— Она мне не мать! — огрызнулась Фина, быстрым шагом отходя к окну, чтобы спрятать слёзы в тёмной прогалине оконного стекла.

— Брось. Греттель — прекрасная женщина, — ректор Йозеф заметно волновался, но старался выглядеть расслабленным и непринуждённым. Впрочем, без волнения не обходился ни один их семейный разговор.

— Она меня не воспитывала, — пробормотала девушка. Ей крайне тяжело было принять новый любовный интерес отца, и ладно бы если они просто встречались — эта женщина претендовала на то, чтобы стать приёмной матерью для неё.

— Родная мать тоже не особенно печётся о твоём существовании! — Йозеф был прав, но резок. Этот мужчина не чурался правды, однако всех тайн перед дочерью всё равно не раскрывал, и именно из-за неизвестности Адольфина и злилась.

Она не была на него похожа, впрочем, как и на мать — сходство угадывалось только во взгляде, волевом и решительном. Её глаза были цвета почти как покойной слабоумной девочки из сада, бывшей сердцем самой Академии — пурпурно-голубой, чего юная Фина крайне стеснялась и считала скорее своим изъяном, чем достоинством. Волосы, молочно-белые, струились по узким плечам мелкими кудрями, обрамляя худое лицо с острыми чертами, а на левой щеке, точно созвездие, были разбросаны три едва заметные родинки. Впрочем, внешние отличия Йозефа беспокоили не так, как внутренние — Адольфина была вспыльчива, при всём хорошем воспитании и вышколенной выдержке в состоянии покоя, в отличии от умеющего держать себя в руках отца, пускай и ценой самой высокой. Йозеф считал, что самое главное в человеке это именно умение себя контролировать, чему хотел научить и дочь.

— Мне не нужна нянька! Меня всё в жизни устраивает. Почему ты не спросил меня, когда собрался жениться? — Адольфина предполагала, что несёт сущую чепуху, однако никак по-другому формулировать свои мысли не могла. Она изучала азы многих наук, в своём юном возрасте уже обучаясь на втором курсе и даже путём длительной медитации встречалась со своим двойником по древним обрядам Академии, однако в самой себе разобраться всё равно не могла.

— Потому что это моё личное дело, — максимально спокойно произнёс Йозеф, — в жизни бывает так, что люди находят нужных людей. Однажды и ты найдёшь.

— Где? — нахмурилась Фина, — я ни разу не была за пределами Академии. Во имя Фортуны, где я могу найти хоть кого-то?!

Йозефу иногда казалось, что девушка едва ли не завидует, что тот сумел на склоне лет найти своё человеческое счастье. Собственное одиночество сильно коробило юную студентку, ровно как и невозможность влиять на свою судьбу. Мужчина не мог предпринять ничего иного, кроме как держать дочь подле себя, и никакая наука не могла помочь разрешить вопрос отцов и детей: даже мастер Карстен, заслуженный деятель медицины, был бессилен в вопросах устройства человеческой души, а теология никаких конкретных ответов не давала.

— Успокойся, Адольфина. Всему своё время. Тебе пока рано думать о чём-то подобном — тебе сперва надо закончить обучение.

Когда-то наука Фине искренне нравилась. Ещё будучи маленькой девочкой, она сидела в аудитории вместе со студентами и слушала, как отец рассказывал им о причудах науки химии. Конечно же, она мало что понимала, но ей было искренне интересно, и маленькая Фина даже старалась что-то записывать. Однако чем старше становилась девушка, тем больше она понимала, что главное в жизни человека — далеко не цифры, теологические трактаты и химические формулы. У неё практически не было ни друзей, ни эмпирический знаний о мире: жизнь была для неё увлекательной сказкой, частью которой она не являлась.

— Что мне даст эта наука, если я не умею ею пользоваться? Ты же сам говорил, что великие открытия не случаются в одиночестве! — Фина отошла от окна и оказалась напротив отца. Тот ласково погладил её по голове, пытаясь успокоить.

— Вокруг тебя сотни студентов. Ищи. Может, твои взгляды совпадут с чьими-нибудь ещё.

— Они считают меня капризной и избалованной, потому что я твоя дочь. Они не заходят со мной связываться, особенно ученики мастера Бертольфа.

— Даже если так, то такова воля Фортуны, — Йозеф не знал, что ответить, — Ты справишься со всем, девочка моя.

— Тогда я пойду за пределы Академии! Ты даровал зрение сотням слепых и помог возродиться открытиям, так почему я не могу поискать ответы на свои вопросы про жизнь?!

Минуло десятилетие. Наступил новый рассвет, как в прямом, так и переносном смысле. С того момента, как Йозеф стал ректором, изменилось многое, если не вовсе сама суть Академии. Всё зациклилось, всё вернулось к истокам, чтобы разрушиться вновь. А совершать фатальную ошибку было кому: Бальмаш остался в стенах Академии, зацикленный на прогрессе и экспериментах и стоящий в шаге от сумасшествия. Наверное, его безумие беспокоило Йозефа даже больше, чем благополучие собственной дочери. Несмотря на всё это, не вполне адекватному учёному прощали практически любые выходки, и всё благодаря тому вкладу, что он делал в науку. К слову говоря, с наукой сделалось совсем дурно: после второй вспышки открытий, которую и вспышкой назвать было сложно, исследования шли вяло и ни к чему не приводили. Как считали последователи покойного мастера Дореса, в том числе мастер Бертольф, всё дело было в отказе от масок. Йозеф принял это решение тут же после того, как Космос смилостивился над своими земным детьми и вновь вернул Солнце, довольный принесёнными ему жертвами, а жертв было много. Мёртвые и просто сходящие с ума: безумно было жаль тех студентов, кто завещал себя науке, но такова была воля всемогущей Фортуны, всё чаще начавшей улыбаться тем, кто посвящал ей свою жизнь. Однако, к сожалению всех старожилов Академии, вера в Фортуну ослабла.

— Ты остаёшься здесь, — твёрдо произнёс Йозеф. Ему всегда сложно давались воспитательные моменты, когда нужно было проявить строгость. Ректор, насмотревшись за долгую жизнь всякого, не был человеком сентиментальным, однако просто не мог ругаться на Фину. Он помнил её совсем крохотным свёртком, который принесли к стенам Академии, и большой удачей было, что один из студентов вовремя обнаружил её, потому как была глубокая осень и младенец рисковал замёрзнуть насмерть даже несмотря на слои грязных тряпок, в которые был замотан. Мучимый совестью и ведомый родительским долгом, Йозеф выкормил и воспитал маленькую Фину, оставшуюся неполной сиротой при живой матери. Попытки найти загадочную женщину по прозвищу Белоснежка успехом не увенчались, и ректор забросил это неблагодарное занятие спустя несколько лет. Адольфина же была уверена, что мать ищет её, однако найти не может ввиду того, что Академия была закрытым заведением, а выходить за её пределы девушке строго запрещалось. Йозеф не хотел ненужных вопросов, на которые сам не мог дать ответа, да и, ко всему прочему, мир снаружи после восхождения Солнца был неизведанным и потенциально опасным. Деятельность служителей Солнца раскрылась благодаря Анне, признавшейся в том, что их культ был виноват в убийстве первокурсника, однако, прежде чем отчислить всех, кто в нём состоял, преподаватели изъяли у молодых сектантов все трактаты, в которых повествовалось о том, что Солнце проявит и сожжет все кошмары, что таятся в глубинах человеческих душ. Никто не знал, кто мог оказаться прав в том безумии, что творилось после времён помешательства, а потому к этой точке зрения Йозеф относился осторожно, не упуская из внимания. К старости он всё больше и больше стал напоминать себе вечно осторожничающего Лукаса, и это удручало. Каким примером он будет для студентов, если отступится от смелой погони за прозрением?

— Как скажешь, — Адольфина подозрительно нахмурилась и, склонив голову, вышла из комнаты. У неё были свои методы обыграть Фортуну.

***

Адольфина никогда не была не то, что за пределами города — даже за территорией Академии. Всё казалось таким необычным, однако, что удивительно, нисколько не привлекательным. Серые каменные дома сменились ухоженным полем, где когда-то выращивали рожь, по тропинке на котором сейчас и шла девушка. Новые надежды рушились в тот же миг, в какой и появлялись, и это не могло не вогнать в уныние, и уже спустя несколько часов Фина просто бесцельно скиталась по окраинам в противоположной части города, думая об упущенных возможностях и своем непростительном предательстве науки. Если она больше ничего не умела, то почему было бы не развиваться в той единственной области, в которой получалось?

Однако из размышлений девушку вывел громкий лай. На неё летел огромный пудель.

— Фу! — крикнула Фина, но собака, не слушаясь девушку, прыгнула ей прямо на грудь. Адольфина закричала, и тут из кустов появилась чья-то фигура, — помогите!

— Пончик! Отойди! — крикнул юноша и пудель тут же перестал, отбежав на пару метров, — Меня зовут Джорго, — улыбнулся юноша, помогая девушке подняться на ноги и отзывая пса.

— Адольфина, — представилась девушка, отряхивая форменную юбку.

Джорго был похож на бездомного кота. Сам тощий и гибкий, с огромными зелёными глазами, свергающими присущей этим созданиям хитринкой, взъерошенный и чуть напуганный, но важности не теряющий.

— Джорго… — повторила Адольфина, — никогда не слышала такого имени. Ты иностранец?

— Нет, — Джорго вальяжно потянулся и подмигнул Фине, — я сам себе его придумал. У людей часто повторяются имена — ты не представляешь, сколько я встречал за свою жизнь Вальтеров и Аделей! — а моё, оно уникально. Таких больше нет, и никто никогда не перепутает.

— Слышала, на одном полуострове тоже так делают, — девушка присела на большое бревно, лежавшее вдоль дорожки. Джорго сел рядом, — Набор букв и ничего больше, который можно наполнить любым смыслом, когда человек вырастет и приобретёт характер. Один мужчина, который учится в Академии, как раз оттуда. Его зовут Дортрауд. Бессмыслица, но звучит красиво, — к Дортрауду Фина относилась как к старшему брату, несмотря на то, что тот годился ей в отцы. Он был вечно печален, но в серых всегда чуть прищуренных глазах можно было разглядеть ещё не угасшую надежду. Если бы не эта надежда, Дортрауда уже не было бы на свете. Вечный студент всегда мог помочь ей мудрым советом, а, главное, как и она, никогда не покидал Академию с самого момента прибытия туда.

— А что значит твоё имя? — спросил Джорго, пододвигаясь ближе.

— «Благородная». Только, по иронии, я даже не знаю, кто моя мать. Но отец говорит, что я родилась под созвездием Ската и это удача. Правда, никакой удачи в моей жизни так и не было. Прожила шестнадцать лет как принцесса в замке.

— Ты должна этому радоваться, — грустно улыбнулся Джорго, — ну, не созвездию или заточению, а тому, что о тебе отец заботится.

— Он делает всё, что в его силах. В детстве я обижалась, что он не уделяет мне достаточно внимания, но года четыре назад всё осознала.

— А я сам по себе. Сначала грустил, а потом понял, что так даже лучше. Может, вернёшься? — предложил Джорго, — тебя там ждут, ищут…

— Я не уверена. Из друзей у меня только Кэтрин, старшая студентка, но она вся в учёбе… Наверное, даже не заметила. Хотя я предупреждала её, что ухожу.

— Иногда друзьями оказываются те, кого мы ими не считаем, — Джорго явно знал о людях больше, чем Фина. Фина по каким-то причинам ему верила, — присмотрись к своему окружению. Может, у тебя больше друзей, чем ты думаешь.

Недосказанность прервалась появлением ещё одного человека.

— Матушка Жизель! — радостно воскликнул юноша. Позади Фины стояла невысокая полноватая женщина с тяжелым взглядом и кудрявыми чёрными волосами. Она была одета в странное тряпьё, выглядящее при том, на удивление чистым и аккуратным. В руках у неё была кастрюля с овсяной кашей, запах которой тут же донёсся до молодых людей.

— А это что за красавицу ты нашёл? — женщина странно улыбнулась. Она слыла ведьмой, однако её не боялись, а наоборот любили и уважали, ласково называя «матушка».

— Меня зовут Адольфина, — испугалась девушка, поворачиваясь к матушке Жизель, — я студентка Академии.

— Академии? Никогда не слышала. Вернее, всё, что слышала, всё неправда, — она снова странно улыбнулась и посмотрела в кастрюлю, — ты, наверное, очень голодна. Пойдём с нами, мы тебя накормим.

— Спасибо вам за доброту, — кивнула Фина и вскоре трое направились к небольшому балагану посреди поля. Вокруг тут и там сновали самые разные люди, как-то странно, но не сказать, что недобро, смотрящие на девушку-альбиноса.

— Ты похожа на дрессированную собачку, — вдруг выпалил Джорго. Адольфина хотела было оскорбиться, но юноша тут же продолжил, — ты боишься своих «хозяев», но при этом любишь и слушаешься их.

— Глупости, — фыркнула Фина, — нет у меня никаких «хозяев».

— Но кто-то же научил тебя так говорить. «Прошу прощения», «спасибо за доброту»…

— Это называется вежливостью, — странно, но Адольфина вообще не злилась на наглеца. Он казался ей по-своему очаровательным и даже милым.

Вскоре Джорго и Фине протянули по деревянной тарелке с кашей.

— Очень вкусно, — как-то запуганно произнесла Фина, ещё даже не попробовав кашу. Матушка Жизель, до этого пристально её разглядывающая, глухо засмеялась.

— Вот! А говоришь «вежливость». Вежливость — это когда я отогнал от тебя Пончика.

Спустя несколько минут молчания каша была съедена, а на Адольфину перестали смотреть так пристально, за исключением девочки-эквилибристки и пары карликов.

— Ты можешь ещё ненадолго задержать фургон? Мне надо отвести Фину домой, а то она опять заблудится! — Джорго посмотрел на матушку Жизель умоляющим взглядом.

Матушка Жизель сделала скорбное лицо. Держать ускользающее счастье смысла не было, пускай обитатели фургона и не верили в Фортуну.

— Иди. Ты найдёшь там нечто, что не мог бы найти где-то ещё на белом свете.

— О чём ты говоришь? — недоумевал Джорго.

— Узнаешь, — Матушка Жизель печально и загадочно вздохнула, — иди. Иди, пока я не передумала.

Джорго, будто испугавшись, подхватил Адольфину под руку и зашагал в сторону города.

***

Йозеф уже трижды проклял себя за то, что вообще стал ректором. По первому времени у него, конечно же, горели глаза и было много грандиозных планов, но чем старше становился новый ректор, тем больше осознавал насколько прав был Лукас и сколь кощунственно было радоваться его смерти.

— Но где же она может быть?! — сокрушался Йозеф, прохаживаясь туда-сюда по лекторию. Он собрал троих человек, кто мог видеть Адольфину. Вечный студент Дортрауд, мастер Бертольф, на занятиях у которого она была последний раз, и её подруга Кэтрин.

— Я знаю Академию как свои пять пальцев. Её точно здесь нет, — печально покачал головой Дортрауд. Он уже успел обыскать всю территорию, но не нашёл ничего.

— И даже в нижних лабораториях? — уточнил мастер Бертольф.

— И даже там, — вздохнул вечный студент.

— Скверно, — произнёс профессор и перевёл взгляд на студентку, — Кэтрин, а вы что думаете?

— Честно, я не помню. Так переживала за Фину, что последний день совершенно вылетел из головы, — Кэтрин врать не любила, но, можно было сказать, что умела, о чём было прекрасно известно её подруге.

— С ней всё будет хорошо. Простой юношеский максимализм и бунтарство, вам ли не знать. Готов клясться Фортуной — она вернётся сама, и причём очень скоро, — мастер Бертольф не был против по-человечески помочь Йозефу, но, как на его взгляд, происходящее рисковало превратиться в показательную казнь.

— Мне на душе стало легче, — вздохнула Кэтрин, с благодарностью глядя на Бертольфа. Знакомые студенты были правы — он действительно был очень интересным человеком, его словам хотелось верить. Собственное здравомыслие значительно успокаивала Кэтрин — больше всего было жутко, что однажды они с другими студентами окажутся по разные стороны баррикады. Тот же Бертольф, по какой-то необъективной причине, казался ей таким человеком, который способен поставить долг выше личных интересов.

«Сделайте вид, что я — ваш эксперимент, — только сейчас студентка начала понимать, что Бертольф не зря ворчал на неё за такие слова, — я буду путать вас, а вы — пытаться меня разгадать. В конце концов, я исчерпаю свою значимость и стану раскрытой тайной.» — это был бы самый страшный исход. Ещё впервые принимаясь за исследования, Кэтрин боялась, что сможет как-то не так на них среагировать и сама превратиться в ничего не понимающее создание, однако то, что этого не случилось в первый раз, не отменяло факта того, что подобные опасные манипуляции имели накапливающий эффект.

— Совсем забыла… — произнесла вдруг студентка, — хотите чаю? Это… Поможет успокоить нервы и холодной головой обдумать вопрос.

— Я бы не отказался, — кивнул Йозеф, не понимая, что совершает фатальную ошибку. Кэтрин всегда была любезной и приветливой девушкой, а потому и подвоха от неё никто не ждал. Маленькая, чуть полноватая, вся в веснушках, с длинными-длинными рыжими волосами — сущий ангелок.

Кэтрин улыбнулась и, кивнув мужчинам, удалилась в сторону кухни. Та была недалеко от лектория, в хозяйственной части Академии, что располагалась прямо в учебном корпусе. Это было просторное помещение с огромной печью по центру, стены которого были выложены рыжей и зелёной плиткой мягких оттенков — ничего общего с мрачной величественной холодностью убранства остальной части Академии. По периметру стояли столы, над ними висели полки во всякой всячиной — простая и удобная планировка. Настолько, что отвыкшим от привычного домашнего уюта студентам делалось здесь не по себе.

Поздоровавшись со всеми служанками и подождав, пока они уйдут, девушка открыла красивую жестяную банку, бросила пару щепоток содержимого в чайник, залила кипятком сухие листья и принялась ждать. Как-то подозрительно оглядевшись, студентка достала чашки и, разлив по ним горячий напиток, достала из кармана мантии какой-то подозрительный пузырёк с тёмно-зелёной, почти чёрной жидкостью. Чуть помедлив и снова оглядевшись, спрятав его в ладонях, Кэтрин открыла сосуд и отлила немного в одну из чашек.

Вскоре в обществе учёных снова появилась помощница Бертольфа. Странным было то, что девушка несла чашки не на подносе, как было бы удобно, а в руках, рискуя обжечься. Все мысли её были только о том, чтобы ничего не перепутать, и уже скоро, приветливо улыбнувшись, девушка протянула чашки каждому из присутствующих.

— Слушайте, а может быть спросить Фенриса? Я, конечно, могу ошибаться… Мне просто показалось, что я видела Фину в последний раз именно в его компании, — Кэтрин откровенно врала. Они с Финой договорились о том, чтобы её не искали в течение недели, а потому девушка сознательно путала следы.

— Ты уверена? Насколько я знаю, она ни с кем в последнее время не общалась.

— Честно, не знаю, о чём они говорили, но, возможно, он что-то знает. И, учитывая его положение, ему будет не безразлична ситуация.

— Ты права, — кивнул Дортрауд, — чем больше мы узнаем в кратчайшие сроки — тем лучше.