Лес. Грузные шаги. Она бежит, запинаясь о листву, судорожно соображая, куда кинуться, как спрятаться, выиграть время подумать…
Дыхание смерти на ее спине.
Оглушительный рык, отдающийся звоном в ушах – и когтистая лапа размашистым ударом полосует ее сзади.
Кровь приятна, она холодит открывшиеся горячие раны и стекает по пояснице, отдаваясь приятной щекоткой.
Смерть медлит. Заторможенно, словно бы бережно переворачивает ее лицом кверху – и Уэнсдей открывается черно-белое ночное небо, полное серых звезд и ее скорой судьбы.
– Ты как гребаный таракан… – слышится сбоку, и ей кажется, что в том, как он говорит, есть оттенок нежности, но голову не повернуть – кажется, она ушиблась, а может, ей просто не хочется лишний раз утруждать себя вниманием к нему.
Он нависает над ней, продолжая трансформацию в человека – демонстративно размазывая рукой по собственной груди ее, Уэнсдей, кровь. И в этом есть что-то ироничное, дикое и прекрасное. Что-то, что сулит забытье.
– Я раздавлю тебя, – с яростью выплевывает он, и неизбежность настигает ее.
Он ей снится. И уже вторую неделю является к ней в воспоминаниях. Гребаный Тайлер Галпин даже в заключении, не имея возможности с ней связаться, никак не оставит ее в покое.
Каждую ночь. Он угрожает, издевается, изводит. Никак не перестанет терзать ее разум даже в фамильном особняке, вдалеке от "Невермора" и всего, что с ним связано.
Его шепот...
"Каково это – проигрывать, Уэнсдэй?" – Его ухмылка режет острее хирургического скальпеля.
"Каково знать, что все это время охотилась за тем, кто был в двух шагах от тебя?" – Его превосходство практически осязаемо.
"Кто постоянно стоял прямо за твоей спиной…" – Она поджимает губы, сглатывая отвращения, уязвленная собственной слепотой.
Он меняется. Каждый раз добавляет что-то новое, то оставаясь безразличным, то ухмыляясь – неизменно выводя ее из себя. В чем, конечно, она никогда ни за что не признается. Потому что ей должно быть все равно.
"У тебя это пройдет… – скалится он.– Или теперь я обесцениваю твои чувства?"
Его хватка смыкается на ее шее, она буквально ощущает холод когтистых лап, хотя его лицо остается человеческим. По телу проходит озноб.
Ей страшно.
Ей тяжело дышать. Воздействовала ли она когда-нибудь на него так, как он на нее сейчас, принося боль, намеренно топчась по свежей ране? Были ли его робость и желание сблизиться настоящими? Она не знает – или знает? – почему, но ей очень хочется знать ответ на этот вопрос.
"И кто кому плюнул в душу и поставил свои интересы на первое место?" – почему-то, на сей раз без тени улыбки спрашивает он, рыча.
И это чертовский хороший вопрос. По всему, выходит, что он. Но были ли у него свои интересы, если им управляла Торнхилл? Насколько он разделял ее ненависть по отношению к Уэнсдей?
Он ведь казался искренне заинтересованным ею, взять только его радость на балу, его упреки в ее отстраненности и желание поцеловать…
И все же он без тени раздумий обратился в хайда и собирался убить ее.
Это не имеет оправданий.
"Можешь и дальше пытаться оттолкнуть меня. Это не сработает…" – она сама не замечает, что последние видения становятся все короче, все обрывочней, а главное – все менее наполненными злобой.
Где истина? Воспоминания и мороки сливаются, мешая вычленить факты – не позволяя сохранять такое необходимое хладнокровие и зацепиться за реальность.
"Я чувствую запах твоего страха… каково это – бояться того, кого считала ниже себя, Уэнсдей?"
Она видела слезы в его глазах, когда он признавался ей в убийствах. Видела так же отчетливо, как слышала его полный удовлетворения голос, и с тех пор продолжает задаваться вопросом: чему верить?
В конце концов, у нее нет достаточного количества фактов, позволяющих прийти к конкретному выводу. А она любит порядок. Практически, одержима им.
Он сжимает ее плечи, и она чувствует его дыхание, едва касающееся уха:
– Ты даже не представляешь, что грядет…
Она не знает, как на это реагировать.
Вообще, не знает, как реагировать на все, связанное с ним – он оставался последней нерешенной загадкой Джерико. Загадкой, которая сделала ей слишком больно и которую она не хотела решать – хайды опасны, хайды неуправляемы, а хайды в людском обличьи нанесут удар в любую секунду, сколько бы ни божились в обратном.
– Разве тебя не восхищает смерть? Быть растерзанной лапами хайда в попытке завершить исследование – разве не прекрасный способ уйти из жизни, истекая кровью и осознавая, какими важными были твои выводы? Каждой клеточкой, еще живой, источая разочарование от нелепости и наивности собственных амбиций...
Его убийственная форма фыркает, скаля зубы – играет с ней, готовясь нанести последний удар.
Она дергается, уворачиваясь...
...и выныривает из видения.
Ну уж нет. Горечь поражения приятна только тогда, когда ее испытывают другие. Она не настолько наивна, чтобы второй раз вестись на его уловки – отдавая себе отчет, какой он прекрасный актер; понимая, что это будет вечная игра со ставками "жизнь и смерть".
Оно того не стоит. Даже если то письмо, что она получила вчера, было искренним (хотя проще было думать, что нет).
Скомканное, неровное, словно впопыхах переданное тому идиоту, что согласился его доставить – с одним единственным словом.
"Прости".
И пусть она тут же скомкала и без того истерзанный кем-то листок и хладнокровно бросила его в камин, ей было не все равно. Уже не все равно – эти непрекращающиеся огрызки видений не позволяли выбросить произошедшее из головы.
Или ей никогда и не было все равно? Задетое самолюбие жжет больнее яда скорпиона.
Это раздражает. Раздражает всем: ей есть, чем заняться дома – самое время снова попытаться вскрыть Пагсли. Ее ждет еще один детективный роман. В конце концов, она все еще думает над тем, чтобы навестить Инид и посмотреть на мрачный Сан-Франциско.
Но нет, он раскрыл ее, словно податливую, полную тайн книгу – усмехнулся ее знаниям и отбросил в сторону, растоптав то светлое, то новое, что она все это время боялась в себе обнаружить... а теперь нашел способ связаться с ней, чтобы посеять еще больше сомнений.
Нашел способ начать диалог и оставить за собой последнее слово.
– Я приду к тебе, – эти слова звучат как угроза и обещание. Ее любимое сочетание… когда смотришь на подобные ситуации со стороны, а не являешься действующим лицом.
"Не утруждайся", – хочет ответить она, но он с издевкой тает, и ее выбрасывает из видения.
Как бы по-детски это ни звучало, вот так снова врываться в ее размеренную жизнь попросту несправедливо. Особенно, чтобы снова зачем-то попытаться расположить ее к себе. Черт возьми, если кто и должен говорить, так это она! У нее даже не было шанса плюнуть ему в лицо и сказать, как она его презирает. Поиздеваться, спросить, каково это – стать не просто изгоем, а тем, от кого отвернулся даже собственный отец? Тем, кого, словно блудного песика, приручила и использовала чокнутая цветочница?
Как будто она сможет так открыто проявить свои чувства, в которых так и сквозит... нет, не превосходство. Разочарование.
Исключено.
Он целует ее – буквально впивается в ее губы и крепко прижимает к себе – она чувствует его тепло каждой клеточкой своего тела. Сердце ускоряет свой ход, ударяясь о ребра, отдаваясь пульсом в висках – только чье из них?..
Его губы уже на ее шее, мягкие, горячие, заставляющие таять. Она чувствует его шепот, чувствует, что теряет способность думать, чувствует, как разбегаются мурашки по спине…
Ей приятно.
Она просыпается, резко хватая ртом воздух – собственные чувства в очередной раз пугают ее.
Черт возьми, этого не должно происходить – она закрылась от этой симпатии, вышибла ее страхом и болью предательства, осознанием, что он не тот, за кого себя выдавал.
Но что, если она не права?
Нет, нет, нет, реальность такова, что он был марионеткой Торнхилл, да, против своей воли, но он убивал людей – и что важнее, втирался к ней в доверие, чтобы знать о планах.
Что вообще значит "она не права"?! Либо она ударилась головой во сне, либо надышалась растений дяди Фестера в оранжерее – откуда взялись эти наивные вопросы?
Все ведь просто как дважды два. Он играл ее чувствами – надавил на чувство вины, припечатал логикой, очаровал и дал возможность открыться, а сам вонзил нож в спину Руке и чуть не уничтожил саму Уэнсдей и "Невермор".
"У меня больше нет хозяйки", – его губы у ее виска, и в этом нет никакого эротического подтекста. Она боком упирается ему в грудь и не чувствует никакой угрозы, а его голос звучит устало и искренне – будто бы они два самых обычных человека, которых не связывает вражда и путь от любви до ненависти. Будто бы он просто делится с ней какой-то банальной историей после конца рабочего дня.
Любовь… Несмотря на объективно сильные стороны привязанностей, которые она отметила для себя в "Неверморе", это слово должно быть вычеркнуто из списка допустимых.
Возможно, с дружбой она и сможет сдюжить, но от отношений теперь точно будет держаться подальше.
"Даже со мной?" – в его голосе сквозит напряжение и… ухмылка. Он словно играет с ней в ее же видении, и это будоражит и пугает одновременно.
Как будто то, что он едва не убил ее – какая-то старая шутка, над которой можно вместе посмеяться и тут же пойти на свидание.
Ей интересно, что означают эти видения. Они приходят хаотично, то во сне, то наяву, и чаще всего еще более обрывочны, чем были в "Неверморе", но каждое словно отвечает на один из заданных ею вопросов. Что это? Ее подсознание? Часть новых способностей? Дар предвиденья?
Как сказала Гуди, бурлящим потоком нельзя управлять, лишь сгруппироваться так, чтобы не захлебнуться в нем. Но раньше все было целостным… относящимся к прошлому или ближайшему будущему. Сейчас же – она будто ведет с Тайлером диалог.
С ним – или с самой собой.
И на самом деле, не так уж важно, кто именно отвечает ей в этих видениях. Важно то, что она начинает проигрывать.
Второй раз она себе этого не позволит.