После разговора с чужим голосом, который назвался Томом, вроде бы даже полегчало. Чуть-чуть, но этого по крайней мере хватило, чтобы он мог перестать стоять столбом посреди улицы и бояться поджечь взглядом чьи-нибудь садовые деревья, ведь из-за того беспорядка, что творился в душé, он вряд ли мог контролировать свою магию. Он пошëл прямо, куда глаза глядят, только бы снова не зацикливаться на одних и тех же отвратительных мыслях. О Седрике и его укоряющих мëртвых глазах, змееподобном монстре, вылезшем из котла, об обиде на единственных лучших друзей, в конце концов о том, что он более достоин быть в курсе дел, чем они. Что он лучше них. Ведь это не так, как бы ни хотелось в это верить, правда? Он столько раз чудом выживал за счëт безрассудной храбрости и удачи, но смог ли бы он всë это без их помощи? Гермиона умнее их с Роном вместе взятых, Рон хороший стратег и интуитивно часто оказывается прав в своих самых наивных и нелепых предположениях. А вот сам Гарри… он просто находит на свою задницу приключения с завидным постоянством, заставляя всех остальных отдуваться вместе с ним. Он решил пообещать себе, что, что бы ни случилось, в этом году он не станет просить помощи ни у кого, тем более у близких ему людей. Лучше справляться с тяжелым грузом на плечах одному, зато меньше вероятность снова навредить кому-то, снова убить… Он решительно потряс головой. Ещё пара минут подобных размышлений, и всë самоубеждение в своëм спокойствии будет напрасным.

Так он шëл прямо, не глядя по сторонам, только под ноги, и то невидящим взором, погружëнный в свои мысли, от чего много раз споткнулся. На улице почти стемнело.

Он повернул на улицу Магнолий и миновал узкий проход вдоль гаражей, где когда-то впервые увидел своего крестного отца. Вспомнилось письмо, которое пришло от Сириуса вчера вечером, ну как письмо, скорее короткая записка. Даже он не хотел говорить никаких подробностей о себе. Наверное, Сириус тоже не хочет видеть его, мерзкого трусливого мальчишку, из-за которого погиб его друг. Может быть, он даже ненавидит его.

Ему казалось, что хотя бы Сириус понимает, каково ему сейчас. Новостей как таковых в его письмах не было, но зато были предостерегающе-подбадривающие фразы, а не странные, терзающие душу намëки, которые оставляли друзья.

«Я знаю, что ожидание для тебя томительно… Держи нос по ветру, и все будет в порядке… Будь осторожен, никаких опрометчивых поступков…»

Но чем дольше он думал об этой записке, тем дольше сомневался. Он перестал видеть здесь заботу, скорее предупреждение. Оно и правильно. Было бы глупо обижаться на то, что Сириус не хочет, чтобы кто-нибудь ещё погиб из-за его необдуманных поступков. Наверняка они поэтому держат его у Дурслей, подальше от волшебного мира. Это было очень больно, мучительная тяжесть мыслей оседала странной физической болью в груди, где-то в солнечном сплетении. Он невольно прижал руку к этому месту. Хотелось надавить сильнее, порвать кожу, сломать рëбра, чтобы добраться туда. Казалось, что оттуда непременно потечëт смоляная чернота вместо крови. Он сильно царапнул по груди ногтями через футболку. Ему хотелось, нет, ему необходимо было сделать себе больно. Больнее, чем было сейчас, лишь бы не чувствовать этого. Он знал, что может сделать, картинки быстро пронеслись в голове, оставаясь перед глазами. Он снова тряхнул головой. Об этом он подумает чуть позже, не сейчас.

Что ж, размышлял он, пересекая улицу Магнолий, поворачивая на шоссе и двигаясь к полутемному детскому парку, в целом он ведет себя так, как советует Сириус. Во всяком случае, не поддался пока искушению прицепить чемодан к метле и рвануть в «Нору» на свой страх и риск. Он считал, что очень даже хорошо себя ведет, если учесть, как скверно ему сейчас, какое ощущение бессилия нагоняет это торчание на Тисовой улице, это лежание на клумбах в надежде услышать хоть что-нибудь, проливающее свет на дела Волдеморта. Но унизительно всё-таки читать призывы к осторожности, исходящие от этого человека, — ведь он, просидев двенадцать лет в грëбаном Азкабане, ухитрился оттуда сбежать, попытался совершить убийство, за которое и был посажен, и улетел на угнанном гиппогрифе. Гарри перемахнул через запертую калитку парка и пошёл по выжженной солнцем за время не прекратившейся ещё засухи траве. Парк был так же пуст, как улицы.

Дойдя до качелей, он сел на единственные, которые Дадли и его дружки ещё не сломали, обвил рукой цепь и задумчиво уставился в землю. Ему до зуда в ладонях хотелось вернуться и схватить нож, чтобы наконец получить эту яркую вспышку боли и последующее успокоение вместо этого болота, которое разверзлось в душе от мрачных мыслей. Но одновременно не хотелось возвращаться и снова видеть красные лица озлобленных Дурслей. Впереди была еще одна беспокойная, тяжёлая ночь: чем больше проходило времени с момента нанесения порезов, тем чаще и более масштабно возвращались кошмары с гибелью Седрика на кладбище и змеемордым чудовищем. Ночью это были мучительные сны, а днëм ощущение, что он пойман в ловушку, ничтожный, жалкий, ни на что не способный бездарь. А теперь он вообще слышит голос в голове и беседует с ним, разве не закономерно для всех его ненормальностей — просто ещё одна. Это едва ли могло заинтересовать Рона или Гермиону, которые, возможно, веселились в «Норе», или Сириуса, который был неизвестно где, скрывался, и, может быть, был ещё более стестнëн в возможностях и информации, чем сам Гарри. Он же просто псих, как Дурсли и говорили ему последние четырнадцать лет, не из-за чего шум поднимать.

Но они все знали больше, они явно чем-то занимались, о чëм не хотели говорить ему. Что там однажды друзья написали ему? Что один общий знакомый считает, что он знает достаточно? Вероятно, Дамблдор решил, что для Гарри ничего — это достаточно. Просто потрясающе. Это же не он дрался с Волдемортом за возможность вернуться к ним, не он в слезах вернул тело Седрика, не его пытали?.. Может, Дамблдор считает, что Гарри виноват? Но он мог бы хотя бы сказать, что видеть его не хочет?! Осознание несправедливости достигло такой силы, что он едва не зарычал от ярости. Ведь если бы не он, никто и не знал бы даже, что Волдеморт возродился! И в награду за все, а вернее, судя по всему, в наказание, он целых четыре недели болтается в Литтл-Уингинге, совершенно отрезанный от всего волшебного мира, вынужден прятаться среди дохнущих от жары кустов бегоний и слушать про попугайчиков, катающихся на водных лыжах! Сидеть на качелях в парке, сломанный своими мыслями, разбитый на тысячи осколков, с двумя десятками царапин на предплечье… Как мог Дамблдор с такой легкостью выкинуть его из головы? Почему Рон и Гермиона оказались вместе там, куда его не пригласили? Сколько еще терпеть уговоры Сириуса сидеть тихо и быть паинькой? Сколько еще подавлять искушение написать тупицам, которые издают «Ежедневный пророк», и объяснить им, что главный злодей века вернулся? С другой стороны, с чего бы им ему верить? Ничего страшного в мире не происходит. Никто из его знакомых ни слова не упоминает о Волдеморте. А не сошëл ли он с ума, утверждая о возвращении сюрреалистичного безносого монстра? Он вздрогнул от того, как правдоподобно этот вариант складывался в одну историю и объяснял всеобщую невозмутимость. Это было бы слишком жутко.

А на парк тем временем опускалась душная тëмная ночь, в воздухе стоял запах сухой, поджаренной за день травы, и тишину нарушал только негромкий шум проезжавших мимо машин. Он сам не знал, как долго просидел на этих качелях. Из задумчивости его вывели какие-то голоса, и он поднял голову.

Приглушëнного света от фонарей на окрестных улицах было достаточно, чтобы разглядеть идущую через парк группу. Один горланил грубую песню, остальные гоготали. Некоторые вели дорогие гоночные велосипеды, от колес доносился мягкий стрекот. Конечно же, не кто иной, как дорогой двоюродный братец, возвращается домой в сопровождении своей верной шайки. Драл горло в отвратительном мотиве именно он, да и матом так ругался только он из всей честнóй компании. Дадли вообще очень много ругался матом, так что было удивительно, как Вернон и Петунья, даже со своей слепостью в воспитании единственного сына, ещё не заметили этого. Даже Гарри многому у него понабрался. С другой стороны, он так умело манипулировал родителями, что невольно навевал воспоминания о зелëно-серебристом факультете. В мыслях встал образ Дадли с волшебной палочкой, и он чуть не подавился воздухом: по сравнению с этой атомной бомбой Волдеморт был бы жалкой ручной гранатой. Пока все бы только опомнились, он бы в соответствии со своими прихотями разнëс мир к чертям собачьим.

В последний год он занялся боксом и даже, как Вернон любил хвастаться повсюду, выиграл какие-то там соревнования. Гарри же помнил, что был его первой боксëрской грушей, но сейчас он его совершенно не боялся. За пару драк он весь оказался покрыт синяками, но в своём состоянии едва заметил их, и они уже давно сошли. Ему было плевать на кузена, когда в мире творились такие серьëзные дела.

«Ну или только у тебя в голове», — заключил его внутренний голос. Гарри было пора прозвать его голосом своего сарказма.

Соседские мальчики, вьющиеся стайкой вокруг фигуры двоюродного брата, трепетали перед ним, чем тот безумно наслаждался. Только силу свою он использовал обычно чтобы побить слабых, маленьких или одиноких соперников. Кто точно не стал бы давать отпор. Снова невольно представились слизеринцы, особенно один доставучий блондин.

«Ну же, вот я, сижу у вас под носом… Оглянитесь же, давайте, заметьте меня… Совсем один, лëгкая добыча… Посмотрите в сторону… Посмотрим, что вы сможете сделать…», — и, ну, честно говоря, он не знал, откуда у него такие мысли. Если бы они подошли всей толпой в каком-нибудь взбудораженном состоянии, то ему точно нехило досталось бы. Куча синяков или, может быть, несколько сломанных костей. Его тщедушное тело не могло соперничать физически ни с одним из местных задир. И он даже не смог бы воспользоваться палочкой. Всей толпой они бы его просто убили, вот вам и герой магической Британии, Избранный и далее по списку. Как до нелепого смешно оборвалась бы его жизнь в один момент в темноте детского парка.

Но в то же время он понял, что действительно хотел бы посмотреть, что произойдëт, подойди к нему эта компания. Они будут слушаться Дадли, а он не захочет терять лицо перед ними. Но младший Дурсль ещё помнил свиной хвост, летающий торт, раздутую тëтку Мардж и много прочих вещей, оставивших неизгладимое впечатление. Он знал также, что Гарри почти всегда носит палочку с собой, а кузена вместе с этой волшебной штуковиной он боялся как огня, несмотря на свою самоуверенность. Было бы забавно наблюдать за метаниями Дадли, который никак не может решиться, как ему поступить, и мучается от нерешительности под ожидающие взгляды дружков.

Но никто его не заметил, компания скрылась из виду, свернув на шоссе Магнолий. Дурсли свято верили, что Дадличек всегда возвращается вовремя, когда бы он ни пришëл, а Вернон пообещал запереть Гарри в старом чулане, если он ещё хоть раз заставит их ждать своего появления и вернëтся после Дадли. К тому же, он сегодня и так сильно их разозлил, а сидеть всю ночь, запертым в чулане, совсем не было желания. Стоило поторопиться.

Он свернул по узкой тропинке между кустами, выходя на дорогу с абсолютно одинаковыми домиками, в которых жили такие же одинаковые хозяева, которые ездили на идентичных машинах, обсуждали одни и те же новости, носили похожую одежду и одинаково осуждали его за «антиобщественную» внешность. Ему нравлилось ходить по Литтл-Уингингу ночью, когда все жители занавешивали окна, и домики превращались в игрушечные фигурки со светящимися квадратами окошек. Так было намного уютнее и спокойнее. Впереди замаячили тени, по голосам он понял, что снова нагнал эту банду, и отошëл в тень пышных кустов. Сириус мог бы быть доволен, он вëл себя осторожно и никуда не лез, не то, что сам Блэк. Но, конечно, он никогда не скажет такое крëстному. Единственному действительно родному для него человеку. Он знал его всего ничего, но Дурслей он знал всю жизнь и скорее мечтал, чтобы их не связывало никаких родственных уз, но на это он уже не мог повлиять.

Скрываясь в темноте под кустами сирени и срезав путь по узкой тропинке, он не ожидал, что так быстро догонит компанию братца. Судя по доносившемуся до него диалогу, они прощались.

— Неплохо сегодня повеселились, — отметил Малкольм грубым издевательским голосом, — он так визжал!

— О да, — заржал Пирс, — «не трогайте меня! Мама!», — повышая голос до противной пародии на детский плач, изобразил мерзкий лучший друг Дадли, который с самого детства больше всего издевался над Гарри. — Вот придурок.

Раздалось согласное бурчание, слишком тихое, чтобы расслышать, но прерываемое постоянным громким пренеприятным ржанием всех парней. Они договорились о встрече завтра у одного из них, на этом наконец окончательно распрощавшись.

Он неторопливо вышел из своего затенëнного укрытия, с вызовом засунув большие пальцы в карманы джинсов, невольно всë ещë надеясь нарваться на какие-нибудь приключения на пятую точку. Его ломало от собственной бесполезности и полной безысходности, от сидения на месте, без какой-либо даже видимости бурной деятельности. Ему захотелось выместить это на двоюродном братце.

Он чуть ускорил шаг, поравнявшись с Дадли столь бесшумно и внезапно, что тот вздрогнул.

— Опять побил десятилетнего? — с издëвкой поинтересовался он.

— Он сам нарвался, — прорычал кузен, желая и страшась ударить Гарри.

— Ну конечно же, Большой Дэ, — нарочито вежливо согласился он, глумливо выделив обращение, которым пять минут назад пользовались дружки Дадли. Тот рассвирипел и покраснел от злости не хуже своего любимого папочки. Мерзость.

— Отвали, Поттер, — выдавил он сквозь зубы. Гарри так нравилось это мгновение, даже ни когда он нарывался, а когда мог выместить часть душевной боли, злости, страданий, вылить всë это на Дадли.

— Ну что ты, Большой Дэ, не хочешь поболтать? А они знают, как мамочка называет тебя? «Дадлидусичек, Дидди», — заворковал он самым ужасным тоном (но с удивительной точностью), копируя голос тëтки.

Он с мстительным удовлетворением наблюдал, как искажается в гримасе злости лицо того, кто мучил его все предыдущие годы. Он был готов к тому, что Дадли сейчас бросится на него, ударит, палочка на готове лежала за поясом джинсов сзади. Что бы сказал Сириус, если бы ему пришлось применить магию по такому пустяковому поводу? Что бы сказал Дамблдор? Но Дамблдор ничего не сказал ему за всë лето. С чего бы его должно теперь волновать его мнение?

Но он сразу встряхнул головой: как такие мысли вообще могли прийти ему в голову? Дамблдор — великий волшебник, он не обязан тратить своë время на кого-то столь жалкого, как Гарри. Но ведь он был важен, он сказал ему про Волдеморта! Чувство вины и долга перемешивалось с обидой и злостью. Ему было так отвратительно плохо, что хотелось просто вырвать себе сердце и больше не чувствовать ничего.

— Ночью-то ты не такой храбрый! — вдруг возвестил Дадли, резко останавливаясь. Они стояли под фонарём около узкого проулка, с одной стороны была стена из гаражей, с другой — высокий забор, оба препятствия заглушали звуки их шагов. Они медленно зашагали внутрь улочки.

— А сейчас, что, не ночь? Ночь — это такое время суток, когда темно, — не понял Гарри, слегка опешив, и усмехнулся, но его лицо быстро потеряло все следы усмешки после следующих слов двоюродного братца.

— Я говорю про такое время суток, когда ты спишь! — Дадли ухмылялся, и Гарри недоверчиво оглядел его лицо.

— О чём ты говоришь?

— А о том, что я хотя бы не плачу по ночам, — колко бросил Дадли, чувствуя, как Гарри заглотил наживку. На его широком лице медленно расцветала издевательская усмешка.

— Да про что ты? — подозрительно сощурившись, спросил Гарри, догадываясь об ответе. Но он же всегда старался не издавать ни звука, что кузен мог услышать?

— Ночью я слышал, как ты стонал: «Не убивайте Седрика! Не трогайте его!», — плаксивым высоким голосом стал изображать Дурсль. — Кто такой Седрик, а? Твой бойфренд? — Дадли мерзко засмеялся. — «Мама, папа, помогите! Спасите меня!» Забыл, что твоя мамочка умерла, а?

Как и ожидал Дадли, Гарри не стерпел и бросился на него, тот в ответ замахнулся своим огромным кулаком, но Гарри был готов. Он выхватил палочку одним быстрым движением, упирая её кончик кузену в шею. Тот мгновенно побледнел, и Гарри бы злорадно усмехнулся, если бы не чувствовал себя так сильно задетым упоминанием его кошмаров.

— У-убери её! Убери эту штуку сейчас же! — заикаясь, проговорил с трудом Дадли.

— А ты отпусти меня! И не смей больше ничего говорить о Седрике или о моей семье! Понял меня? — закричал Поттер ему в лицо, ненавидя всем сердцем. Он желал бы сейчас проткнуть толстую шею кузена палочкой и наблюдать, как будет биться фонтаном алая кровь. Дадли продолжал держать его за грудки, сжимая футболку в толстых пальцах.

— Убери сейчас же свою штуковину! — орал Дадли в ответ, не думая отпускать.

— Я спрашиваю, понял меня?!

— А я говорю, убери её!

Внезапно ночь стала ещё гуще, воздух стал как будто плотнее, затрудняя дыхание. Оба подростка поёжились от внезапного для тёплой летней ночи холода. Свет от единственного далёкого фонаря — они прошли вглубь по узкому тёмному проулку — стал ещё тусклее, а затем мигнул и вовсе пропал. Улица погрузилась во тьму. Даже звёзды на ясном тёмном небе пропали, превращая его в матово-чёрное полотно.

— Ч-что т-ты д-д-делаешь? — заблеял Дадли. — П-прекрати сейчас же!

— Это не я! — прикрикнул Гарри, нервно озираясь. Он даже на секунду подумал, что это действительно он, не сумев сдержаться, использовал стихийную магию. Но «выключить» звёзды ему было явно не под силу. Он бы и рад был не бояться, но предательские мурашки поползли по рукам. Его далеко не стабильное состояние снова заставило его качаться на эмоциональных качелях, незаметно для него самого снова создавая «мостик». Где-то далеко Том устало вздохнул, глядя глазами Гарри и пытаясь различить в кромешной темноте то, что привело в такое состояние мальчишку.

— Я ослеп! Я ничего не вижу! — завопил испуганно Дадли. От резкого звука Гарри даже вздрогнул.

— Да заткнись ты, придурок! — Гарри выставил перед собой палочку, готовый обороняться. Дадли всхлипывал где-то за его спиной, громко стуча зубами от страха и от холода. Морозный воздух пробирал до костей оголённые руки и ноги, волосы на затылке вставали дыбом. Невозможно… Они не должны, они не могут появиться в Литтл Уингинге!

Он вслушивался в чёрный воздух, раскрыв веки до предела. Он знал, что их сначала слышно, а потом видно. Наконец он услышал долгие, хриплые, клокочущие вдохи и выдохи. В проулке было кое-что помимо него и Дадли. Дрожащего от холода Гарри просквозило ужасом. Зато всё встало на свои места. Дементоры. Это объясняло все странные ощущения. Гарри чуть не всхлипнул от облегчения — он так долго ждал, что произойдёт хоть что-то, пусть и что-то ужасное, что дементоры, вопреки своей сути, принесли мимолётную радость. Которую, впрочем, тут же смыло мощной волной тоски.

Пришлось вспомнить, что дементоры всегда сильно на него влияли. Всю радость не просто высосало, её заменило потоком отвратительных воспоминаний, самых ужасных событий его жизни. Яркая зелёная вспышка и крик матери, лицо профессора Квиррела превращается в пепел в его руках, безжизненно-белое тело Джинни на мокром полу, Сириус на берегу весь в крови, мёртвые застывшие глаза Седрика, смотрящие ему в душу с того света, змееподобный монстр, пытающий его Круциатусом…

— Прекрати, прекрати это сейчас же! — снова завопил Дадли. — Я тебе сейчас врежу!

— Да замолч… — Гарри не успел закончить фразу, тяжёлый удар пришёлся куда-то в висок, в ушах загудело. Он упал на колени, заваливаясь на бок. Палочка вылетела из ослабевших пальцев, теряясь во мраке.

И снова тупая боль в районе груди — это с удвоенной силой навалилось влияние дементоров. Чувство собственного ничтожества, вины, огромная тяжесть долга на плечах, никакого желания жить…

«Поттер, возьми себя в руки!» — раздался где-то на задворках сознания тихий далёкий оклик.

Гарри тяжело моргнул, пытаясь понять, откуда исходит этот звук, но сосредоточиться было так трудно. Вокруг него, как наяву, замаячили свежие образы-воспоминания с кладбища. Мёртвые стеклянные серые глаза, красный блеск вокруг зрачков Волдеморта, мерзкие смешки Пожирателей. Мёртвые родители, живой предатель Хвост, чёртова крыса, и он, бесполезный Гарри Поттер.

«Гарри! Вставай, давай, шевелись!»

Ему не хотелось ни вставать, ни шевелиться, но назойливый угрожающий голос никак не отставал. Больше всего ему хотелось сдаться, провалиться в темноту, чтобы больше ничего никогда не чувствовать.

— Нет уж, — пробормотал Том, вскакивая с кресла у себя в кабинете и принимаясь наматывать круги по комнате. — Чтобы мой крестраж так глупо погиб, в обществе мерзкого магла? От чёртовых дементоров?!

Но что он мог сделать, находясь на таком расстоянии? Мерзкий старикан всё продумал, и он никак не мог обнаружить Гарри Поттера, как бы ни искал. Он послал, как уже получалось ранее, вспышку боли через их связь, с удовлетворением отмечая, что этот толчок заставил мальчишку болезненно зашипеть и хотя бы сесть на колени. Но дементоров было двое, а магл вообще не был для них препятствием. Судя по всему, у дементоров была цель, и этой целью, естественно, был невыносимый Поттер. Против двоих темнейших тварей смог бы этот ребёнок сам выстоять? В его голове вдруг появилось воспоминание, очевидно, принадлежавшее Гарри. Сотни дементоров, кружащих над самим Поттером и каким-то заросшим волосами мужчиной в крови, в разорванной одежде. Мелькнула мысль, что это Блэк. Том смог выудить из чужой головы главное — глупый ребёнок умел вызывать Патронуса ещё в тринадцать лет.

Он снова сосредоточился на их связи, решив попробовать кое-что. Он направил по «мостику» не слова, эмоции или боль, а магию. Это должно было помочь, и он очень надеялся, что это сработает.

Гарри снова оказался на земле. Внутри его головы раздался смех, пронзительный смех на высокой ноте… Зловонное, холодное, как сама смерть, дыхание дементора уже наполняло лёгкие, он тонул в этом дыхании. Нужно было подумать… о чём-нибудь радостном… Как же тяжело вообще думать… В нём не было никакой радости… Ледяные пальцы дементора смыкались на его горле, пронзительный смех становился все громче, внутри его головы звучал холодный резкий хриплый голос: «Поклонись своей гибели, Гарри… Может быть, ты даже не почувствуешь боли. Я не знаю… Я-то никогда не умирал…» Он судорожно ухватил ртом воздух, снова чувствуя вспышку боли и странный в этой аномальной стуже жар, который внезапно стал разливаться по венам.

«Давай же, Гарри!»

Гарри вздрогнул. Его тело словно прошило электрическим разрядом, в кипящей крови бурлил адреналин и… Сила? Это была не его магия, он ощущал это. Но она была такой тёплой, знакомой, заботливо обволакивающей. Он даже не заметил, как невербальным заклинанием призвал палочку, только замечая её внезапный вес в ладони. Купаясь в волнах чужой магии, что так восторгающе приятно струилась по венам, он, как будто не замечая дементора, уверенно поднялся с колен, временно не ощущая боли от мелких ссадин на них и от содранной рукой кузена кожи на скуле. Теперь он знал, что делает.

— Экспекто Патронум! — родная палочка налилась в его ладони знакомым теплом. Вызвать счастливое воспоминание тоже удалось быстро, поскольку чужая магия стёрла на время все образы, что вызвали на поверхность разума дементоры. Яркий серебристый свет сорвался с кончика его волшебной палочки, приобретая… совершенно незнакомые очертания. Не было оленя с ветвистыми рогами, даже ничего похожего на лань. Свет лился и лился с палочки, являя наконец огромную, метров двадцать длиной, змею. Грёбаного василиска.

Гарри едва снова не уронил палочку. Такого он точно не ожидал. Но он шестым чувством понял, что это произошло также из-за чужой магии. Она не желала ему зла, как и Патронус. Они хотели защитить. Он меланхолично наблюдал, как переливается яркими серебрянными бликами чешуя огромного змея, когда тот прогнал первого дементора и, ползя по воздуху, подлетел ко второму, заставляя и того с дикими хрипами улетать прочь, словно волшебный защитник обжигал его. Только после этого Гарри устало опустил руку с зажатой в ней палочкой.

«Молодец, малыш.»

Том никогда не мог призвать Патронуса, хотя и пытался. Это было весьма необычное зрелище — Поттер использовал привычный для себя навык через восприятие магии Волдеморта. И он испытал что-то подозрительно похожее на радость от этого вида, от ассоциаций. Это животное было самым достойным из всех возможных, к тому же указывало на его наследие. Сам Король змей. Он даже похвалил Гарри, который всё ещё был в ступоре, и от прозвища, которым его назвали, в том числе. Это было даже забавно, только ситуация не самая уместная для смеха. Том остановил поток магии через их связь, которая, как ему показалось, от всего этого действия существенно окрепла. Он был твёрдо уверен, что, пока он сам не захочет этого, связь просто так не оборвётся, и он сможет находиться в голове мальчишки, который ещё ни о чём не подозревал, сколько захочет.