I'm in a room

And there is something wrong

No one's lying next to me

At all.

Сентябрь, 2014 год

Какой властью должны обладать чужие глаза, чтобы надолго поработить разум? Сколько в них должно сквозить одиночества напополам с холодящим душу смирением, чтобы всё сознание поглотил туман?

Он заметил её не сразу. Весь вечер просидел спиной, даже не подозревая о её присутствии. В одиночестве выпивал одну бутылку пива за другой, не желая ни с кем говорить. Рори умел отгораживаться от людей даже в толпе, даже в этом шумном, пропитанном сигаретным смогом баре, где есть только громкий смех и звучные удары кия по бильярдным шарам. За стол Рори, стоявший почти в центре, всего в нескольких шагах от барной стойки, не садился никто. Словно это злачное местечко на виду у всех превратилось в бельмастую дыру в общей картине — как пробел из-за потерянной детали мозаики. Припорошенной полугодовой пылью где-то под диваном.

Рори не умел становиться невидимым. Рори умел выстраивать вокруг себя ограду из бесплотной, колючей проволоки. Его просто не трогали. Когда встречается кто-то с таким настроением, какое посетило Рори в этот пятничный вечер, его стараются обходить десятыми дорогами.

Почему так случилось? Без особых причин. Не обязательно иметь причину для скверного настроения. Оно заявляется само, без приглашения, с жадностью впиваясь костлявыми пальцами в мозг и в сердце, раздирая в клочья все защитные барьеры, даже если внутренне ты всегда к этому вторжению готов. С самим собой Рори бороться не умел.

Он машинально обернулся, когда услышал звук разбитого стекла — кто-то в порыве чувств смахнул на пол стакан. Уже поворачиваясь обратно к своей густой и плотной пустоте, Рори поймал её взгляд — внимательный и открытый. Она сидела за самым дальним столиком в углу, отделённая доброй половиной бара и полупьяными людьми.

Рори откупорил новую бутылку и небрежно бросил крышку на деревянный стол.

Уже сделав глоток, он ощутил, как что-то изменилось: плотность воздуха за спиной, атмосфера шумного, но одинокого вечера. Мелкие искажения в пространстве, затронувшие его собственный мир, где до этого момента не существовало ничего.

— Можно присесть?

Она вышла из-за плеча неожиданно и теперь стояла рядом, чуть склонившись, в ожидании ответа. Голос прозвучал вежливо, мягко. Рори поднял безразличный взгляд и молча кивнул.

И вот она сидит напротив — внутри пустоты, так легко и естественно вписавшись, будто стала её частью. Или была ею с самого начала. Возможно, подобное и впрямь тянется к подобному.

— Рори.

— Ванесса.

В руках у неё тоже пиво. Другой марки, кислое.

Ванесса. Длинные чёрные волосы, обрамлявшие бледную пустоту; ярко накрашенные чувственные губы, не привлекавшие к пустоте никого, кроме горлышка бутылки; и по-зимнему холодные, обрамлённые пушистыми ресницами синие глаза — как кусочки льда, сквозь которые смотришь на тёмную реку, — увлекавшие всё в ту же пустоту. Рори беззастенчиво рассматривал её лицо, не произнося ни слова и иногда делая глоток. Крепкое пиво оседало приятной горечью в горле, и он понимал, что тонет под её гипнотическим взглядом.

В своей пустыне Рори привык к вечной засухе и пыли, но Ванесса принесла с собой холод и лёд. Тишину. Безветрие. Замершее время.

Они совсем не разговаривали, только пили и не сводили друг с друга глаз.

Что за горькую возможность предоставила судьба? Узнать в чужом одиночестве своё, всепоглощающее. Такое, о котором невозможно рассказать, потому что невозможно облечь его в слова и придать хоть сколько-нибудь понятную другим форму. Такое одиночество не крест, не боль и не страх. Такое одиночество — суть натуры. Такое одиночество — это смирение. Без него ты не существуешь, потому что не одинокий ты — уже не ты. Это данность от природы. Это неизменный закон. Это — стержень.

Под взглядом Ванессы Рори казалось, что внутри него размеренно бьёт старый кладбищенский колокол вместо сердца. Тихо и вместе с тем тревожно. Нет, так бьётся не его сердце, так откликаются во всём его существе остатки чужой души, не до конца уничтоженной безразличием внешнего мира. Это раздавался звон чужого одиночества — отчаянного и безнадёжного, неизменно холодного. Оно передавалось по атомам и перетекало в сознание Рори, становясь пугающе понятным и знакомым.

Ванесса ненавязчиво улыбнулась. Как случайному прохожему. Но в её улыбке сквозило болезненное родство, какое не встретишь в мимолётных лицах на улице.

Неужели у него точно такой же пугающе отстранённый взгляд?

Они выпили ещё по бутылке пива и по-прежнему не сказали ни слова.

Когда у бильярдного стола завязался спор, грозивший перерасти в драку, Ванесса вышла из-за стола и взяла Рори за руку — мягко, но уверенно. Рори поднялся следом, позволяя увести себя из бара.

— Мой дом на соседней улице, — коротко сказала Ванесса, когда они шли по мокрому после недавнего дождя асфальту.

Вечер почти превратился в ночь. Они брели по пустому, укрытому бархатной темнотой переулку, и она всё так же держала его за руку. Рори вдруг понял: она боится. Ванесса боится, что он исчезнет, уйдёт в любую секунду, резко передумав. Её отчаянное желание быть принятой передавалось от тёплых пальцев, от красиво развевавшихся на лёгком ветру чёрных волос. Чем дальше они уходили от бара, тем больше на смену пустоте приходило эмоций. Они поднимались из тёмных, забытых глубин, где годами были похоронены, и теперь несмело выходили на поверхность, передаваясь нервными импульсами от тела к телу. Никому не заметные, понятные только двоим. Одинаковые.

Они остановились, когда он коротко сжал её ладонь.

Ванесса казалась такой чужой и одновременно единственной понятной. Совсем не похожей на тех женщин, с которыми Рори обычно имел дело. Возможно, слишком простая с этой короткой чёлкой, открывавшей почти прямые брови; возможно, слишком независимая в этом чёрном классическом пальто с поднятым воротником. Рори хотел запомнить в ней всё и пытался понять, почему Ванесса тоже отвержена миром. Он всё знал о себе, никогда не задавался дурацкими вопросами, но здесь, на улице, когда она так уверенно вела незнакомого мужчину к себе домой, Рори с глухой горечью осознавал, что Ванесса одинока даже больше, чем он. Только удушающее отчаянье способно толкнуть женщину на подобный шаг.

Они всё ещё стояли посреди улицы. Ванесса молча смотрела на него, а Рори видел в её освежающе холодных глазах то же, что и в первые минуты знакомства: безысходность и смирение.

Её бордовые губы тронула незаметная на этот раз улыбка — и Рори ощутил, что Ванесса отпускает его руку.

Смирение. Она уверена, что он хочет уйти.

Когда её пальцы почти выскользнули из его ладони, Рори шагнул к ней. Он словно целовал зиму: от белокожей Ванессы даже пахло снегом. И почувствовал, как она вздрогнула в его руках, не ожидая ни объятий, ни поцелуя, но так доверчиво подпустила, теперь оставляя следы от помады на его губах.

Вместо солнечного сплетения и впрямь возникло солнце: теперь от него по всей груди расходилось тепло. Яркий свет сквозь серый туман.

Никогда прежде женские руки не казались Рори настолько нежными, как сейчас, когда неуловимо гладили его по шее. Он обнял Ванессу крепче — одинокую, всегда готовую к чужому отказу Ванессу, которая сейчас с такой лаской отвечала на поцелуй, стремясь уменьшить его одиночество. Не своё.

Минутами позже они снова шли по блестящему от луж асфальту. В какой-то момент в кармане Ванессы звякнули ключи.

Должен ли такой визит стать романтическим? Ничуть. Ключ в замке проворачивается не весело, а глухо. Игнорируется вышедший на прогулку с собакой сосед. Пальто и кожаная куртка остаются висеть в прихожей тоже вполне обыденно. Не звучат томные предложения выпить вина. Никто не набрасывается друг на друга в порыве страсти, расшвыривая одежду по углам. Ванесса только прошла в спальню, молча показав дорогу и не включив нигде свет.

Когда в ком-то узнаёшь себя, не хочется портить момент ничем. Когда с первых минут видишь в другом собственное отражение, мишура не нужна. Есть только потребность: в единении, в ласке, в человеческом тепле.

Под грубоватыми ладонями Рори чёрная шифоновая блузка спала с плеч. Ванесса хотела раздеться сама, но Рори остановил. Он не снимал лихую девочку в баре, да и она не искала развлечение. Не важно, как всё выглядит со стороны — они не безрассудны. Это не случайный секс от скуки, не механические поцелуи бесчувственных машин. Сердце Ванессы отзывалось в теле Рори гулкими ударами, но не так, как в баре, — теперь быстро и свободно.

Запах снега смешался с ароматом весенних цветов. Не парфюм, эфирное масло. Живо, свежо. Ванесса вздрогнула, когда Рори коснулся сухими губами кожи на шее, и прижалась к нему, обняв так, словно после долгой разлуки к ней вернулся возлюбленный.

…почему она тоже отвержена миром?

Ванесса увлекла его на постель, обнимая под футболкой. Рори ощущал её руки на спине, пояснице, животе и груди, скользившие так легко и без тени смущения, пока он целовал её. В одиночестве таится слишком много невыраженных нежности и любви. Желание отдать всё, что у тебя есть, другому одиночеству, рассеять туман в чужой душе. Рори больше не казалось, что Ванесса хочет подарить ему чувство нужности, теперь он был в этом уверен. Холодная Ванесса, давно переставшая верить в своё счастье. Она не стремилась заполнить пустоту в собственной жизни; она стремилась избавить от этой пустоты совершенно чужого ей Рори. Пусть лишь на время, но сделать это так же, как делал для неё он. Рори выпрямился и стянул футболку, понимая, что не сможет забыть её говорящие взгляды.

Столько скованных одиночеством чувств под фарфоровой кожей. Ванесса вздрагивала и трепетала под каждым прикосновением и поцелуем, отзываясь так искренне, что в голове Рори снова мелькнула непрошеная мысль об её отчаянном решении найти мужчину в ближайшем кабаке. Тоскующая по ласке красивая женщина, не нашедшая иного выхода и потому ярко накрасившая губы; и потому сама севшая за стол к мрачному незнакомцу, потому что за весь вечер никто не обратил на неё внимание. Почему? Почему мир её отвергает?

Он не смел быть напористым. Рори хотел, чтобы Ванесса прочувствовала его полностью, растворившись в самой себе и в забытых ощущениях. Она не металась по постели, не кричала и не стонала, но каждый чувственный вздох и каждая мимолётная дрожь отзывались в теле Рори электрическим импульсом.

Ванесса не сводила с него глаз. Лишь иногда закрывала, если Рори входил глубже. Тогда он мог видеть, как дрожат её ресницы, и слышать, как из приоткрытых губ с остатками тёмной помады вырывается тёплое дыхание. И она снова открывала глаза — льдистые, глубокие, уже не такие ясные, как прежде. Обнимала его за смуглые плечи и шею, мягко тянула на себя, чтобы поцеловать: медленно, нежно, пока он замер внутри.

А ещё Ванесса была благодарна — это Рори тоже чувствовал в поцелуях и не мог вынести. Она не смеет, не должна. Он сгрёб в охапку невесомую Ванессу и вместе с ней сел на кровати, целуя страстно и глубоко, с собственным вдруг прорвавшимся отчаяньем. Почему благодарит она? Разве не она подсела к нему? Разве не она увела его из бара? Без неё Рори так и сидел бы в четырёх стенах, выпивая одну бутылку пива за другой, пока бар не закроется. Тонул бы в раздражении и глухом одиночестве, не желая выходить за границу колючей ограды. Так почему она столько ему отдаёт, и она же благодарит?

Рори снова ощутил нежные пальцы на шее. В этой незначительной ласке было так много всего, что его стойкий к эмоциям разум начал трескаться. Снова и снова, всякий раз, когда Ванесса хотела его утешить. Да, именно утешение. Доверчиво отдавшаяся, окутавшая искренней нежностью, сидевшая у него на бедрах и казавшаяся такой беззащитной, Ванесса умудрялась успокаивать постоянно вспыхивающее в душе Рори смятение. Он не знал, каким образом она понимает, но понимала она всё. Случайно встреченная в баре женщина знала о нём больше, чем все те, с кем Рори знаком годами. Случайный человек понял оборотня лучше самих оборотней.

Позже, когда Рори вернётся к этой мысли за очередной бутылкой пива, он поймёт, что подтолкнуло Артура к Сильвии.

С Ванессой Рори сдавался эмоциям, позорно проигрывая. Её не хотелось отпускать, хотелось забрать из этой квартиры с собой. Он опустил голову, пряча лицо у неё на груди и готовый остаться в нежных объятиях до утра. Навечно.

Ванесса легко приподнялась и опустилась с тихим истомлённым вздохом. Потом ещё раз. Снова, и снова, и снова… Рори встретил её взгляд, когда поднял голову. Не глаза, а завораживающий ледяной омут.

И впервые в жизни Рори не хотел уходить. Он никогда не оставался у случайных любовниц на ночь, сколько бы они ни упрашивали, и никогда не приглашал к себе. Но сейчас хотел. Если бы прозвучало хоть одно слово, одна тихая просьба, он остался бы без раздумий. Но обнажённая Ванесса молчала. Сидела на кровати и молча наблюдала за тем, как Рори неспешно одевается, оттягивая момент. Даже если бы она просто позвала его по имени, он тут же вернулся бы в постель, но Ванесса сказала только:

— Захлопни дверь, пожалуйста.

От этих слов в груди болезненно потянуло. Ванесса больше ни о чём не собиралась просить — это Рори понял. Может быть, она не считала возможным продолжение такой связи; не считала, что первый подвернувшийся парень из бара — один из многих — может стать чем-то большим, чем просто любовником на одну ночь. Одевшись, Рори украдкой покосился: впервые с момента встречи она смотрела не на него, а в другую сторону, куда-то вниз.

"Скажи это. Скажи".

Ванесса подняла взгляд.

"Скажи".

— Спасибо.

Ожившее было сердце Рори превратилось обратно в камень. И только тогда он осознал — сердце Ванессы тоже. С того самого момента, как он перестал обнимать её и вылез из тёплой постели, начав одеваться.

Одиноких людей убивает отказ. Они не навязываются.

Он двигался на автопилоте, покидая чужую спальню и оставляя позади себя вновь одинокую, окружённую льдом Ванессу; надевая куртку в прихожей и захлопывая дверь с послушно щёлкнувшим замком, снова вдыхая каменную пыль собственной пустыни.

Всё.

Рори бездумно шёл прочь от дома Ванессы, прочь от бара, прочь от всего этого района, выбираясь на более светлые и оживлённые улицы. Шёл, глядя себе под ноги и иногда затягиваясь сигаретой, дым от которой сжигал лёгкие. В телефонной трубке уже с полминуты раздавались протяжные гудки.

— Хэммет, — наконец прозвучал сиплый, не совсем здоровый голос.

— Хочешь выпить?