Особой надобности с кем-то общаться у него не было. Он долго сидел в комнате, потом спускался, мимолëтно оглядывая Дурслей, никто из них первым вступать в диалог пока не планировал, и он тоже молчал. От него не было проблем для них, и, хотя они этого, вероятно, не замечали, он даже не брал их еду. Так что тактика игнорирования пока была выбрана ключевой у обеих сторон. Затем он шëл на улицу, в основном просиживая где-нибудь в тени двора долгие часы. Заняться было просто чудовищно нечем. Вот уже несколько дней его почти трясëт от безысходности и бессилия. Он, правда, старался незаметно слушать ежедневные вечерние новости по телевизору в гостиной, которые никогда не пропускал Вернон, не забывая в привычно грубой манере комментировать от себя. Гарри полулежал на прогретой земле, скрытый пышными ветвями куста гортензии, за которым несколько лет ухаживал самолично.

Он всë ждал и ждал, но не происходило абсолютно ничего. Это существенно напрягало, ведь тот монстр, что вылез из котла, насколько Гарри помнилось, а уж помнил он тот день в подробностях, был импульсивным, жестоким, не контролирующим себя и вообще сбрендившим существом, отдалëнно напоминающим человека. Такой просто обязан был уже на следующий день разнести какое-нибудь людное место. А к этому времени он бы уже уничтожал половину Лондона и крушил бы по маленькому магловскому городку в день. Но в новостях стояла пугающе умиротворëнная тишина. Может, то чудовище планирует что-то ещё более ужасное? Самое страшное, о чëм говорили в новостях — надвигающаяся на какую-то дальнюю часть Лондона засуха. Ни массовых убийств, ни внезапных таинственных исчезновений, никаких маньяков, вообще никакого насилия. Гарри, разумеется, не был сторонником жестокости, но в конкретно этой ситуации еë отсутствие просто поражало и пугало больше, нежели если бы все вокруг только об этом и кричали.

От друзей пока пришло по одному письму. Рон писал, что у них всë в порядке, шумно и весело они играли во дворе в квиддич, гоняли гномов. Разве что его мама переживала за Перси, который отправился на работу в Министерство и стал почти неузнаваемым. Гермиона писала про очередной интересный отдых, продуманный еë родителями так, что у неë почти не было свободной минутки на это письмо.

Он тяжело вздохнул. Наверное, он был рад за них. Нет, нет, конечно он был рад! Но… У него же было просто ничего. Он просиживает дни, считая медленно ползущие часы. Он просто не понимал, как ему жить, когда он лично видел, как вернулся Волдеморт, который чудом не убил его благодаря только таинственной связи палочек. Седрик был, чëрт подери, мëртв! И никто ничего не делает, а он должен просто просиживать штаны у Дурслей. В нëм кипела злость, но на кого конкретно, он не знал, и в конце концов определился, что злиться может только на себя. Он и так злился, но теперь почти себя ненавидел. Мало того, что почти убийца, эгоист и лентяй, так ещë и неспособный ни на что бездарь, который единственный видел, как велика проблема, но только прохлаждается под кустом гартензии.

Он всë продолжал игнорировать холодильник. В детстве, когда он не ел по прихоти родственничков по два-три дня, организм, как и у любого ребëнка, всë равно быстро развивался, рос, и из-за этого он был слишком тощим, пряча торчащие рëбра и острые коленки за огромными, висящими мешком вещами кузена. В Хогвартсе его худоба немного подпрошла, он казался просто обычным худым парнем. Сейчас же он снова чувствовал, что уже какое-то время, с мая, наверное, усиленно пошëл в рост. Но и тогда ему было не до правильного питания. Он, пожалуй, действительно резко вытянулся, раз вещи стали ему коротки. Под шортами было не спрятать тощие острые колени, а под футболкой — локти и тонкие руки. Запястья казались ему тоньше девчачьих. Но хотя бы ткань прикрывала рëбра, которые можно было пересчитывать, как на скелете. Скачок в росте, конечно, было неплохо пережить, оставаться мелким хлюпиком среди подросших однокурсников не хотелось. Но теперь он имел весьма болезненный и неряшливый вид. К тому же ещё резче стали выделяться скулы, а под глазами залегли на постоянной основе тёмные круги. От (пока единственной) стычки с Дадли на плечах красовались фиолетово-зелёные синяки. Видок что надо. Соседи обходили такого ученика «Святого Брутуса», как говорил им Вернон, за несколько метров и опасливо косились, не стесняясь оборачиваться через плечо. Вот только со своей непортретной худобой он делать ничего и не хотел. Если совсем честно, ему было плевать. Его состояние мало его волновало. Тем более, есть теперь не хотелось.

Первые дня три живот урчал от голода, но Гарри много пил, и это приносило чувство сытости из-за наполненного желудка. «Хочешь есть — попей водички. Вот девиз анорексички». Так смеялся Дадли ещë в начальной школе, прекрасно зная, что завтраки у Поттера не оплачены, а дома ему есть не дадут. Тогда Гарри даже плакал и просил Дурслей, но сейчас он был рад. Вода и иногда чай действительно помогали. Хотя он стал постоянно чувствовать слабость в конечностях и сонливость, он списывал это на бессилие от безделья и скуки. Это было вполне логичным. Дальше он стал пить больше заранее, чтобы не слышать громких сигналов желудка. Выпил крепкий горький кофе, две ложки на маленькую чашечку, для бодрости. Тоже, кажется, помогло. Он снова провëл небольшую уборку у себя в комнате и от безделья помыл посуду. Петунья зашла на кухню, когда он уже заканчивал, вытирая последние тарелки, и от шока замерла, не дыша. Только чистая белая посуда подтверждала, что это были не галлюцинации.

На утро пятого дня он чувствовал тошноту. Когда он резко вставал на ноги, в глазах темнело на долгие пять секунд, и кружилась голова, но всë так же резко проходило. Но ощущение тошноты не отступало. Он грешил на кофе, решил попить воды. Из-за жары тëплую пить не хотелось, он залпом выпил стакан прохладной. Вопреки ожиданиям, замутило ещë сильнее. Зато голод пропал окончательно. Трудно что-то съесть, когда ощущаешь, словно тебя вот-вот вырвет водой. Он даже хотел убедиться и засунуть два пальца в рот над унитазом, но идти в ванную просто не было сил. Он заварил горячий чай, осторожно глотал по чуть-чуть, и ему полегчало. На шестой день тошнота приходила приступами на несколько минут, но он старался отвлечься, благо голова была с избытком забита мыслями, и всë проходило. Он стал пить горячий чай на завтрак, обед и ужин, в другое время обходясь водой. Его и самого немного удивляло, но он правда наедался чаем.

Заканчивался седьмой день. Он свернулся калачиком у себя на кровати, пережидая как раз и заставивший его скорчиться приступ тошноты. Он не знал, от чего она появляется, если он ничего не ест, и, по идее, тошнить его не должно, потому что просто нечем. Он снова думал о том дне, и боль в груди, душевная и физическая давно смешались где-то в районе солнечного сплетения, отвлекла от другой. Надо было бы встать попить, но он еле ворочался. Поднял руку, ради эксперимента, над кроватью, но она безвольно дрогнула и рухнула обратно, слегка отпружинив от матраса. С трудом повернувшись на спину, он сложил руки на животе и вернулся к любимому созерцанию потолка. Один из видов его досуга здесь. За окном сгущались сиреневые сумерки, отбрасывая на белую, с обсыпающейся штукатуркой поверхность любопытно скрещивающиеся тени, и наблюдать за ними, дорисовывая в голове, было даже забавно. Пока из них не сложилось острое безносое ухмыляющееся лицо, и сознание с лëгкостью дополнило цвета и детали. Гарри вздрогнул, повернулся обратно на бок.

Чувствуя себя безнадëжным слабаком, он позволил себе тихо вхлипнуть, когда по щекам текли слëзы, заливаясь из-за позы в нос и ухо. Он думал, что со временем ему будет чуть-чуть лучше, что воспоминания притупятся. Может, испытывай он на своëм «отдыхе» сильные эмоции, так бы и было, но он лишь раскручивал все плохие воспоминания, осознавая свою вину и беспомощность. Ковырял все старые и новые раны, подсыпая лично больше соли. Он не имел права забывать ничего из этого. Как там говорится, надо учиться на своих ошибках? Что насчëт учиться, он не знал, но по крайней мере про ошибки он забыть себе не позволит. И он заново задувал только начинающие было затухать тлеющие угли, и они снова загорались, сжигая его изнутри, прожигая дыры, как ядовитая кислота.

Часто ему, как и тогда в поезде, снова хотелось кричать во всю силу лëгких, хотя бы выпустить бурю из себя на несколько минут парочкой заклинаний. Он знал, что иногда магам это помогает спустить пар. Но ни того, ни другого он всë так же не мог совершить. Поэтому иногда, перед тем, как заснуть, он позволял маленьким солëным каплям вытекать из глаз и бежать по щекам, рисуя влажные дорожки, стягивающие наутро кожу. Он плакал тихо, чтобы не слышать самого себя, лишь плечи слегка подрагивали. Потом он погружался в спасительную темноту и снова и снова вскакивал от какого-нибудь кошмара среди ночи. И если ему удавалось засыпать потом ещë раз, остаток ночи казался вполне тихим, спокойным.

На следующее утро он встал рано, и потому, устав лежать, спустился вниз. На кухне орудовала сковородкой на плите одна Петунья, остальные, видимо, ещë спали. Она убавила огонь и обернулась на звук шагов. Разглядывала его издалека некоторое время, пока он медленно спускался. Поравнявшись с ней, он даже поздоровался, сам себя удивляя. И тëтку, кажется, тоже. Но она взяла себя в руки и кивнула. Что-то внутри неë тревожно заскреблось при тщательном осмотре его тщедушного тела. В своей манере, но она не могла не заметить этого.

— Ты бы поел чего, а то так и окочуриться недолго. Придут потом твои ненормальные друзья, станут ещë с нас спрашивать, чего ты вдруг помер.

Она сказала это всë слегка ворчливым голосом, но лицо, особенно глаза, выдавали настоящее, может и не очень сильное, но искреннее волнение. Гарри вдруг усмехнулся мысленно, чуть не сказав на радость тëте, что всë это время они были правы, называя его ненормальным, он действительно такой, а какие могут быть друзья у ненормального, какие могут быть друзья у него?

«Мëртвые?» — не преминул напомнить о себе ядовитый внутренний голос.

Что бы он там ни думал про голос подсознания, но это была его собственная мысль. Как-то резко захотелось удавиться. Он вздрогнул, возвращая взгляд на Петунью.

— Нет, спасибо. К тому же, никто не придëт, — вяло добавил он в конце, опуская плечи.

— Стой, — видя, что он собирается выйти на улицу, сказала вдруг женщина. Как много диалогов с утра пораньше. — Я хотела ещë тебя предупредить, что мы с Верноном и Дадличком уезжаем в гости к Мардж на неделю послезавтра. Присмотри за домом, если никуда не уйдëшь.

Гарри задумался на минуту. Может, так и лучше, всë равно он с ними не общается. Главное, что эта противная тëтка не приедет сюда сама. Но в этом, конечно, только его заслуга, он почти гордился собой. Да и куда ему идти? Никто из друзей не зовëт его к себе, даже ничего не пишет. Гарри подписался на этот месяц на «Ежедневный пророк», и каждый раз, замечая сову или слыша стук в окно, ждал вестей от друзей. Но это была всего лишь пресса. Но и то хорошо, что и там не было ничего об убийствах и террактах где-нибудь в Косом переулке. Скитер, как и обещала Гермиона, тоже пока молчала. Дамблдор сказал, что ему надо быть здесь, разве должен он ослушаться его? У него нет других вариантов, кроме как оставаться в этом, практически ненавистном доме, мучиться от боли и бессилия и ждать у моря погоды.

— Я присмотрю, — кивнул он, резко повернувшись, от чего в глазах на секунду потемнело, но тëмные пятна быстро рассосались, и он вышел на воздух.

Он только глотнул воды из-под крана, пока чистил зубы, и больше ничего, но зато его не мутило. Не только голода, аппетита не было вообще. На кухне у Петуньи, должно быть, готовилось что-то вкусное, а он даже не задумался об этом. Нет, он чувствовал приятный аромат и даже представил в голове яичницу с беконом, которую и сам часто жарил для Дурслей раньше, получая нагоняи за подгорелые кусочки. Но живот не заурчал от голода, рот не наполнился слюнями. Может, на миг ему и захотелось есть, но он обуздал это желание без труда. Это даже немного подняло настроение.

Едва он вышел на улицу, увидел за оградой преклонного возраста немного сумасшедшую, часто разговаривающую саму с собой или со своими кошками, миссис Фиг. Она тоже сразу приметила его, помахала рукой. Пришлось подойти. Она, конечно, была странной, но он сам убедился, что и он ненормальный, так что не ему было судить. К тому же она всегда была добра к нему.

— Привет, Гарри. Как твои дела? — улыбнулась женщина. Он пробормотал в ответ что-то неопределенное. — Заходи-ка ко мне в гости, выпьем чаю с печеньем, — предложила она. Дня три назад эта ситуация уже происходила, с тем же самым призывом, немного только поменялись местами слова. Он вежливо отказался, пообещав под грустным взглядом когда-нибудь заглянуть. Вряд ли он пойдëт, и от вранья этой милой в своей лëгкой сумасшедшести и дружелюбности женщине стало мерзко и тоскливо. Впрочем, хорошее настроение и не должно задерживаться у него долго, не заслужил он такого.

До вечера снова ничего не происходило. Гарри практически ломало от безысходности. Он видел смерть Седрика, он дрался с Волдемортом, он! И никто ни слова ему об этом не сказал, не написал. Они там все наверняка что-то делают, а он тут… Валяется в траве, спасаясь от жары. Как невыносимо, даже глупо. Кажется, на несколько часов он то ли уснул, то ли потерял сознание от голода, но ощутил это сам так, как будто всего на минуту прикрыл глаза. Раздалась привычная мелодия новостей из открытого окна, он напряг слух. Какая-то забастовка, засуха… Людям в их районе, кажется, запретили использовать водопроводную воду для полива газона и мытья машин. Наверное, в такое время это логично. Да и хорошо, что люди боятся засухи, а не массовых убийств и геноцида. Просто он чëртов эгоист, который ради успокоения предпочëл бы второй вариант. Мерзко и низко, впрочем, как раз в его стиле.

Стало так противно от самого себя, что он не мог больше лежать и резко сел, больно, до искр из глаз, ударившись затылком об раму с подоконником, выступающими на улицу. Боль была очень сильной, заслезились глаза. Но он с удовлетворением отметил, что это как раз вовремя пришедшее наказание за его мысли. Так ему и надо. Эта мысль немного облегчила по крайней мере внутреннюю боль. А на физическую было плевать. Хотя больно всë же было ужасно. Не успел он опомниться, как его за шею тут же схватила толстая широкая рука, сжимая до посинения.

— Что ты тут делаешь, мальчишка?! Всë время шатаешься где-то рядом, подслушиваешь, чего ты хочешь, а?! — заорал над ухом голос дяди.

— Я просто… новости слушал… — прохрипел он, тщетно пытаясь разжать чужие пальцы.

— Новости? Да что ты врëшь?! А то друзья твои ненормальные не шлют тебе новости?

— Тшш, — зашипела сзади Петунья. Вернон отдëрнул руку, толкая Гарри. Он понимал, что не стоит о ненормальности кричать на всю улицу, где повсюду любопытные соседи. — Иди в дом! — обратилась она к племяннику.

Расстирая ноющую шею, он поплëлся внутрь, встав на этот раз на безопасном расстоянии от дяди.

— Что ты задумал?! — воскликнул Вернон, как только он появился в зоне видимости.

— Ничего, — безэмоционально отозвался он, пододвигаясь ближе к лестнице.

— О нет, я знаю, что ты что-то планируешь, — тыкая в него пальцем, но сбавив обороты, уверенно прогромыхал Дурсль, — и я узнаю, что именно!

Гарри встал на первую ступеньку, пожимая плечами на это высказывание. Единственное, что было у него на уме, так это то, как не причинять ещё больше вреда близким людям. В этот момент за дверью раздались тяжëлые шаги, и оба Дурсля засуетились, ожидая прихода любимого сыночка. А он смог наконец пройти к себе, заканчивая разговор.