Когда долгая дорога наконец закончилась, Гарри едва не дремал, прислонившись головой к окну и прикрыв глаза. Вернон ничего ему не говорил, слушая монотонно жужжащее радио. Гарри понял, что на него снова накатила апатия и абсолютное безразличие ко всему. Когда машина, качнувшись, полностью замерла, он лениво поднял голову, сел ровно, открывая дверь и неторопливо выползая наружу. Почему-то он сейчас отчаянно не хотел снова провоцировать себя, вызывать душевные муки и терзания. Он уже познал в сравнении, что ничего — намного лучше, а возвращаться из этого ничего будет только ещë болезненнее.

На улице было уже темно, время, наверное, перевалило за полночь. Он всë так же молча взял чемодан и клетку из багажника под пристальным надзором дяди. Тот явно устал и терял последние капли благодушного настроения. Зайдя в дом, Гарри, не прощаясь, направился к лестнице и поднялся к себе в комнатушку, бывшую когда-то одной из спален «дорогого» кузена. Оставив чемодан у двери, он прикрыл еë и запер на щеколду, которую Дурсли ещë чудом не сорвали и не выбросили с тех пор, как он с волнением прикручивал еë сюда год назад. Вокруг стояло царство пыли и паутины. Понятно, почему они не тронули его дверь, они предпочли вообще сюда не соваться, во избежание, так сказать. Тем лучше. Хотелось взять палочку и очистить слой пыли со всех видимых поверхностей одним взмахом, но сейчас он не мог воспользоваться этим непозволительным удовольствием. Как не сможет, видимо, до сентября.

Тяжело вздохнув и игнорируя тот факт, что от обилия пыли он ступал по деревянному полу как по ковру, он дошëл до кровати, повернулся к ней спиной, упираясь внутренней стороной колен в залежавшийся тут матрас, заправленный ещë им самим, он прикрыл глаза, чтобы поднявшаяся в воздух грязь не забила их, и тяжело рухнул назад спиной. Кровать знакомо прогнулась, упираясь одной торчащей внутри пружиной в спину, покалывая и вызывая где-то на периферии сознания еле различимое неустанное раздражение. Тело, оказавшись наконец более чем на половину в горизонтальном положении, вдруг налилось свинцом, веки нещадно слипались, тяжесть в конечности перебралась, наверное, из головы, выплескивая так всë его моральное напряжение. И мышцы от накатившей слабости стали ватными, он лениво моргал, не в силах шевельнуть и пальцем. Пыль теперь витала в воздухе, и он вдыхал еë с мазохистским удовольствием, ощущая неприятный почти земляной запах. Он решил не раздеваться и лечь, как есть. Бороться с этим желанием организма он сейчас не мог, вот только мысленно сопротивлялся изо всех сил. Да, он прекрасно знал, что ему приснится и почему он вскочит в пять утра, покрытый холодной испариной и, вероятно, слезами. Он переживал подобную ситуацию каждое новое утро с того самого дня, как в каком-то дурацком фильме, название которого даже не помнил. Абсурдные и неуместные мысли преследовали его последние несколько часов, как раз после встречи дяди на вокзале. Вероятно, он потихоньку сходит с ума.

Без сил, просто каким-то геройским усилием воли, под стать его общественному статусу — мысль показалась абсурднее всех предыдущих, — он заставил себя приподняться на локтях и подтянуть тело повыше, ровно настолько, чтобы ноги не свисали с кровати. Впрочем, она была достаточно короткой, и голова достала до нижнего края подушки. Потянуть еë пониже было бы правильно, но показалось ему нелепым. Для чего заботиться о каком-то там удобстве, если он всë равно готов вырубиться прямо сейчас, тем более он проворочается во сне большую часть ночи, и, где бы она не была, подушка упадëт на пол почти в любом случае.

Это была последняя его мысль перед провалом в заветную темноту. Вопреки ожиданиям, он долгое время почти не ворочался, хоть и не мог знать об этом. Сон нельзя было назвать безмятежным, но, на удивление, сама смена обстановки всë-таки положительно повлияла на него. Кажется, он просыпался часа через три с до сих пор стоящими даже за закрытыми веками стеклянными глазами Седрика, но он даже почти привык. Не то, чтобы ему нравилось, естественно, нет, и было больно и тяжело, но он, сам того не ожидая и уже подготовившись к бессоннице, внезапно снова провалился в сон.

К завтраку его никто, конечно, не звал, и он даже был благодарен за это. С того пробуждения ночью он проспал ещë почти треть дня, свет через пыльные окна, почти заросшие паутиной к тому же, и лëгкий посеревший тюль не пробивался, и жаркое летнее солнце не будило его своими нетерпеливыми горячими прикосновениями.

Нехотя сползая с кровати, он свежим взглядом оглядел уровень пылевой катастрофы. Всë выглядело так, как будто где-то изврегался вулкан, и у него в комнате всë осталось покрыто пеплом. Гарри безразлично пожал плечами. Странно, что может произойти, если десять месяцев не заглядывать в помещение. И это учитывая, что прошлым летом, до самого его отъезда, тëтя заставляла его убираться каждый день. Когда-то раньше, когда никак не мог противостоять родственникам, он драил весь дом. Потом он стал своевольным подростком, знающим себе цену и своë превосходство над маглами. И неважно, что он не мог его использовать за пределами Хогвартса, он вполне мог им угрожать. Да, Дурсли узнали, что он водил их за нос, когда в окно влетело говорящее письмо, но потом он всë равно раздул ненавистную Мардж случайным выбросом магии, и они старались не особо на него давить, долгое время оставаясь под впечатлением. А спустя год его отсутствия, видимо, это самое впечатление развеялось, вот они и принялись за старое. Как вовремя Уизли тогда забрали его, они пошли на матч, встретили там семью Диггори…

В горле встал ком, Гарри даже затошнило. Он не знал, так ли это бывает у людей, или это происходит от того, что внутри вслед за ним негодует и его магия, но душевные переживания точно сказывались на его организме. Даже после долгого сна он ощущал неприятную тяжесть в мышцах, слабость, а теперь вот и тошноту. Какой же он бессовестный и мерзкий. Он просто не имел право заботиться о своëм состоянии, о своëм удовольствии, он-то по крайней мере жив. А его знакомый, нет, после стольких испытаний вместе, его друг — нет. И он в этом виноват. Хвост просто выполнил приказ, а вот Гарри привëл Седрика туда, почти заставил взяться за Кубок. И, узнав место из своих кошмаров, не настоял, что ему надо уходить, не был достаточно убедителен. Он струсил, побоялся остаться там один. И чего он добился? Да, он остался не один, действительно, ведь Седрик был там, вот только он был лишь остывающим телом.

«Зато не один», — с такой долей ядовитого сарказма отозвался внутренний голос, что Гарри вздрогнул. Но это была справедливая мысль, другой интонации он и не заслуживал.

Больно, что хочется выть и лезть на стены. Отвратительно, невыносимо. Он заставлял себя терпеть, заставлял через силу сидеть на месте и упивался собственным страданием. Другие просто говорят, что всë пройдëт. Другие улыбаются ему, ни в чëм не виня, даже не оскорбляя. А он знал, что должен терпеть это, что заслужил если не такую же смерть, то боль уж точно. Может, и хорошо, что он вернулся к Дурслям. Они ни о чëм не знают, они не станут его жалеть. Даже если бы знали, то не стали бы. Как бы упивался его горем Дадли, трудно представить. Возможно, ещë предоставится шанс увидеть своими глазами.

Он как в тумане спустился вниз, оказавшись на кухне. На столе, к его огромному удивлению, почти выведшему из оцепенения, лежала записка. Почерком Петуньи наспех вписанные в маленький оборванный кусок бумажки строчки гласили, что они уехали в торговый центр за покупками, и что ему разрешено поесть. Он усмехнулся. Надо же, какое одолжение. Они морили его голодом в качестве наказания, тем самым научив наедаться и втайне стащенным со стола ломтиком хлеба на целый день. Сейчас его вообще немного мутило, так что он не стал даже заглядывать в холодильник. Если они всей семьëй уехали на шопинг, их не будет минимум до вечера. Он задумался, чем бы таким заняться, чтобы и время убить, и польза хоть какая-то от него была.

Ответ нашëлся в знакомом до последней трещинки на стене чулане под лестницей. Он почти испытал ностальгию, заглянув туда, вот только, хотя с этим местом и была связана большая часть его жизни, воспоминания в основном приятными не были. Он быстро извлëк веник, швабру с тряпками вместе с ведром, которое они накрывали. Набрал на кухне воды и поднялся обратно к себе. Дверь пришлось оставить открытой, потому что было довольно темно, что вчера ночью просто не бросалось в глаза. И он первым делом направился к окну, сдëргивая грязнущий тюль на ещë более грязный пол. Прищурившись, как мог, понимая, что тут даже очки не спасут, и наморщившись, он резко провëл тряпкой по стеклу, стряхивая толстый слой, оставляя половину кружиться в воздухе в появившемся в просвете солнечном луче. Стараясь глубоко не вдыхать, он стряхнул всë, что поддавалось сухой тряпке.

При дневном свете всë стало выглядеть ещë запущенней. Взявшись за веник, он с безумным упорством сметал в кучку продолжающую заново оседать там пыль. В качестве перерыва он стянул постельное бельë и поднял несчастный тюль, чтобы запихнуть это в стиральную машину. Вряд ли Петунья обрадуется, но руками он бы с этим не справился. Потом пришëл черёд швабры с мокрой тряпкой для пола, потом были помыты и окна, и мебель. Солнце за окном завершало свой ежедневный обход и неумолимо приближалось к горизонту.

Он провозился с уборкой до темноты. Тюль стал выглядеть в разы лучше, только теперь казался не серым, а слегка пожелтевшим от времени. Гарри повесил его обратно, чтобы там же и высох, а вот постельное бельë пришлось повесить, сложенное несколько раз, на спинку кровати, потому что просыхать оно и не думало. Но было жарко, одеяло бы ему всë равно не пригодилось, и он просто планировал, как и вчера, плюхнуться спать на кровать как есть, в одежде. Кстати о ней, после сегодняшнего ударного уборочного марш-броска на неë было страшно смотреть. Но еë он точно имел право постирать на общих основаниях с грязными носками Дурслей, так что он кинул всë, в чëм был, в корзину для белья. В шкафу нашлось несколько старых вещей, и, надев их, он с удивлением понял, что они стали короче. Неужели он вырос? Ему весь год было как-то некогда подмечать изменения в себе.

Когда приехали Дурсли, он уже не слышал. Довольно тяжëлый физический труд и отвлекал от прочих мыслей, и утомлял, так что он изрядно устал. Правда, он так и не поел, но чувство голода не напомнило ему своим визитом об этой необходимости, так что он и не вспоминал об этом, так, краткая мысль мимолëтно пронеслась в голове перед сном и была забыта под давлением сотни других. Он уснул, едва повалившись на чистую и не пахнущую пылью кровать.

Он осознал, что мечется по кровати, вспотевший от напряжения, в уголках глаз застоялись слëзы. Если уж точнее, он очнулся, услышав собственный голос: «Нет, пожалуйста, только не трогайте Седрика!». Медленно сел, протирая глаза, взял с тумбочки очки. Глупо это, конечно. В реальности он даже рта раскрыть не успел, как Седрик был мëртв. Потом, правда, закричал, но было поздно. Вот во снах он и мучает себя мольбами и криками, которые должны были хотя бы попробованы быть произнесы, но он, эгоист грëбаный, и слова не сказал. Если бы он мог что-то изменить… Нет, это тоже правильно, что он не может спать без этого, он осознавал, что и это заслужил. Было уже восемь утра, снизу доносились звуки звона посуды с кухни, где-то за стеной врубил музыку на компьютере Дадли, правда, что странно, негромко.

Гарри лëг обратно, пялясь в потолок. Перед глазами проносились разные моменты. Рон, Джинни, Гермиона, да много кто ещë пострадал из-за него. Сейчас неторопливыми вспышками воспоминаний он видел их бледные лица, вымученные улыбки. Радость, когда он якобы их спасал. Они в те моменты забывали, что он просто пытался исправить свои ошибки, ведь никого не пришлось бы спасать, если бы до этого они не попали в неприятности из-за него самого. Наконец, мысли вернулись к Седрику. Вот он, улыбаясь, принимает предложение Гарри взяться за Кубок вместе. Подходит ближе, протягивает руку. Они оба думают, какими ошарашенными будут лица судей, ведь, как всегда, им спутают все карты. Вот их пальцы на одном расстоянии до нужного предмета, остался последний рывок перед долгожданным финишем.

«Раз, два, три!», — считают они вместе, почти смеясь, и вместе же хватаются за ручки Кубка.

Гарри тогда подумал, что и в первый раз испытал портал, когда Седрик был рядом, он помог ему тогда подняться, после приземления. Мгновение, и вот они уже опустились на влажную, неприятно пахнущую сыростью, землю, по которой струился туман. Седрик выглядит оживлëнным и возбуждëнным идеей нового испытания, оглядывается. Гарри же совсем-совсем не рад, тоже оглядывается по сторонам. Сердце неприятно защемило в нехорошем предчувствии, стоило увидеть такой знакомый памятник скелету с косой. Надпись «Реддл» ничего хорошего тем более не сулит. Шрам обдаëт дикой болью, он вскрикивает, сгибаясь пополам и прижимая руки ко лбу. Седрик тут же оказывается рядом, поддерживает его за локоть.

«Что случилось? Ты в порядке?» — эхом отдаëтся в голове даже сейчас.

«Скажи ему, скажи, ну давай. Пусть уходит, заставь его, ты ведь понимаешь, что ничем хорошим это не закончится, скажи, скажи!» — умолял он сам себя. Глядя в потолок через пелену слëз, медленно скатывающихся одна за одной по щекам, он беззвучно шевелит губами, продолжая повторять и сейчас: «Скажи, скажи, дурак, скажи ему…» Он не осознавал ничего вокруг, он снова был там, на кладбище. Он надеялся, что вот теперь-то, вот сейчас, он выдавит эти слова, и они оба уйдут, пока не поздно. А лучше — уйдëт Седрик, а Гарри попытается сразиться с Волдемортом. Но он не издал и звука сейчас, молчал и тогда. Ему было страшно, он боялся, что Седрик бросит его тут одного, поняв, в чëм дело. Он не хотел остаться здесь один. Голова гудела, шрам горел адским пламенем.

«Надо… — прохрипел он через силу, — надо уходить.»

Он слишком долго бездействовал, стоял молча и не решался выпалить всë, что следовало, как на духу.

«Да о чëм ты говоришь?» — Седрик не понимал. Было видно, что он думает, что Гарри просто испугался этого неприятного места, и снисходительно улыбался ему.

«Нет, нет, нет, — билось у Гарри в голове, мысли с трудом пробивались сквозь боль, — нет! Объясни же ему, быстрее, просто открой свой рот и скажи!»

А сам он только сильнее сжал зубы, чтобы не закричать. Ему было чертовски больно, голова раскалывалась надвое, глаза непроизвольно слезились. Он пытался вернуться мыслями к Седрику, который куда-то отошëл, но от боли даже картинка перед глазами размывалась.

Вдруг послышался неясный шорох. Через пару секунд он повторился, Седрик подошëл ближе к Гарри, вставая чуть впереди. Они оба вглядывались в туман, силясь разглядеть источник звуков. Послышались, вроде бы, голоса.

«Уходи!» — собрав всю волю в кулак, сказал Гарри Седрику. Колени подгибались к земле от боли, он бы уже не смог сбежать, даже если бы захотел. Но Седрик обернулся на секунду, поджал губы, качнул головой и отвернулся обратно. Показалась толстая лохматая фигура, несущая на руках какой-то свëрток.

«Быстрее, быстрее, Хвост!»

Продолжая двигать губами, Гарри видел сквозь потолок все мельчайшие детали того дня, словно смотрел в Омут памяти. Его губы продолжали произносить «Пожалуйста, Седрик, прошу тебя, уходи, давай же, пока не поздно, и всë будет хорошо, уходи же уже. Ну чего ты стоишь, пожалуйста, иди, Седрик, умоляю, иди же!» Отчаяние перебивало все мысли, он окончательно потерялся, не ощущая реальности. Единственным отличием от того дня было лишь то, что он уже знал, что сейчас произойдëт, и тело Седрика с растрëпанными волосами у его ног, навсегда замерший на одной точке остекленевший взгляд, почему-то оказавшийся направленным при падении прямо в глаза Гарри. Тот не верил первую секунду, замер в ступоре. Всë это не могло быть так, не могло быть правдой. Но Седрик всë лежал, не моргая. Наконец Гарри отмер, сделал полшага вперëд, упал на колени, обнимая чужое тело в попытках встряхнуть и вернуть в него жизнь. Он как сейчас слышал свой неистовый крик, который, наверное, даже на миг оглушил Хвоста, а Волдеморт, то жуткое возродившееся чудовище, только посмеялся удовлетворëнно над ним, торопя слугу.

Как же так? Почему Седрик? Почему этот добрый весëлый парень с Пуффендуя, имеющий кучу друзей, отлично учащийся, староста, любящий своего отца, почему он? Почему не Гарри? Гарри, тощий странный очкарик, к которому все относятся по-разному почти каждый месяц, упрямый, непослушный, разгильдяйски относящийся к учëбе, вечно влипающий в неприятности, каждый год, а то и чаще, балансируя на грани жизни и смерти, ходящий по лезвию, постоянно играющий с огнëм. Это ведь логично, что это он должен был, наконец, доиграться. Это просто не вызывало в нëм сомнений. У него нет родителей и всего два друга, меньше людей убивались бы после его смерти. Это же просто несправедливо, что умер такой замечательный человек, как Седрик, уже заканчивающий школу, имеющий девушку, наверняка выбравший будущую профессию. Но он был убит, потому что был тогда лишним, потому что Гарри притащил его туда из-за своего хвалëного благородства. Он был убит из-за Гарри. Он почти был убит самим Гарри…

Он прокусил до крови губу, но не перестал думать, даже не заметив этого. Тëплая солëная жидкость потекла тоненькой струйкой с подбородка, но запах крови и так стоял в носу последние полчаса. Только острый металлический привкус на языке немного выбивался из этой картины, и он вздрогнул, понимая, где находится. Отстранëнно он стëр тыльной стороной ладони щекочущую сползающую вниз капельку алой жидкости, облизнул губу. Кровь… Его собственная. А ведь на его руках была теперь и кровь Седрика, хотя это и было только фигуральным выражением. Грëбаная Авада не оставляет следов, тем более крови. В животе заурчало, но он подумал, как же ужасно и даже вульгарно думать о таком неизменном желании, когда перед глазами лицо Седрика. Снова ведëт себя, как эгоист. Мало Дурсли его воспитывали, получается. Может, они были правы, что он неблагодарный глупый мальчишка, невоспитанный и ленивый. Запирали и не давали есть, говоря, что не заслужил. А сейчас он разве чем-то это заслужил? Очевидно, нет. Ну и чëрт с ним, зато не надо выходить к Дурслям. И он вернулся к разглядыванию потолка, с которого вчера с трудом содрал целый ворох паутин, бессердечно разрушив несколько паучих домов.