Утром он встал с трудом, сонливость и слабость накатили с большой силой, придавливая к кровати как муху к липкой ленте. Когда солнце взяло в плен всю его подушку, и отвернуться от навязчивого жара лучей уже не получалось, он кое-как заставил себя скатиться с кровати, почти нечеловеческим усилием встал с пола на ноги, отчего в глазах уже привычно потемнело. Чтобы не упасть, он на ощупь схватил пальцами край тумбочки. Пошëл в ванную комнату, выпил горячей воды из-под крана, но даже от неë уже начинало подташнивать.

Это ощущение было самым неприятным из последствий того, что он не ел ничего уже девятый день. Через минуту стало чуть легче, но всë равно мутило. Он вернулся обратно к себе, лëг на кровать, схватив наугад какую-то книжку и пялясь в неë на первой странице пустым взглядом. Для удобства он решил перевернуться на живот, но в такой позе жëсткая поверхность матраса давила куда-то на желудок, от чего стало совсем невмоготу. Он повернулся на бок, сворвачиваясь, как маленький ребёнок, поджимая колени к груди. Рвотные позывы были не такими сильными теперь, но вода продолжала проситься обратно наружу. Или это не вода?..

Он вскочил, снова забежал в туалет, закрывая дверь, и склонился над унитазом, решив наконец не пытаться перебороть боль. Живот тут же схватило, и он выплюнул немного воды. Он уже собирался отойти, как его снова скрутило, жидкость, задержавшись в носоглотке на секунду, потекла даже через нос, который тут же защипало. И хотя он не доучивался в магловской школе, его знаний хватало, чтобы вспомнить о соляной кислоте в желудке. Вот почему так больно. Это было просто ужасно. Он отошëл к раковине, помыл руки и лицо, попытался промыть нос, чуть не захлебнувшись водой. Было по-прежнему больно, но уже намного меньше.

На самом деле, он немного испугался. Нет, ладно бы, если его просто вырвало водой, если есть один продукт столько дней и ничего другого, то и от него начнëт тошнить. Но он знал, что тут другое. Не хотел признавать, да, но головой понимал. Желудок практически начал переваривать сам себя, тело сжигало ради энергии последние запасы накопленных веществ, поэтому порой ноги затекали, если просто стоять несколько минут, и мышцы сводило. Он перевëл взгляд в зеркало. За это время он сбросил ещë килограммов пять, и стал походить на скелет ещë больше. Приподнял край футболки, провëл пальцем от острой ключицы по всем рëбрам до пугающе впалого живота, на котором можно было угадать очертания мышц пресса, не даром же столько тренировался с Вудом до посинения, едва потом доползая до гостиной. Он вернулся пальцем к рëбрам, надавил чуть сильнее. Даже это вызвало неприятную лëгкую вспышку боли. Глупо было бы, когда все ждут, что ты сразишься с величайшим тëмным магом столетия, умереть от голода, которым заморил себя сам, потому что ты заслужил. Постоянное чувство вины нашло местечко подвинуться, впуская давящее тяжëлым грузом на плечи чувство долга. Надо всë же поесть, даже не ради себя, а потому, что от него не будут ждать голодных обмороков, он должен быть готов, если его всë же соизволят позвать на какую-нибудь важную миссию.

На кухне никого не было: Дадли гулял, а старшие Дурсли, судя по голосам, собирали последние вещи в дорогу. Он тихо отрезал себе кусок сыра, подумав, взял хлеб, и с бутербродом вышел во двор. Как только первый кусочек еды оказался во рту, он активно стал наполняться слюнями, и Гарри почти не заметил, как проглотил свою пищу. Но начинать нужно было с малого, и появившийся, как говорится, во время еды аппетит он старательно отгонял.

Время прошло тягуче-медленно, как и всегда. В пору было биться головой об стены. Но надо было просто ждать. Мордред, как это ужасно! Ха, вот он и начал опускаться с обычных восклицаний почти до ругательств. Надо фильтровать свои мысли…

Остаток дня прошëл как в тумане. Он, кажется, сделал ещë один бутерброд вечером, поднялся к себе, снова попытался понять мотивы Волдеморта, снова из-за этого вспомнил его воскрешение, а затем и Седрика. Вспомнил его тело. Застывшие глаза, смотрящие прямо в душу. Вспомнил, как лучезарно тот улыбался раньше всем вокруг, помогал младшекурсникам, даже извинялся за значки, которые, как и большая часть школы, носили его друзья, хотя точно не должен был. Как он пожимал ему руку, помог со вторым заданием, похлопывал дружески по плечу. И вот он лежит мëртвый у его ног. Снова смотрит на него, но только теперь не улыбается. И никогда, никогда больше не улыбнëтся. И всë из-за него. Из-за его чëртового эгоизма, слабости, бессилия. Слëзы градом катились по щекам, он судорожно хватал губами воздух, вздрагивая от рыданий всем телом, зажал подушкой лицо, почти душа себя, чтобы не издавать ни звука. Сколько времени прошло, он не знал, но, продолжая захватывать губами воздух, без возможности вдохнуть заложенным носом, он так и уснул с подушкой на лице, которая позже сползла с него сама.

Вот и снова утро. Дни тянулись так однообразно, что он вряд ли вспомнил бы сходу, какое сегодня число. Единственным событием стал недолгий отъезд Дурслей. Сегодня дом не наполнялся тихими звуками посуды с кухни, телевизора из гостиной, компьютерных игр или музыки из комнаты Дадли. Никаких разговоров, звенящая тишина. В доме было душно, потому что вентилятор Дурсли, как обычно было раньше, не включали. Птицы за окном в такую жару не только петь, даже летать отказывались. Вот тебе и Туманный Альбион с его дождливым климатом. И не понятно, когда эта пытка закончится.

Дурсли наверняка такому не обрадовались бы, но он плевать хотел на их мнение в этот раз. Он спустился вниз, включил вентилятор на полную мощность, заставил себя съесть поджаренный тост и плюхнулся на диван в гостиной, включая телевизор. Торчать на улице теперь не было необходимости, он точно так же мог бесцельно просиживать штаны и здесь, только в доме, по крайней мере, был телевизор. Он лениво переключал каналы, по несколько минут вникая в происходящее на экране и снова нажимая на пульт. Раз уж он мог сидеть тут весь день, можно было посмотреть и что-нибудь длинное. Он остановил свой выбор на одном из каналов, устав держать руку вытянутой и откидывая пульт на журнальный столик. Показывали какой-то сериал, в программе значилась только вторая серия, и он ещë мог вникнуть в сюжет. Не то чтобы он сильно этого хотел, но от нечего делать и не таким займëшься.

Сериал оказался современным и молодëжным, одним из тех, что принято считать «подростковыми». Куча событий, драма, сопли, интриги. Он закатил глаза, откидываясь на мягкую спинку дивана, гадая, как скоро ему надоест настолько, что придëтся переключить. Он и сам не заметил, как произошло то, чего он ждал меньше всего: что спустя час будет сидеть, склонившись ближе к экрану, в напряжении сжимая пальцами и теребя уголок маленькой диванной подушки, пытаясь понять, кто кого предаст, кто в кого влюблëн и чем же закончится серия. Одну из главных героинь он почему-то ассоциировал с собой, ему казалось, что они с ней похожи характерами. От неë так же многого ожидали — друзья, родители, школьная спортивная команда, еë парень и многие другие. Она всегда почти рыдала, когда приходилось делать трудный выбор, так или иначе выбирая меньшее из зол и предавая второй вариант. Ох, как же ему это было знакомо. И пускай он не в магловской школе, у него нет и никогда не было ни девушки, ни парня, в остальном он понимал героиню. Ему было легко влиться в сюжет и понимать еë поступки. К пяти часам дня он досмотрел до четвëртого сезона. И либо у картины сменился продюсер или кто там отвечает за логику в сюжете, но она стала местами пропадать, пока не исчезла напрочь. Из хорошего персонажа этой девушки сделали неуравновешенную агрессивно-ранимую истеричку-плаксу. В один из моментов под грустную музыку она в слезах вошла в ванную, взяла бритву и решительно провела по запястью. Да, ситуация у неë была безвыходная, самая близкая подруга тяжело заболела и навсегда уехала куда-то в хвойные леса лечиться, все ухажëры достали, а настоящий парень бросил. Казалось, слишком много всего для одной серии намешано здесь, а девушка, размазывая по лицу тушь, подставляет поцарапанную руку под раковину, улыбаясь, как законченная наркоманка.

Всë казалось странным, но Гарри знал, что так бывает, когда наваливается слишком много всего, когда больно засыпать от любой мысли, а глаза не просыхают от слëз. И он знал, что не так уж редко люди порой причиняют себе вред специально. Но он считал, что это бред. Кто же в здравом уме станет тыкать в себя ножом, биться об острые углы локтями, костями голени о стулья, сознательно морить себя голодом или… Стоп. Неужели?.. Неужели он такой же? Неужели он?.. Нет! Нет, он не такой! Он не ненормальный. Точнее, есть в нëм что-то такое, но ведь не так… Дурацкий сериал превратил мысли в путаную кашу. Он встал, чтобы попить и съесть ещë один тост в качестве ужина. Но о чëм бы он не думал, мысли всегда возвращались к одному месту. Отрезав ножом ломтик хлеба, он старался вообще не смотреть на процесс, слишком живо представляя вместо хлеба свою руку. Какой он, однако, оказывается, впечатлительный. Надеясь, что неприятное место в сериале прошло, он вернулся на диван и кое-как досмотрел сезон. Затем послушал выпуск новостей, в котором снова ничего особенного не было. Он, ненавидя себя, думал об этом с сожалением. Он даже хотел, чтобы произошло, наконец, что-то плохое. Бр-р.

Решительно выключив телевизор, он направился в ванную. Встал под душ, подозрительно покосившись на бритву и скорбно от неë отвернувшись. В такое время он всегда обдумывал целую кучу вещей, под шум воды и с прикрытыми глазами он не мог спрятаться сам от себя и приходилось погружаться в пучину боли и глухой тоски, безысходности, вины и отчаяния, что таилась внутри него. Что хорошего он сделал? Нахлебничал у Дурслей, которые терпеть его не могли. Он ненавидел их в ответ, но не задумывался, что и у них была своя причина. Наверняка не всë так просто с тем, что Петунья боялась всего «ненормального» — хоть как-то связанного с магией, не любила собственную сестру. Куда ему было до понимания чужих мотивов, хотя он и был пострадавшим в этой ситуации, нельзя жалеть только себя и слепо винить Дурслей.

Потом в его жизни появился Хогвартс. Он простил магам, простил Дамблдору, что ему пришлось прожить в чулане под лестницей десять часто голодных лет. Он подружился с Роном и Гермионой. И чем ближе они становились, тем сильнее он втягивал их в неприятности. Их дружба началась с грëбаного тролля, который чуть не прикончил всех троих. Ему стоило ещë тогда догадаться, что это он приносит все неприятности. Он водил Рона к Зеркалу, которое, как оказалось, может свести с ума. Заставлял приличную Гермиону нарушать правила. А в конце года попëрся разбираться с, как они думали, профессором зельеварения, который собирается украсть философский камень, и, конечно, он потащил с собой друзей. Только из-за него вместо сна в тëплых кроватях они шатались по каким-то подвалам с препятствиями, из-за него Рон упал без сознания на огромном шахматном поле, Гермионе пришлось помогать ему с непонятными зельями и оставаться там одной, без помощи, с бессознательным телом друга. А в итоге он едва-едва не привëл их в руки к Волдеморту. А что, если бы они тогда дошли все вместе? Квиррел бы убил Рона и Гермиону, потому что они были лишними? Горячая вода вдруг показалась холодной, так сильно от страха застыла кровь в жилах. Да, он бы точно так же убил их тогда, маленьких первокурсников. И всë бы было из-за него. Он раньше и не задумывался, как рисковал близкими людьми уже на первом курсе.

Потом был Добби. Говорил он ему не ехать, надо было послушать сразу. Снова из-за Гарри, правда, с участием магии домовика, они не попали на поезд и решили полететь на машине. Чудом не выпали из неë, чудом не попали под поезд. Чудом их не прибила Гремучая ива. Гарри должен был отказаться лететь, ведь он понимал, тогда уже понимал, как это опасно. Но он снова поступил как эгоист, не захотел остаться один, побоялся, что его больше не ждут в Хогвартсе. У Рона сломалась палочка, что было опасно само по себе. Из-за него же его другу пришлось потом выплëвывать из глотки слизней, не стоило спорить с придурком Малфоем, надо было сразу уйти. Может, и Гермиона бы не превратилась в кошку и еë бы не затронул взгляд василиска, не будь он змееустом, что заставляло подругу ещë усерднее и тщательнее искать всю информацию. Бесспорно только из-за него одного они пошли в Запретный лес, ведь ему приспичило поговорить с пауками, которые их чуть не сожрали. Рона чуть не убило камнями глубоко под землëй, его сестра чудом выжила, влюблëнная в самого Гарри и почти до капли вылившая душу в чëртов дневник. Если бы они втроëм чаще общались с ней, она, может быть, и не стала бы погружаться в эту тетрадку с головой. Ему просто нужно было заметить.

Сириус… Имя отозвалось теплом в сердце, и тут же его обожгло болью. Он сбежал из неприступного, Мерлин, самого защищëнного Азкабана ради Гарри, и жил даже хуже собаки, ведь он всë ещë оставался человеком. Гарри чуть не потерял его, слишком слабый и напуганный, слишком мягкотелый. Благо, он же и прогнал тучу дементоров разом, но разве можно прожитые с маховиком часы считать настоящими? Опять же, только потому, что он слабак, не решившийся причинять вред грëбаной крысе, они упустили Петтигрю. И зачем он решил, что будет лучше оставить его в живых до поры до времени? Может, его свежий труп тоже был бы неплохой уликой. Уже тогда он сам и заварил всë, а ему, дураку, ведь даже пророчество дали, как инструкцию.

На матче по квиддичу происходил какой-то бедлам, не поддающийся описанию. И то, даже там, среди тысяч волшебников из разных стран, он один умудрился выделиться, попав на минуту под подозрения авроров, он один заметил какого-то человека. На Турнире, пока Рон от него отвернулся, и большая часть школы ненавидела его, всë было даже почти спокойно. Вот оно, время, когда он не мог причинять вред друзьям, потому что друзей почти не наблюдалось. Он узнал о драконах, сказал Седрику. Тот был удивлëн и рад и предложил дружить. Если бы Гарри уже тогда осознал, к чему приводит дружба с ним, он бы заставил себя нагрубить что-нибудь в ответ и уйти. Но он улыбнулся. Пожал руку. Они здоровались, когда виделись, разговаривали, сталкиваясь в библиотеке или, реже, в коридоре. Седрик посмеялся и не снял баллы, как сделал бы другой староста, когда увидел его один раз после отбоя. После первого испытания Рон извинился, и всë вернулось на круги своя. Они вдвоëм нечаянно обидели двух сестëр Патил, которых звали на бал, не сказав заранее, что танцевать особо не планируют. Из-за Гарри именно Рона запихнули под воду. Это Гарри нашëл в лесу тело Крауча и, как бесполезный маленький ребëнок, ничем не смог помочь в этом деле. Они втроëм сходили в Хогсмид с Седриком и его компанией, подружились ещë сильнее.

Это его Седрик защитил невольно от заколдованного Крама. Они прониклись духом соревнования, они побежали, забывая о дружбе. Потом уже Гарри помог Седрику. Он почти заставил того взяться с ним за Кубок. И вот его ещë даже не холодное тело падает к его ногам. Он не верит, он падает на колени, он кричит. Это так сюрреалистично, это так неправильно. Умер добрый милый Седрик с тëплой улыбкой, а не опасный для общества слабохарактерный и беспомощный Гарри.

Родители Седрика даже интересовались его собственным самочувствием. Он почти забыл об этом, но сейчас, под обжигающими струями, почему-то вспомнил. Его тогда так трясло, что он в отчаянии готов был повеситься на своëм галстуке. Где-то далеко сейчас Сириус, неизвестно, как и с кем он живëт, всë ли у него хорошо. В последнем письме он просил быть осторожным и не делать глупостей, и он хотя бы не отрицал факт возможной угрозы, которую другие, казалось, просто в глаза не видели. Наконец, он, самый последний эгоист, для собственного спокойствия в мировосприятии пожелал бы увидеть массовые убийства маглов, чем всë это затишье. Он точно был ненормальным.

Стоя под жëсткими струями воды, он не чувствовал скатывающихся из уголков глаз слëз, которые тут же смывало. Плечи и спина горели, их почти саднило от горячей воды, которую он включил себе, всë прибавляя и прибавляя температуру, ведь внутри ему было всë так же больно и холодно. Воспоминания не принесли никакой ясности, он хотел сделать хоть что-то, но мог просто стоять, скованный своим бессилием. Почти случайно выключил воду, он вылез из душа, надел снова свои широкие шорты и футболку, зашëл к себе в комнату, в какой-то прострации остановился перед тумбочкой. Когда он ходил в магловскую школу, он держал все вещи и письменные принадлежности в чулане, а потом перенëс их сюда. Он выудил из тумбочки стакан, в котором стояли засохшие шариковые ручки, сломанные простые карандаши, какой-то зеленый маркер и, зацепивший его внимание, жëлтый пластиковый канцелярский нож. Когда-то он умел точить им карандаши, а сейчас, наверное, скорее отрежет себе пальцы, чем заставит стержень заостриться.

Он выпрямился, задумчиво крутя в пальцах ножик. Не зря же столько людей делают это, верно? Значит, им это помогает… Может, и ему станет чуть легче справляться с осознанием того, что он беспомощный, бесполезный, слабый и ненужный, причиняющий опасность и вред всем, кто находится рядом с ним. Практически убийца. А если считать Квиррела, лицо которого рассыпалось в пепел в его детских ладонях? Он убийца без лишних дополнений. Если ему это не поможет, и будет так же разрываться душа, как и раньше, то это хотя бы послужит ему наказанием, которое он заслужил.

«Неужели ты правда собираешься сделать это? Как та сопливая девчонка из кино?» — вопросил внутренний голос. Он, как и всегда, сочился сарказмом, но даже его подсознание казалось удивлëнным.

Он выдвинул лезвие на пару сантиметров, даже протëр его краем футболки. По-прежнему молча и задумчиво покусывая губу, он повернул левую руку ладонью вверх, пристально разглядывая голубые венки, тянущиеся до самого локтя и даже выше, скрывающися под рукавом футболки. Он приставил острый кончик к запястью, немного выше ладони, и провëл лезвием по коже линию сантиметров пять. Кроме едва заметной белой полосочки, ничего не было видно, и он было уже решил, что слишком слабо надавил, но вот эта полоска налилась красным, а ещë через пару секунд в нескольких местах выступили круглые алые капельки, похожие на бусинки на нитке. Больно совсем не было. Он хмыкнул, не понимая, что чувствует. Знал только, что останавливаться теперь рано. Он снова приставил ножик к руке, на полсантиметра выше, и провëл новую линию, нажимая чуть сильнее. Этот порез он уже почувствовал, но едва-едва. Кровь выступила быстрее, но не стекала по руке. Это казалось забавным. Он, похоже, вошëл во вкус, делая ещë и ещë новые порезы, нажимая с каждым разом сильнее. Когда он дошëл до середины нижней половины руки, он остановился и осмотрел дело рук своих. Из более глубоких царапин кровь, не замирая в виде бусинок, стекала сразу же, и из стольких порезов еë натекло не мало. Она стекалась в один ручеëк по опущенной руке и уже дотекла до ладони, скользя по пальцам.

Он немного шокированно смотрел на своë предплечье, словно на незнакомый предмет. Откинул ножик на тумбочку, почти побежал в ванную. Порезы начинало больно щипать. Он включил холодную воду в раковине, принялся смывать кровь. Кое-где она уже застыла, так что приходилось тереть пальцами, это приносило дополнительную боль. А самые верхние и глубокие порезы продолжали кровоточить сами по себе. Он в спешке открыл ящичек над раковиной, достал аптечку, нервно перемешал в ней всë, выуживая перекись водорода. Щедро поливая жидкость от запястья до сгиба локтя, он поморщился от боли и неприятного запаха реакции средства с кровью. Перекись пенилась и стекала по руке неприятными холодными струями, но он старался игнорировать это. Кровь, кажется, остановилась, засохшие пятна он снова смыл холодной водой. Достал из аптечки бинт, обмотал сверху вниз, неловко завязывая узелок у ладони, помогая себе зубами. Смыв с белой поверхности раковины все красные разводы и засохшие капли и убрав аптечку на место, он прислонился к стене и выдохнул, оглядывая бинт на руке. Кожу под ним неприятно саднило, хотелось почесать руку, чтобы избавиться от боли, но прикосновения к бинту делали только хуже.

На негнущихся ногах он вернулся к себе, упал на кровать спиной вниз. В голове не было ни единой связной мысли, только ленивые отголоски чего-то отошедшего на второй план. Всë ещë было тоскливо и тяжело, но он чувствовал странное мрачное удовлетворение, ощущая ноющую боль во всëм предплечье. От этого осознания было почти хорошо. Он старался понять, почему он это чувствует, но никак не мог достаточно сосредоточиться, в конце концов провалившись в сон, впервые за долгое время не помня содержания своих снов и не просыпаясь от кошмаров.