Уэнсдей дает ему куда больше, чем она думает. Пусть даже по-прежнему опасается, что он вновь обернется против нее, стараясь ничем не выдавать этого – но он чувствует, он знает, он заслужил.

Он надеется, когда-нибудь это пройдет. Когда-нибудь она разгадает последнюю тайну, лежащую между ними. А пока…

Кров, еда, возможность не думать о полиции и кровавых жертвах (жизнь в особняке у леса, полного всякой дичи, да к тому же при наличии целой системы подземных туннелей, определенно дает свои преимущества) – это прекрасно, это то, чего жаждет его хайд, но ему, Тайлеру, девушка дает куда больше.

Прощение. Тепло. Принятие.

Еще в Джерико он многое бы отдал за возможность поговорить с кем-то открыто, не притворяясь – кто же знал, что именно здесь найдется еще один изгой среди изгоев, с которым он сможет быть самим собой?

О, нет, Уэнсдей не идеальна, он прекрасно это понимает – но она идеальна для него, со всей своей закрытостью, с неумением и нежеланием признавать какие-то вещи, с ее повернутостью на хитропридуманных схемах, убийствах, тайнах… Со своей неопытностью в любовных делах и желанием исследовать их отношения.

Какая разница, если он и сам – такой?

Не идеальный – и уж точно совершенно не идеальный для нее, но умный, опасный – или способный защитить, в зависимости от перспективы, с которой на это смотреть; практически так же, как она обожающий мрачную и полную тайн литературу, готовый упорно работать ради своей цели – даже если иногда это означает проворачивание всяческих авантюр с ее дядей, и… возможно, этих пересечений действительно достаточно, чтобы находиться рядом с ней?

Находиться как равный.

Она идеальна для него не только как источник принятия и тепла – она идеальный объект одержимости, олицетворение того, что он так страстно желает и чем дорожит – что больше никогда не позволит себе потерять.

Ему интересно, видит ли и она его в подобном ключе – но нотки собственничества, проступающие в ее голосе, в выражении лица, когда его вниманием хочет завладеть кто-то еще, позволяют ему надеяться, что да. В такие моменты его внутренний зверь рычит в экстазе.

Они сближаются семимильными шагами, словно наверстывая упущенное, словно боясь, что стоит им потерять время – и между ними снова кто-то встанет, а потому нужно сделать все, чтобы этого просто не могло произойти.

Они становятся близки – во всех смыслах, и в их первый раз Уэнсдей увидела что-то настолько потрясшее ее, что наотрез отказалась об этом говорить. Он теряется в догадках, могло ли это быть намеком на их будущее?..

Дав ей отдышаться, прийти в себя, он услышал от нее твердое желание двигаться дальше – и они продолжили – ее ладонь размазывала собственную, первую, кровь по его груди, а глаза с какой-то одержимой уверенностью впивались в его лицо – и он аккуратно двигался в ней, сбиваясь, вжимаясь всем телом и отмечая, как неровно она дышит и закусывает губу от удовольствия. Чувствуя себя живым.

...Парадоксально, но ему кажется, что каждый раз после того, как она что-то видит рядом с ним, они становятся ближе.

Уэнсдей говорит, что видения стали приходить реже, но образы приобретают более четкие очертания. Он несколько беспокоится о том, что она может увидеть – что что-то, о чем он еще сам не знает, заставит ее отвернуться от него... и все же то, что этого еще не произошло, что он открыт ей – а она открыта ему, придает сил.

Дождливыми вечерами, утыкаясь носом в хрупкую белоснежную шею, он думает о том, что защитит девушку от любой угрозы – если придется, даже от самого себя. И хоть он наивно надеется, что этого будет достаточно – знает, что это не так.

Его беспокоит ее таинственный преследователь – пусть Уэнсдей относится к его письмам как к завязке очередного расследования, Тайлер переживает. Немного ревнует – признается он себе – все-таки в том, чтобы быть ее немезисом, есть своя доля очарования; но больше сходит с ума от невозможности обеспечить ее полную безопасность.

Может, в особняке Адамсов он и может быть уверен в том, что защитит ее, но в "Неверморе" их встречи наверняка станут реже.

И даже если все будет хорошо...

Есть ли шанс, что после окончания школы она согласится куда-нибудь уехать с ним? Он долго думает о том, куда они могли бы податься, чтобы она могла заниматься своими книгами и исследованиями, а он – не бояться преследования властей. Ему кажется, Прага – достаточно мрачный город, чтобы попытать там счастья.

Как-то во время очередных литературных споров он заговаривает об этом, а она не отвергает эту идею со свойственной ей в дискуссиях пылкостью. Даже напротив, ее вздернутая бровь говорит о том, что она готова рассмотреть эту перспективу. Он считает, это неплохой знак для того, кто не мог рассчитывать и на меньшее.

Впрочем, у него также есть подозрение, что своим молчанием и нарочитой реакцией она всего лишь хотела сбить его с толку – и сбила. Ту дискуссию он проиграл. Ее подрагивающие в самодовольной улыбке губы были отличным индикатором коварности, на которую способна эта девушка.

Но он открыт, он не усложняет там, где в этом нет никакого смысла – и она, кажется, тоже старается открываться ему, хотя они все равно периодически спорят, на темы куда более серьезные, чем хитрые планы книжных героев – но они вместе, стараются быть вместе, и каждую ночь она засыпает у него под боком, а он, едва обретя человеческий облик после ухода хайда, всегда неизменно возвращается к ней.

Какая странная пара… как приторно-сладко и – как бы сказала Уэнсдей – мерзко их история смотрится со стороны.

Ему все равно.

В конце концов, со стороны не видно, на что они идут друг ради друга. Не видно тех усилий, которые он прилагает, чтобы сосуществовать с хайдом и держать себя равным девушке – пусть она, кажется, и без того воспринимает его именно так.

Не видно, что она усмиряет свое высокомерие и пытается примириться с тем, что у нее полноценные отношения – в какое бы уязвимое положение ее это ни ставило…

Нет, что бы кто ни думал, как бы ни убеждала себя она – что ведет себя как раньше, он видит, что Уэнсдей старается – ему кажется, даже куда больше, чем он. И, черт возьми, его любовь, его одержимость ею только крепнет от этого.

Ему хочется верить, что и она чувствует к нему нечто похожее.

Она продолжает периодически задавать ему вопросы насчет хайда – с его разрешения делая некоторые пометки в тетради.

Его пытливая девочка пытается превзойти Фолкнера, зайдя в исследовании хайдов куда дальше, чем он – и все же не осознает, что главный ответ, которого она так жаждет, прямо у нее перед носом.

Станет ли она любить его меньше, если узнает? Разозлится ли? Спустя несколько лет, отправляя отцу открытку с видом на Карлов мост, он с уверенностью может ответить "нет".

А еще – он более чем уверен в том, что испортит всю интригу, если просто скажет ей, что именно она – хозяйка его хайда.

Он с нетерпением ждет той ночи, когда она это поймет.

И наслаждается сотней ночей перед этим.