Он спал крепко и долго, что само по себе было неожиданно и довольно приятно. Но просыпаться было тяжело. От избытка эмоций перед сном или от слëз, а может, просто от того, что он впервые за долгое время спал так много, наверное, больше восьми часов, учитывая привычные четыре-пять с пробуждениями в любое время ночи, но голова утром болела отвратительной ноющей болью. Он открыл глаза, поморщился от ощущений, и закрыл их обратно, постепенно возвращаясь мыслями в реальный мир. Через несколько минут он в деталях вспомнил предыдущий день, и рука тут же отозвалась болью и зудом более полутора десятков порезов под сползшим, неумело завязанным бинтом.

«В следующий раз старайся получше», — напомнил о себе язвительный внутренний голос. Но он понял в этот же миг, что так и сделает. И само словосочетание «следующий раз» ничуть не пугало. Наверное, стоило об этом задуматься, но голова по-прежнему болела, да и мысль как-то быстро ускользнула от него.

Ругаясь мысленно похлеще Вернона в гневе, он заставил себя подняться и сразу же пошëл к знакомой аптечке в ванной. Нашëл там пластинку таблеток аспирина и закинул в рот сразу две, запив водой из-под крана. Не хотелось заморачиваться нужной дозировкой, чистотой воды, просто хотелось побыстрее избавиться от боли. В Хогвартсе его спасли бы зелья, слишком уж он к ним привык, но здесь на такую роскошь рассчитывать не приходилось. Сделав все привычные ванные процедуры, он поднял взгляд на своë отражение, стирая пальцами следы зубной пасты с губ. Лицо было подозрительно румяным и блестящим от испарины. Его лихорадило. Эмоциональный срыв, не сумев вырваться через магию, которую он старательно запрещал себе использовать, накрыл его обычным магловским образом. Он прижал к холодному зеркалу свой горячий лоб и постоял так с минуту. Затем хмыкнул, открыл неубранную ещё на место аптечку и выпил еще две таблетки жаропонижающего.

Очень медленно, словно терзаясь в сомнениях, что же мог там увидеть, он перевел взгляд на забинтованную руку. За это время бинт окончательно растрепался и сползал вниз так, что было видно несколько верхних порезов. Зрелище было, честно говоря, неудивительным, он даже не моргнул и не вздрогнул, стягивая бинт с руки полностью. В некоторых местах он прилип к ранам, и в эти моменты отдирать его было, мягко говоря, особенно неприятно. Вокруг всех порезов кожа была красной и припухшей, воспаление пока не собиралось проходить.

Он прикрыл глаза и провëл по предплечью вверх-вниз от ладони до локтя и обратно, ощущая кончиками пальцев выступающие полосы как ребристую поверхность. Лëгкая, словно второстепенная боль немного привела его в чувство. Снова лить перекись смысла не было, раны уже стягивались и, как он знал по многочисленным ссадинам из детства, скоро покроются жëсткой тëмной корочкой, которая будет чесаться и легко сдираться ногтями, отчего ранки снова начнут кровоточить. Но пока это были просто воспалëнные тëмно-розовые полосы. Хорошо, что Дурслей не было дома: из-за жары он мог ходить только в футболке, никак не помогающей в сокрытии этих царапин, бинтовать их не было необходимости, и он мог спокойно ходить так по дому, не заботясь ни о чьей реакции. На улицу он и не собирался выходить: видеть кислые лица соседей не было сильного желания, как и снова врать доброй к нему сумасшедшей старушке-кошатнице миссис Фиг. Хотя, после того, что он сделал, непонятно, кто из них более невменяемый. Может, эта женщина — единственная нормальная на их улице, именно потому и прослывшая сумасшедшей? Общество не любит тех, кто выделяется среди них. Может само выбрать кого-то, кто готов бы был отдать себя во благо этого общества с лучшими намерениями, а потом систематически смешивать его с грязью, извиняться, и снова втаптывать в эту грязь, заталкивать глубже в болото своей агрессии. Ненависть или зависть? Одно вытекает из другого, но мало кто это осознаëт, и вот этот добрый человек уже не милая пожилая женщина, а сумасшедшая кошатница; не Герой, не Избранный, а малолетний выдумщик, сумасшедший или наглый лгун? Или сразу убийца…

Он решил принять прохладный душ, чтобы взбодриться. Таблетки в ударной для его тщедушного тела дозе вроде бы помогли, но общая слабость осталась. Хотя она была с ним уже давно, и он сомневался, пройдëт ли она когда-либо.

Ещë никто не назвал его убийцей, но, возможно, лишь потому, что он сидит в тихом магловском городишке, словно прячется от справедливого осуждения. Он и так всë знает про себя, знает, какой он эгоист и сволочь, что достоин только ненависти и не заслуживает и толики заботы о себе, просто не имеет права на это после всего плохого, что принëс миру. Кроме тех, самых первых, писем от друзей больше не было. Вероятно, они всë-таки осознали, какое он отвратительное и опасное чудовище. И правильно. Он ведь именно этого и ждал. Почему же теперь так горько на душе? Он не имеет никакого права обижаться на них. Скорее, он должен быть благодарен им за то, что они сами это поняли.

В задумчивости он неосознанно водил мочалкой по телу и вдруг резко зашипел от боли, сдерживая вскрик, и замычал сквозь сжатые губы. Было так неожиданно и сильно больно, что глаза невольно заслезились. Он, поборов болевые ощущения, открыл зажмуренные глаза и с опаской перевëл взгляд на несчастное предплечье. Все порезы, кроме разве что самого первого, сквозь лëгкую мыльную пену закровоточили вновь, все разом. Он в полной мере осознал свою ошибку — провести мочалкой по порезам, — подставляя запястье под струи душа, ожидая, пока пена смоется и кровь остановится, благо хоть вода была достаточно прохладной. Если бы она была горячее, он бы, вероятнее всего, упал на колени и заскулил от боли. Сейчас же он до металлического привкуса во рту прикусил губу и шумно дышал, лишь бы не разреветься, как маленькая девчонка. Вчера не было так больно, как сейчас, может, то был шок, или так и должно было быть, но последствия казались теперь даже масштабнее самогó необдуманного поступка. И между тем, в мыслях мимолëтно пронеслось, что есть в этих красный каплях-бусинках и разводах на гладкой белой поверхности ванны что-то эстетичное. Он за эту мысль зацепился и немного даже завис, бессмысленно глядя на постепенно очищающуюся воду — кровь останавливалась. А всë-таки и правда есть в этом что-то такое, манящее что ли. Боль маячила в мыслях постоянной тенью, привлекая к себе внимание каждые несколько секунд, и, хотя поначалу это раздражало, он стал едва ли не наслаждаться этим ощущением. И вот осознание этого факта наконец заставило его вздрогнуть и отмереть, осматривая предплечье. Мозг невольно пытался анализировать его чувства, но он очень старательно гнал все эти рассуждения прочь.

Когда кровь остановилась, он вылез из душа, осторожно протëр руку полотенцем, беспрестанно морщась и пытаясь не издавать ни звука. Хотя он и был один в доме, шуметь почему-то не хотелось, будто эта полуживая, особая тоскливо-молчаливая и затягивающая атмосфера ни за что не должна нарушиться. Он слишком погрузился в неë, зациклился на ней. Но это был первый день без постоянного образа мëртвых глаз Седрика. Пускай на небольшой промежуток времени, но он смог оставить эту бездну, хотя сейчас в неё и вернëтся. Ему место на самом еë дне.

Он всë же полил на порезы ещë перекиси, что снова заставило его болезненно зашипеть так, как он, наверное, не сумел бы на парселтанге. От греха подальше он наконец убрал аптечку обратно в шкафчик над раковиной. Надо бы спуститься и съесть хоть кусок хлеба. Он ведь должен, должен Дамблдору, друзьям, всей магической Британии, должен быть, как минимум, живым человеком, а не падающим в голодные обмороки живым скелетом, заморившим себя голодом. Как ни странно, есть не хотелось от слова совсем. Возможно, у него всë-таки появились проблемы с этим, а может, это лишь последствие стресса. Наверняка второй вариант, нечего выпендриваться. Тяжело вздохнув, он принялся одеваться, спустился на кухню и нашëл уже почти затвердевший кусок хлеба. Ну хоть без плесени, самое то ему на завтрак. Тем более, если засунуть в тостер, будет как новенький.

По телевизору шли утренние новости, в которых, как и всегда этим летом, не было ничего нового, кроме жары и еë последствий. Вроде бы синоптики прогнозируют отступление этого месяца по-африкански жаркого солнца, но никаких точных дат так и не прозвучало. Прямо как у него самого в жизни, что тут скажешь. Между тем, после новости об экстренной посадке вертолета по техническим причинам где-то в Испании, ведущая бодрым голосом заговорила о волнистом попугайчике, который спасался от жары тем, что катался на водных лыжах. Слушать об этом было выше его сил, он небрежно нажал на кнопки на пульте, чтобы переключить хоть куда-нибудь. Он попал на какой-то мрачный фильм о вампирах, ни с начала, ни с конца, но это было как раз то, что ему нужно. Отбросив пульт в сторону, он откинул голову на спинку дивана, встретившись глазами с белым потолком и прикрывая веки.

Под пронзительный визг девушки на экране в мыслях материализовался образ Седрика. Он стоял перед ним самим, только смотрел уже мëртвыми глазами. Пустыми и холодными, с несколькими лопнувшими капиллярами. Смотрел и улыбался, держа в руке кубок Турнира. И благодарил своим весëлым голосом за то, что взял с собой его тело. Глаза снова заслезились, и по щекам почти одновременно стекли первые слëзы. Они щекотали и доставляли неудобство. Но у него и мысли не возникло их стереть, он заслужил. Всë, что видит у себя в голове, всю боль и неудобства, он заслужил и знал это. Тем временем сзади к Седрику медленно подошëл лысый, змееподобный высокий силуэт в тëмной мантии, вот стало различимо его жуткое лицо. Горящие красным глаза. Это чудовище усмехнулось, демонстрируя ряд острых, словно заточенных зубов, и поднесло кончик волшебной палочки к шее Седрика со всë такими же мëртвыми глазами. Они не выражали абсолютно ничего, и оттого его улыбка казалась ещë более неестественной и пугающий. «Не-е-ет!» — изо всех сил крикнул он у себя в мыслях. Слëзы текли ещё сильнее, плечи дрожали. Он осознал, что крикнул это на самом деле. Какой же он жалкий, беспомощный, ненужный, отвратительный, мерзкий, ничтожный… Сердце сжалось от всего, что он чувствовал, больно стало даже физически, как будто по венам тëк яд, распространяясь по всему телу.

Он услышал собственные всхлипы будто со стороны, будто кто-то рядом дрожал и почти скулил в рыданиях, а он просто сидел рядом и слушал, не испытывая ничего, ни сочувствия, ни жалости, ни злорадства, просто ничего. Правой ладонью он дотянулся до левой, двигаясь пальцами выше, поднялся чуть выше запястья, ощущая подушечками пальцев выступающие припухшие порезы. Он не знал, что делает и зачем, по-прежнему сидел с откинутой назад головой и прикрытыми глазами, ресницы слиплись от слëз. Неторопливо он обхватил предплечье ладонью, сжимая всë сильнее, а большой палец накрывал несколько глубоких порезов сразу. Он надавил чуть сильнее, уже ощущая лëгкую боль, но не стал останавливаться. Давил сильнее и сильнее, пока терпеть не стало невыносимо. Он зашипел, закусывая губу до крови, но продолжал надавливать, теперь слëзы потекли уже от боли, в глазах появились белые искры, но все образы и мысли отступили, оставляя благоговейную тишину. Он всхлипнул, не в силах сдерживаться больше, заскулил, сползая с дивана, упираясь острыми коленями в пол, и только теперь отдëрнул правую руку. Остаточная боль ещё несколько минут не давала забыть о себе, это время он продолжал стоять на коленях, не замечая ничего вокруг и зажмурив веки. Когда он всё-таки открыл их, сразу бросились в глаза следы крови, царапины открылись и несколько капель стекло вниз по руке. Хорошо, что кровь никуда не капнула, очистить еë с ковра или с дивана было бы выше его сил. Петунья бы просто упала в обморок, а Вернон кричал бы так, что усы стояли торчком и слюна летела во все стороны, вероятно, даже ударил бы его. Такие приземленные мысли, о диване, пятнах, о Дурслях — заставили осознать, что он сумел прогнать уже прописавшиеся в его голове образы, извращëнные воспоминания о злосчастном Турнире Трëх Волшебников. Возрождении Волдеморта, которое случилось благодаря ему, точнее, из-за него. Он бы снова погрузился в новый виток мыслей, но засохшие дорожки крови стягивали кожу и напоминали о себе. Пришлось подняться на ноги и пойти к ближайшей раковине, чтобы поскорее их смыть.

Пока он шëл, мозг продолжал упорно работать, обрабатывая всë, что видел и чувствовал сам Гарри. И когда он наконец приблизился к раковине на кухне, он внезапно замер.

«Сделай так ещë раз», — услужливо подсказало подсознание.

Он нерешительно посмотрел на свои руки. Теперь, помня, как больно это было, ему пришлось приложить моральные усилия, чтобы перебороть себя. Он встал у раковины, снова обхватил руку и решительно, пока не передумал, сжал несильно, постепенно прикладывая больше силы. Теперь он сжимал самые верхние и глубокие царапины. Становилось терпеть труднее, но в этот раз он не закрывал глаза и внимательно смотрел на свои же действия. Когда на розовых линиях выступила кровь, он не выдержал и зажмурился, тихонько простонав. Остатками силы воли он заставил себя смотреть дальше. Глаза слезились, он так сжал губы, что прокушенная ранка снова закровоточила, заставляя чувствовать этот солоноватый металлический привкус. Последним усилием он вдавил ноготь в порез, громко вскрикнув.

«Прекрати!» — раздался вдруг возглас в голове. И это было вовсе не его подсознание, которое выдавало ему его собственные мысли. Это был довольно приятный мужской баритон, хрипловатый, словно кто-то действительно сказал ему это слово внезапно, не ожидая, что придëтся говорить. В тот же миг, как прямо у него в голове раздался чужой голос, он мгновенно расцепил руки и попятился на пару шагов, как будто это могло помочь оказаться подальше от голоса. Он был в шоке, буквально цепенея от страха. Подозревая в себе ненормальность, он не ожидал, что станет слышать голоса. Чужие голоса. Вернее, пока что один голос. Было страшно так сильно, что он не мог пошевелить и пальцем. Стоял и ждал, что будет дальше.

«Смой кровь», — отчëтливо, но уже тише проговорил тот же голос. Но он и не думал двигаться с места. В голове красной строкой бежало: «Я рехнулся». Он даже, кажется, проговорил это вслух.

«Ты не рехнулся», — спокойно и даже словно с усмешкой отозвался голос.

Он готов был в любую секунду упасть в обморок. Этот голос ещё с ним и разговаривал. Он однозначно реагировал на его мысли. Может, это действительно не он сошëл с ума, а что-то другое? Но что за чертовщина вообще?

«Не угадал, я не чëрт, — в голосе однозначно сквозила усмешка, — но я пока не стану говорить, кто я. По некоторым причинам мы с тобой связаны. И мне неприятно видеть, что ты делаешь с собой», — вот теперь голос стал намного строже и злее. По позвоночнику пробежал холодок от такого тона.

Он больше не пытался мыслить разумно и анализировать что-то. Какая уж теперь разница, если он ведëт диалог с чьим-то голосом прямо у себя в голове. Он просто решил расслабиться, плыть по течению, как говорится, и настроился на диалог с этим голосом. Стало действительно легче, стоило только проще отнестись к происходящему.

«Вот как? Не хочешь говорить кто ты, но указываешь мне, что делать? Чем ты лучше реальных людей?» — в этих мыслях было столько тоски и горечи, что он сам отвлëкся на них, пока не услышал ответ.

«Может, не лучше, а может, и да. Узнаешь со временем. Смой кровь с руки, мальчишка!»

Он снова вздрогнул. Столько различных интонаций слышалось ему в этом голосе, звучащем в его собственной голове, что он конкретно запутался. Не то, чтобы он хотел подчиниться, просто не знал, чем бы сейчас заняться. Он сдвинулся с места и послушно приблизился к раковине, включил холодную воду и лëгкими касаниями кончиков пальцев стал стирать засохшие бордовые следы.

«Молодец», — тихо раздалось в голове.

«Так кто же ты?» — попытался снова узнать он, но больше голос не отзывался. Ни сейчас, ни через час, ни даже вечером. Сколько бы он ни пытался. Он даже порывался несколько раз снова пойти к раковине, где услышал этот голос, и повторить свои действия, но снова испытывать такую физическую боль пока не хотелось. Да и было немного страшно. Весь оставшийся день он ощущал себя… странно. На чëм бы он ни пытался сосредоточиться, всë время возвращался мыслями к этому дурацкому разговору в его голове. Сбрендил или всë-таки нет? И если нет, чей это голос, кто смог говорить с ним в его мыслях, чëрт бы его побрал! Ещë и на руке вокруг царапин к вечеру проявился фиолетовый синяк. Но сегодня он больше не вспоминал тот день. Так и уснул в подвешенном состоянии, не заметив, как буквально отключился.