Последняя встреча с Хони моментами прокручивается в голове, не давая и шанса на освобождение от чужих оков: Сонхва раз за разом возвращается мыслями к тонким наманикюренным пальцам с ровными ноготками, которые кормили его пирожным. К острым граням на бедре. К пирсингу на языке, что так приятно было ощутить на своих губах. К обесцвеченным прядкам, прикрывающим глаза. Хони кажется ему состоящим из мелких частиц, которые как пазл собираются в единую картину, но именно те самые мелочи захватывают внимание, погружают в глубину собственных чувств. Хёнсоль, возможно, сказал бы, что его парень одержим, и тот согласился бы к своему большому стыду.

Рабочая неделя успокоения не приносит. Сонхва пересекается с отцом в коридорах клиники, перебрасывается короткими фразами и старается избегать вопросов о личном — о Хёнсоле. Потому что в нём сейчас неизвестность, и делиться ею с теми, кто не поймёт, занятие не из приятных. Но в четверг всё равно подлавливают напоминанием о дне рождения матери, на который стоит прийти уже в субботу, и Сонхва сдаётся: пишет далёкому сейчас человеку, пусть и обязался себе не быть первым, а дождаться.

«Нас приглашают в гости».

«В эту субботу».

Он хочет добавить, что понимает — надо было подождать, не вытерпел, но неведение тоже полосует душу, оставляя рубцы. Однако Хёнсоль сразу же появляется в сети и мгновенно строчит ответ.

«Извини, не смогу».

«Мне ещё нужно время».

«Возьми своего Уёна, он неплохо справится».

Сонхва с силой прикладывается затылком о стену, пытаясь обозначить себя живым, понять, почему, какого хрена всё так и когда началось. Не выходит, но боль хотя бы даёт некоторую ясность сознания.

«Почему?»

Ответом — молчание, и это начинает злить. Когда прошло уже достаточно времени, когда можно хотя бы написать пару слов, зная, что родной тебе человек беспокоится. Но нет. Оставлять в неведении, не давать даже намёка на отгадку — разве это Хёнсоль? Всегда прямой в высказываниях и чётко выражающий свои «надо» и «нельзя». Всегда понимающий и определяющий грань теперь и сам разобраться не может?

Вдох-выдох, а в подреберье сжимает с силой, выкручивает, и дышать становится почти невозможно.

— Доктор Пак, вы в порядке?

Медсестра смотрит обеспокоенно, в её очках отражается он сам — помятый и потерянный, не понимающий, что делать дальше, чтобы хоть что-то в своей жизни изменить.

— Да, спасибо, Ёнсун, всё в порядке. Просто слегка закружилась голова.

Она кивает, но всё равно добавляет:

— Вам необходимо отдохнуть, выглядите уж очень бледным. Вы ещё не ели? Я вчера приготовила лапши, не хотите?

Странное дело, до чего оказываются приятными люди, которым есть дело до других. Сонхва соглашается, чтобы отвлечься, а вечером вновь звонит Уёну как панацее от ран душевных, что приносят боли ничуть не меньше физических.

— Мы в субботу собрались в бар, не хочешь компанию составить? — начинает тот без приветствия. — Отметить окончание цикла цветастых меховых фурри и ужраться в говно!

— Фурри? — Сонхва хмурит брови, лёжа на диванчике и смотря в потолок.

— Это такие полуживотинки, человеческие предки которых сношались со зверьём. Не суть важно, ты не поймёшь, я просто проект закончил! — продолжает щебетать Уён. — И вот думаю, что тебе надо как следует отвлечься от всей этой рутины и добить себя алкоголем. Ну? Как тебе мой план?

Давно такого не было, чтобы просто напиться, уйти вразнос. А ведь он и правда хотел бы: кому нужны трезвые мозги, когда в них копошатся черви сомнений и пожирают тараканы разных мастей?

— Ты прав, — бездумно потирая переносицу, — мне нужно будет отвлечься.

После общения с родственниками просто необходимо расслабиться. Если он, конечно, решится отправиться туда, ведь без Хёнсоля миссия будет провалена. Сослаться, что тот заболел? Как один из вариантов на крайний случай, если ничего не уладится.

— Нет желания отправиться перед этим к моим родителям? — устало усмехаясь, припоминая слова Хёнсоля.

— Неужели они вспомнили про моё существование? — радостно восклицает Уён, явно воодушевлённый подобной идеей. — Но тогда я захвачу с собой и Санни, пусть познакомятся. Ты же знаешь, как он божественно готовит, просто двести из десяти!

— Боюсь, такого напора они не выдержат.

Сонхва невольно улыбается, вспоминая первую и единственную встречу Уёна с его семьёй, которая случилась ещё до конфликта. Шумный, неусидчивый, тот вызвался помочь с приготовлением пирога, пускай лучший друг и отговаривал его от этой затеи. Итог — пирог получился невозможно кислым, миксер сгорел, а пол оказался полностью усеян мукой. Госпожа Пак, конечно, не обиделась, но звать Уёна в гости больше не отваживалась, пускай тот и возместил ущерб.

— А чего тогда?

Сонхва пожимает плечами, и пускай его не увидят, но точно поймут молчание. Не проходит и нескольких секунд, как Уён выдаёт:

— Они тебе что, свидание с девчонкой какой устраивают? Так они же знают, что ты гей!

— Не свидание, — тяжёлый выдох, — матери хочется непременно посмотреть на Хёнсоля. Ну, и меня увидеть: с тех пор, как мы помирились, я лишь раз к ним заезжал.

— Позор! — фыркают в ответ. — Как так можно-то?

— А сам?

Сонхва лишь мимолётными фразами слышал о семье Чона от него же самого: тот так редко говорил о родителях и старшем брате, что порой казалось, будто тех и не существует вовсе. Насколько Пак мог судить, они тоже давно рассорились, за много лет так и не сделав шага, чтобы помириться. В чём состояла суть конфликта, догадывался лишь приблизительно: отец Уёна хотел сделать из сына образец для подражания и примерного семьянина, а тот всех послал и свалил подальше из родного города, едва исполнилось восемнадцать.

— А у меня Санни — жена, муж, любовник и светоч души моей! Разве этого мало?

Время за разговорами пролетает стремительно, и когда они заканчивают, Сонхва отмечает, что ему действительно полегчало. Внутри ещё ноет, но уже не так тяжело и болезненно. Вопрос про день рождения матери остался открытым, но, странное дело, он более не вызывает волнения. Как будто отложился на периферии.

В пятницу отец вновь напоминает, и Сонхва приплетает некую командировку Хёнсоля, что, возможно, тот уедет на неопределённый срок. Но если необходимо, сын добросовестно прибудет один. Ответ более или менее удовлетворяет Пака-старшего, и тот, дружески похлопав по плечу, оставляет мужчину одного.

Сонхва тяжело выдыхает, радуясь, что в последний момент мозг выдал решение проблемы. Хотя наверняка мама хотела бы увидеть любимого человека своего непутёвого ребёнка, которому уже чуть за тридцать, а ведёт себя, как будто десять до сих пор. Тот понимает, что именно так и выглядит в её глазах, но разве возможно что-то изменить, когда и сам не понимаешь происходящего, а только вид делаешь?

Когда-то всё было прописано от и до, и решения тоже принимали за него. Вот и профессию определила династия стоматологов. Сонхва досталось место в клинике отца, которая по наследству должна была со временем отойти ему. И нет, парень не против работы, но вечные рамки, из которых наконец удалось выбраться, тогда душили и сводили с ума. Родители в тот день поначалу посчитали, что их сын просто бунтует, когда он без стеснения рассказал им, что теперь у него есть парень. А потом отец сказал, что это блажь, чтобы внимание привлечь, и Сонхва наорал на него, попутно разбив стекло в окне. Шок, крики, плач и неожиданно нахлынувшее равнодушие — всего лишь до двери собственной квартиры, у которой на него обрушилась истерика. И если бы не Хёнсоль, может, и руки бы на себя наложил или ещё какую дичь устроил, лишь бы легче стало или не осталось ничего вовсе. Возможно, Уён прав, и у Хёнсоля тоже рамки, но в них проще: там не ощущаешь себя изгоем, можно дышать и быть тем, кто ты есть.

«А так ли?» — обычно ехидно спрашивает проницательный друг, но Сонхва предпочитает не думать об этом.

Ему хорошо, и этого достаточно. По крайней мере было, пока любимый человек не оставил его одного в метании и неведении.

***

После работы Пак по привычке заваливается в магазин, пытаясь припомнить, что нужно купить, и коря себя за то, что в очередной раз не додумался составить список необходимого. Обязательно важное упустит, даже если будет впритык смотреть на нужное. Сонхва долго бродит меж стеллажей, сосредоточенно рассматривая товары, и даже складывает в корзину продукты, которых, вероятнее всего, дома не осталось.

Спустя около получаса блужданий он всё же заставляет себя свернуть в сторону кассы, мысленно напоминая про необходимость завести блокнот. И уже на подходе застывает, разглядывая знакомые ему обесцвеченные волосы, спускаясь взглядом ниже и вновь утопая в острых линиях роз, цепляющихся за бедро.

— «Africa Random Five», пожалуйста.

Хони стоит, чуть склонив голову вперёд. Сонхва подходит ближе. Становится рядом, на расстоянии около полутора метров, и наблюдает, как пальцы стягивают рукава топа, чтобы закрыть руки полностью, и тут же отпускают, но ни капли той улыбки, той уверенности, какие привык видеть на этом юном лице. Тени под подведёнными карандашом глазами, взгляд, направленный перед собой, вряд ли замечающий происходящее вокруг, общая бледность и на фоне этого ярко алеющие отметины на шее, которые тот даже не старается прикрыть.

Мальчишка кивает продавцу, оплачивая товар, забирает пачку, собираясь идти на выход. И Сонхва сам не знает, зачем он это делает.

— Хони?

Тот вздрагивает, оборачивается, удивлённо осматривая зал. Взгляд наконец останавливается на Сонхва, и лёгкая улыбка появляется на его лице, которая, впрочем, только подчёркивает тени под глазами и общий измождённый вид.

— Привет, котик! — поднимает руку, перебирая пальцами в знак приветствия.

— Подожди, я сейчас, только расплачу́сь!

Ему и правда не хочется терять из виду Хони. Наоборот, тянет поговорить, узнать, как тот себя чувствует. Можно ли чем помочь, да и вообще, все эти грани из головы не выходят, рамки трещат, и это ненормально получается. А искоренить не удаётся. Размазанная подводка делает его таким порочным.

— Ты опять даже не поздоровался, — упрекает его мальчишка, когда они выходят на улицу.

— Прости, — ему и правда неловко, — просто не ожидал увидеть здесь… тебя.

— И поэтому слова растерял? От моей сногсшибательности? — громко выдыхает, сворачивает в подъезд — как раз туда, где живёт Сонхва.

На полпути останавливается, вытаскивает пачку, и можно заметить, как подрагивают его руки. Как не сразу достаёт зажигалку из заднего кармана шорт.

Пак ставит сумку с продуктами рядом. Ему слегка неловко, как и собеседнику, наверное. Во всяком случае ему так кажется.

— Ненавижу запах табака, — произносит Хони, точно извиняясь за то, что сигареты купил тонкие и с ароматом фруктов.

Достает одну, прокусывает, не глядя на Сонхва — ритуал для одного. Поджигает, возвращает зажигалку в карман, шмыгает носом, что совсем не вяжется с присущей ему изящностью жестов. Противоречивый, живой — даже слишком.

— Что-то произошло? — наконец решает прервать молчание Сонхва.

Тот ведёт плечом, делая глубокую затяжку. Так, будто для него это привычно, чему мужчина, впрочем, не удивляется. Выдыхает медленно, слегка покашливая. Сложно понять чужие мотивы, не зная человека, но, кажется, Пак постепенно проникается. Даже против собственной воли.

— Каждое мгновение что-то да происходит. Не грузись, котик, — выравнивая дыхание. — Какое тебе дело до человека, который вскоре опять станет только услугой? Живи, у тебя же такая яркая жизнь быть должна, а ты тут со мной связался. Хотя прекрасно понимаю, сложно устоять, — подмигивает, вновь затягиваясь.

Все эти разговоры о чужой принадлежности заставляют Сонхва ощущать именно себя неправильным. Он ведь тоже платил деньги, пользовался этим телом, а теперь как будто просит не вспоминать об этом. Самому стыдно становится. Но…

— Ты не услуга. И не товар. Ты тоже человек, как и я.

Хони качает головой, продолжая улыбаться — не так светло, как когда они в кино ходили, а искривляя губы, точно не веря ни единому слову.

— Ты не понимаешь, котик, но так и правда легче, когда называю себя товаром. Тогда я понимаю отношение остальных к себе, такое, знаешь, небрежное. Ну, повредил товар, вот деньги на ремонт, остальное не их проблемы.

Взгляд в сторону. Глаза кажутся слишком глубокими — полноводными омутами.

— Так что оставь мне эту слабость, хорошо? Вот прими и всё. И не грузись. Я не привык, чтобы за меня переживали, понимаешь?

— Нет.

Сонхва не знает, что ещё добавить, как поддержать, да и нужно ли? С таким он ещё не сталкивался, и это в некоторой степени сбивает с толку.

— И не надо, — очередная затяжка, — просто оставь.

Хони тушит выкуренную наполовину сигарету о коробок и запихивает назад. Лезет в карман, достаёт ментоловые леденцы.

— Хочешь? — протягивая Сонхва.

Тот несмело берёт один, чем вызывает улыбку на чужом лице.

— Очень милый.

— А ты… я могу как-то помочь?

Взгляд — глаза в глаза. Ещё мгновение — и утонет, исчезнет в глубине. Хочется обнять, как в тот раз, закрывая от людей. Только засосы на шее не дают избавить себя от мысли, что этот мальчик и есть для людей. Для общего, не бесплатного пользования. Для удовлетворения чужих потребностей, открыто заявляющий об этом.

Он закидывает леденец в рот, раскусывает, морщась от крепкой свежести на языке.

— Спасибо, котик, ты мне уже помог. Так давно не ощущал себя живым, что даже забыл, как это.

Мгновение — и лёгкий поцелуй обжигает щёку. Хони опускается на пятки, протягивает руку, чтобы растормошить волосы Сонхва, покусывает губы, не прекращая улыбаться.

Хёнсоль считает подобного рода касания чем-то интимным, не для каждого, и это в какой-то степени правильно, но…

Но рядом с этим мальчишкой шаблоны разрываются. Его прикосновения тёплые, приятные и… да, такие, какие надо. Даже если они для всех.

— Хони?

— М?

Он совсем не похож на того себя, которым был минут пятнадцать назад. Шальной взгляд с ноткой ехидства, уверенные движения, и даже все эти серьги-бусинки словно стали ярче. Сонхва ловит себя на мысли, что невозможно не поддаться этим чарам, не идти на огни в глазах, даже если это пылает сам ад.

Хёнсоль бы заклеймил подобное распутством. У Пака же иное мнение.

— Не составишь мне завтра компанию? Естественно, я заплачу, — торопливо произносит Сонхва, боясь передумать.

— Что-то случилось, котик? — склоняет голову набок и прикрывает один глаз, словно изучая стоящего перед ним человека.

Мужчина делает вдох. На самом деле странно озвучивать такое, но хочется показать семье, что у него всё отлично, пускай в некотором роде это неправда. Но гораздо лучше так, чем ловить обеспокоенные или жалостливые взгляды и слышать «ну как же так?» и «мы же говорили!»

— У моей мамы день рождения, и она хочет увидеть моего парня. А Хёнсоль до сих пор не хочет даже поговорить со мной и объясниться. Так что мне просто нужно показать, что в моей жизни всё в порядке.

— Я вновь буду твоим Хёнсолем?

Бусинка мелькает, когда язык проходится по нижней губе. Сонхва задерживает на ней взгляд, вспоминая теплоту металла — самый первый день, когда только встретились. Когда даже выдохнуть не дал — затянул в омут, наполненный пороком, словно водой.

— Если ты не против, — уточняют в ответ.

Он прекрасно понимает, что со стороны это звучит глупо, и если Хони откажется, Сонхва не обидится. Наверное, он бы сам никогда на такое не согласился.

— Хорошо, — пожимает плечами Хони, как будто это для него в порядке вещей. — Желание клиента, если оно не вредит никому, кроме него самого, сродни закону. Ну, что, я пошёл выбирать наряд?

— Только не слишком откровенный. Пожалуйста.

— Не грузись, котик, — ладони ложатся на плечи, слегка массируя. — Всё будет замечательно, верь мне.