— Посмотри, что я принёс! — дверь химического кабинета с грохотом распахнулась и на пороге появился Бальмаш, держащий в руках большую и явно тяжелую переливающуюся субстанцию.

— Ну надо же! — воскликнул Хора, что-то записывающий в толстой тетради, — помочь поставить? — лаборант поправил очки и встал из-за стола.

— Не откажусь, — Бальмаш заулыбался, вразвалочку подходя к свободному столу. Несмотря на то, что ему было уже за тридцать, он сохранил в себе всю ту юношескую непосредственность, что толкала его на сумасшедшие эксперименты. Хора подхватил кристалл и потянул на себя, затаскивая на стол.

— Какой тяжелый!

— А то! У меня чуть руки не отвалились, — Бальмаш облокотился поясницей на стол и вытер пот со лба рукавом профессорской мантии.

— А где ты его нашёл?

Лучшего лаборанта, чем Хора, представить себе было довольно сложно. Он внимательно и с искренним интересом слушал, никогда не возражал и не умничал, и при этом, самое главное, был очень толковым в науке. После окончания Академии Хора не решился возвращаться домой, зная, что его всё равно там не особо ждут, а потому решил вместе с лучшим другом посвятить себя поиску истин и служению Фортуне. После гибели Виты теология начала в значительной мере занимать тогда ещё студента, а потому он решил полностью посвятить себя анализу своих и чужих поступков. Мужчина искал закономерности, но всякий раз приходил к выводу, что алгоритмы были слишком сложны. Всем правил хаос, и эту степень упорядоченности человеческий разум понимать пока не мог.

— Не поверишь: прямо возле дормитория! Он, кажется, лежал там ещё со времён нашего студенчества. Подумать только, как много возможностей мы упускали!

— Не все возможности равноценно полезны. Во внешнем мире слишком много отвлекающих факторов, — Хора пожал плечами, — впрочем, я не профессор, чтобы судить.

— Ты — лучше, — улыбнулся Бальмаш, доставая из ящика на шкафу инструменты, чтобы взять небольшой образец породы. Вероятно, это было легче сделать на месте обнаружения кристалла, а не тащить его через всю территорию, но окрылённый грядущим успехом Бальмаш думал об этом в последнюю очередь, — Ты — вольный учёный и можешь воображать вообще что угодно, не боясь осуждения научного сообщества!

— Не назвал бы себя учёным, — Хора поправил очки, заметно смущаясь. Мнение Бальмаша как его лонтана было очень ценным, однако лаборант не всегда мог понять, где Бальмаш хитрит в угоду своим интересам, а где — говорит правду. Впрочем, делать Хору в его же собственных глазах лучше, чем он был на самом деле, было, как минимум, не выгодно, — и смысла в моём учении немного, если оно всё равно никуда не ведёт.

— «О Великая Фортуна, ускользающий момент!

У тебя мы истин просим, ведь в незнаньи жизни нет, — Бальмаш, вдруг оторвавшись от своей чудесной находки, схватил Хору за руки и принялся раскачивать их и небыстро кружиться. Опытным путём он уже успел выяснить грань физических возможностей своего друга, а потому не боялся теперь навредить ему. Явлением удивительным в принципе было то, насколько бережно и нежно Бальмаш относился к Хоре, к его душе и телу, —

Помоги нам не зазнаться и свою умерить прыть,

Прочь пойдите, все несчастья, что мешают людям жить!

Пусть исчезнет наконец-то…»

— Бальмаш, Бальмаш, перестань! У меня голова кружится, — Хора попытался вырвать свои ладони из цепких пальцев профессора, но только зря нарушил равновесие, отчего оба мужчины врезались в шкаф. Тот угрожающе пошатнулся, заставив Хору закрыть голову руками, а Бальмаша — отскочить подальше.

— Ты рад? — Бальмаш оскалился в улыбке, — я — очень. Так печально было, что открытия никак не свершались. Будто сама Фортуна отвернулась от нас!

Хора так и не научился понимать, почему Бальмаш ведёт себя тем или иным образом. Он постоянно смеялся, куда-то бежал, что-то делал и на что-то реагировал, так быстро, что никто из окружающих просто не мог за ним поспеть.

— Почему же «от нас»? Научное сообщество не ограничено одним только твоим экспериментом. К каждому из нас Фортуна относится по-разному. Не вышло у тебя — выйдет у кого-то ещё, — Хора пожал плечами, подходя обратно к столу и разглядывая кристалл. Бальмаш же застыл, уколотый горькой обидой. Несмотря на внешнюю толстокожесть, профессора до сих пор было довольно легко задеть, если знать, куда давить, а Хора, в свою очередь, пользовался этим в случаях, подобных тем, что произошло только что.

— Ты не веришь в меня? — хрупкое эго Бальмаша грозилось рассыпаться на части. Так драматично и картинно, что Хора сто раз пожалел, что вообще затеял этот разговор.

— Ну почему же не верю? — Хора вздохнул и покачал головой, — ты прекрасен. Но при этом ты сам загоняешь себя в рамки! Твоё самолюбие не позволяет тебе смотреть на точки зрения более молодых учёных, и это неправильно. Разве ты не помнишь, чему нас учили всю сознательную юность? Учёный обезличен. У него нет ни возраста, ни пола, ни прошлого — только то, что он думает, и как это подаёт.

— Но это несправедливо! Порою по человеку можно судить о природе его идей, — Бальмаш даже отвлекся от кристалла и во все глаза глядел на Хору. Тот поспешил прояснить ситуацию.

— Поставь себя на место того же Лорана. Он трудился днями и ночами, покуда тебе всё давалось лёгким велением Фортуны. Конечно, ему было обидно, но если бы все друг на друга так обижались — в наших рядах царил бы полный хаос.

— Моему подопечному недавно чуть не вышибли глаз. Оно уже началось! — воскликнул профессор, складывая руки в странном жесте. Он наклонялся вбок, чуть согнув раскинутые руки в полумесяце — движение из священного танца, прижившееся в быту Бальмаша как жест, выражающий не имеющие названия эмоции, — Помешательство иного рода, хитрое и коварное, как медленно пожирающая тебя смертельная болезнь.

Лаборант, от греха подальше, отошел в противоположный угол кабинета. Бальмаш его видел и слышал, но уже не мог утаскивать с собой в безумие, а касания его были более чем заразительны. Привыкшие к слепоте, бывшие студенты до сих пор основные сведения о состоянии собеседника получали благодаря слуху и тактильным ощущениям. Бальмаш так и продолжал фигурно шататься, то ли убаюкивая себя, то ли пытаясь связаться с Космосом.

— Я бы сравнил это, скорее, с хромотой. Мир, конечно, функционирует, но раны остались навсегда. А мы, как нарочно, пытаемся давить на больное.

— То, что все люди неполноценны в своей смертности, вовсе не означает, что мы должны думать о самом Космосе как о немощном! — план Хоры не удался и профессор уже спустя секунды оказался рядом с ним. Глаза у него горели в бурлящем смешении эмоций, а мужчина напротив настолько к этому не привык, что продолжал смотреть куда-то за плечо друга, будто бы заинтересованный в подсчёте царапин на старом шкафу.

— Но при этом не стоит переоценивать его земных детей.

— На что ты намекаешь?

— Бальмаш, я устал, — Хора снял очки и напряженно потёр переносицу, — пока ты там бегал где-то, я писал корреляционный анализ. И писал, и писал, и писал… От этих соответствий и полунамёков у меня скоро голова лопнет.

— Хочешь прямо и честно? — на лице профессора промелькнула дьявольская улыбка. Хора нахмурился и поднял взгляд.

— Хочу.