Утро начиналось хорошо. Хватало лишь одного взгляда голубых глаз напротив, чтобы улучшить настроение монахини на весь день.

Дайнслейф уже не спал, собственно, как и обычно. Несмотря на свои маленькие остановки на Винокурне, он вставал ни свет ни заря, занимая привыкшее к тяжелому труду тело мелкими задачами, совсем не свойственными грубым рукам.

Аделинда, верная горничная, всегда лишь заботливо вздыхала, говоря про то, как борется с утренними приступами гиперреактивности Хранителя. Однако даже ее тихие охи и кухонное полотенце не шло в противостояние с военной выдержкой мужчины. Первый день всегда встречал полной корзиной ягод, второй — чистыми окнами, а третий — хитросплетением волос на длинной шевелюре Мастера.

— Разбудил? — шепотом спрашивал Хранитель, с улыбкой разглядывая Розарию, чье ледяное лицо так же расцветало в ответ.

— Нет, сама, — так же тихо отвечала монахиня, переводя взгляд на Кэйю, чью все еще спящую голову усеяли маленькие косички. — Давно не спишь? — поинтересовалась дама, отхватывая и себе локон синих волос.

— Час, наверное, — неуверенно ответил пророк, — хотел было заняться чем-нибудь, но меня даже за порог спальни не выпустили, мол, не принято гостям работу выполнять, — с усмешкой бормотал он, убирая очередную косичку за ухо винодела.

— Ну так и правильно, — с улыбкой подтвердила сестра, — приезжаешь отдыхать и каждый раз одно и тоже, — рассуждала она, теряя интерес к косичке, теперь наоборот расправляя ее и перебирая между пальцев шелковистые локоны.

— У нас все утренние разговоры идут к этому, — проговорил Дайнслейф, рассматривая сестру Фавония. Розария была чудо как хороша — первая за долгие года одиночества женщина, что поразила шаткое сердце Хранителя. Высокая, сильная и гордая.

— Ну а чья вина, что твоя утренняя рутина так заурядна? Приходится за неделю просить всех, чтобы отдраили все поместье, а то наш любимый гость слишком не усидчив, — сладко говорила монахиня, наблюдая, как расцветает улыбка на лице собеседника.

— Когда это хоть раз меня останавливало? — интересовался Дайн. Косичка, что только что была в его пальцах, ускользнула, давая понять всем, что обладатель волос проснулся. Хотя и без этого это было понятно: Кэйа просыпался громко, мямлил что-то, а после толкал всех локтями, протирая заспанные глаза.

— Не успели встать, а уже повздорили? — сонно интересовался Мастер, глядя на обоих с недовольным прищуром.

— Так выходит, что вы, Мастер, притягиваете к себе людей с совершенно противоположными взглядами на жизнь, — улыбчиво отвечала Розария, одаряя сонное лицо скромным поцелуем.

— Так я ещё и виноват, — усмехнулся Альберих, смотря на своих гостей снизу вверх.

— Именно, — подтверждал Хранитель, перехватывая руку винодела, так же ее целуя, — спор зашёл о том, как тебе больше идет. С косами или нет? Твое очарование и наши субъективные вкусы не могут ужиться в тишине, — шутливо говорил Дайнслейф.

— Субъективно-объективно, не все ли равно, особенно утром? — закрывая глаза, говорил Кэйа. Он пытался снова вернуться в сон, однако ему почти сразу помешали. Розария уместила голову тому на грудь, находясь слишком близко от места вчерашнего укуса, чья интенсивность заметно упала, а Дайнслейф начал усеивать сонное лицо быстрыми поцелуями, приговаривая что-то на родном языке.

Одно понять было можно — виноделу лучше не спать, ведь его любимые просили внимания, и единственным выходом было дать его им.