Он старался не замечать заживающие порезы, хотя частенько не мог сдержать болезненного возгласа или шипения, случайно сильно задевая их, например, одеждой, когда переодевался, или иным образом, об мебель, постельное бельё, а особенно в душе, даже стараясь быть аккуратным, он всë равно задевал их мочалкой. Но это длилось всего пару дней, на порезах действительно образовалась корочка, и если поначалу он несколько раз случайно сдирал её, заставляя раны кровоточить, то потом он вообще перестал чувствовать что-то особенное в этом месте руки. Боль окончательно прошла, и в какой-то момент он с ужасом поймал себя на мысли, что сожалеет об этом. Из ощущений осталось только одно: под бордовой корочкой кожа активно заживала, и из-за множества порезов рука просто жутко чесалась. Но и это длилось меньше, чем пару дней.

Уже послезавтра вернутся Дурсли, но для него все дни текли так однообразно, что после пробуждения он несколько дней подряд, в том числе и сегодня, надеялся, что случайно впал в кому, и лето наконец закончилось, и в его жизни произойдëт хоть что-нибудь новое. Но нет. Образы с кладбищем, или Седриком, или безносым змееподобным монстром — все сны и яркие, как видения, мысленные картины теперь казались не такими яркими, как раньше. Вообще-то, они притупились как раз после того, как он впервые в жизни взялся за нож, и возвращались только периодически, намного-намного реже. Но он категорически не хотел в это верить. То есть он и так прекрасно знал, что это так, но как же не хотелось признавать, что он ненормальный. От этого на душе постоянно кошки скреблись, и было так горько, что он порой думал, что тот смерч из осколков его личности, на которые он разбился в тот самый день, накрыл его, заставляя тонуть по новой. Но стоило пальцам нащупать уже безболезненные, только на ощупь ощутимые порезы, как становилось чуть легче. Так случилось и сегодня. И он абсолютно спокойно, скорее даже безэмоционально, потому что был опустошëн, смирился с мыслью, что он нашëл себе превосходное средство, которое можно даже считать лекарством для души. Как будто разрезая кожу, он кровью склеивал между собой хотя бы парочку из миллиона тех осколков. Только бы этого клея хватило, чтобы их удержать. Если они снова рассыпятся на ещё более мелкие части, он не знал, выдержит ли всë это.

Через открытое окно внезапно влетела сначала одна сова, а затем и ещё одна. Обе держали приличные свëртки из перевязанного верëвками пергамента, в своих лапах, и явно не планировали отдавать нелëгкий груз бесплатно. Он вздохнул, понимая, что в доме буквально нечего есть. Он за всë это время вышел из дома только один раз, за хлебом, и питался два-три раза в день поджаренными безотказным тостером небольшими кусочками. Он лично считал, что этого вполне достаточно. Не умирает же он с голода, да и вообще практически никогда его не чувствует. Он и так был тощим и неказистым, острые кости выступали даже из-под широкой одежды, когда-то принадлежавшей Дадли. Теперь он ещё и вытянулся в рост, так что не приходилось думать, что он стал выглядеть хотя бы чуть более прилично. Так что какая разница? Только один раз он скорее от скуки, чем из интереса, встал на весы Петуньи. Но даже по сравнению с прошлым разом более года назад он лишь убавил в весе. Наверное, это не очень хорошо. Но уж лучше так, чем в обратную сторону, как Дадли или Вернон, правда? Вовсе он не перескакивает из крайности в крайность, всë в порядке.

Совы ждали его на столе в гостиной. Хлебу они не очень обрадовались, но склевали, больно задевая пальцы клювами. Но он хотя бы смог забрать свëртки. Предположений, кто и зачем ему мог что-то прислать, если честно, не было. Первый свëрток оказался от Гермионы, и он с недоумением развернул пергамент. Сверху лежала красочная магловскся открытка с цифрой «пятнадцать», а внутри убористым ровным почерком было втиснуто довольно объëмное поздравление. Он с недоумением покрутил открытку в руках и резко обернулся на стену, где висел небольшой календарик. Он настолько потерялся во времени, что забыл? Грустно и немного растерянно хмыкнув, он вернулся к разглядыванию свëртков. Второй был от Рона, вместо открытки там просто было короткое послание, которое они с Гермионой, судя по всему, составляли вместе. Оба они подарили ему сладости: две упаковки шоколадных лягушек и Берти Боттс — маленькие сладости с любым вкусом. Записка от Рона, помимо поздравлений, имела приписку в конце, которая гласила:

«Разумеется, мы ничего не пишем сам знаешь о чём… Нам не велено писать ничего важного: вдруг письмо попадет не в те руки… Один наш общий знакомый говорит, что ты знаешь достаточно, но нам нельзя это обсуждать… Мы очень заняты, но подробностей сообщить не можем… Много всякого происходит, расскажем при встрече…»

Но вот что было неясно, так это когда она произойдет, эта встреча? Точной даты никто не называл. Гермиона внутри своей открытки написала, что они, вероятно, увидятся совсем скоро. Но как скоро это «скоро» наступит?

Насколько он мог понять по расплывчатым намекам, которые друзья попытались вместить в свои письма, Гермиона и Рон были сейчас вместе, в одном месте, и так как вариантов было немного, наверное, у родителей Рона. Осознав это, он содрогнулся. Буквально прочувствовал, как по всему телу прошла дрожь, вызывая мурашки, заставляя волосы вставать дыбом. Только он и сам не совсем понимал причину. Возможно, из-за того, что он с трудом смог перенести мысль, что друзья весело проводят время в «Норе», прекрасно чувствуя себя там и не загибаясь от скуки и безделья, судя по всему, тогда как он попусту торчит на Тисовой улице, целыми днями не занимаясь ничем. Он понял, что зол. Сильно и серьёзно зол, обижен, разгневан даже. Почему-то это было похоже на предательство. Он был до того на них зол, что вскочил с места, схватил их подарки, роняя что-то по дороге, и выбросил, не открыв, две коробки шоколадок из «Сладкого королевства». Поднимая на обратном пути упавшие остатки подарков, он понял, что не сожалеет.

Чем таким вообще могут Рон и Гермиона быть заняты? И почему он, Гарри, ничем не занят? Он ведь должен, должен что-то делать, он не имеет права просто сидеть целыми днями. Но какой у него выбор? С другой стороны, разве он не доказал, что способен на большее, чем они? Неужели о его делах уже забыли? Разве не он был тогда на кладбище, разве не он видел смерть Седрика, разве не его привязали к могильному камню и хотели убить? Не его пытали болью в шраме, а потом и настоящим Круциатусом, заставляли драться с возродившимся монстром?! На глаза навернулись слëзы. Руки снова сомкнулись так, чтобы давить на порезы, только вот незадача — это больше не приносило и толики боли, а значит, и успокоения. Почему Рона и Гермиону считают более достойными, чем его?

«Ну может быть потому, что ты виновен в смерти Седрика и доставляешь всем вокруг одни проблемы? Ты только мешаешь», — напомнил о себе язвительный внутренний голос.

«Не думай об этом», — жёстко сказал он сам себе в сотый, наверное, раз за последние дни. Хватит и того, что кладбище постоянно является ему в ночных кошмарах и иногда наяву, хватит постоянного осуждающего взгляда мëртвых глаз Седрика, преследующего его и днëм и ночью.

Но как не думать? Он заслужил все эти страдания, всю боль. Он должен это чувствовать, видеть всë это во снах и наяву. Он обязан претерпевать всë это снова и снова, потому что он всë ещë жив и просиживает диван, а Седрик мëртв и лежит в могиле. Люди вокруг него постоянно в опасности. Даже дышать одним с ним воздухом скоро будет, наверное, опасно. Какой же он мерзкий. Он сам чудовище не хуже Волдеморта.

Стоило этой мысли сформулироваться в голове, слëзы одновременно скатились по обеим щекам. Он громко всхлипнул. И в следующий миг шрам обожгло болью.

— Ай! — вскрикнул он, прижимая обе ладони ко лбу и давя на шрам пальцами. Боль отступила через минуту, так же внезапно, как и пришла. — Что за чëрт?.. — пробормотал он невнятно.

Он посидел неподвижно около пяти минут, но ничего больше не происходило. Медленно он повëл плечами, вздохнул и как-то внезапно успокоился совсем. Не было ни страха, ни подозрений, ничего. Боль в шраме была очень сильной и ежедневной сразу после третьего испытания, но потом пошла на спад и пропала. Так что это было неожиданно и вместе с тем привычно, что он даже спокойно выдохнул.

Изо всех сил он старался не развивать эту тему у себя в голове. Сдвинул всë, что принесли совы, одним движением на край стола, а потом, поразмыслив несколько секунд, и вовсе столкнул на пол. Включил телевизор. С максимально сосредоточенным видом попытался вникнуть в какое-то танцевальное шоу. Буря в душе не унималась, и отголоски мыслей возникали в голове бессвязной цепочкой, но он усердно гнал их прочь. Как же это было трудно. Он уже хотел было бросить бесполезные попытки проверить свою силу воли, как вдруг на улице раздался резкий громкий хлопок. Это было так необычно, резко, внезапно, что он подпрыгнул на месте, но тут же вскочил, вспоминая моментально, что палочка лежит у него в комнате на тумбочке у кровати. Времени бежать наверх не было, он подлетел к двери в считанные секунды и распахнул еë. Но вокруг было совершено пусто, прямо пустынно безлюдно. В доме напротив в окне мелькали любопытные лица соседей. Он долго крутил головой в поисках источника звука. Ему точно не могло показаться, нет, он был уверен, что это хлопок от трансгрессии. И с горьким отвратительным сожалением он понял, что надеялся, что это кто-то в конце концов пришëл за ним. Но никого и в помине не было на улице. Соседи всë ещё смотрели на него, и от их лиц стало ещё более тошно. Он сглотнул и, в последний раз оглянувшись, захлопнул дверь. Это событие почему-то оставило самое неприятное впечатление за день.

***

Дурсли, как и ожидалось, приехали вовремя, как по расписанию. Петунья критически оглядывала кухню на предмет повреждений, но, не найдя таковых, цокнула языком и открыла холодильник. Там было так кристально чисто, что даже мышь бы не стала вешаться, то ли из уважения, то ли из сочувствия. Женщина с недоумением оглянулась на него, словно в первый раз замечая, насколько он худой. Будто против воли у неë вырвалось:

— Ты вообще ел что-либо? — она даже, кажется, хотела спешно прикрыть рот ладонью и сделать вид, что ничего не спрашивала. Он и не стал её разочаровывать и затевать диалог, просто безразлично молча кивнул. Она кивнула в ответ, поджав губы. На секунду ему показалось, что она не поверила и сейчас станет спрашивать что-то ещё, но она не решилась, а потом пожала плечами и тряхнула головой, отмахиваясь от ненужных мыслей как от назойливой мухи. В дом как раз зашëл Вернон, тащивший чемодан из машины.

— Вся лужайка сухая! Мог бы хоть раз её полить! — его лицо было обыкновенно красным, но было видно, что он запыхался, что заставляло его злиться. И нетрудно было угадать, на ком он захочет выместить злобу.

— Но это же запрещено, — пробормотал он, — в новостях говорили.

— Поменьше бы ты слушал то, чего тебе не следует! — лицо дяди уверенно краснело, раздражение набирало обороты.

Иногда он думал, как бы Дурсли жили, если бы его не было? Точнее сказать, на ком бы они вымещали свою злость и раздражение? Он был кем-то вроде мальчика для битья, на которого спускали всех собак при любом удобном случае. Дадлика любили и практически облизывали, между собой тоже никогда особо не конфликтовали: а как же иначе, они же прямо примерная семья на зависть соседям, Петунья, Вернон и Дадли. Ну и Гарри — нелепое дополнение, то ли родственник, то ли слуга. Даже домашних питомцев уважают обычно больше. Да, он всегда злился на них и ненавидел больше всех людей на свете. Но они не бросили его замерзать на крыльце, не сдали в приют, не убили. Даже они этого не делали, в отличие от него. Должен ли он быть им благодарен? Имеет ли право на ненависть? Или всë-таки он не более чем эгоистичный неблагодарный ублюдок? В голове в последнее время всë постоянно смешивалось и представало под новыми самыми странными углами.

Кое-как избежав конфликта, он сумел уйти к себе в комнату и запереться, по привычке уже не включая свет, и вовсе не потому, что собирался спать. На улице ещё не до конца стемнело, он прошëл к окну, открыл его и присел на подоконник изнутри комнаты. Он не мог сказать, что с ним происходит и нормально ли это. Но ещё он не знал, может ли он и нужно ли что-то с этим делать. Может быть, он зря заморачивается?

Вдруг снова раздался громкий хлопок, где-то взвизгнул высоким голосом ребëнок, заверещала сигнализация машины вернувшихся Дурслей. Он сам едва не вывалился из окна, несколько секунд балансируя, держась за раму самыми кончиками пальцев. Когда он смог втолкнуть себя обратно в комнату, он тут же развернулся, оглядывая всë вокруг. Но нигде не было и намëка на присутствие волшебника, снова. Он упрямо поджал губы, схватил с тумбочки палочку, засовывая за пояс джинсов, и быстрым шагом спустился вниз.

На последней ступенька его уже ожидал покрасневший дядя.

— Что ты там вытворяешь?! — крикнул он громко, едва не забрызгав всё лицо Гарри слюнями.

— Ничего, — стараясь не нарываться на излишнюю агрессию, спокойно ответил он. В последнее время ему вообще стало легко держать лицо безэмоциональным и безразличным. Иногда он и сам не понимал, притворяется или нет.

— Тогда что это такое было, чëрт возьми?! — прорычал Дурсль.

— Я не знаю, — вздохнул он. Его и самого этот вопрос ой как волновал. — Я как раз шëл посмотреть.

— Шëл он! Опять твои ненормальные штучки! Я тебе не верю! — усы топорщились на багровом уже лице. До него всë-таки долетели брызги слюней. Он с трудом подавил в себе естественное желание вытереть лицо и показать отвращение. Он даже не поморщился и мысленно похвалил себя за это.

— Но я действительно не при чëм. Если бы это были мои знакомые, я бы знал, — с тоской приговорил он. Знакомые, ага, как же. Кому он вообще сдался — правильно, никому.

— И слышать ничего не желаю про твоих ненормальных дружков! — завопил Вернон и глянул на Петунью, которая стояла рядом. К этому моменту ему удалось протиснуться мимо дяди в коридор, и теперь он был на финишной прямой к двери. — Мы знаем, что ты что-то задумал! Мы же не идиоты!

— А вот это для меня новость! — выпалил он, всё же вконец выведенный из себя. Он так спешил посмотреть, что творится на улице, а Дурсли словно специально тянули время. Выдержка лопнула, как мыльный пузырь. Может, вечером, когда пыхтящие от негодования родственники будут ждать его дома, он и пожалеет о своей не сдержанной за зубами грубости, но не сейчас. В этот момент он готов был лично придушить их без сожалений.

Он выскочил на улицу, хлопнув дверью. Побрëл медленно вдоль дороги, не зная, куда именно пойти. Его раздражало буквально всë, в конце концов даже воздух, которым он дышал, стал выводить из себя. Всë просто жутко бесило, хотелось выть и биться головой об стену. Внезапно шрам снова полоснуло болью. Он прижал к нему руку, зажмурившись, и промычал что-то нечленораздельное сквозь сжатые губы.

«Успокойся! — раздался вдруг в ушах тот самый голос, как будто его обладатель стоял прямо за спиной. Или перед ним. Боль в шраме так же внезапно отступила, и он для надëжности оглянулся по сторонам. Никого, значит всë-таки в голове. Вот и рецидивы начались, приехали. — Ты мне мешаешь», — голос действительно казался раздражëнным.

Откуда ему было знать, что в то время, как его колотит от переизбытка эмоций, между ними снова настраивается «мостик», и все его эмоции транслируются по нему. А вот Том Реддл, он же Лорд Волдеморт, успел это понять. В прошлый раз он был слишком занят, чтобы ухватиться за эту связь и попробовать снова завести диалог, и попытался заставить мальчишку успокоить ту бурю, что рвалась передаться от него. Вообще-то, парнишку в тот момент хотелось наказать, за то, что мешал, как он делал в последние месяцы своего былого могущества со всеми провинившимися. Но что он мог сделать в их-то положении. Просто попытаться направить в ответ свой гнев. И он не мог точно сказать, что именно из этого вышло, но, кажется, мальчишка испытал боль, и, что удивительно, действительно успокоился. Ну или связь прервалась сама по себе. Тогда он вздохнул и вернулся к своим делам. Но вот сейчас опять. Воспользовавшись проверенной в прошлый раз схемой, он сумел заставить Поттера испытать боль. Да, мимолëтную, но всë же, как мера наказания, более чем неплохо, исходя из того, как мало возможностей ему сейчас доступно.

Гарри почему-то голос в голове больше не пугал. Может, из-за его состояния в этот момент, а может, он свыкся с тем, что окончательно поехал крышей. Сильнее всего его сейчас почему-то захлестнуло возмущение, а не страх или удивление.

«Я мешаю?! — он надеялся, что у него получилось мысленно донести тот факт, что это, вроде как, крик на повышенных тонах, а не просто вопрос. — Да это ты ни с того ни с сего начинаешь болтать внутри моей головы! Как по-твоему, мне ты никак не мешаешь?!»

«Ха-ха-ха», — в ответ раздался смех. Не грубый, злорадный, жëстко насмехающийся, а простой приятный смех, чуть хрипловатый в прошлый раз, сильный мужской баритон сегодня был даже глубже и звучнее, что ли. Ему показалось, что щëки горят изнутри, когда он подумал, что ему нравится этот голос. И этот смех. Просто нравятся и всë. Опять чертовщина. И возмущение как рукой сняло, он больше не мог злиться на собеседника. На себя, разве что. Как девчонка, честное слово. Он очень-очень сильно надеялся, что это быстро пронеслось у него в мыслях, и осталось только в его голове. Для надëжности он стал вглядываться в камни на асфальте, отмечая форму и цвет каждого из них. Это также помогало обрести хотя бы минутное душевное равновесие.

«Что смешного?» — ответил наконец он, постаравшись звучать максимально обиженно.

«Ничего. Ты прав, наверняка и тебе это доставляет массу неудобств, но я ведь прибегаю к разговору только в крайних случаях», — голос перестал смеяться и стал достаточно серьëзным.

«Может, тогда объяснишь в конце концов, что всё это значит? Какого лешего мы вообще говорим так? Да и кто ты, блин, такой?!» — если бы кто рисовал график его эмоций, он бы наверняка устал водить рукой вверх-вниз. Настроение скакало так, будто он был беременной женщиной. Он вряд ли на самом деле контролировал сейчас тот поток вопросов, что вылился на собеседника, и только теперь он осознал, что это его действительно сильно волнует. Ответа не было, как ему показалось, достаточно долго, и он уже успел обозвать самого себя разными неприличными словами за свою несдержанность, решив, что контакт снова потерян. Но ответ всë же послышался через минуту.

«Я и сам не до конца понимаю, почему мы способны разговаривать таким образом. Впервые с таким сталкиваюсь. Но это не опасно для жизни, так что тебе не о чем волноваться. Что касается твоего последнего вопроса, ты можешь обращаться ко мне просто «Том». Этого вполне достаточно сейчас, Поттер.»

Ответ звучал более менее взвешенно и продуманно. Не то, что он сам — как открытая книга. Выпаливает почти всë сразу. Вот и сейчас он так сделал, не обдумав всего остального.

«То есть меня-то ты, как я понимаю, уже знаешь. Зашибись, — если бы это имело смысл, он бы сейчас прикусил язык. Вот только при мысленном общении это не очень-то полезное действие. — Ладно хоть представился, Том, и на этом спасибо».

А ответом ему снова послужил этот бархатистый, кажется, вполне искренний смех, от которого его так повело в прошлый раз и мысли пошли не в ту степь. Сейчас он постарался сдержаться, но сам невольно улыбнулся. Видимо, их связь на этом снова оборвалась, потому что голос больше не возвращался, а он даже несколько раз позвал по имени. Странно, наверное, стоять посреди улицы и мысленно кричать: «Том? Том!».

Но он, если честно, уже смирился с тем, что он странный.