— Мне Юнхо мопед пообещал, когда вырасту. Жалко, что не сейчас, он бы мне сейчас пригодился. Но Юнхо сказал, что мне для этого надо будет экзамены сдать и документы получить. Это очень долго, — вздох, — но я подожду.

На столе — бумажная флотилия в лучах весны, десяток жвачек и стаканчики с лимонадом. Дополнением — распахнутое окно, уличный гомон и суть ленивого кота в подкорке.

— У тебя же роликовые коньки были, разве нет?

Потягивается, сцепляя пальцы, а после кладёт голову на столешницу, зевая. Юнхо затерялся по пути в туалет, потому они тут вдвоём.

Чонхо смотрит снисходительно.

— Я на коньках никого покатать не могу, хён.

— Ааа!

Ёсана распирает счастливое понимание, и пальцы тянутся ущипнуть пухлую щёчку.

— Девчонок будешь катать?

Мелкий фырчит. Такой забавный, на медвежонка похож, и душу затапливает теплотой. Был бы младший братишка — непременно такой, деловой и как будто всё-всё понимающий, пусть и только восемь исполнилось.

— И девчонок, и тебя буду, а то Юнхо говорит, что ты вечно опаздываешь, — деловито отвечает тот.

Ёсан смеётся, очарованный детской открытостью, шебуршит пятернёй чужие волосы.

— Значит, буду ждать, когда ты подрастёшь.

***

Позднее лето затапливает солнечным морем. Ёсан распахивает окно, жмурится, высовывая голову.

— Пойдём гулять! — объявляет он — ставит перед фактом. — В парк хочу, ещё по набережной прогуляться и мороженого поесть.

На работе взял выходные, а иначе извёлся бы весь, опасаясь, что этот неугомонный сорвётся и отправится навёрстывать пропущенное. Ёсан уверен, что тот может, и даже Юнхо не остановит. Упёртый, напролом прущий к собственной цели.

Ничего, и с этим справится. Набраться терпения — и в путь.

— Ты красивый, — со стороны.

— Что?

В груди — восторг бездоннее неба, и страшно в нём утонуть: риск захлебнуться осознанием, что твой парень выглядит на четырнадцать при своих двадцати трёх, а сам отмечаешь каждый намёк на морщинку. Закрашиваешь волосы, ухаживаешь со всей тщательностью за кожей и боишься выглядеть старше — с каждым годом усиливающееся чувство.

Но когда в глазах Чонхо — обожание, триггер оставляет, пусть и временно, даря относительный покой.

— Красивый, говорю.

Он подпирает голову рукой, наверняка сетуя на то, что его любимый человек, как обычно, непонятлив.

На столе — бумажные салфетки в подставке, похожей на кораблик, цветные конфеты и стаканы с лимонадом. Желание остаться в сейчас, никуда не убегать за временем — непозволительно стремительным.

Взрослеть так болезненно и неприятно.

— Ага, а ты ради моей красоты пал тут смертью безумца.

Воспоминания недельной давности слишком яркие, отзываются ноющей болью в подреберье.

Чонхо вздыхает, трёт пальцем над переносицей.

— Я больше не буду, — а перед глазами тот самый ребёнок лет пятнадцать назад.

Ёсан присаживается напротив, протягивает руку, чтобы схватить за щёку пальцами.

— Я тебе и не позволю, мелочь! Будешь старших слушаться и головой думать.

— А чем я думаю?

— Мне вот тоже было бы интересно, знаешь ли! — и, не удержавшись, щёлкает засранца по носу, пока в крови раскалённым металлом — лето.

***

Опаздывает. Опять, и за столько лет редко собирался вовремя. Что поделать, если внутренний кот против ранних подъёмов? Ему бы поваляться, погреться и помурчать, а не сидеть в университете, умирая под лавиной знаний.

— Эй, хён!

Ёсан резко тормозит: Чонхо машет, сидя за рулём мопеда. В руке — шлем, потому что пренебрегать безопасностью — нонсенс.

— Садись! — кивает на свободное место позади.

Может, это порыв, или весна в лёгких подснежники пустила, и Ёсан, перекидывая ногу через сиденье, чмокает спасителя в щёку. Чонхо замирает: наверное, пытается осознать произошедшее.

— На, — спустя несколько секунд, хрипло, протягивая сумку и не оборачиваясь, — там шлем, надень.

Через пару поездок на ремешке теперь уже его шлема — белым маркером сердечко. А через месяц — дополненное «Ё + Чон».

— Банально, — фырчит Чонхо.

Который и написал.