В его квартире лишь два зеркала — большое, во весь рост, в ванной и чуть меньше в спальне. Сан спрашивал о тех перед приходом в гости, но Уён забыл, что именно, потому что радость переполняла — до краёв, до мотыльков в животе и даже головокружения.

Больше он так не ошибётся.

Сана трясёт в его руках, он рычит, пытаясь освободить из хватки руки, но Уён, переполненный непониманием и ужасом от увиденного, лишь сильнее прижимает того к полу, не давая вырваться, шепчет успокоиться — и себе тоже.

Царапины на чужом лице — воспалённые линии на светлой коже, которые выглядят жутко, будто у жертвы из хоррора. Уён не знает, что произошло: всего-то отправил гостя в ванную, всего-то упустил из виду на несколько минут, а тут уже до завываний и ударов в стену.

— Шшш! — удерживает всем телом, сопит в щёку, сам едва ли не паникуя.

Не помнит, сколько времени прошло прежде, чем тело в его руках обмякло, тихонько всхлипывая. Сам дрожит, не выпуская, боясь повторения. И лишь когда чужие слёзы сходят на нет, наконец отпускает, ощущая себя выпитым и невозможно тяжёлым.

Чуть погодя он узнает и про "монстра Франкенштейна", и про обострения, которые пусть и не часто, но случаются. И примет решение, что даже с таким готов связать свою жизнь, а пути назад отрезаны давно.

***

Сонхва всё так же ревностно оберегает от него Хонджуна, как будто не понимает, что их отношения в прошлом, что теперь есть Сан — тот самый, который и на край света, и через него. Уён садится так, чтобы у этого надзирателя не было повода докопаться. Джун на это только смеётся: он-то привык и воспринимает как шутку, которой конца не будет, но взгляд Сонхва Чон даже жопой чует. И жопе несколько тревожно от неприятных ощущений. А потому лучше прикрыться Саном, который умело делает вид, что ничего не замечает, поддерживая разговор и хрустя печеньем.

— Когда планируете вернуться?

— Вряд ли тут можно загадывать, — пожимает плечами Сонхва. — По обстоятельствам.

— До зимы.

Хонджун трёт пальцами чашку, вертит в руках. Уён помнит, как сжимал их своими, грел в морозные дни, когда тот перчатки забывал, потому что одеться по погоде для Джуна сложно. Он запросто может забыть о том, что зима холодная, что осенью идут дожди, а весной бывают заморозки, даже ближе к маю.

— Почему до зимы?

Уёну не хотелось бы встревать, но любопытство оказывается сильнее.

— Ну, я Рождество встретить хочу здесь, с семьёй. С вами всеми. Даже… — выдыхает, и можно догадаться, как тяжело это произнести, — даже если зря это всё. И если ничего не получится, мы больше никого искать не будем. Я… не хочу я больше так.

Он начинает раскачиваться на стуле, крепче сжимает чашку в руках. Сан протягивает руку, накрывает пальцы брата своими. Хочется самому встать, сгрести в охапку и пообещать, что у этой истории самый лучший финал будет. Но ничего, у Джуна есть Сонхва, который вечно рядом, который больше не даст натворить глупостей.

***

Уён переехал к любимому почти две недели назад, решив сдавать квартиру, подаренную дедом. Сан сам предложил к нему, потому что покидать свою боязно, а вот Чону трудностей не составило. Наверное, предложи ему пешком весь свет обойти — сумку на плечо и сразу же в путь.

Они смотрят шоу с айдолами — голова Уёна на груди Сана, это и тепло, и удобно. Таким бы вечерам длиться вечность, а не прерываться песней рок-группы, которую в последнее время заслушивают до дыр. Сан тянется за телефоном, прося сделать потише, а когда нажимает на связь, вечер херится к чертям.

Отравление метанолом. Украли деньги, часы и куртку, кинули на улице. И хорошо, что Сонхва с Чонхо нашли, иначе бы некого было спасать. Отрывки, которые отпечатываются дрожащим голосом в подкорке, когда Сан перезванивает Минги.

Они срываются в больницу — на такси, ведь просто сидеть и ждать невозможно. Хонджун в реанимации, должен жить, всё должно вернуться в так, как было. Уён уверен, что у этой истории продолжение должно быть лучшим. Это же не финал, нет же?

У Сонхва заторможенный взгляд и пальцы, сцепленные в замок. Даже не разговаривает ни с кем. Лишь от Чонхо удаётся узнать, что оказался недалеко, когда Джун решил напиться в незнакомой компании, а после того повели «воздухом подышать, а то налакался вусмерть». Совпадение, которое, возможно, спасло жизнь.

Это единственный раз, когда Уён прикасается к Сонхва, накрывая его затылок ладонью. Спустя пару минут — приглушённое: «Спасибо». Но всё тот же взгляд в никуда.

Внутри как будто замерло, только ноет. Объятия Сана как попытка согреться обоим.

Эту ночь они не смыкают глаз.

***

— Может, кота заведём?

По правде говоря, Уён не ожидал такого разговора по возвращении, не был готов к тому, что его общество предложат разбавить.

— Можно завести улитку, — пытается отмахнуться. — Аквариум ей купим, салатиком будем кормить. Она не станет лезть в постель и требовать много внимания.

— Боишься ответственности?

— Не хочу делить тебя с остальными. — Уён кладёт голову на скрещенные на столешнице руки. — Я жутко ревнивый, знаешь ли. А тебе только волю дай, и все шерстяные сволочи твоим вниманием завладеют.

Немного обидно и даже грустно. Стянуть из вазочки конфетку, чтобы не было так горько, но печалиться не дают: накрывают со спины, целуют в висок.

— Ты моя любимая шерстяная сволочь, которая своей ревностью на Сонхва похож.

— Да неужели?

Вздох. Да, сложно, да, единоличник. Зато свой. Единственный. Но Сан смотрит так, что грозным эгоистом быть не очень получается.

— Санниии, зачем оно тебе, а? Меня мало?

— Хочется, — тянут в ответ. — Наверное, это отцовские инстинкты, — и лёгкий смех.

Уён сдаётся. Капитулирует под натиском поцелуев и обещает подумать до завтра.