Цзян Чэн вздрагивает, когда А-Цин с грохотом ставит перед ним тарелку, даже не пытаясь скрыть своего недовольства и злости за то, что отец впустил незнакомцев в свой дом. И здесь, честно говоря, он с ней отчасти солидарен — вел бы себя на ее месте, наверняка, точно так же. Меньше всего ему хочется сидеть здесь, в компании этих людей, как и А-Цин не хочется, чтобы они находились здесь и ели их еду, на которую, возможно, у них ушли последние деньги, судя по тому, на каком отшибе они живут и в каких условиях. Цзян Чэн никогда не видел таких бедных домов изнутри, да и откуда бы ему их видеть, если задуматься. Он вырос в семье, которая ни в чем и никогда не нуждалась, но также знает, что так было не всегда. Знает, что отцу пришлось постараться, чтобы дать им такую жизнь, какая она у них есть. Задумавшись об этом, Цзян Чэн сильнее прежнего чувствует вину за то, что не хочет помогать родителям в ведении бизнеса, отчаянно пытается избежать обязанностей — всего того, что так скрупулезно и долго отец с матерью строили ради него самого в том числе. А ведь он мог вполне оказаться на месте этой семьи, жить в месте, подобном этому. Он бы не смог, ни за что не смог. И Цзян Чэн совершенно не понимает, почему этот человек — Сяо Синчэнь — так запросто согласился им помочь, когда ему самому нужна помощь.
Хуайсан же совершенно не напрягается, желает всем приятного аппетита и налегает на ароматно пахнущий суп с вонтонами, что поставила перед ним девчонка с минуту назад. Цзян Чэн задумывается о том, ел ли тот вообще сегодня — так накидывается на эту еду, что закрадываются некоторые сомнения.
— Ешь, а то остынет, — Хуайсан отрывается от своей тарелки всего на секунду и легко толкает его в бок.
— Да уж, будь так добр, — фыркает А-Цин и закатывает глаза. — раз уж отец решил вас накормить — не переводи еду.
— А-Цин, — Сяо Синчэнь тяжело вздыхает, но Цзян Чэн успевает заметить, как на его лице проскальзывает едва заметная теплая улыбка, — я не понимаю, почему ты не можешь быть хоть немного гостеприимнее. Неужели мы плохо тебя воспитали?
Цзян Чэн думает, что девочка просто не любит чужаков и защищает свой дом. Цзян Чэн думает, что это нормально. Он понимает, поэтому и не хотел переступать порог этого дома. В глазах А-Цин — воинственный огонь. Он не знает, от чего она их защищает, но уверен, что такое поведение не может быть безосновательным. Впрочем, он не должен думать об этом. Это не его дело.
А-Цин надувает щеки на слова отца и опускает голову, начав ковыряться в своей тарелке палочками. Отчего-то кажется, что даже если Сяо Синчэнь не видит ее лица, то он точно может его себе представить, потому что улыбка на его лице становится только шире.
— Куда вы держите свой путь? — наконец спрашивает он, отвлекшись от своей воспитанницы.
— В Пекин, — отвечает Хуайсан, даже не удосужившись прожевать. — Я еду к своему другу, а Цзян Чэн возвращается домой. Мы просто немного не рассчитали бензин в баке, — он ловит на себе мрачный взгляд и тут же поправляется. — Ладно, ладно, это был я. Я не рассчитал. Только прекрати на меня так смотреть. Пугаешь.
— Я всегда так смотрю, — жмет плечами Цзян Чэн и еще сильнее хмурится.
— И то правда, — соглашается Хуайсан и подносит ко рту тарелку, в два глотка выпивая бульон. — Тебе не кажется, что стоит быть чуточку дружелюбнее с людьми, и тогда они к тебе потянутся, жизнь станет легче, солнце над головой ярче светить начнет?
— Я похож на человека, который хочет, чтобы к нему тянулись люди? — Цзян Чэна не должны задевать эти слова, но они почему-то задевают.
— Знаешь, парочка хороших друзей нужна всем.
— У меня есть, — не задумываясь, отвечает Цзян Чэн. «Ты один из моих друзей», — думает.
Поворачивается к Хуайсану впервые с того момента, как они сели за стол, и смотрит неверяще. В голову ударяет мысль, преследовавшая его все это время, но, внезапно для самого себя, он не может больше просто ее игнорировать. Сердце сковывает тисками паники и неприятия. Они с Хуайсаном знакомы с младшей школы: так много времени вместе провели, что всего и не упомнить, но чтобы совсем забыть — невозможно. Как и невозможно то, где они повстречались, и то, чем занимаются братья Не, где живут. Абсурд, который никак не укладывается в голове. А сейчас он просто смотрит на этого парня, поедающего суп — узнает в нем друга в жестах, в улыбке, в словах, но понимает, что это совершенно другой человек. Как такое вообще может быть?
— Твоим друзьям нужно ставить памятник за терпимость, — как ни в чем не бывало продолжает говорить Хуайсан, не обратив внимания на выражение его лица. Он начинает что-то рассказывать Сяо Синчэню, но Цзян Чэн уже его не слышит.
Впервые за все это время — долгие, почти невыносимые двое суток вне дома — он ловит себя на совершенно ужасающей его мысли, от которой начинает мутить в ту же самую секунду.
Что, если в Пекине его никто не ждет? Что, если он приедет туда и не найдет ни отца, ни матери, ни сестры, ни даже ее раздражающего будущего мужа?
Цзян Чэн обнимает себя за плечи, пытаясь унять бьющую его мелкую дрожь.
Хуже того, он может встретить совершенно чужих ему людей, как две капли воды похожих на тех, к кому он так стремится вернуться. Доказательство тому — не умолкающий ни на секунду Хуайсан.
Если только предположить, хотя бы на мгновение допустить, что все, о чем твердил Вэй Ин все эти годы — никакой не вымысел, не сказки, не желание людей верить во что-то невероятное и гнаться за этим призраком до конца своей жизни? Что, если все эти параллельные миры и путешествия во времени настолько же реальны, как он сам и этот совсем не узнающий его Хуайсан, сидящий по правую руку от него. Невозможно, это просто невозможно.
«Ты только подумай, где-то там живешь ты. Другой ты. Который занимается любимым делом. Или носит короткую стрижку. Или читает рэп. Хотя, есть вероятность, что ты в одном из этих миров даже никогда не рождался».
Эти слова отдаются в голове так громко, болезненно стучат в висках, будто произнесены прямо сейчас. Цзян Чэн чувствует, как в легких заканчивается воздух, застревает плотным комком в горле, который не дает вздохнуть в полную силу. Ему срочно нужно выйти на улицу, иначе он просто отключится прямо здесь. В глазах все плывет, руки не слушаются и дрожат. Он едва не смахивает тарелку с супом на пол, вставая со стула на подкосившиеся ноги.
— Ты куда это? — улыбка на лице Хуайсана постепенно меркнет, и он обеспокоенно сводит брови, смотря на него.
— На улицу выйду, — сквозь зубы цедит Цзян Чэн. — Мне нехорошо.
— С тобой сходить? — слышит он вслед, даже А-Цин выглядит растерянной — наверное, он действительно выглядит паршиво. Это последнее, что он бы хотел показывать посторонним людям.
— Нет, мне просто нужно выйти на воздух. Я не уйду далеко, — каждое слово дается сложно, но он заставляет себя их произнести.
Ему едва хватает сил, чтобы открыть дверь. Цзян Чэн пошатывается на месте и заваливается на ступеньки крыльца, облокотившись спиной на холодную стену. Жадно глотает воздух ртом, пытаясь угомонить стучащее в груди сердце и сфокусировать свое зрение на деревьях, стоящих вдоль обочины. Таких приступов паники с ним не случалось с самого детства. Скоро обязательно должно отпустить.
— А-Чэн! А-Чэн! Просыпайся, пожалуйста! — Цзян Чэн подскочил на кровати и сжал в кулаке ткань футболки, жадно глотая ртом воздух. Его мелко трясло, а сердце колотилось так, словно тотчас выскочит из груди. Страшно. Ему так страшно. — Тебе снова приснился кошмар? — Вэй Ин взобрался на кровать с ногами и коснулся его плеча. — Да ты весь дрожишь! — вскрикивает он. — Что тебе снилось?
— Мне… мне… я, — из глаз хлынули неконтролируемые слезы, и он спрятал лицо в ладонях.
— Эй, не бойся, — тихо проговорил Вэй Ин, тепло улыбнулся и обнял его за плечи, крепко прижимая к себе. — Я рядом, я всегда буду рядом, А-Чэн. Эй, — он успокаивающе поглаживал его по растрепавшимся ото сна волосам, и это действительно помогало. Он здесь не один, все закончилось. — Мне тоже раньше снились кошмары.
Цзян Чэн поджал губы и шмыгнул носом, уткнувшись лбом Вэй Ину в плечо, так и не решившись подать голос и спросить, что мучило того по ночам.
— Мама всегда поила меня травяным чаем, — снова заговорил он. — Если я оставлю тебя здесь, ты не будешь больше бояться? Приготовлю тебе чаю, чтобы не будить Яньли.
— Я с тобой пойду, — чуть слышно ответил Цзян Чэн, ухватившись за рукав его пижамы и потянув на себя. — Можно?
Вэй Ин медленно сполз с кровати и протянул руку Цзян Чэну, помогая встать на все еще подрагивающие ноги.
— Конечно можно. Только тихо. Мы же не хотим никого разбудить?
— Эй, — Цзян Чэн разворачивается на девичий голос и смотрит на А-Цин держащую в руках чашку, так, будто привидение увидел, — тебе лучше? — она спускается на пару ступенек ниже и садится рядом.
— Да, — врет, конечно. Ничего не может стать лучше с этого момента по определению. В нем все еще теплится надежда, что, приехав в Пекин, он увидит все тот же привычный ему дом, но чем он больше думает о том, что пытался донести до него Вэй Ин все это время, тем меньше сам себе верит. Каким-то совершенно немыслимым образом вся эта чушь становится куда реальнее, чем все остальное, чего придерживался Цзян Чэн, слушая его россказни. По крайней мере, таким образом он может объяснить “явление” нового для него Хуайсана.
— Выпей это, — А-Цин протягивает ему кружку и замечает его недоверчивый и растерянный взгляд. — Я не пытаюсь тебя отравить. Ты не настолько мне не нравишься, — поясняет она и демонстративно закатывает глаза. — Это всего лишь травяной чай. Когда отец потерял зрение, у него часто случались такие приступы. Выпей, полегчает.
Цзян Чэн, немного помедлив, забирает из ее руки чашку и делает глоток. Горячий чай разливается теплом по телу и откидывает в далекое прошлое, что становится до нестерпимого больно. А потом страшно, потому что следом за воспоминаниями в голову приходит еще одна совершенно сумасшедшая мысль. Определенно, самая нелепая за эти почти двое суток. Абсурднее даже, чем та, где он был готов смириться с тем, что находится в какой-то из параллельных реальностей.
Вэй Ин. Вэй Ин. Вэй Ин.
Его тело так и не было найдено. Что если… что если у него, у идиота этого получилось? Цзян Чэн пытается напрячь свою память, даже не замечает, как А-Цин тихонько поднимается со ступенек и заходит обратно в дом, оставив его наедине со своими грандиозными — по-другому и не скажешь — умозаключениями. Думает, на какой стадии в тот год было его изобретение, и не может вспомнить. Он ругается на себя, что не слушал, считал все это бредом одержимого фанатика.
— Будь в порядке, — Цзян Чэн отставляет кружку в сторону, прикладывает к лицу ладони и начинает смеяться — до того все это абсурдно. — Будь в порядке. Я прошу тебя, Вэй Ин.
Множество реальностей и миров, в которых им никогда не встретиться, никогда не быть братьями, никогда не быть.
И с чего он решил, что ему повезет в этот раз?
Цзян Чэн пытается вспомнить детали последнего вечера, проведенного с семьей, но ничего важного, кроме той официантки с монеткой, не вспоминается.
«Есть поверье, что если кинуть ее в лотосовый пруд, то ваше самое сокровенное желание сбудется, даже если вы не подумаете о нем в тот момент».
Что за чертовщина здесь творится?