<3>

       Эрик всегда боролся за лучшее, и его идеи держались на том же уровне, раскрывая неугасимое стремление к переменам в принятом обществом порядке.

       Они сидели в школьном кафетерии неизменной троицей: Чарльз и Эрик, держащиеся за руки под столом, и Рейвен напротив, несмотря на то, что вокруг неё постоянно собиралась свита девушек, она предпочитала компанию надёжных старых друзей, нежели массовку для пафосных прогулок вдоль коридора. К тому же ей всегда было приятно наблюдать за своими мальчиками. Проблемы забывались, когда она смотрела на эту милую парочку, представляющую обличье тёплой беззаботности. А зависть? Нет. Зависть — удел плохих друзей. Рейвен же была счастлива, что, наконец, они признались друг другу и теперь сверкают улыбки, и никакое слово кроме «очаровательно» не желает сниматься с языка.

       Если только забыть о том, какое незавидное положение занимают в обществе мутанты, а тем более геи. Тема, которая всполошила всю старшую школу после того, как Майкла Андерса и Джеймса Уотера застали целующимися в раздевалке перед тренировкой. Бедных парней отстранили на неделю, предварительно записав «проступок» в личных делах. Это произошло пару дней назад, но событие оставалось свежо в памяти старшеклассников, не давая заменить себя другими происшествиями бурной жизни подростков, которые чаще осуждали, чем сочувствовали, потому что являлись «злыми детьми», как любил их называть учитель истории. К сожалению, он не всегда ошибался.

       Весь этот шум взбудоражил Эрика Леншерра, пробудив в нём недовольство, едва ли не агрессивное. Он не был из тех, кто готов смириться с угнетением, как Чарльз, нет — Эрику нужно восстать, показать себя и своё «правильное» мнение. И он будет бороться за то, что считает правильным, потому что также думает, что делает этим лучше не только себе, но и всем. Так же благородно, как и глупо.

       Пока одной рукой Чарльз переплетал пальцы с рукой Леншерра, другая размашистым почерком быстро переписывала что-то из огромной книги с серыми, иссушенными страницами, на которые скучающим взглядом поглядывал Эрик в перерывах между решением какой-то задачи по физике. Парень лениво выводил цифры в тетрадь на коленях, изредка зажмуриваясь, пытаясь делать расчёты в уме. Рейвен подумала, что единственная пришла в кафетерий, чтобы поесть.

       — Что у вас сейчас? — вежливо поинтересовалась она, отправляя порцию салата в рот.

       — У него, — Эрик покосился на Чарльза, удобнее устраиваясь на скамье, опираясь спиной на левый бок Ксавьера, — английский, у меня литература. Ну, знаешь, «Великий Гэтсби», всё такое.

       — Ты его уже как бы прошёл, — с сомнением, что Эрик знал хотя бы автора, сказал парень, стараясь не отвлекаться от письма.

       — Да? — удивлённо приподнял бровь Леншерр, делая новую запись в своей тетради. — А что я тогда прохожу?

       — Без понятия, но это что-то сложное, — он взмахнул рукой, указывая на книгу, — непонятное и тоскливое.

       — Зачем ты пишешь сочинение по моей жизни? — ухмыльнулся Эрик.

       «Очаровательно», — подумала Рейвен, делая глоток сока.

       — Это сочинение нельзя как-нибудь отсрочить? — с каменным выражением лица Чарльз проигнорировал последнюю реплику парня.

       — Нет, надо сдать сегодня.

       — Почему ты мне не сказал об этом вчера? — раздражённо прорычал Ксавьер.

       — Вчера я думал, что смогу сделать всё сам. В любом случае, — Эрик положил ручку и тетрадь на стол, — я благодарен тебе за то, что ты для меня делаешь.

       — Мне хочется ударить тебя и поцеловать одновременно, — без оттенка злобы прошептал Чарльз, не отрываясь от своих рукописей.

       — Я не против получить и то и другое.

       Девушка, ухмыляясь, наблюдала за развитием событий прямо перед её салатом, иногда отправляя порцию в рот. Рейвен не понимала зачем ей платить за ТВ, если есть бесплатное созерцание заигрывания Чарльза и Эрика.

       Эрик расцепил их руки и, быстро развернувшись, с некоторой кошачьей грацией сел, оставляя длинную доску скамьи между ног. Парень обхватил длинными пальцами шершавые от спрессованных опилок края и, вытягивая шею, потянулся к Чарльзу, опираясь на сильные руки с проступающими венами. Если бы Ксавьер смотрел, то точно бы впечатлился тонкостью и грацией фигуры Леншерра в данный момент, но телепат был весь погружён в сочинение, поэтому лишь упёрся освободившейся рукой в грудь парню, чтобы тот не приближался. Эрик оторопело открыл голубые глаза и сжал губы, вытянутые для поцелуя.

       — Эрик, нет, — мягко сказал Чарльз и опустил руку, нежно проведя подушечками пальцев по его школьной рубашке, — не здесь. Я не хочу повторять тот скандал.

       Даркхолм отложила вилку потому что назревало подобие конфликта, ведь нельзя сказать Эрику «нет» без последствий. А драму Рейвен любила, ведь она приносила жизни странную утончённость и особый шарм, позволявший с интересом проводить отведённые на земле дни. Ей не обязательно было участвовать в ней, достаточно быть в курсе событий. Лучше оставаться в стороне, чем создавать проблемы себе.

       В предвкушении мелькнул жёлтый блеск в её зелёных глазах.

       — Тебе не надоело прятаться? — вызывающе спросил Эрик, едва уменьшая расстояние между ними.

       — Эрик, пожалуйста… — устало выдохнул Чарльз, откладывая ручку, и повернул голову в его сторону.

       — Почему я не могу поцеловать тебя при всех, как, например, делают они? — парень кивком указал на соседний столик.

       Рейвен обернулась, мгновенно опустила голову и протянула руки к сумке, будто бы у неё возникла острая необходимость что-то в ней найти, но сама украдкой поглядела на пару: рыжая девушка и темноволосый парень тёрлись носами.

       — Они даже не целуются, — шёпотом прокомментировал сзади Чарльз.

       — Они… в общем, они целовались, — раздражённо добавил Леншерр, — правда, я видел. Но суть не в этом… вот, вот, вот они целуются! — в доказательстве правоты Эрик взволнованно повысил голос, перейдя с уровня шёпота до довольно слышного восклицания. Хорошо, что пальцем указывать не стал. — При всех! И им ничего! — вскоре он понизил громкость своих возмущений: — А я до сих пор слышу осуждающие разговоры о том как те два футболиста целовались. В темноте. В раздевалке. Где никого не было, понимаете? Они прятались, — Рейвен повернулась лицом к парням, оставляя в покое сумку и ту пару. — Это несправедливо.

       — Согласен, — кивнул Чарльз, ставя последнюю точку в сочинении. — Но что ты предлагаешь сделать?

       Девушка мгновенно подумала, что зря он об этом спросил и была права.

       Эрик коварно улыбнулся, показывая зубы, что походило на животный оскал, к которому Чарльз и Рейвен привыкли как к обычной улыбке. Он взглянул на Ксавьера, бросил короткий взгляд на Даркхолм и сказал так тихо, что звук не вышел за пределы стола:

       — Заявить.

       Леншерр забрался ногами сначала на скамейку, а потом перешёл на стол, чтобы его, такого мудрого и уверенного, все видели и слышали. Чарльз не знал, что его парень собирается сказать, но уже считал это плохой идеей, которая всем скажется в личном деле. Но телепатически или физически останавливать его бесполезно — Эрик обидится, а потом найдёт другое время для претворения своей задумки в жизнь.

       Рейвен быстро допивала сок, готовясь к программе, что по телевизору точно не покажут.

       — Дорогие сокамерники, — произнеся фразу с некоторой иронией, он с громким хлопком обхватил свои ладони у груди и несколько раз ударил каблуком по столу, привлекая внимание.

       Чарльз спрятал лицо за своей ладонью, но скорее устало или неодобрительно, чем стыдливо. Если бы Чарльз Ксавьер стыдился, то его уши и щёки обязательно бы залились краской.

       Рейвен аккуратно огляделась. Половина взглядов была обращена на дерзкого мальчишку, посмевшего залезть на чистый до блеска стол, остальные продолжали заниматься своими делами. Компании, продолжавшие беседы, сбавили громкость до шёпота, но большинство всё-таки заткнулось, создавая для Леншерра почти идеальную ораторскую обстановку, даже со всеми недопонимающими, осуждающими, удивлёнными, заинтересованными, раздражёнными выражениями лиц. Девушка присоединилась к внимательным слушателям, положив голову на руки и подняв глаза, чтобы не наблюдать его туфли — затылок и задница были куда интереснее.

       — Я знаю, — получив определённую порцию внимания, начал он, как всегда, громко и уверенно, — что многих до сих пор волнует то, что сделали Андерс и Уотер в раздевалке. И под «волнует», — Эрик изобразил в воздухе кавычки и шагнул в сторону, — я подразумеваю бурное обсуждение, чаще всего напоминающее осуждение, даже сейчас, хотя заметьте, — он выделил фразу повышенной громкостью и поднятием указательного пальца, — прошло уже несколько дней. Казалось бы пора забыть, — парень прошёлся до конца стола, наблюдая за своими туфлями, и, выдержав небольшую паузу, повернулся к другой части кафетерия, — но нет — агрессия возрастает с той же силой, что и внимание. И всё время, пока на устах школы живо произошедшее с футболистами, меня мучат вопросы: что же такого особенного они сделали, чем заслужили столько внимания, к чему осуждения и даже наказание? — Леншерр перестал ходить по столу и развёл руки, всем своим видом демонстрируя непритворное удивление. — Мы каждый чёртов день видим как парень и девушка целуются, даже здесь, именно в этом месте, может даже за этим столом. А в чём разница, когда целуются два парня или две девушки? В чём разница кого любить: мужчину или женщину? Неужели выбор только между пенисом и сиськами? — сзади кто-то тонко захихикал. Леншерр проигнорировал. — Сразу хочется задать вопрос: вы когда-нибудь любили? — в голосе Эрика прозвучала тревожная нота отчаянья, которая засела у Рейвен в груди, действительно заставляя вспоминать лёгкость и практически пьяную радость влюблённости, которая в последний раз посещала девушку так давно, что нежное волнение успело позабыться. — Да, сейчас я обращаюсь именно к осуждающим, к гомофобам, как вы себя гордо называете. Вспомните замирание сердца, жар или резко набегающий румянец на щёки от одного только нахождения рядом с любимым человеком.

       Леншерр действительно хотел, чтобы его слушали, чтобы внимали его словам, потому что эта тема по-настоящему волновала парня. Его голос не мог бы достигать столь тонкого, пронизывающего трепета в тягучей интонации без истинного чувства в основе каждого слова. И слов он не боялся, какими бы грубыми ни сделали их эмоции.

       Он выждал паузу, чтобы дать время человеческой памяти найти тот самый момент, и одновременно вспомнить самому, а также подслушать в волнительном сердечном ритме подсказку к тому, что говорить дальше. Это время Рейвен использовала, чтобы оглядеть аудиторию. Лампы потускнели, словно прикрытые плёнкой всеобщего напряжения. Ученики пребывали в смешанном настроении: от благоговейного внимания и готовности слушать до колючего раздражения. Тем не менее, сидели и молчали все, хотя были вольны делать что угодно. Эрик нашёл своих слушателей. Потому что эта тема интересовала большинство, и воздух уже начал потрескивать от натяжного молчания, и кто-то, пусть даже не Эрик Леншерр, должен был высказаться за всех, чтобы ученики могли без страха наказания употреблять слово «гей».

       И вот нашёлся герой, уставший от всеобщего электрического напряжения, от которого поднимались волосы.

       Ладонь вновь легла на ладонь. Парень глубоко вздохнул и, медленно моргнув, продолжил с новым воодушевлением обрисовывать словами то, что можно только почувствовать:

       — Я не циник, чтобы называть любовь животным побуждением трахаться, не химик, чтобы рассказывать о чувствах, как о реакции, я просто говорю как есть. Мне, как и многим, знакомо это ощущение, что, когда ты по-настоящему любишь, то не обращаешь внимание на цвет глаз, не пересчитываешь зубы, не измеряешь длину волос или пальцев. Так и с полом. Неважно есть у человека член или нет. Ты просто, чёрт возьми, любишь! — в сопровождении взмахов рук он едва не прокричал эту мысль, не зная, какими ещё словами показать, как на самом деле всё просто. — И нет на то причины почему человек сначала влюбляется и только потом оценивает внешние и внутренние достоинства и недостатки. Это просто любовь, она прекрасна и чиста во всех своих проявлениях, зачем же осквернять её глупой ненавистью? И между ней нет половой разницы. Слово «ориентация» и все к ней прилегающие типа: натурал, гей, лесбиянка придуманы, чтобы на человеке был ярлык, потому что людям лишь бы его повесить. Гомосексуалы не с другой планеты, — речь Эрика оставалась тверда и уверенна, но так плотно переплеталась с желанием донести истину, что это ноющее отчаяние резало слух, — мы живём по тем же принципам, мы дышим тем же кислородом, не надо смотреть на нас как на изгоев, потому что мы тоже люди и выбрались из вагин своих матерей.

       Пока Рейвен, пусть и увлечённая дерзостью слов Эрика, думала о безграничном безрассудстве парня, который явно схватит несколько дней наказания, а также недели косых взглядов, Чарльз молча поднялся и встал на стол рядом с Леншерром. Ксавьер взглянул на него и, робко опустив глаза, взял своего парня за руку. Подняв голову, он смотрел только на Эрика, видимо, боялся чужих глаз. Конечно, речь взяла паузу, но оратора это не смутило:

       — И мы любим, как все — красиво, — почти шёпотом он произнёс последнее слово, будто обращаясь только к родным глубоким голубым глазам. — Поцелуи — это просто выражение любви и нет в них ничего сверхъестественного. Мы же не обсуждаем на сколько, — пересилив себя, он оторвал взгляд от Чарльза, — раз чаще Джин и Скотт притрагивались губами друг к другу, чем к вилке. Поэтому не надо делать сенсации из наших поцелуев. Почему я говорю «мы»? — Эрик свободной рукой схватился за предплечье Ксавьера и притянул ещё ближе к себе, вновь попадая в ловушку любимых глаз, превращая монолог в диалог, обратив всё внимание на единственно важного сейчас человека. — Какое я имею право выражаться за гомо? А я гей, — громко и беспечно бросил он с лёгкой улыбкой, непринуждённо дёрнув плечом. — Не боюсь этого признавать и больше не прячусь. Потому что в этом слове нет ничего обидного. Ярлык как ярлык. А я люблю своего парня и хочу целовать его, где хочу и… — его речь прервалась мягким, медленным поцелуем, с каким Чарльз на него накинулся. Рейвен сидела в первом ряду на этом выступлении, прикрывая тонкими руками улыбку, — когда хочу, — этот томный, влюблённый взгляд парней, что стоят друг к другу так близко, обхваченные горячими руками, значил больше, чем конец речи. Он означал рождение надежды.

       Парень, который всего пару недель назад просил Рейвен никому не говорить о своей ориентации, боясь осуждений, теперь прямо о ней заявлял. Угнетение себе подобных людей пробудило в нем жажду к действию, несмотря на то, какими бы глупыми эти действия не казались, сам он был в них уверен. Потому что до этого Чарльз Ксавьер вернул в него веру в себя.

       Если бы у Рейвен в этот откровенный момент не упала сумка из-за того, что девушка никак не научится сидеть спокойно, она никогда не заметила бы стоящего в дверях завуча. Даркхолм дёрнула Эрика, встречающего гомон обсуждения в объятьях Чарльза, лёгшего на грудь, за штанину. Он вздрогнул и опустил голову, побеспокоив Ксавьера, чьё внимание мгновенно привлекла женщина в строгом костюме.

       — Эрик, — тихо позвал парень, но голос его не дрогнул. Он скорее наоборот был готов к следующему противостоянию.

       Рейвен кивнула в сторону завуча. Леншерр поднял глаза, которые мгновенно округлились в удивлении. «Серьёзно? Ты этого не ожидал?», — пронеслось в голове девушки. Но вскоре решительность, излучаемую Эриком, можно было ощутить мурашками на коже. Первое действие парня: он вырвался из и так ослабших объятий и встал перед Чарльзом, прикрывая его собой с целью защитить своего хрупкого мальчика от холодного взгляда бесчувственной стервы.

       — Теперь я обращаюсь к школьной администрации, — Эрик сделал шаг на край стола, указывая пальцем на хмурую женщину, скрестившую руки на груди, и огонь вспыхнул в его голосе — он кричал, — которая наказала Андерса и Уотера: на каких основаниях вы это сделали?! В какой строчке школьных правил написано, что любовь запрещена?! Вы не видите? — Леншерр повернул голову к основным слушателям, спрятавшим глаза от грозного завуча. — Нас загоняют в рамки и постепенно сужают границы, чтобы, не дай бог, — иронично произнёс он, складывая руки на груди, будто пародируя религиозную старушку-учительницу, — мы перестали быть идеальными рабочими и солдатами. Поэтому мы сокамерники — это место не более чем тюрьма с красивой формой вместо чёрно-белой робы.

       В кафетерии стало тихо. Все ждали, когда парней, осмелившихся выразить недовольство, уведут, и больше никто их не увидит. Рейвен прищурилась, показывая отвращение к этой женщине, словно к надзирательнице, которая при непослушании ломает пальцы метким ударом дубинкой. Эрик за спиной шумно дышал, будто говоря «давай, испытай меня», но в итоге опустил руки с громким хлопком о бёдра.

       Завуч недовольно цокнула и неторопливо переступила с ноги на ногу, притворяясь спокойной, но Рейвен видела мелкие складки на её пиджаке, словно она прихватила край ткани, пока сжимала кулаки.

       — Леншерр, — сдержанный взгляд на Эрика, — Ксавьер, — и краткий на Чарльза, которого почти не было видно за чужой спиной, — за мной, к директору.

       Парни ловко спрыгнули со стола по обе стороны от Рейвен. Эрик сжал пальцы и твёрдым шагом достиг завуча. Чарльз покорно шёл прямо за ним, слегка сгорбившись, опасаясь наказания, но не страшась его. В дверном проёме он обернулся, мило улыбнулся, показывая девушке пальцами «окей», чтобы не волновалась, и скрылся в коридоре, догоняя любовь всей своей жизни. Когда дверь за ними закрылась, кафетерий вернулся к своей обычной шумной жизни, будто никакие парни не выступали за свои права.

       Рейвен развернулась, поставила локти на стол и начала массировать виски. Салат она так и не смогла доесть.

       Спокойствие оказалось мнимым, ведь на самом деле эти парни вселили надежду во многих учеников и помогли принять себя.

       В кабинете директора Эрика и Чарльза отстранили от занятий на две недели и не поленились добавить чёрного в белое личное дело.

<7>

       — Чарльз, послушай, — в его голосе не было тепла, лишь холод и капля мольбы в растворе отчаянья. Лицо скрыло намёки на эмоции и при всём наборе чувств оставалось невозмутимым.

       — Не приближайся! — шагнув назад, яростно крикнул он, предупреждая прикосновение Эрика к своему плечу, и был готов приложить руку к виску.

       Ксавьер не использовал способности из-за нити доверия, которая когда-то была канатом. Он торопливо отступил за кресло, не поворачиваясь к мужчине спиной. Спинка кресла обеспечивала иллюзию безопасности и на ней можно было нервно сжать подрагивающие пальцы. Чарльз боялся. И от осознания, что его страх сконцентрирован на человеке напротив, становилось тревожнее. Это же Эрик, в чьём имени сокрыты все нежные слова и их тихие отголоски, смысл и истина, а также милые воспоминания. Сейчас это всё забылось, будто Леншерр никогда не был кем-то большим, чем опасность.

       Но ещё хуже то, что профессор эгоистично боялся за себя, хотя тревога тяжёлым колоколом била над Эриком. Страх заставлял инстинктивно отталкивать любимого человека и это было неправильно. Хотелось бежать, но некуда, поэтому колени безобразно дрожали за креслом, да и трусливо сбегать тоже крайне неправильно, особенно теперь, когда Леншерр сбился с пути, и надо прижать его к себе, чтобы избежать следующего рокового ошибочного шага, чтобы потом не переступать через тела невинных, не марать подошву кровью, но профессор не мог заставить себя даже приблизиться к нему.

       А руки продолжали дрожать. Ногти впились в мягкую обшивку, грозясь её разорвать. Контроль над телом потерян вместе с контролем над эмоциями. Это было странное ощущение, отдающее нотками предательства: тот к кому телепат когда-то бежал в объятья, чтобы спрятаться от жестокостей мира за тёплыми руками, сам стал жестокостью.

       Полнейшая растерянность. К кому теперь бежать?

       Чарльз не думал о том, что Эрику не нужна телепатия, чтобы увидеть, как глаза профессора кричат в страхе. Это пронзало Леншерра в грудь острыми иглами, внутри он сжимался от боли, но лицо по-прежнему не выражало ничего.

       Как получилось, что любимый его боится?

       Всё просто: Эрик убил человека.

       — Ты злишься? — мужчина надеялся, что неправильно распознал состояние Чарльза. Он не хотел его пугать, только защитить. И провал этой задачи резал изнутри.

       Телепат опустил глаза и с трудом сглотнул.

       — Он сам был виноват.

       — Я не отрицаю его доли вины, — как можно сдержаннее пытался проговорить Ксавьер. — Но это не причина для убийства. Для убийства не бывает оправданий и причин. И, да, я злюсь, — солгал, потому что признавать страх слишком стыдно. Ложь — начало пропасти между ними, первый шаг в её бесконечную тьму.

       Холодная тишина, в которой угасали любовники и стыли чувства.

       — Ты хотя бы понял, что сделал? — тихо спросил Чарльз срывающимся голосом, потому что он жалел о поступке Эрика и был готов уронить пару слёз. Потому что это не его Эрик, который утром приносил кофе, а вечером усыплял мягким дыханием в затылок и теплом обвитых вокруг талии рук, не тот, кто в особенно хорошем настроении пел на польском песни бархатным голосом, а пьяным глупо заигрывал с девушками на потеху Чарльзу, не тот, кто сладко целовал и горячо любил. Перед ним стоял убийца. Большего профессор, к сожалению, не мог увидеть.

       Убийца, но это был не Эрик. Не мог им быть. Потому что телепат всю жизнь с ним прожил — с добрым, заботливым, чувствительным парнем — и просто отказывался верить, что его мальчик и убийца — один человек.

       Это две разные личности. Эрик — имя мальчика. Имя убийце — Магнето.

       — Да, — он сделал шаг вперёд, от которого Чарльз попятился, — я спас тебя. Этот безумный урод, — сквозь зубы, кривясь от полнейшего отвращения, говорил Леншерр, — орал и показывал на тебя пальцем, называя монстром лишь потому, что ты, глупый, — язык не поворачивался на более сильное оскорбление, — сказал «милому джентльмену» — сменив тон, передразнил Эрик своего парня, — проходящему мимо не только время, но и чтобы он не беспокоился о своей жене, о которой он в тот момент думал…

       — Я не знал, что он сумасшедший, что он достанет пистолет и…

       — И выстрелит в тебя? — сжав кулак, возвращая ярость на безумца, закончил Леншерр за Чарльза. — Я тоже не знал, но что бы ты предложил мне сделать? Позволить какому-то мудаку с улицы убить тебя?

       — Ты мог просто остановить пулю, а не перенаправлять её ему в голову!

       — А зачем? Чтобы он смог сделать ещё выстрел, который я мог пропустить? Уж прости, что твоя жизнь мне дороже поехавшего прохожего, — иронично заключил Эрик, вскидывая руки.

       — Эрик, у него была жена! — Чарльз кричал, потому что так он меньше боялся.

       — Чего ты беспокоишься? Пистолет был у него, а не у меня — скинут всё на самоубийство, — беспечно отмахнулся Леншерр, между делом вставляя тихую фразу. — Никто ничего не докажет.

       — Женщина, которая, возможно, любила того человека так же, как ты меня или я тебя, — телепат продолжал о своём.

       — Хочешь сказать, что я должен был оставить жизнь потенциальному убийце из-за того, что какая-то там единственная, но не факт, что существующая, женщина, возможно, имела до него дело? — возмутился Леншерр со странным спокойствием, недопонимающе приподнимая бровь и складывая руки на груди.

       — А от того, что ты убил его, убийц стало меньше? — тихо задал риторический вопрос Ксавьер.

       Но Эрик услышал, и эта фраза сразу же отложилась где-то в надёжной глубине подсознания, потому что ничего оскорбительнее он и не слышал. Тем более от любимого человека. Его предали, вставая на чужую сторону, и ощущалось это будто его смяли, как бумагу, разорвали и растоптали, попутно вытирая об него подошву ботинок. И это сделал Чарльз, казалось бы, такой кроткий и нежный. А язык наточенный раз так легко проткнул насквозь.

       — Называешь меня убийцей, да? — неприязненно выплюнул он.

       Ксавьер осёкся, вдруг понимая, что сказал, и испуганно пошатнулся от тона человека напротив.

       Эрик сделал шаг вперёд, опуская руки, а Чарльз шаг назад.

       — Он достал пистолет лишь потому что понял — твои силы превосходят его возможности, ты мутант, — шипя, Леншерр приближался к телепату, продолжавшему отступать, и каждый его тяжёлый шаг отдавался ярой ненавистью. — Думаешь, это единичный случай? — подойдя едва не вплотную, он склонил голову набок и придал взгляду голубых глаз пронизывающий холод, что заставило Чарльза шумно сглотнуть. — С тех пор как люди узнали о мутантах постоянно происходят подобные нападения.

       — Они боятся, — возразил профессор, упираясь в стену.

       — Они не выносят отличающихся от себя и атакуют, — поправил Эрик и приблизился к хмурому лицу, плохо скрывающему страх, — и мы тоже можем, — отчего-то хотелось поцеловать красные губы Ксавьера, и Леншерр отступил, чтобы не поддаться искушению, — верно? Мутанты тоже могут показать, что с ними не стоит связываться.

       — Ты хочешь начать войну, — утверждение с ноткой вопроса и ужасом в глазах.

       — Я хочу, чтобы люди больше не убивали мутантов за то, что они родились особенными, лучшими, чем люди. Но я готов к войне, если до неё дойдёт.

       Чарльз ужаснулся, совершенно не узнавая того, кого любит.

       — Разве не нужно показать им, что мутанты ничем не опасны? Разве нельзя решить всё миром?

       Эрик усмехнулся милой наивности.

       — Мир никогда не был вариантом. Если люди подумают, что мы безобидны, то перестанут воспринимать всерьёз и быстро уничтожат. Ты этого хочешь?

       — Я хочу мира, не построенного на чьей-либо крови.

       — То есть ты не со мной?

       — Нет, — не раздумывая ответил Чарльз, потому что от слов Эрика у него тряслись колени и переворачивались внутренности, — не в этот раз.

       Леншерр вскинул подбородок и окинул профессора оценивающим взглядом, чтобы тот не разглядел в нелепых жестах обиду.

       — Почему ты отворачиваешься от меня? — его плечи поникли, а сломленный тон звучал как голос потерявшегося ребёнка, зовущего мать: жалобно, отчаянно.

       — Потому что люди, как мутанты, эмоциональны, вспыльчивы, импульсивны и тоже боятся. Убивать людей за то, что они люди — неправильно.

       «Ты не прав», — Чарльз проглотил эту мысль, посчитав, что за неё можно получить пулю. Леншерр уже убил, что помешает ему сделать это снова?

       Эрик открыл рот, чтобы возразить, но профессор его перебил:

       — Тебе лучше уйти, — потому что после сказанного Чарльз не мог находится в одной комнате с незнакомцем, который раньше, кажется, был Эриком.

       Мужчина испустил короткий смешок, опустив голову, чтобы не вырвалось слёз или оскорблений.

       — Ты меня прогоняешь? — обида в его голосе колола иглами, ядом просачиваясь в вены. — После всего?

       Чарльз опустил глаза не в силах смотреть на него.

       Это действие послужило ответом.

       — Хорошо, — тяжело выдохнув, Эрик сдержал порыв кинуться к Ксавьеру с извинениями, поцелуями и просьбами обо всём забыть. У него тоже есть гордость, как бы больно не было ей следовать, расставаясь с любимым, с кем союз казался константой. Больше нет. И оказывается никогда не был. — Прощайте, профессор.

       Он сказал «прощай» потому что не планировал возвращаться. Подняв руку в соответствующем жесте, он вышел за дверь и тихо закрыл её, хотя хотелось с силой хлопнуть, чтобы грохот ознаменовал конец.

       Чарльз нервно выдохнул и, расслабляясь, закрыл глаза. Руки подрагивали от недавней ссоры. Стало легче без давящего холода голоса и взгляда. Он ещё не понял, что наделал, и груз вины не горбил спину.

       Выпустить Эрика из крепких обнимающих рук в колючую проволоку жестокости вот так, не пытаясь остановить, лишь толкая прямо на остриё, было первой смертельной ошибкой Чарльза Ксавьера.