Брагин проснулся словно от падения. Попытался открыть глаза, не смог и только потом вспомнил об операции.
Страх вернулся. Хотя он и не уходил никуда, на самом деле, Олегу даже снился какой-то кошмар. Просто во сне Брагин не осознавал, чего именно боится. А теперь…
— Марина! — громко позвал он, не зная, где конкретно находится Нарочинская.
И вздрогнул от шагов совсем рядом:
— Я здесь.
— Ты что? — повернулся на звук Брагин. — Совсем не ложилась? — догадался он. Марина пришла не из спальни: она уже была в гостиной, когда Олег проснулся.
— Кофе будешь?
И опять мужчина услышал слезы в ее голосе. Ну не может ему казаться, не может!
— Что случилось?
Нарочинская села на диван:
— Ты как себя чувствуешь?
Так, они теперь вместо ответов будут задавать новые вопросы, что ли? Победит тот, кто больше спросит? Или наоборот, проиграет?
— Нормально, — Брагин нащупал руку Марины и легонько сжал. — Кофе не хочу. Давай снимать повязку.
Судя по звуку, Нарочинская оставила ту самую кружку, которую предлагала:
— Давай к Дергачеву.
— Да ладно, он разрешил, — Олег поморщился и потянулся к узлу на затылке.
Нарочинская перехватила его руки:
— Олег, ну пожалуйста, ну что ты как ребенок.
— Он разрешил, — напряженно повторил мужчина.
И Марина поняла, что не убедит:
— Хорошо. Давай я тебе помогу. Стой, тише-тише, — ласково произнесла она.
Брагину было не до проявлений нежности:
— Шторы закрой.
— Я закрою, все, — терпеливо отозвалась Нарочинская. — Успокойся, я сейчас все сделаю. — Олег, кажется, слегка угомонился, но она все же попросила. — Все, сиди.
Ориентироваться только на слух было невыносимо. Брагин услышал, как Марина дошла до подоконника и зашуршала шторами. Ему казалось, что это длится слишком долго. А терпение никогда не было сильной стороной Олега.
— Ну? Где ты?
— Я здесь, — Нарочинская снова опустилась на диван и погладила мужчину по спине. Она сидела настолько близко, что Брагин почувствовал ее дыхание.
Ненадолго застыл, а потом отвернулся, чтобы Марине было удобнее развязывать:
— Давай.
Женщина аккуратно сняла и забрала повязку, затем снова погладила Олега по спине:
— Ну что?
Он медленно попытался открыть глаза, но не смог — они болели.
— Олег, что? — Нарочинская уже не могла скрывать волнение.
Брагин опять попытался и тут же зажмурился, закрыл лицо руками:
— Больно.
У Марины сердце к горлу подскочило. Не зная, чем помочь, она стала целовать Олега в плечо. А потом увидела, как Брагин, щурясь и часто моргая, смотрит в стену. Или не смотрит?..
— Ну что ты молчишь? — Нарочинская даже не поняла, что это ее голос. Слишком незнакомо он прозвучал.
Мужчина ответил не сразу: забывшись, забегал глазами по знакомым предметам. Затем поймал ладонь женщины и увидел все-все линии. Нечетко пока, но увидел. Увидел.
— Господи, — не веря, прошептал он и стал целовать тонкие пальцы. — Господи, — повернулся к Марине и привычно утонул в родной синеве. — Вижу.
У Нарочинской побежали слезы по щекам, и Олег неосознанно потянулся к ней, чтобы успокоить.
Хотя для начала не помешало бы успокоиться самому.
— Вижу, вижу, — как заведенный повторял он, прижимаясь лбом ко лбу и прикасаясь губами везде, где мог достать, — вижу… Марина, — зачарованно проговорил, — ты такая красивая… — Он же мог ее никогда больше не увидеть. Никогда. — Господи…
Нарочинская ответила на поцелуи. Те мгновенно смешались со слезами. Его? Ее? Обоих.
Пересохшие от волнения губы, прерывистое дыхание, теплые руки, обнимающие со всех сторон сразу, сумбурный нечленораздельный шепот. Казалось, что они провалились в какую-то невесомость и себе не принадлежат.
— Почему ты плачешь? — Брагин гладил Марину по щекам, продолжая целовать. То, что у самого текли слезы, он не замечал. — Солнышко мое, не надо, все хорошо… Мариш… Все хорошо?
Она мелко закивала и, уже не сдерживаясь, уткнулась ему в шею.
— Маленькая моя, — Олег, позабыв о себе, обнял Нарочинскую и зарылся лицом в ее волосы. — Любимая моя, родная, хорошая, не плачь. Все хорошо…
Марина вздрогнула, замерла, медленно подняла на него глаза, и Брагин осознал, что сказал. И испугался.
У них и так черт-те что в отношениях, если это вообще можно назвать отношениями. И если он сейчас ее спугнет или — того хуже — непроизвольно надавит на жалость, из-за чего Нарочинская решит быть с ним, то…
Нет. Только не это. Жалости он не вынесет. Да и отношения, на ней построенные, никогда ничем хорошим не заканчиваются — Олег знал это на личном опыте.
Женщина отстранилась, вытерла слезы и, разом превратившись из Маринки в Марину Владимировну, пристально уставилась на мужчину.
— Че ты так смотришь? — не выдержал он. — Можно подумать, тебе в любви никогда не признавались.
У Марины как-то разом посветлело лицо. Она погладила Брагина по щеке:
— Как ты себя чувствуешь?
Невозможная. Даже сейчас думает не о себе, а о нем и его здоровье.
— Нормально, — Олег накрыл ее ладонь своей. — Как песка в глаза насыпали, — и, предвещая вопрос, добавил. — Но это нормально.
Нарочинская стала еще серьезнее:
— Олег, береги глаза, я тебя очень прошу. Делай, что Дергачев говорит, не закрывай больничный раньше времени, не лезь в операционную, пока не разрешат. И не геройствуй, — эмоции снова вырвались наружу, поэтому голос дрогнул.
Брагин замер. И ситуация вроде понятная, но Маринины переживания лечили не меньше лекарств. Он не знал, как выполнить ее просьбы, но чувствовал, что сделает все что угодно.
— Ты вьешь из меня веревки, Нарочинская, — Олег улыбнулся.
Она с облегчением выдохнула:
— Я еще не начинала.
— Уже боюсь, — театрально испугался Брагин.
— А ты не бойся, — Марина поцеловала его в щеку и предложила. — Поехали к Дергачеву, ладно? Пусть он тебя посмотрит.
— Поехали.
***
— Коллеги, доброе утро, — в ординаторской появилась Меркулова. Вместе с ней зашел высокий светло-русый мужчина.
Подчиненные недружным хором поздоровались, и Диана Валентиновна продолжила:
— Знакомьтесь: Тимофей Денисович Голицын, нейрохирург. С сегодняшнего дня — наш коллега.
Голицын кивнул, рассматривая присутствующих внимательными и почему-то грустными глазами:
— Здравствуйте. И можно без отчества.
Покровская отозвалась первой:
— Александра Алексеевна, можно просто Саша. Гинеколог.
За ней последовали остальные:
— Салам Гафуров, хирург общего профиля.
— Костя Лазарев, тоже общий.
— Куликов Сергей. Травматолог.
Тимофей снова кивнул, и Лазарев поинтересовался:
— А вы к нам откуда?
— Сложно сказать, — Голицын едва заметно усмехнулся. — Сначала работал в клинике Пирогова в Петербурге. — Костя уважительно присвистнул. — Потом уехал в родной Новосибирск и там трудился в нескольких больницах, не очень известных в столицах.
Лазарев явно хотел узнать о чем-то еще, но из коридора послышался недоверчиво-радостный возглас Нарочинской:
— Тимка???
Голицын обернулся:
— О, Маринка, привет. Я не знал, что ты здесь, — он улыбнулся.
Женщина отошла от Юрий Михайловича, с которым двигалась по коридору, и медленно подошла к Тимофею:
— С ума сойти. Да, я в нейрохирургии. А ты, стало быть..?
— Стало быть, — мужчина протянул к ней руки.
Марина расцвела и упала в объятия, расцеловала Голицына в щеки и уловила офигевшие взгляды коллег. Еще бы. Она никогда не вела себя подобным образом при посторонних.
Даже с Брагиным. Особенно с Брагиным.
Первой отмерла Меркулова:
— Хорошо знакомы? — она заинтересованно приподняла бровь.
— Учились вместе, — пояснил Голицын.
Нарочинская фыркнула, выбираясь из объятий:
— Это я училась. А ты у меня списывал.
— Ты вообще-то у меня тоже, — парировал Тимофей.
— Я списывала философию, это не считается, — мгновенно открестилась Марина.
Куликов фыркнул:
— То есть нашему отделению хана?
И тут вступил доселе молчавший Шейнман:
— Вашему отделению давно хана, причем безостановочная.
— В смысле? — в два голоса возмутились Костя и Салам.
— Брагин. Он ваше проклятие и спасение одновременно, потому результат всегда непредсказуем, — заведующий хмыкнул. — А Нарочинскую, которая могла на этот результат повлиять, я у вас увел.
Марина закатила глаза, а Диана сощурилась:
— Юрий Михайлович, а вам аппендицит удаляли?
— Нет, — не заподозрил подвоха он. — А что?
— Еще одно слово, и я это вам обеспечу. Без анестезии.
— Понял, — Шейнман крякнул и пошел дальше, напоследок бросив. — Нарочинская, не зависай, у нас операция через пятнадцать минут.