Нейтану до трясучки хочется выиграть Олимпиаду в Пхёнчхане.

Это его, наверное, и подводит. Он молодой, дерзкий, вооружённый квадами до зубов и чувствует в себе силы обойти всех — а математические выкладки на бумаге это будто бы подтверждают. Только не делать ошибок: цена ошибки на таком важном старте высока, как никогда и нигде. Нужно быть чистым; стоит один раз оступиться, и соперники этого не простят, их здесь много, дышащих силой и таким же точно желанием посягнуть на медаль.

Нейтан твердит себе про безошибочность — а потом в короткой лепит целый салат из ошибок. Тяжесть старта наваливается на него уже на льду, и колени становятся ватными, на такие колени ни один прыжок нормально не приземлить. Нейтан разваливает короткую, самоликвидируется из борьбы за пьедестал, чудом проползает в произвольную и после прокатов долго глотает злые слёзы унижения.

Не так всё должно было быть. Не так.

Ещё ничего не кончилось, у него ещё есть произвольная впереди. Надо заставить себя встать и бороться до конца. Тряпка.

Он слышит лёгкие шаги в коридоре и мысленно просит, чтобы это кто-нибудь шёл не к нему и вообще в другую сторону. Шаги приближаются; Нейтану удаётся разглядеть приближающегося человека, и он мрачно думает, что этот день только что стал ещё хуже. Хотя казалось бы, куда хуже.

Миша по вдохновенной узорчатой гибкости катания, по недостижимой компонентности очень похож на Джейсона. Только если Джейсон кажется давно знакомым, понятным и простым, то с Мишей всё иначе. Он непривычный, едва уловимый, завораживающий. Нейтан немного — или не немного — влюблён в прокаты Миши, с прошлогодних турниров ещё. И в самого Мишу, вечно слегка отстранённого и недоступного, тоже. Он бы совсем не так хотел познакомиться с Мишей ближе. Не в такой унизительный момент.

То, как катает Миша, — это что-то на очень красивом. Что-то настолько завораживающее, что даже ошибки подрывают его программы не так сильно, как могли бы. У Нейтана без прыжков остаётся жалкое зрелище; у Миши при тех же равных всё ещё остаётся душераздирающая красота. Он никогда не позволяет себе падать настолько низко.

И сейчас эта душераздирающая красота стоит рядом, сочувственно трогает за плечо — а Нейтан себя ругает размазнёй, и позорищем, и ещё чем только не.

— Держись, — говорит Миша на очень гладком английском. — Тебе, скорее всего, достанется за эту короткую, но ты не слушай. Не позволяй этому себя задеть. Если всегда обращать внимание на всех недовольных, то спятить можно. Ты ещё обязательно выиграешь. Просто, может быть, не эту Олимпиаду.

Нейтан шмыгает носом, подбирая позорные невзрослые сопли. Он вдруг чувствует щемящую боль в обращённых к нему словах. Миша явно знает. Он редко выкатывает программы чисто, не щеголяет старшими квадами — за исключением квадлутца, который мечется между двумя крайностями: либо выходит ослепительно идеальным, как по учебнику, ввергая в экстаз и судей, и зрителей, либо оглушительно, болезненно срывается, — и родная федерация его почему-то не любит. Для него неласковые комментарии, вечно цепляющиеся к ошибкам, — похоже, обыденность. Нейтану вдруг становится обжигающе стыдно перед ним. Нейта, скорее всего, простят после удачного проката, а Мишу — неизвестно. Не факт.

— Спасибо. Я планирую ещё побрыкаться, — говорит Нейтан. Ему хочется быть перед Мишей сильным. Хочется вызывать восхищение, а не жалость. Вместе с отчаянным желанием всё-таки зацепиться за подиум это толкает его на дерзкое обещание: — Буду делать шесть квадов в произвольной. Может, и догоню чемпиона.

Миша удивлённо-вежливо приподнимает брови.

— Шесть? — переспрашивает он; в его голосе мерцает недоверчивое изумление. — Это очень много. Разве кто-то делал шесть?

— Ну, значит, я первым буду, — твёрдо говорит Нейтан. Эта идея, спровоцированная в том числе и вниманием Миши, крепнет в нём с каждой минутой. — Какие у меня варианты, если я хочу оставаться в борьбе? Да никаких.

Миша ободряюще гладит его по плечу и улыбается. Нейт впервые видит эту улыбку так отчётливо и близко. Его ослепляет, он в этой улыбке зачарованно тонет — она яркая и тёплая, согревающая до костей, до глубины души, как солнце на Венере, показавшееся из-за туч после долгого-долгого сезона дождей. Нейтан едва разбирает обращённое к нему дружелюбное: — Это очень большой замысел. Что ж, удачно тебе с ним справиться. Скрещу за тебя пальцы.

Тонкая ладонь соскальзывает с плеча. Нейтан вскакивает следом за Мишей, ловит его за руку.

— Постой! — просит Нейт. Он ощущает себя сошедшим с ума от головокружительного притяжения, когда спрашивает, задыхаясь: — Если я сделаю шесть квадов послезавтра, ты… поцелуешь меня за это?

Он долго-долго смотрит в удивлённые глаза и думает, каким был дураком, полагая серый отсутствием цвета. У Миши глаза красивые, и серый в них невероятного текучего оттенка, словно в нём растворена капля густой синевы. Нейтан готов раствориться в этом цвете сам.

Его обжигает холодом, когда Миша медленно выдирает у него свою руку, холодом и стыдом. Нейтан прячет взгляд, сгорая от мучительной неловкости.

— Забудь, — сдавленно просит он и сам понять не может, как решился произнести с наскока такое откровенное и потаённое. — Я глупость сказал. Забудь, пожалуйста.

Он почти сбегает от Миши и долго корит себя за длинный, несдержанный язык. Ему кажется, впечатление о себе он испортил если не навсегда, то очень надолго. Нейтан чудом заставляет себя собраться к произвольной, а не выйти на лёд размазнёй.

Произвольная удаётся вопреки всему. Нейтан приземляет всё, что дерзнул заявить, отмечается очередным громким достижением на льду, но это ему не помогает. По сумме баллов сразу чувствуется, что не помогает. Нейтан мрачно досматривает оставшиеся прокаты и всё мучительно ждёт, когда его вытолкают с первой строки куда-то на дно и в ад.

Ему становится чуть светлее, когда на лёд выходит Миша. По ходу его произвольной Нейтан искренне забывает загоняться. У Миши опять не со всеми элементами ладится, но красота его движений по-прежнему стирает всё. От его уверенных лёгких твиззлов у Нейта кружится голова. Миша упрямо выезжает прыжок во второй половине под бархатистое I can't help falling in love with you, и Нейтану бы как-нибудь мозги в голове удержать, потому что не держатся же вообще.

Баллов хватает на то, чтобы перепрыгнуть с семнадцатого места на пятое, но никак не на то, чтобы цепляться за подиум. Большому замыслу — большое поражение. Нейтана отсекает от торжественной суеты после прокатов. Он словно погружается в тень, вежливо хлопает на награждении и после в отеле забивается в свою комнату — проклинать заваленную короткую, смиряться с пятым местом, которое до сих пор кажется унизительным, и стараться уговорить себя, что в следующий раз у него обязательно всё получится. Теперь кажется непростым в это поверить: он уже один раз налажал в самый важный момент, так качественно, что уже никакие старания выкарабкаться не помогли. Вдруг в следующий раз случится всё то же самое? Как себя уберечь? Он ведь был готов к короткой, а потом вдруг оказалось, что толку-то.

Он слышит стук в дверь и плетётся открывать, убеждённый, что это Раф пришёл вставить ему мозгов. Но неожиданно обнаруживает на пороге Мишу — и стоит, растерянно хлопает глазами, не зная, что ему делать с этим дивным явлением. Они же расстались после коротких очень неловко? Плохо почти? Что после этого Миша может здесь делать? Нейтан растерянно отступает от порога, впуская его. Он даже не притворяется, что понимает, и просто концентрируется на очевидном и главном: Миша здесь. Можно потрогать его дивные запястья, если захочется.

— Я подумал, что тебе не помешает поддержка, — говорит Миша. Он произносит слова негромко, смотрит мягко, и Нейтан чувствует себя так, словно его укутывает тёплым уютным пледом. Словно рядом с ним вдруг возникает зона бесконечного комфорта: вот она, прямо здесь, рядом с Мишей. — Ты замечательно боролся.

— Жаль только, что смысла в этом в итоге не было, — усмехается Нейт. И спешит добавить, чтобы не выглядеть так, будто он напрашивается на жалость — он не напрашивается, он не жалкий, только не перед этими серыми глазами: — Ладно, зато у меня на этой Олимпиаде есть бомбическое мировое достижение. Ещё и золотую медаль сверху — пожалуй, и впрямь было бы жирно.

Во взгляде Миши всё отчётливее проступает восхищение. Он улыбается, и из Нейтана опять этой улыбкой дух вышибает: — Ты действительно сделал шесть квадов.

— Ну да. Я же их для того и заявлял, — чуть растерянно говорит Нейтан. Он всё ещё не до конца понимает, зачем Миша здесь и куда он клонит, и зачем-то ляпает: — Хоть ты и отказался меня замотивировать… — и, смутившись, обрывает сам себя. Вот кто его за язык тянул. Зачем нужно было напоминать, зачем он опять говорит то, что будет воспринято в штыки — но улыбка Миши на удивление не тускнеет ни на миг. Даже как будто становится ярче.

— Боюсь представить, на что тебя бы хватило с дополнительной мотивацией, — нежно замечает Миша. Делает аккуратный шажок ближе и касается губами губ Нейтана.

Целует.

Позже Нейт вспоминает этот момент со стыдом и с обязательным ну почему так! — опять всё идёт нелепо, неловко, не так, как надо. Это должен был быть идеальный поцелуй с идеальным Мишей, а выходит в итоге прямо наоборот, потому что Нейт, дорвавшись, жадно чавкает губами, и никак не может слюни подобрать, и бестолково и собственнически вылизывает горячий рот. Ему крышу рвёт так, что черепица кусками разлетается; он целует ужасно, позорно просто, но Мишу, и это бесконечно важно.

— Пожалуй, ты лучше медали. На вкус, так точно, — сообщает Нейтан, не успев даже отдышаться. И смотрит на Мишу близко-близко, разглядывает смущённые серые глаза и румянец на светлых щеках. Всё ещё немного не верит, что это ему и для него. — Я испугался, когда ты ушёл там, под трибунами. Думал: всё, конец, ты не подойдёшь ко мне больше, презирать будешь. — Он и сейчас немного боится: не скажет ли Миша, что на этом представление окончено, не уйдёт ли. Нейтан тянется придержать его за пояс, чтобы точно не ушёл, и дуреет, когда чувствует под ладонями гибкую талию, на ощупь ещё более головокружительную, чем на вид.

— Это я испугался, — сообщает Миша ему на ухо. — Я понятия не имею, что делать с такими вопросами. Мне нужно было сначала вообще принять, что ты меня об этом спросил. Мне жаль, что получилось так, будто я бросил тебя перед произвольной.

Нейт думает, что стоило немного помучиться ради того, чтобы Миша теперь стоял перед ним, позволял себя обнимать и не отстранялся.

— Может, оно и к лучшему. Может, я бы обнаглел и выиграл, если бы знал, что ты меня за это поцелуешь, — заявляет Нейтан. И мечтательно улыбается: — А так мне есть чем заниматься следующие четыре года. К чему стремиться, — он даже начинает было вдохновенно рисовать себе, какой триумф по всем фронтам у него будет на следующей Олимпиаде. Потом спохватывается: вообще-то эта картинка требует обоюдного согласия, а Миша ещё не сказал, что его всё в этой картинке устраивает. — Ты ведь… поцелуешь меня, когда я выиграю следующую Олимпиаду?

Миша продолжает улыбаться ему.

— Мне нравится, что ты говоришь «когда», а не «если», — отмечает он. Обнимает Нейтана и соглашается: — Хорошо. Когда ты станешь олимпийским чемпионом через четыре года, я поцелую тебя за твой триумф. Обещаю.

Обещание обжигает, стекая с губ Миши расплавленным воском, и медленно застывает в воздухе, становясь осязаемым и настоящим. Но даже так — потом Миша всё-таки уходит, а наутро Нейт не уверен, что ему всё это не приснилось. Что он не нафантазировал себе это всё от отчаяния. В конце концов, что это не было минутным помутнением, о котором Миша теперь жалеет.

Нейтан не знает, как держать себя в Милане.

Между Олимпиадой и постолимпийским чемпионатом мира есть пауза, достаточная для того, чтобы трезво обдумать произошедшее в Пхёнчхане. Нейтану за время этой паузы начинает казаться, что под влиянием момента между ними с Мишей произошло невозможное, почти абсурдное. Что они наделали глупостей и наобещали друг другу глупостей. Что случившееся в Пхёнчхане там и осталось. И тем не менее: Нейтан иррационально желает, чтобы случилось чудо. Чтобы невозможное и абсурдное продлилось. Он ищет Мишу взглядом на жеребьёвке — Миша спокоен и взглядов не избегает. Как и Нейта не избегает, когда они встречаются на тренировке. Будто бы корейское чудо ещё тянется, ещё немного живёт.

— Мне кажется, я слишком зарвался, когда орал, что всё выиграю, — с тревожным смешком признаётся Нейтан. В нём оживает воспоминание о постыдно разваленной в Пхёнчхане короткой, и нервы-нервы-нервы. — Вот сейчас как ворвётся опять какой-нибудь Юзуру и как вынесет меня снова ногами вперёд с подиума.

Миша в ответ широко обводит рукой каток.

— Юзуру здесь нет, — говорит он и тонко улыбается. — Дракон спит. Самое время начать отвоёвывать территорию.

Нейтан малодушно думает, что было бы легче, если бы дракон решил уйти на пенсию; потом сам себя безжалостно ругает слабаком и размокшей вафлей. Нельзя искать лёгких путей; выиграть у отсутствующего Юзуру — это не то. Не такая победа. Даже скорее уступка, а не победа вовсе. Медаль у Юзуру нужно вырвать в открытом бою, встретившись лицом к лицу, иначе вопрос о том, кто же сильнее, может так навсегда и повиснуть в воздухе нерешённым. Но Миша прав. После унизительного поражения в Пхёнчхане теперь, в Милане, куда Юзуру не приехал, самое время переставать его бояться. По новой привыкать к тому, что можно выигрывать. Для начала — без Юзуру, раз уж он не соизволил явиться в Милан.

Нейтан делает с десяток квадов по разным углам катка, ни одного не заваливает, успокаивается — и снова подкатывает к Мише.

— Почему ты пришёл ко мне в Пхёнчхане? — спрашивает он. Сам, похоже, знает ответ — из жалости, — но всё-таки надеется услышать что-то другое.

Миша в ответ смотрит удивлённо.

— Потому что ты мне нравишься, — отвечает он так, словно говорит о чём-то ужасно очевидном. И с неловкой усмешкой опускает глаза: — Ты вообще очень нравишься людям, ты не замечал? Я был удивлён, что у тебя под дверью как минимум вся твоя сборная не стояла с добрыми словами. Так вот. Мне ты тоже очень нравишься. Просто… мне надо было до этой мысли дойти. Национальный менталитет и всё такое, понимаешь?

Нейтан старается понимать. Старается не раздёргивать перед прокатами лишний раз ни себя, ни Мишу. Не такой это повод, чтобы из-за него лишний раз нервы друг другу трепать — тем более, Миша же его перешагнул? Нет больше проблемы?

Вселенная словно поощряет их обоих за то, что они решились шагнуть навстречу друг другу. Мише наконец удаётся чистый прокат, и его танго, ничем не омрачённое, рвёт в клочья миланскую арену. Немножко рвёт в клочья самого Нейтана — он неудобно смотрит из-за бортика и дышать забывает. Всё смотрит на руки, похожие на крылья — одно белое, одно чёрное, — и думает, как эти руки обнимут его после, и уверенные красивые твиззлы опять вспарывают ему сердце.

Он справляется со своей программой, получает от Рафа по ушам за то, что накосячил на выездах, и мчится искать Мишу.

— Я так думал о том, как ты меня обнимешь за чистую программу, что едва с каскада не улетел, — влюблённо шепчет он Мише в губы. И с флипом, на самом деле, такая же беда, только на флипе судьи его простили. А потом Миша действительно его обнимает, и не самые высокие надбавки за прыжки окончательно перестают казаться проблемой.

— Эх ты, Немезида, — тихо и ласково звучит над ухом. Нейт безропотно соглашается с этим прозвищем. Ему кажется сказкой, что они с Мишей делят первые две строки турнирной таблицы. Вот бы так и осталось.

— Я планирую делать шесть квадов в произвольной, — заявляет Нейтан. И старательно шевелит бровями, чтобы сделать намёк как можно толще, и наконец слышит от Миши чудесный искристый смех, впервые за всё время их встреч.

— Я тебя услышал. Что ж, тогда я планирую тебя поощрить, если ты их все выкатаешь, — нежно отвечает Миша.

Ну как не выкатать после такого.

Турнирная таблица, такая идеально красивая после коротких, заметно кривеет по итогам произвольных. Между Мишей и Нейтом умудряется влезть Шома, этот крохотный японский Турандот. Он много ошибается, сильно бьётся об лёд, но всё равно упорно лезет. Как же сложно с самураями. Миша напряжён, и это ему мешает, его выбрасывает с первого же прыжка — норовистый квадлутц подводит в самый неподходящий момент. Нейтан убеждается, что Миша — тоже своего рода самурай: ни падение во второй половине с ещё одного квада, ни многочисленные двоечки, которыми он покрывает каток ближе к концу, не заставляют его остановиться, не могут убить его невероятную презентацию. Он не отдаёт свою программу до последних секунд, но всё равно уступает первую строчку, опускаясь под Шому. Впереди ещё Винс, и Нейту бы болеть за товарища по команде — а он думает, что загрызёт кого-нибудь, если Миша в итоге останется совсем без медали. Судей, например, полезет грызть.

Не приходится.

Нейтан в своей произвольной вколачивает все шесть заявленных квадов, а Миша всё-таки сохраняет за собой третью строчку. На подиуме они стоят рядом, и всё вокруг заливает торжественная густая синева. Синий свет прожекторов, синие ленты, на которых держатся медали. Синий воротник костюма Миши — у Нейтана пересыхают губы, пока он рассматривает, как глубоко в вырезе костюма поблёскивает крестик.

Нейт на какое-то время перестаёт различать синий и золотой, когда ладонь Миши ложится ему на плечо. Он улыбается в объективы камер непослушными губами и просто старается не поймать инфаркт от счастья и любви прямо сейчас.

Нейтан плохо помнит, что происходит между тем, как они наматывают по катку круги почёта с флагами, медалями и букетами, и тем, как он припирает Мишу к стенке в коридоре отеля, почему-то до сих пор тяготясь флагами, медалями и букетами. У Нейта на периферии сознания бродит странное, мягкое ощущение полусна. Как будто всё не до конца по-настоящему, всё может растаять в любой момент от неосторожного прикосновения. Не может быть, что он пару часов назад стал чемпионом мира, а теперь эйфорически, исступлённо целует Мишу в коридоре отеля, и планирует это делать, пока губы не отвалятся, и Миша ему отвечает. Не могут мечты так оглушительно сбываться все разом.

Или?..

— Тут до моей комнаты два шага, — шепчет Нейтан. Миша кивает и позволяет себя увлечь.

Нейтан бросает на кровать оба флага. Это неприлично, это верх кощунства, наверное — но Миша такой невыносимо красивый на этих трёхцветных полотнищах, что Нейту плевать абсолютно. Нейтан долго обнимает Мишу, вжимает в себя и любовно гладит тонкую талию. Их медали лежат рядом на прикроватной тумбочке, путаясь синими лентами.

— Видишь? Ты умеешь выигрывать. Ты и в Пекине обязательно выиграешь, и не только там. Это будут твои четыре года, обязаны быть, — тихо убеждает Миша и ласково гладит по лицу. Нейтан тает, захлёбываясь моментом.

— Наши четыре года. Одному мне не надо, — поправляет он, искренне убеждённый, что после такого начала четырёхлетнего отрезка — все победы будут ощущаться скомканными и пожёванными, если рядом не будет Миши, чтобы их разделить. — Ты же со мной, надеюсь? И в Пекин, и перед Пекином? Тебе ещё меня-олимпийского чемпиона целовать, помнишь? Ты обещал.

Миша снова улыбается ему, ярко-ярко, так, что душа трепещет от предвкушения — за такой улыбкой не может следовать ничего плохого, за ней только счастье.

— И всё ещё обещаю. Само собой, для этого нужно в Пекин вместе. Как иначе?

— А перед Пекином? — всё-таки требует Нейтан. И получает в ответ мягкое и желанное:

— И перед Пекином.

На показательных Миша потрясающе красиво выводит по льду Nothing else matters, а Нейтан горит решимостью пронести их обоих через все четыре года, до самой Олимпиады, рука об руку вместе. Вопреки тому, что время, как говорят, разрушает всё.