехнулся он, забирая протянутый сэндвич, — да нормально. Уже не болит даже. Скоро заживёт и буду как новенький.
Он попытался сделать уверенное лицо, но получилось так скверно, что Акамэ лишь слабо улыбнулась на это.
— Они всего лишь чешутся. Это можно стерпеть, поверь, — пожала плечами она, наливая себе чай.
Лаббок отстранённо подумал, что сравнивать боль, которую приносисли проклятые печати Мурасамэ, не дававшие ни спать, ни даже одеваться нормально, было слишком смело. Даже немного высокомерно. Если б говорил это Шура, то даже не "немного".
Ну вот, опять к нему свелось. Лаббок нахмурился.
Акамэ, внимательно за ним наблюдавшая, негромко — понизив тон, чтоб точно никто не услышал — спросила, что не так.
На самом деле и она, и Надженда знали о Шуре. И об его тэйгу тоже знали. Но про то, что между ними произошло, Лаббок умолчал, равно как и про то, что Шура являлся сыном Онеста. Если этому дураку хватило ума и удачливости сбежать из разрушенной столицы, его не должны поймать головорезы, охотящиеся за наградой, которую назначат за его голову.
Детей не стоит приплетать к грехам родителей. Сейчас Лаббок даже рад был, что Шура столько лет не появлялся в Империи и не контактировал с отцом. Может, случись всё по-другому, стал бы совсем другим человеком.
Тяжело взглянув в проницательные глаза Акамэ, Лаббок не нашёлся, что сказать. Врать ей не хотелось. Говорить правду тоже.
Лаббок почувствовал себя потерянным и даже не сразу придумал, что соврать. Но Акамэ опередила его:
— Этот парень стал тебе дорог, да?
— Да, — неуверенно кивнул Лаббок, задумавшись над формклировкой. Стал ли ему <i>дорог</i> Шура? Теперь, наверное, да.
Акамэ вздохнула.
— Я понимаю тебя, Лаббок, но мы не можем ему доверять. И, думаю, он уже сбежал из страны. Узнав о том, что творится здесь, будь я им, точно бы сбежала.
Лаббок слабо кивнул, решив подыграть.
— Это понятно, но... знаешь, когда он драпнул, мне стало немного обидно. Не мог я, конечно, ничего от него требовать, но — честно — мне хотелось бы, чтоб он остался.
Акамэ пытливо на него посмотрела.
— Лаббок, он тебе понравился?
От произнесённого ей Лаббок поперхнулся сэндвичем. Акамэ заботливо похлопала его по спине, пока он кашлял на траву, пытаясь прийти в себя.
— Нет, конечно! Ну... может. Чуть-чуть. Нет, Акамэ, ну, может, больше как друг. Да всё, закрыли тему! Свалил и хрен с ним.
Акамэ тихо захихикала — как раньше, и на сердце у Лаббока в одночасье полегчало. Она улыбалась, будто впервые забыв и о Куромэ, и о своих ранах. В ответ он улыбнулся ей. Широко, добродушно.
Потянувшись друг к другу, они обнялись, прижавшись тесно, отчаянно даже как-то. Будто старались спрятаться.
В тёплых руках Акамэ было спокойно. Как и ей в его.
— Лаббок, даже если так, не стесняйся. Я даже рада, что у тебя был человек, к которому ты, ну... чувства чувствовал, — она провела рукой по его спине, прижав к себе.
Лаббок уткнулся лицом в её плечо, тихо засопев. Да. Именно это он и делал.
В обнимку они сидели, пока не стало душно. Тогда Лаббок отстранился и сел, оперевшись спиной о дерево. Акамэ присела рядом с ним.
Они молча держались за руки так долго, что остыл чай и покраснело небо — будто пропиталось кровью.
Акамэ, кажется, всё молча понимала. И также беззвучно обещала продолжать молчать.
<center>***</center>
На тело отца Шура смотреть не стал.
Вывешенный на площади на всеобщее обозрение кусок мяса трудно было с ним сравнить. Уже даже было трудно просто сравнить с человеком.
Шура обошёл центр десятой дорогой и отправился на самый дешёвый постоялый двор, где снял комнату и заперся там до заката.
Идея у него была простая: найти Лаббока. Что потом будет, он не знал. Может, украдёт. Может, вначале ударит, потом украдёт. Посадит в халупе так далеко от цивилизации, что их там никто никогда не найдёт. Со временем Лаббок оттает. Перестанет злиться и примет его таким, ведь в конце концов Шура себе отца не выбирал. Он будет на это давить. Лаббок добрый — со временем он его примет.
...всё это хорошо выглядело только в голове. Потому что, во-первых, под давлением Лаббок ещё больше будет злиться и никогда его не простит, а во вторых, потому что украсть Лаббока по-тихому вряд ли получится. На шум сбежится весь дворец, и тогда Шуру повесят рядом с отцом — в худшем случае. В лучшем жопу ему прикроет Лаббок или ему удастся сбежать до появления кого-то вроде Акамэ или их дракона. Если эти чудовища убили Эсдес и с землёй сравняли Верховный тэйгу, у Шуры с его телепортацией шансов в бою против них не было и способ спастись был один.
Но если он снова сбежит, Лаббок ускользнёт от него навсегда.
Решаться надо было сейчас. И Шура решился.
Ночью, когда на улице стемнело, и голоса стихли, он перенёсся во внутренний двор дворца, туда, где в детстве проводил много времени с матерью и няньками.
Пробираться сюда сейчас было грёбанным самоубийством. Причем не самым безболезненным.
Шура суицидником себя не считал и даже не относил себя к людям, склонным к этому, а потому оправдывал свой сегодняшний поздний променад по дворцовым коридорам лишь собственной безмозглостью. Пусть так. Всё равно в случае чего сбежать он всегда сумеет.
Из разговоров охраны он узнал, что выживших членов "Ночного Рейда", оставшихся в столице, поселили в южном крыле. Осталось только найти там Лаббока.
Не то чтобы задача была совсем лёгкой, но выполнимой.
Выжить, найти Лаббока и не попасться кому-то вроде Акамэ. Пф, всего-то.
Скользя вдоль стен, последовательно заглядывая в каждую комнату, начиная с гостевых на третьем этаже, Шура постепенно понимал, что себя он немного переоценил.
По дороге ему встретилась парочка охранников на дежурстве и одна служанка. Девушка топорливо шла по коридору, перебирая в складках юбки бинты, марли и какие-то тёмные звенящие склянки, про себя негромко ругаясь на количество пострадавших.
Шура невесело усмехнулся. О да, пострадавших — раненых, потерявших кого-то или что-то — правда было пруд пруди.
Девушка свернула в боковой коридор, в конце которого, Шура знал, была ещё одна гостевая. Он направился следом за ней.
Не заметив слежки, ничего не подозревающая девушка постучала в дверь. Затем зашла, но вскоре вышла, и такая же сердитая отправилась обратно.
Из-за двери раздалось покашливание.
Шура, спрятавшийся на потолке, бесшумно соскользнул вниз, и остановился напротив ручки. Кто там? Если Акамэ ему можно прямо сейчас помолиться о быстром упокоении души. Если боги его услышат, конечно.
Если Надженда, сбежать он успеет.
Шура тихо просил, чтоб там оказалось зеленоволосое чудо в перьях, хотя в собственную удачу уже совсем не верил.
Дёрнув за ручку, он вошёл.
В небольшой комнате было темно: царил полумрак, и из открытого окна пробивался лишь прозрачный лунный свет, да падал на лицо сидящего на диване парня отблеск огня от свечи.
Лаббок перевязывал себе ногу, тихо ругаясь. На звук открывшейся двери он обернулся и замер, испуганно, как показалось Шуре, но потом вернулся к своему занятию. Напряжённые плечи выдавали его волнение. Шура обошёл его и присел на колени так, чтобы их лица оказались на одном уровне.
— Ты пришёл мстить за отца? — руки дрогнули, и бинты сползли. Копошась и шёпотом ругаясь, Лаббок потянулся за новыми, но его опередили: Шура взял с тумбы рулон и, пододвинувшись поближе, принялся аккуратно перевязывать ногу.
— Да нет, — вздохнул он, шлёпнув Лаббока по руке, когда тот попытался влезть в процесс. — Я даже не знаю, зачем, если честно. Хотел тебя увидеть.
Лаббок затаил дыхание.
— Разве ты... не зол на меня?
Шура повёл плечами, но на лбу его залезгли неглубокие морщины.
— Нет, не зол. Я знаю, что ты тоже кого-то потерял. Девушку-льва, вроде. Она была тебе дорога? — он взглянул в глаза Лаббок, положив одну руку на колено. Другой он держал бинты, и она мелко дрожала.
Не отдавая себе отчёт, Лаббок зарылся пальцами в светлые волосы, свободной рукой сжав дрожащую руку Шуры. Прикоснувшись губами ко лбу, он почувствовал, что морщины на шраме постепенно разглаживаются.
— Да, безумно дорога. Как старшая сестра. И мне было очень больно, когда я её потерял. Мне до сих пор больно. Вот здесь, — он переложил руку на центр груди, — как будто стало пусто и холодно.
Помолчав, он добавил:
— Но Леонэ не хотела бы, чтоб её долго оплакивали.
— Почему я этого не чувствую?
Вздронув, Лаббок почувствовал, что Шура стальной хваткой перехватил его руку. Не сбежать.
— Почему, чёрт возьми, мне просто холодно — всегда было, — и сейчас даже стало как-то... легче? — шёпотом просипел он, уткнувшись лбом в колени Лаббока.
— Почему просрав всё, я стою здесь, на коленях перед тобой и мне так легко? — хрипло спросил он, не поднимая лица.
— Потому что ты просто запутался.
Шура негромко хмыкнул, впрочем, сжавшись ещё больше. Одной рукой он обнял ноги Лаббока, едва касаясь их, и не поднял лица, шёпотом сказав:
— Я всю жизнь пытался добиться его внимания. Всеми способами. Ужасными, блядь, способами. Даже вспоминать не хочу. И, — взглянув на Лаббока снизу вверх, Шура крепко — отчаянно — вцепился в его руку, — я вообще не понимаю почему ты меня в шею не гонишь, зная всё это.
Лаббок тяжело вздохнул, сжав не сильно ладонь Шуры своей. Тот, погодя, всё же отпустил его руку и взялся за ладонь, доверчиво переплетая пальцы.
— Это сложно объяснить, Шура. Головой я всё это понимаю, а... а другой частью головы понимаю, что если сделаю это... да нет, чёрт возьми, я даже не сделаю этого. Не выгоню, не убью. <i>Не могу.</i>
Лаббок потянул Шуру на себя, и тот встал с колен, переползая на кровать рядом с парнем. Они легли рядом, как раньше. Лаббок придвинулся к Шуре, сплетаясь в тёплые объятия и крепко прижимая его к себе.
— Хочешь гранат?
— Что это? — недоверчиво пробормотал Лаббок, пытаясь поудобнее устроить больную ногу. Шура приподнялся и, раскопав из-под кровати ещё одну подушку, подложил её под ногу Лаббока. Чуть помедлив, он поцеловал его в колено.
— Это фрукт такой. Наверное. Я не уверен до конца. Но это вкусно, — он приподнял Шамбалу и помахал ей, — пошли?
Лаббок настороженно взглянул на него, но Шура в ответ лишь помотал головой.
— Это недалеко и неопасно. Я тут комнату снял и... ну, в общем, он там. Пошли, — он с тенью игривости взглянул на Лаббока, — я тебе покажу что с ним можно...
— Придурок ты, — вздохнул, наконец, парень, поднимаясь с кровати.
Шура помог ему встать и приобнял, перенося в другую комнату.
Деревянный пол скрипнул под их ногами. В спальне Шуры пахло прохладным ночным воздухом — он проникал из открытой форточки — и свежими фруктами. Оглянувшись, Лаббок заметил на прикроватной тумбочке нарезанные яблоки, грушу и какой-то красный фрукт, разломанный надвое. Видимо, тот самый гранат.
Опираясь на Шуру, Лаббок сел на кровать и, взбив поудобнее подушки, лёг, вытянув больную ногу. Шура сел с другой стороны кровати. С тумбочки он взял тарелку с фруктами и поставил её ближе к Лаббоку, а сам принялся ковырять гранат. По пальцам его потёк алый сок. Лаббок жевал яблоко, с замиранием дыхания наблюдая, как Шура слизывает красные капли. Заметив, что за ним наблюдают, Шура оскалился и с издёвкой всосал палец, высунув язык. Лаббок смущённо чертыхнулся.
— Я так люблю гранаты. Знаешь, на юге верят, что когда-то злая богиня поедала детей. Люди умоляли её не делать этого, и она согласилась, потребовав, чтоб кругом её храма сажали гранатовые деревья. Они маленькие и сладкие, как дети. Их мякоть — плоть и кровь. Их косточка — кости. Жутко, бл-лин, правда? — Шура обернулся на сникшего Лаббока, — эй, прости, я сказал что-то не...
— Как же ты всё кровожадное любишь! — наконец возмутился тот, сердито насупившись, — как мне жрать их теперь-то? Чувствую себя людоедом.
Шура закатил глаза. Взяв горсть семечек в руку, он насыпал их себе в рот и захрустел, довольно улыбаясь. Алая капля потекла по его подбородку.
— Видишь, теперь ты не один людоед, — рассмеялся он, увернувшись от полетевшей в него подушки, — аккуратнее, их сок не отстирывается!
По выражению лица Лаббока он понял, что опоздал. По светлой домашней кофте расползлась россыпь мелких красных пятнышек.
Вздохнув, Лаббок снял её и, кряхтя и ругаясь, удалился. В другой комнате послышался звук воды, и Шура догадался, что Лаббок надеется отстирать свежие пятна.
Вернувшись наполовину обнажённым, Лаббок повесил влажную кофту на спинку стула, сделал страдальческое лицо и, сев напротив Шуры на кровати, дёрнул его за топ.
— Если моя не отстирается, я в твоей пойду обратно, ясно? — проворчал он, примеряясь, — боги, какую ж похабщину ты носишь.
— Не нравится — не надевай.
— Ага, и ходить голым. А потом ещё и объяснять казначею, где казённую тряпку продолбал?
В ответ Шура приглушённо хмыкнул, за что тут же схлопотал тычок под рёбра. Тут же усмехнувшись, он стянул с себя топ, в котором сидел, и протянул его Лаббоку.
— Примерь, хочу посмотреть, как тебе.
Скептично изогнув бровь, Лаббок всё же принял одежду и натянул на себя. Слишком широкий топ сел на него, как рубашки взрослых садятся на детей: провис в груди почти до середины, являя наружу острые ключицы, но зато почти полностью прикрыл живот.
Шура прыснул.
— Ты похож на потрёпанную портовую шлюху, — без намёка на желание оскробить хмыкнул он, поправляя топ на плечах.
Лаббок одёрнул края одежды вниз, пытаясь достать до штанов — не получилось.
— У тебя пузо-то не мёрзнет? И сам ты вообще знаешь как выглядишь? — он ткнул пальцем в смуглый живот, — а вот нихрена не лучше!
Шура не стал спорить. Наверное, да. Всё равно всех до Лаббока, кто пытался с ним разговаривать в таком тоне, он убил.
Грушей с ним Лаббок не поделился. Съел сам, а вот гранат оставил почти нетронутым.
Шура заполз на кровать с ногами и устроился рядом, подложив одну из подушек себе под спину. Лаббок положил голову ему на плечо.
Они сидели в тишине так долго, что Лаббок задремал, пригревшись и обняв тёплую руку Шуры. Из полудрёмы его вырвал негромкий голос парня:
— Я был везде. Везде, кроме востока. Я не знаю, как выглядит край, который первым встречает солнце; ничего не знаю о тамошней культуре, еде... женщинах, — он усмехнулся и, заглянув в глаза Лаббоку, тихо спросил: — Поплыли туда вместе?
Задумчиво поджав губы, Лаббок отвернулся, всем видом выказав неуверенность. Шурину руку сжал лишь сильнее.
В том, что Шура в Империи оставаться не может, сомнений не было. И отпускать его не хотелось. Но Лаббок не знал, готов ли он оставить мисс Надженду одну, да и вообще он не был готов расстаться... с кем? С Акамэ?
После победы он остался практически один — только Акамэ не сломалась из-за войны и продолжила быть рядом с ним. А может, наоборот, всё дело было в том, что она сломалась — только так давно, что уже успела собрать себя заново, и теперь то перештопанное, что получилось, было крепче того, что было.
...мисс Надженда поймёт. Улыбнётся печально, проводит прощальным взглядом и тихо закурит, когда за ним закроется дверь. Пожелает удачи.
Мисс Надженда была влюблена — давно и безответно, это Лаббок понял не сразу. В революцию, в новый мир — и вот этот мир наконец был перед ней. Лаббоку действительно в нём не было места, по крайней мере, не так, как он себе всегда представлял.
Лаббок скользнул вниз по руке Шуры, взял в ладонь в ладонь, переплетая пальцы.
— Я согласен, — кивнул он, неловко улыбнувшись. Никто не знает, что ждёт их в будущем. И именно поэтому они узнают сами.