Марине было хорошо: непривычно тепло и по-родному уютно. Нос щекотал приятный и до боли знакомый запах, а тело обнимали большие руки.
Стоп. Руки?
Нарочинская распахнула глаза и села в постели. Точнее попыталась, потому что скинуть с себя лапы спящего Олега всегда было непростой задачей. Впрочем, мужчина тоже начал просыпаться.
У Марины екнуло сердце. Сонный Брагин всегда был очень трогательным: долго не мог открыть глаза, смешно щурился, по-детски морщил лоб и говорил всякие глупости. Нет, он их говорил в разных состояниях, конечно, но именно спросонья они звучали безумно мило.
Сонный Брагин был совершенно не похож на ехидно-саркастичную версию самого себя в Склифе. А другим его Нарочинская уже практически не видела.
Как же она соскучилась…
— Мариш, — Олег, наконец, открыл глаза, — привет, — сощурился, глядя на женщину, и только сейчас понял, что до сих пор ее обнимает. — Я случайно, — убрал руки. — Просто спать больше негде.
«Ага, случайно, — хмыкнуло подсознание. — Так она тебе и поверила».
— Да это ты извини, — Нарочинская встала. — Сама не помню, как уснула.
Брагин улыбнулся, но взгляд его остался тоскливым:
— Все в порядке. Пароль «всегда», ты же знаешь.
Сердце Марины уже не екало, оно выло.
— Спасибо. Я пойду, наверное, — она нервно распустила заплетенные со вчера волосы, поняла, что без расчески не справится, и начала искать сумку.
— Марин, — Олег тоже встал. — Не суетись. Давай поедим. Да и в душ надо, — поймал выразительный прищур и уточнил. — По отдельности в смысле.
Нарочинская достала расческу:
— Дома схожу.
Брагин подошел ближе и мягко поймал ее руки:
— Не дури. У тебя смена в девять, ты не успеешь до дома добраться, — договаривал уже на автомате, потому что потерялся в бесконечной синеве. Пропал, утонул, сгинул. Совсем как раньше.
Марина смотрела мужчине в лицо и не могла оторваться. Он не просто был родным ей человеком — он им и остался. И его отношение к ней осталось таким же заботливым в мелочах, как и раньше.
Только почему же эта забота не распространялась на более глобальные вещи…. Поступки Олега перечеркнули все.
Но Нарочинская все еще его любила.
Брагину показалось, что воздух между ними уплотнился, потяжелел и стал сладким. Таким же, какой была кожа Марины. И губы, не смотреть на которые оказалось невозможно.
Нарочинская нервно прикусила губу, и его бросило в жар. Мужчина резко выдохнул, закрыл глаза и понял, что бесполезно: от Марины его плющило едва ли не сильнее, чем раньше.
Он резко склонился, прижавшись лбом ко лбу женщины, и обнял ее.
У Нарочинской подогнулись колени.
— Олег, — судорожно прошептала она, будучи не в состоянии сделать что-то еще.
Брагин попробовал кивнуть, но вместо этого задел своим носом ее нос:
— Щас, — хрипло выдавил, — минутку постоим, и я пойду.
Марина замерла. Вообще не двигалась — слишком велик был риск не сдержаться и начать целовать небритые щеки.
«Если бы только щеки».
Воздержание дало о себе знать — внизу живота появился тугой болезненный узел. По спине потекла тоненькая струйка пота, в глазах потемнело, а дышать стало тяжело. Нарочинская понимала, что нельзя. Во-первых, она после операции. Во-вторых, даже если бы и нет, использовать Брагина в целях удовлетворения — это подло и грязно.
Хотя Олег был явно не против — его накрыло точно так же. Но он всегда возбуждался быстро, независимо от того, как давно у него был секс. Во всяком случае с ней.
Внезапное подозрение, что Брагин со своим сексуальным темпераментом вряд ли ушел в монахи, прошлось лезвием по сердцу.
А потом Олег снова задел ее нос, и Марина не выдержала:
— Минута прошла.
Вырвалась она только потому, что Брагин перестал держать.
— Иди в душ, — мужчина просканировал Нарочинскую окончательно почерневшими глазами. — Я дам полотенце.
***
Брагин с бешеными глазами влетел в ординаторскую отделения нейрохирургии:
— Марина, — громко начал он, но уже после первого слога сорвался на шепот.
Нарочинская подскочила на месте:
— Что?
— Нина, там, — мужчина практически задыхался — и от того, что слишком быстро бежал, и от эмоций.
Еще бы он не боялся — мало того, что роды Дубровской начались почти на месяц раньше, так еще и проблемы какие-то образовались.
— Что с Ниной?! — вперед Марины поинтересовались ее коллеги по отделению: регистратора Склифа любили все.
Брагин их не слышал и не видел — просто неотрывно смотрел Нарочинской в глаза:
— Все плохо, Мариш, — сказал он и, кажется, только сейчас осознал. — Покровская зовет. — Договаривал на бегу, потому что Нарочинская стартанула в сторону операционных. Пришлось мчаться следом.
— Где?
— В третьей. Марина, — неожиданно позвал Олег.
И что-то такое было в его голосе, что она резко остановилась и обернулась.
— Марина, спаси ее, — не своим голосом попросил мужчина. — Пожалуйста.
Нарочинская никогда ничего не обещала пациентам и их близким. Но сейчас, помедлив, кивнула и вновь побежала к месту назначения.
***
Никогда в жизни Марине не было настолько страшно оперировать. Операция выдалась тяжелейшей — Нарочинская в таких раньше не участвовала, но дело было не в этом.
Нинка.
Марина до внутренней трясучки боялась, что подругу не получится спасти. Или что получится ее, но не получится ребенка. Нарочинская знала: Дубровская с ума сойдет, если с сыном что-то случится.
А Брагин сойдет с ума, если что-то будет с Ниной. А Марина, видимо, свихнется уже из-за Олега.
Только сейчас Нарочинская поняла, насколько натренирована многолетней практикой: несмотря на мысленную истерику, она работала так же профессионально, как и всегда. Руки слушались, глаза видели, голова соображала.
А потом Покровская решила поэкспериментировать.
— Если мы удалим ей матку, она больше никогда не сможет родить, — серьезно обосновала она. — Вдруг мы потеряем этого ребенка?
Ребенок был действительно плох и пока самостоятельно не дышал — им уже занималась неонатолог. Но Марине было не до ребенка:
— А вдруг мы потеряем Нину?! — с нажимом произнесла она. — Саш, очнись!
Гинеколог зыркнула на нее исподлобья и почти приказала:
— Ждем.
И Нарочинская не сдержалась:
— Чего?! Ты уже один раз угробила женщину с ребенком. Не надо экспериментировать на нашей Нине, ясно?!
В Покровской будто что-то заледенело и тут же разбилось.
— Хорошо, — через паузу сказала она. — Я перевяжу ей вот эти ветви маточной артерии. Если не поможет — будем удалять матку, — Саша пронзила Марину колючими глазами.
Не на ту напала: Нарочинская прожгла в ответ прямым жестким взглядом и обратилась к медсестре:
— Зажим.
Сначала задышал и заплакал ребенок. А потом случилось то, чего ждала Покровская и во что не верила Нарочинская.
— Матка сократилась, — Саша выдохнула. — Больше не кровит, — и тут же стала серьезнее. — Спасибо, Марина, большое, дальше я справлюсь.
Нарочинская мгновенно почувствовала себя сволочью и извинилась. Но прекрасно понимала, что подруга ее не простит.
Если после такого они еще могут считаться подругами.
***
Марина вывалилась в коридор и сразу же угодила в руки Олега. Рядом маячил взволнованный Куликов.
— Ну как? — на большее Брагина не хватило.
— Все нормально, — Нарочинская, не вырываясь из объятий, глянула на Сергея. — Состояние тяжелое, но все самое страшное позади. Покровская молодец, — завершила она.
Олег услышал в ее голосе однозначные слезы. Заглянул в синие глаза, словно пытался прочитать в них то, что Марина умолчала.
— Мариш, спасибо, — одними губами сказал он. Но она поняла.
— Ой, ну слава богу, — обрадовался Куликов. — Ладно, ребят, я побежал.
Нарочинская Сергея не услышала, а Брагин едва заметно кивнул:
— Давай-давай.
Марину ощутимо потряхивало. Олег аккуратно отвел ее в сторону и усадил на лавку, а сам присел рядом на корточки:
— Ну что ты, мой хороший? — поцеловал ее подрагивающие пальцы. — Устала?
Женщина нервно усмехнулась:
— Чтобы я еще раз оперировала кого-нибудь из своих… Да лучше застрелиться!
— Выдохни, — Олег погладил ее по рукам. — Все хорошо, слышишь?
Его шепот успокаивал всегда. И сейчас тоже.
— Ты же молодец, — почувствовав смену настроения, сказал мужчина. Марина угукнула. — Ты же все сделала, — поцеловал ладонь, потом другую, продолжая гладить Нарочинскую по предплечьям. — Молодец. Хочешь, я тебе чай заварю? С ромашкой.
Марина смотрела ему в лицо, как завороженная:
— Посиди со мной, — вырвалось у нее.
Она знала, что Брагин не откажет. Но чуть с ума не сошла, когда он обнял ее ноги, опустил на них голову и стал целовать колени.
Не помня себя, Нарочинская обняла Олега за голову и прижалась губами к его затылку.
***
На следующий день Марина поймала Покровскую в коридоре:
— Саш, подожди!
Покровская остановилась, и Нарочинская быстро произнесла:
— Прости меня, пожалуйста. Я не имела права вчера так говорить, — Саша глядела на нее пустыми глазами, и Марина с трудом заставила себя продолжить. — За Нину испугалась, я и так уже всех близких потеряла.
Покровская скрестила руки на груди:
— Оно и видно. Продолжай в том же духе и останешься совсем одна, — она понимала, что Нарочинская имела в виду совсем не это, но сдержаться не могла.