— Я тебя убью! — рычит Кацуки, вваливаясь в больничную палату.

Изуку слабо улыбается на его угрозу: ему не впервой. Даже спокойно как-то становится после этих слов. Может, он самую малость мазохист. Знал бы, еще с первого дня знакомства стал вести отсчет в своей тетрадке, сколько таких обещаний Каччаном было ему дано. Так, интереса ради, но теперь все безвозвратно потеряно, к превеликому сожалению самого Изуку. По примерным подсчетам таких угроз насчитывается около тысячи. То ли еще будет.

— Я живой! — Изуку растягивает губы в улыбке и тут же морщится от болезненных ощущений в разбитой губе. По инерции слизывает с нее кровь, на языке остается неприятный металлический привкус. Все же не очень приятно находится вдали от Исцеляющей девочки — хотя бы от таких незначительных повреждений можно избавиться на раз-два.

— И в этом твоя ошибка, идиот! Потому что я тебя сейчас убью! — тысяча первое гневное обещание расправы.

— Извини, что заставил волноваться! — Изуку говорит вполне искренне, но ему действительно сложно скрывать один простой факт: такое внимание от Каччана ему приятно. До сих пор странно, непривычно воспринимать его все эти слова иначе, но все равно приятно.

— Да с чего бы мне вообще за тебя волноваться, тупой ты задрот?

Изуку в первой десятке в рейтинге класса по учебе, но абсолютнейший профан по части отношений с людьми. Пусть проблем, чтобы с кем-то сойтись у него не то чтобы много возникает. Если это не Каччан, конечно. Случались у него разногласия и с Тодороки, и с Шинсо, но стоило только поговорить и разок помахать кулаками (точнее сказать, порядок был другой конечно, но суть не меняется), как тут же все их недомолвки сходили на нет, и все становилось нормально.

С Кацуки можно только до бесконечности махать кулаками. Разговоры — явно не его конек, сколько бы Изуку не пытался, на откровения вывести того получалось раз или два за все время их знакомства. Знакомы они больше десяти лет, а это, как-никак, срок достаточно приличный.

За эти пару раз Изуку удалось выяснить не так уж и много, но он начинает понимать, нащупывать почву: все угрозы Кацуки не более, чем защитные реакции от того, что ему испытывать страшно. Лишние эмоции делают его уязвимым. Уязвимым Кацуки быть не любит, потому что выставлять свои чувства напоказ равно быть слабаком. Даже если попытаться уверить его в обратном, в ответ полетят еще с десяток угроз и нелестное крепкое словцо в придачу. Поэтому Изуку терпеливо ждет следующего раза, когда Кацуки позволит ему, может — и скорее всего — неосознанно, подсмотреть что там внутри есть еще, чего он не знал, но, по правде говоря, всегда очень хотел.

Он знает, что Кацуки, в такие моменты, когда пытается скрыть что-то от окружающих, прячет руки в карманы и сутулится, будто пытаясь неосознанно стать меньше и спрятаться. Знает, что Кацуки действительно переживает за всех и каждого в своем классе, и особенно в те дни, когда у него нет возможности быть рядом. Подсознательно ощущает вину за повреждения, которые они получают на заданиях, пусть его вины здесь никакой. Кацуки упорно делает вид, что является одиночкой, но Изуку знает: он за всеми присматривает, когда это действительно нужно.

Еще Изуку знает, что Кацуки просто бесподобно готовит. Готовка для него — своего рода инструмент для снятия стресса. Он нередко мог застать Кацуки на кухне после тяжелого задания или тренировки, когда все уже давно разошлись по комнатам и отдыхают. Ни ему, ни Кацуки никогда не удавалось уснуть в такие дни. За готовкой выражение лица Кацуки меняется — выглядит расслабленным, но в то же время сосредоточенным на деле. Редко можно увидеть его таким, и Изуку действительно ценит эти пару мгновений, прежде чем тот его заметит и станет прежним собой.

Он знал, что Кацуки умеет играть на барабанах еще задолго до школьного фестиваля, но предпочел сделать вид, что для него это тоже большая новость. Изуку бы просто убили на месте, оброни он хоть слово про имеющиеся у Кацуки таланты. В душе он радовался как маленький ребенок, что одноклассникам удалось втянуть его в эту авантюру, подобрав нужные для этого слова. Без него это выступление было бы совсем другим.

Но самым большим открытием для Изуку было то, сколько всего Кацуки изо дня в день тащит на своих плечах. Он даже подумать не мог, насколько сильно он заблуждался на его счет. Насколько сильно и плотно в нем сидит это чувство вины и неполноценности, но с каждым днем — он действительно не может этого не замечать — после их драки и того самого важного откровения со стороны Кацуки, в их взаимоотношениях наблюдаются изменения. Изуку не может их охарактеризовать как-то конкретно, но четко понимает, что появилось — едва уловимое, возможно только им, а возможно и ими обоими — потепление.

Потепление. Изуку нравится это слово. Пусть Кацуки и смотрит на него волком, но теперь Изуку может видеть сквозь. Ему все еще многое непонятно, он многого не знает, но когда-нибудь он обязательно доберется до сути. Изуку просто не умеет сдаваться, и Кацуки придется с этим смириться рано или поздно.

— Да, ты прав, Каччан! — находится Изуку, стараясь сдержать улыбку, чтобы снова не пошла кровь.

Кацуки вздыхает, и Изуку замечает, как расслабляются напряженные все это время плечи. Тот врезается в него своим злобным раздраженным взглядом, скашивает светлые брови к переносице и поджимает губы, будто тщательно обдумывает, какое бранное слово вылетит из его рта в следующий момент.

Вместо этого Кацуки спрашивает:

— Сколько тебе еще здесь прохлаждаться, задрот?

Вместо этого Кацуки говорит:

— Блять, если бы я был там, такого бы не произошло.

Лицо Изуку непроизвольно вытягивается от удивления, и он было открывает рот, чтобы сказать что-то, о чем он сам еще не успел подумать и придать хоть какую-то форму этой фразе в своей голове, но Кацуки его перебивает:

— Что ты там уже надумал, Деку?

— Н-н-ничего, — осекается Изуку, махнув перед своим лицом загипсованной рукой. Кацуки проводит это движение взглядом и, кажется, что его выражение лица становится еще агрессивнее, чем прежде. Хотя казалось бы. — Тебя правда не хватало, Каччан. — Изуку опускает голову и делает вид, что внимательно разглядывает одеяло на своих коленях, теребя вылезшую из пододеяльника нитку.

— Это правильно, — Кацуки кивает. — Давай лечись, — добавляет он. — Мне нужно превзойти тебя, как можно скорее, а с калекой соревноваться — себя не уважать.

— Хорошо, Каччан! — Изуку с готовностью кивает и все же не может удержаться от улыбки. — И спасибо, что навестил.

Кацуки разворачивается к нему спиной и идет к двери, буркнув себе под нос едва разборчивое:

— Тупица.