— Насколько я знаю, Гранит покинул столицу, как только сказали, что ты побывал в аду. Он думает, что демоны искали тебя, но ты сбежал. Но я-то знаю…

— Им нужен Тим, — кивает Кай. Он по-прежнему закутан в пальто и шарф, который серым облаком облегает его шею. — Как вы меня узнали?

— Так ведь я тебя видел. Ты почти не изменился. Только чуть вытянулся, — старик проводит ладонью над своей головой. Перед ним чашка с вином, из которой раньше пил Хаски. — Я, в целом, знаю, но ты все же подтверди — зачем им Тим?

Проскальзывает что-то ласковое в тоне старика, когда он говорит о своем подопечном. Тоска, как о родном отбившимся от рук внуке.

— Акросс хочет, чтобы Тим стал демоном. Он ведь не согласится?

— А кто его знает. Смотря что предложат, — пожимает плечами Хекк.

— Чем же можно купить Тима? — недоверчиво и все же беспокойно переспрашивает Кай. Хекк смотрит так же лукаво, нагибается вперед, ближе к Каю, и спрашивает шепотом:

— А есть такой слушок, что ты досадил ему чем-то.

— Есть слушок, — кивает Кай.

— Ты же знаешь… про него?

— Я еще раньше ему насолил, — признается Кай. — Вы ведь осознаете, что такое Тим для Охотников. Сейчас мальчишки идут к нам, только чтобы чуть-чуть света его славы коснуться. Когда говорят «Охотник», все сразу представляют Тима. Если он станет демоном, это не просто сильный демон у Акросса. Нам всем в спины плевать начнут.

— А если ты станешь? — спрашивает старик, затем кивнув в сторону Дрода. — Он станет? Оборотень твой станет? Тоже начнут?

— Нет.

— Ну так и отстаньте от Тима. Он в легенды не метил. У него просто… раскаленная подкова под жопой, посидеть смирно не может. Как нечисть видит, так в глазах темнеет.

— Мне казалось, в Охотниках много таких, — возражает Кай. Хаски слушает, присмирев, Дрод старается слиться с мебелью. Хекк кивает несколько раз, как ржаной колос под ветром, разводит руками:

— Сам не понимаю. Я думал, что его убьют быстро — он же совсем останавливаться не умеет. Но когда в голове отключается что-то, там, видимо, совсем другой человек появляется. Такой, в котором ни страха, ни усталости… А может я палку перегнул. Он же слабее остальных был, вот я и выжимал все, на что он способен… Все ведь, наверное, думают, что я его спас. Взял в Охотники, забрал из замка. Неееет, я не его спас.

— Некромант говорил, что Тим его брату все, что смог, отрезал.

— Именно. Тим уже тогда был не в себе. Я не его из замка спас… Я мир от него спас. Подумал — да ладно, пусть лучше этот монстр на нас работает.

— Это многое объясняет, — кивает Кай.

— И мне ну очень не хочется, чтобы из-за этого в аду появился такой демон… Если бы я убил сразу, там бы и не догадались, на что он способен. Демонам нужен не Тим, нет. Им нужна легенда.

— Сами вы что думаете?

— Я? — Хекк смеется глухо, но грустно. — Отвалили бы все от него… Он еще тогда устал, а я его выдернул, заставил бороться. Но раз уж не отвалят… Я его аду не отдам. Даже если он туда счастливо побежит. Я ищу его, чтобы пару раз мордой об стол приложить. Разок — объяснить, что я его никуда не отпускал, и второй за то, что он, такой борзый, тебя гоняет. Что за война у вас?

— Это личное.

— Хм… Ну раз личное, то только разок его мордой в стол приложу.

===

В тепле и на соломе спать хорошо, не тесно. Кай накрывает голову шарфом, снимает рясу и кутается в нее вместо одеяла. Где-то в дальнем углу, к печке поближе, устраивается старик, лежа на спине. Дрод держится от Кая дальше, потому что со стороны, где нет креста, к Охотнику под бок устраивается Хаски. Так тихо и спокойно, Кай настолько доверяет людям вокруг, что засыпает крепко, чувствуя себя в безопасности.

И просыпается от того, что его передергивает. В окна светит солнце, с нижнего яруса кто-то громко зовет:

— Кай! Кай, я знаю ты тут!

Кай садится, протирает глаза и лицо. Хаски обеспокоенно тянет носом воздух. Кто-то из путников, злой спросонья, тяжело поднимается и топает вниз, разобраться, но бегом возвращается обратно. Кай выбирается из кокона пальто и рясы, идет спускаться. Хаски — сразу за ним, Дрод останавливается наблюдать у лестницы.

— Здорово, — кивает Тим. Барс за его спиной измученный, улыбка у него какая-то извиняющаяся, словно ему жуть как неудобно за Тима. И с ними еще человек — помятый, со странной улыбкой осматривается по сторонам, спрашивает:

— Куда ты меня завел, тут же ни одной бабы нет?

Высокий, можно назвать его красивым, хотя и уже стареющим. На спине вместо оружия лютня. Заметив ошеломленный взгляд Кая, приосанивается, стреляет в него глазами, с улыбкой довольного кота интересуется:

— Куда уставился?

Хаски не совсем понимает, что происходит, потому что не видит, как бледнеет Кай. Тим отходит к трактирщику, заказывает выпивку, возвращается с глухим:

— У нас же праздник.

— Какой праздник? — заинтересованно переспрашивает менестрель, достав из-за спины лютню, готовый играть. Он пьян, покачивается, но на ногах стоит.

— Конечно, праздник, — продолжает Тим.

— Тим, — подает голос вампир. — Ты ж не такой мудак, Тим.

Получается, что такой, потому что, приобняв менестреля дружески за плечо, Тим наклоняется к Каю, тянет с наслаждением:

— Какой же я мудак? Я своего друга с его отцом знакомлю, которого он никогда не видел.

Секунда-другая затишья, а потом мир начинает двигаться — шарахается менестрель, разворачивается уйти Кай, и его ловит Хаски, кутает в шарф, как ребенка. Сбегает вниз по лестнице Дрод, и лицо его бледное от злости, губы сжаты.

Тим успевает заметить опасность первым, и лицо его удивленно вытягивается, когда со второго яруса дома на него падает старик. Падает смачно, с хрустом. Менестрель успевает улизнуть, никто его не останавливает, Кай оборачивается заинтересованно.

Хекк, маленький старикашка, сидит на спине Тима, заломив ему руку за спину, тот молча терпит, как дрессированный волкодав ребенка, а когда учитель заламывает руку сильнее, только зубы сжимает.

— Вот хоть убей, Тим, а я не помню, чтоб я тебя этому учил. Вас же трое мальчишек было тогда в учениках. Я ж вас в одну комнату спать отправлял и из одного котелка есть заставлял. Они тебе новыми братьями стать должны были.

— У меня уже были братья, — огрызается Тим. Он по-прежнему не сопротивляется, хотя кажется, что еще чуть-чуть, и учитель сломает ему руку. Дрод осторожно трогает Кая за плечо, тот жестом показывает: не стоит беспокоиться. А у самого будто болото вместо внутренностей, и так же омерзительно. Лучше б Тим ему в лицо плюнул. 

А еще противнее оттого, что Кай заслужил это, он соврал.

— Так и будешь жить в прошлом?

Когда раздается влажный хруст, вздрагивают все. Барс спешит заступиться за хозяина, но Тим сам срывается, сбрасывает старика с себя, разминает руку, проверяет, двигаются ли пальцы.

— Тим, а Тим, — как ни в чем ни бывало окликает Хекк, — давай, признавайся, чем так демона привлек? Как там его звать?

— Акросс, — подсказывает Кай.

— Я не знаю, — безразлично отзывается Тим, уворачивается от удара учителя под колено. 

— Как следует отвечай, — командует тот. Но заставить Тима подчиняться сейчас невозможно даже для этого старика. Есть некая граница, за которой Тим перестает терпеть и становится собой.

— Впервые слышу, — зло отзывается Тим.

— Демонов его видел?

— Видел.

— И чего хотели?

— В ад звали. Поговорить, — Тим сжимает зубы, Хекк смотрит на него снизу вверх, прищурив глаз.

— А ты их пинками в ад погнал? — кивает старик. — Молодец. А на службу тебя возьмет — пойдешь?

Затихает снова все, даже на втором ярусе проснувшиеся гости прислушиваются, Барс боится шелохнуться, Кай смотрит Тиму в глаза — сейчас тот в центре событий.

— Рога обломаю, — рычит Тим, в его фигуре на этих словах проглядывается что-то стальное, мажет присутствующих своим блеском, и в мир снова возвращаются звуки — громче собираются на втором ярусе, Кай разворачивается уходить за рясой и вещами, Барс радостно хлопает Тима по плечу, и Хекк кивает ему с довольной, отеческой улыбкой.

===

Гранит появляется в этом придорожном домике к ночи, когда внутри уже почти пусто, один только Хекк пьет у камина. Старик улыбается учителю как давнему другу, хлопает по месту рядом с собой.

— Тебе когда-нибудь казалось, что сколько бы ты в жизни не сделал — все мало. Построишь дом, а хотелось два. Вырастишь десять сыновей, а мечтал о дочери. Убьешь сотню врагов, а все не то. Так вот… сегодня я подумал вдруг, что сделал достаточно.

— Ты виделся с Тимом? — Гранит стряхивает снег с плаща, вешает его к камину просушиться.

— Да. Он не уйдет, я уверен в нем.

— Почему же?

— А у него якорь появился.

Пока вся толпа уставилась на Тима, ждала ответа от него, Хекк рассматривал Барса и то, как вампир смотрит в спину своему хозяину. Такой в ноги вцепится, а не отпустит.

— И твоего ученика тоже видел, можешь не искать. Он снова дальше от тракта свернул, Тим по своим делам отправился. В разные стороны. Я Каю сказал, что в его возрасте был такого же роста, как он, и он, вроде, даже обрадовался. С ним ведь никогда проблем не было?

Гранит доливает себе в полупустую чашку Хекка, выпивает сразу полную.

— Нет, послушный был мальчик.

— А у меня проблем было до крыши. Невоспитанный, непослушный, своенравный мудак. Но я не мог его бросить в том замке, потому что лучше бы он злость срывал на нечисти, чем на людях, которые под руку попадутся.

===

Семнадцать лет назад в семье торговца жила девочка Вера. Отец в ней души не чаял, мать все присматривала, как можно выгодно отдать замуж такую красавицу. Вера была девочкой худенькой, с пшенично-светлыми волосами. Женихи находились, и господа засматривались, поэтому почти все детство Веры прошло в окружении троих старших братьев, готовых если что ее защитить. И между собой дети дрались на равных, и по деревьям лазали, и в лес на спор уходили так, что возвращались за полночь, и были одинаково биты матерью. Вере с братьями рослось уютно и намного интереснее, чем с девочками. Платья ей казались слишком просторными и неудобными, а мысль о замужестве — чем-то невероятно скучным.

В городе был купец, у которого подрастал сын. Когда Вере было двенадцать, тому исполнилось шестнадцать, и в то время мама наконец выбрала, кому отдаст дочь. У отца было достаточно денег, семья жила в большом доме, и проблем купить красивое платье не было. Братья, которым, конечно, были скучны бабские дела, убежали гулять в лес.

И вот недовольная Вера в красивом тяжелом платье, с заплетенным волосами, с поджатыми губами, стояла за спиной мамы. Она слушала невозможный женский щебет о том, как хорошо ей будет жить после свадьбы и как самой маме повезло с ее четверыми детьми, и не знала, что все оборвется с открытием двери.

Мама спросила, кто этот человек и кто пустил его к ним в сад. Сказала, что ей работники не нужны и милость они не дают. Хотела добавить еще что-то, но тогда уже Вера выглянула из-за нее, и она-то все поняла сразу: на пороге стоял не гость, а живой мертвец с почти отвалившейся челюстью, и медленно наступал. Вера успела захлопнуть дверь. Думала, что этим спасла маму.

Ни отец, ни братья не вернулись. Слуги кто разбежался, кто защищал — итог был один. К вечеру город полыхал, трупов в нем, свежих и доползших с кладбища, прибавилось.

Маму съели, когда они пытались сбежать. Рядом чавкали кем-то из слуг, орали, и этот набат мешался с общим криком и стоном города. Вера снесла голову одному дряхлому мертвецу, загнала в рот швабру второму, раззявившему пасть ее сожрать. Но потом повалили на землю и ее. И, наверное, тоже бы съели.

А может, лучше бы и съели.

Город паниковал, агонизировал, и среди этого ужаса нереальным показалось услышать:

— Ну куда?! Куда рот расхлебянил! Тебе любое мясо сгодится, это мне оставь. Такую красоту чуть не угробил.

Ей еще тогда было ясно, что ее не просто спасают, и не из доброго умысла. Потому что управляющий мертвецами человек в долгополом балахоне с черепом птицы на шее не мог быть хорошим.

Некромант похитил ученика Хекка. Тогда еще толком не знали, что случилось с опустевшим городом, кто всех убил. Мертвецы вернулись в могилы, и вокруг города бродили Охотники и учителя. Тима Хекк взял с собой потому, что тот был полным и ленивым мальчишкой, все искал, как отлынить и что съесть повкуснее. Хекк думал его перевоспитать. Пацан не испугался вырезанного города, сбежал ночью поживиться оставленными ценностями.

Но именно след ученика привел Хекка в мертвый замок. Можно сказать, замок опустел дважды — сначала когда его для себя заприметил некромант, потом когда что-то случилось с самим некромантом, потому что мертвецы, еще недавно нападавшие на людей, гнили и тухли в коридорах, и казалось, что упали они разом, как шли.

Девочку он нашел в одной из спален. В белой сорочке, изляпанной крупными кляксами крови. К ее правой ноге тянулась цепь, прикрученная к стене, в руках — безглазая голова.

— Что тут произошло? — спросил Хекк, проходя в комнату. Она не обрадовалась, наблюдала спокойно, как старик обходил разбросанные по комнате части тел. Это потом уже Хекк понял, что мертвец был только один. Прикованная к стене, Вера обрекала себя на смерть, убив хозяина.

— Ничего, — она пожала плечами, продолжила выламывать у головы зубы пальцами.

— Ты его… так?

— Да.

Хекк не без опасений присел рядом, и Вера даже оторвалась от своего занятия, наблюдая, как старик ножом пытается открыть замок на лодыжке. Охотник опасался, что девочка бросится и на него, но она была спокойна. Голову, правда, не отдала, и когда Хекк потянулся — резко отдернула руки.

— Этот человек был главным в замке? — попробовал по-другому Хекк. Девочка кивнула. На самом деле кандалы на ноге уже были открыты, но Хекк еще не показывал этого, прощупывал почву. — А ты у нас из города? Он обидел тебя?

— Убил моих родителей, — кивнула Вера, нахмурилась, еще один зуб хрустнул. У головы не было ни глаз, ни языка, ни ушей.

— Значит ты хорошая девочка, — кивнул Хекк, и за это чуть не получил по руке цепью, которой она была прикована, только поймал вовремя. — Я хочу сказать… После всего пережитого… Сколько ты уже тут?

— Не знаю, — Вера поднялась, отряхнула подол, отошла в другой угол. Цепь спала с ноги, и она стряхнула ее как-то по-звериному, дергано. — Долго.

— Чернокнижник украл моего ученика. Я искал его. Не знаешь, где он?

Вера обернулась, поставила голову, как наскучившую игрушку, на белую скатерть стола, кивнула.

— Да. Мертвые притаскивали мальчишку недавно. Я покажу.

Тим был коренастым, рыжим, весь в веснушках, не только лицо, но и руки. А вот глаза невыразительные, серые. До того, как на его семью напали оборотни, он был сыном караванщика. В Охотники пошел от детской обиды и вскоре, пожалуй, передумал, но уже поздно было.

Лучше бы он и правда возвращался в дом отца и пробовал вникать в его дело.

С глазами-бельмами, с язвами на лице, он тоже сидел на цепи в одном из залов, прикованный к столбу. Как и остальные мертвецы, он остановился в тот момент, когда Вера убила чернокнижника.

— Как бы вот, — пожала плечами та без особых сожалений. — Он сказал, что парень больно упитанный. Предложил ему бежать и пустил по следу одного из этих… Быстрых. Перешитых.

— Хватит, — оборвал Хекк, девочка пожала плечами. Весь пол был усыпан каменными обломками. Разрушен замок, убит город, хаос творился вокруг, но все остановила маленькая девочка, которую некромант по ошибке забрал в свою спальню. Вера смотрела неприязненно, но не вырывалась, когда Хекк забрал в кулак ее волосы, попытался представить, что будет, если подстричь их достаточно коротко. Лицо у Веры были достаточно вытянутое и скуластое, чтобы сойти за мальчишеское. Хекку казалось, что он разменял одного ученика на другого и что все не зря. А еще что нельзя развернуться и уйти, предоставив этого монстра самому себе.

— Тим, а тебе убивать понравилось?

— Я не Тим, — поправила она. Руки напряглись, но все еще терпела.

— Если понравилось и хочешь продолжать, придется быть Тимом.

— Неудачником, который не справился с одним мертвецом? — мрачно переспросила она. Хекк сжал сильнее — он с Тимом два года провел, уже успел прикипеть к мальчишке, всерьез думал, как его исправлять или его отрицательные черты в пользу обратить. Пожалуй, именно поэтому ответил так же зло:

— Что, лучше быть девочкой, которая была игрушкой некроманта?

Хекк успел отскочить, иначе в руке, что сжимала волосы, торчал бы не нож даже, а заточенный обломок.

— Ладно, — согласилась девочка. — Тим так Тим…

===

Когда в Барса прилетает металлической кружкой, он успокаивается, потому что это обычно последний аргумент Тима. После этого Охотник, как древнее чудовище, погружается в глубокую металлическую ванну так, что его не видно из-за бортика.

— Это у тебя ритуал такой? — спрашивает Барс, поднимая кружку с пола.

— Какого хрена ты вообще ко мне в ванную лезешь? Или в кровать.

— Мне кажется, тебе не хватает любви и заботы. Того, кто потрет тебе спинку и поцелует в лоб, пожелав спокойной ночи. В конце концов того, в кого можно швырнуть чем-то тяжелым.

За окошком с мутными стеклами падает снег, комната большая, светлая. Барс крадучись устраивается на табурете около ванной, успевает схватить мочалку, помахать ей в воздухе: «Смотри, я тут помогаю тебе, не надо бить меня». И Тим успокаивается. С ним всегда проще жестами договориться, чем словами.

Он осторожно соскабливает отсыревшие корочки крови с плеча, потом с руки, и Тим при его прикосновениях плюшевый, податливый. Барс наглеет, начинает намыливать его волосы.

Тим пытался сопротивляться сначала, когда на Барсе уже был ошейник. Предупреждал, рычал, вышвыривал на улицу в солнечный день, и вампиру приходилось прятаться под крыльцом, пока не сядет солнце. Но Тим не убивал его, и Барс не понимал — почему? И все же проявлял настойчивость. Когда-то он напросился в помощники к легенде, теперь ему с этой легендой дозволялось чуть больше, чем всему остальному миру. Тим выворачивал руки дворовым девкам при попытке его коснуться. Ломал носы бравым воякам, когда те пытались дружески похлопать его по плечу. Косился на Охотников, что пожимали ему руку, с таким видом, словно готов был ее отгрызть. Пинками отгонял мальчишек, которые пытались дотянуться до него как до легенды.

А когда Барс намыливал ему голову — закрывал глаза и будто бы дремал.

— Неужели ты внял моим словам о том, что сам виноват в случившемся? — ласково спрашивает Барс.

— Я не мог дольше быть грязным… Еще этот урод… Мне хотелось соскоблить с себя тот день вместе с кожей, — отзывается Тим. — Ты прав. Нужно было идти на речку или попросить принести воды в комнаты.

— Попросить меня посторожить.

— Ты бы внутрь бани полез, — ворчит Тим, но как-то беззубо, спокойно.

— Но предупредил бы, что кто-то идет.

— Кай никому не сказал, — вздыхает Тим, откидывается на толстый металлический бортик. — Даже своим.

— Да ты запугал всех. Никто никогда никому не скажет. Даже вот у меня язык без костей, а я молчу.

Тело у Тима, словно его в деревянной ступе вырастили, — прямое и плоское. Ни круглых бедер, ни выступа на груди, в одежде может быть кем угодно, хоть девушкой, хоть парнем. Только шрамы, как кометы на звездном небе. И так же, одни исчезнут — новые появятся. А некоторые навсегда, как созвездия. Как сам Тим.

Погнутой кружкой Барс зачерпывает воду из ванной. Волосы от воды темнее, тяжелее, достигают почти до носа. Такого чистюлю, как Тима, еще поискать. Сначала Барс шутил о том, что светлые волосы и белое тело требуют постоянной стирки. Потом, что Тима преследует запах крови убитых им. Потом, что Тим готовится стать графом.

А потом за все это было невозможно стыдно. Город с мертвецами очень плохо повлиял на Тима. Охотник и раньше много пил, но тут напился так, словно на утро не нужно никуда выступать. И Барс бы понял, если бы Тим в него пустыми бутылками кидался, пинками из своей комнаты гнал, осиновыми колами к стене прибивал, это было бы больше на него похоже и не так жутко. Но пьяный Тим, может и не соображая толком, кто перед ним, подозвал почти ласковым: «Иди сюда», — а потом уткнулся куда-то в ключицу и так сидел, не шелохнувшись. Дышал тяжело, шумно, и рубашка у его лица нагревалась, мокла.

Тим ничего не рассказывал внятно, обдуманно. Только пьяные жалобы, угрозы кому-то в прошлом, обещания найти и еще раз расчленить, заверения в том, что с Барсом то же самое сделает, если он кому-то скажет.

А Барс ужасался и млел. Сидел, боясь шелохнуться или сказать хоть слово, в то время как его разрывало от жалости, нежности, от нереальности того, какой может быть легенда. И Тим переставал быть сказками, которые слышал и Барс, хотя был на год старше. Тим становился живым человеком, который убивал не для того, чтобы всех спасти, а для того, чтобы заглушить в себе прошлое.

— С отцом вообще было жестоко… Про тебя, конечно, все говорят, что ты мудак, да и я убеждался пару раз, но вот это был третий.

— Я не виноват, что Кай не такой, как я. Я думал… он сможет отомстить. Что ему захочется показать этому человеку: «Смотри, какой я. Ты меня бросил, а я все равно вырос достойным».

Барс и сам не понимал тогда, к чему идет. Когда Тим взялся подливать заезжему менестрелю — это уже казалось подозрительным, и Барс ждал, что вот-вот симпатичную мордашку певца Охотник расквасит об стол. Особенно когда менестрель хвастался, что тоже не промах, сколько женщин были сражены его красотой и музыкой.

— А что, музыкант, — шепотом обратился Тим, и от замершего у губ стакана казалось, что Охотник улыбается. Если бы он умел улыбаться, — дети-то от твоих приключений наверняка остались.

Тот тронул струны, кивнул с ухмылкой:

— Да пожалуй, что и в каждой второй деревеньке, которую я навещал, бегает мелкая, или не очень, моя рыбешка. Если, конечно, матери не вытравили их.

Когда долго ждешь чего-то жуткого, приходит облегчение, когда оно случается наконец. Это и почувствовал Барс, когда Тим схватил менестреля за шкирку и потащил к выходу, бросив трактирщику несколько монет и даже не взглянув на него. Барсу приказал только: «Найди мне Кая».

— Серьезно, Тим, — мрачно произносит Барс, глядя перед собой. — Тебе пора учиться общаться с людьми. А то они думают, что ты им назло все делаешь. Мог бы спросить у меня. Конечно, Кай не обрадовался. Если бы ему нужен был папа, он ходил бы по деревням с вопросом, не видели ли там эту наглую рожу. А Кай сказал в детстве, что у него никого нет, и очень надеялся, что от него отстанут.

Тим словно и не слышит, откидывает голову назад, мокрой макушкой прислоняется к плечу Барса. И его, как зверька, Барс боится спугнуть.

===

— Уходите сейчас же.

От того, как меняется настроение хозяина дома, едва он видит татуировку, Кая и самого продирает холодом. Вроде договорились об одной ночевке, обсудили плату, всех все устраивало, пока Кай не снял шарф. Даже снежинки на пальто еще не успели растаять. Были такие люди, которым платила или защищала нечисть, они предпочитали не связываться с Охотниками, но с таким резким отказом Кай еще не сталкивался.

— Э, мы ж договаривались, — начинает Хаски, но Дрод удерживает его за плечо, поспешно шепчет:

— Хозяин всегда прав. Если он просит уйти, то мы не можем злоупотреблять.

Кай молча снова закутывается в шарф.

— Так вы и не сказали, что с Охотником. Вот один такой Охотник белобрысый в прошлом месяце попросился на двор к одному знатному господину. Утром Охотника след простыл, а господин на люстре повешен с выпущенными кишками.

— Но это был не Кай… — на этот раз вступается Дрод, пока сам Охотник уже выходит в дверь. — Кай бы никогда так не поступил…

Темнеет, крепчает ветер. Кроме этого дома только крестьянские избушки вдалеке.

— Кай, ты только скажи… — храбрится догнавший его Хаски, но Охотник обрывает спокойным:

— Я думаю, крестьяне не откажут.

— Как же страшная история про Охотника-убийцу? — переспрашивает Хаски удивленно. Из ворот вываливается к ним гремящий латами Дрод.

— Даже если они боятся, они не откажут священнику. А в лесу ночевать — нас к утру до сугроба занесет, — Кай первым спускается под гору, к крестьянским маленьким домикам. Кажется, если его подтолкнуть в спину, то под гору скатится уже снежный ком. Зимой он мерзнет больше всех в их компании, кутается как можно плотнее и ночью теснее жмется к Хаски. Оборотень приручает его теплом — стоит чуть отодвинуться, и сонный Кай, как котенок, прислоняется теснее сам, старается согреться от его тепла. Почти привык.

В сенях уже темно, у вышедшей на стук девочки валит пар изо рта, и при виде трех мужчин она сначала отступает назад.

— Нет-нет! — тут же улыбается Дрод. — Это Кай, он Охотник. Я Дрод, я благородный рыцарь. А это Хаски, и он… с нами…

— Где старшие? — спрашивает более наблюдательный Кай. 

Ребенок опускает глаза:

— В лес ушли. За хворостом.

— Когда должны были вернуться?

— Два дня назад.

— Да чтоб вас, — сквозь зубы ругается Хаски. — Слушай, снег идет. Я сейчас никакого следа не возьму. Темнеет, ты тоже следа не возьмешь. Снега в лесу столько, что даже наш рыцарь завязнет, так что… дорогая девочка, пусти переночевать, а утром Охотник найдет твоих родителей.

— Хаски, — зло обрывает Кай, еще раз смотрит на ребенка и не говорит ничего — разворачивается к темнеющему лесу.

— Тц, так и знал, — Хаски хмурится, но трусит следом, позади Дрод, которому вроде и совсем плевать — ночевать в тепле или в темном лесу искать потерявшихся людей. — Ладно, Кай, не злись, видишь, я с тобой иду. Сейчас дальше отойдем — попробую след взять.

— Он не на это злится, — мягко поясняет Дрод. — Мы как-то были в одной деревне…

— Просто не надо ничего обещать, — разворачивается Кай. — Я делаю то, что могу. Но я очень часто появляюсь после беды, когда есть жертвы. Девочка там второй день сидит, ждет, когда вернутся мама с папой. Слабая и беспомощная. И тут у ее ворот появляется Охотник, который, по ее мнению, папу с мамой из пасти дракона вытащить должен. А я не могу людей с того света вернуть. Но она теперь будет надеяться.

— Так если они мертвые, то могли бы переждать ночь у девочки, ей бы не так страшно было, — легкомысленно отзывается Хаски, начинает раздеваться. — И вообще, мне-то так теплее, я за тебя переживаю.

— А мне тоже не холодно, когда я делом занят, — возражает Кай. Хаски, как издеваясь, заматывает свой шарф на его голове, остается в рубашке и штанах и выскальзывает из них большой собакой. Дрод, вздохнув, начинает собирать его одежду со снега в мешок. Хаски сначала забавно, слишком активно для ищейки, обнюхивается, но замирает, поднимает голову, глядя вглубь леса. Желание шутить у пса пропадает, и на Кая он смотрит выразительно, немного виновато. Кай кивает, снимает с себя шарф, расстегивает ворот.

— Все плохо? — понимает Дрод. Хаски не бросается в лес, он трусит без спешки, ожидая, когда его спутники догонят. И все же Кай прибавляет шагу, словно там, впереди, кому-то еще нужна помощь.

Когда Хаски приводит их к определенному месту в чаще, уже темно. Пугается Дрод, когда что-то в лесу всхрапывает, шевелится, но успокаивается, различив в этом привязанную лошадь. Хаски роет снег, без собачьего огонька, с ленцой, Кай стоит напротив дерева, и Дрод не сразу понимает, что внизу на сосне не нарост, а привалившийся спиной человек с опущенной головой. Человек сожженный, черный. Хаски роет прямо напротив него и из-под снега начинают появляться тряпки, белая кожа, смерзшиеся всклокоченные волосы.

— Не похоже, чтобы их волки загрызли, — вставляет Дрод, осторожно касается обгоревшего тела. Осыпаются обуглившиеся веревки, что ведут к стволу дерева. Закончив раскапывать, Хаски подлезает к нему под руку, и Дрод догадывается, накидывает на него пальто, чтобы он мог превратиться обратно.

— Все, — произносит Хаски, стуча зубами, — все мертвы, пойдем переночуем, потом поищем, кто это сделал.

— Можешь возвращаться, если хочешь, — Кай мрачнеет на глазах, заряжает пистолет, удобнее устраивает нож в кобуре.

— Да куда ты собрался? — вздыхает он и словно замерзает на глазах, но остается в человеческом облике, еще надеясь отговорить Кая. — Кто их убил? Монстр что ли? Я вот монстров тут не чую. Это дело людей, они сами разберутся.

— Женщину убили не сразу. Не хватает руки, лицо обезображено, живот вспорот. Мужа заставляли наблюдать. Они крестьяне, брать нечего, лошадь тут. И ты не прав, Хаски… Их убили именно монстры. Во всяком случае, люди, совершившие такое, по нашим правилам приравниваются к монстрам.

— Вот это отлично, — поддерживает Дрод, тоже сдвигает пластины лат, готовится к сражению. У Хаски красные от холода уши и нос, он фыркает по-звериному, снова оборачивается псом, оставляет одежду валяться на снегу.

— Дрод, — негромко окликает Кай, пока Хаски обнюхивает снег, — надень пальто на себя.

— Зачем?

— Спрятать латы. Снег не стряхивай, держись позади, — пока Кай это произносит, он плотнее закутывает шею.

Хаски выводит их к небольшому домику. Такие обычно используются как перевалочные пункты для охоты или просто ночевки в лесу. Из трубы идет дымок, внутри зажжен свет.

— Не превращайся, — командует Кай негромко, потрепав Хаски по загривку. — Жди тут, делай вид, что привязан.

Хаски заходится хриплым лаем, и в нем слышится не только что-то наигранное, собачье, но и обида за то, что его оставляют на улице под снегопадом, когда внутри будет самое интересное.

Кай стучится, потом осторожно открывает дверь. Дрод держится позади, сутулится, как учил когда-то Охотник, вперед не лезет.

— Простите, — осторожно и жалко начинает Кай. — Мы сбились с дороги и боимся, что окончательно потеряемся в темноте и в этом снегопаде. Можно ли остаться с моим слугой на ночь?

Двое, молодые, младше Кая года на три. На лавочке сложены меховые накидки. У них одинаковые лица, и Кай второй раз в жизни видит настолько похожих близнецов. Прошлые были среди Охотников, всего на год младше Кая, и последние пару лет на собраниях их не было видно.

Его осматривают заинтересованно — один брат снизу вверх, в то время как другой от головы до ног. Словно связанные между собой мысленно, они улыбаются почти одновременно. Они даже не пытаются выглядеть радушно или дружелюбно.

— Конечно, проходи, — начинает один из братьев.

— Тепло. Места много. Кто там лает?

— Моя собака.

— Она крепко привязана?

— Да, — кивает Кай, проплывает внутрь — усталый, разморенный теплом. Он только слегка ослабляет шарф. Когда следом за ним заходит Дрод, с лиц близнецов сползают улыбки, теперь они смотрят исподлобья. Рыцарь должен понимать, что атаковать его будут первым как более опасного. Когда Кай садится на лавочку, он прикидывает, что братья ростом с него. Конечно, то, что Хаски привел их сюда, еще не доказательство вины именно этих двоих, но есть что-то хищное в их поведении, заинтересованное. И Кай ощущает себя куском мяса, брошенным перед собаками. Наверное, стоило оставить Дрода в деревне, тогда все быстрее бы подтвердилось. Рыцарь мрачной горой садится в углу у двери, небрежно смахивает снег и остается там оттаивать. Из-за одежды, накинутой на латы, он кажется еще больше и внушительнее, старше.

— Что ты делаешь тут? — ласково начинает один из братьев. — Мы вот с братом ушли в лес, но началась метель, и мы не успели вернуться.

— Я направлялся к отцу в Беринг. 

Город совсем в другой стороне, то, что нужно для заблудившегося. Свернул не туда, ушел в сторону, никто и не найдет, куда он пропал, если его тут же закопают. А чей труп весной всплыл — кто знает?

Кай греет замерзшие руки у огня, он старается держаться от незнакомцев дальше, потому что даже обычному путнику они не будут внушать доверия.

— Как твое имя? Сколько тебе лет? — ласково продолжает ближайший из братьев.

— Кай, семнадцать, — отзывается Охотник и очень натурально вздрагивает, когда с другого конца лавки подсаживается второй близнец, перекрыв ему ходы к отступлению.

— Наш ровесник.

Возится в своем углу Дрод, волнуется, приподнимается, но садится обратно. С надеждой Кай смотрит в его сторону, но его внимание снова перетягивают на себя братья.

— И? Зачем же тебя отец в такую даль посылал?

— К деду по материнской линии.

— Ты прямо как в той сказке, — смеется близнец, — волк тебя не сожрал? Или ты взял его с собой?

Кай приподнимается, начинает извиняться и собирается отсесть, но другой брат обрывает:

— Дрова почти догорели. Эй, медведь. Принеси хвороста, а то твой хозяин замерзнет.

— Никуда я не пойду, — ворчит насупленный Дрод, и отправить его подальше отсюда Кай не может — потому что слишком выдают себя эти двое. Один из близнецов, что сидел к выходу ближе, встает, направляется в угол к рыцарю, полностью закрыв от того брата и Охотника.

— Ты что, ослушаться решил? В сугробе спать будешь.

— Мне хозяин ничего не приказывал, — пыхтит Дрод и горбится настолько, что того и гляди в круг скатается. — Вот ежели бы он приказал, я бы и пошел.

— Разве тебе не холодно? — спрашивает брат, все еще сидящий рядом с Каем. Охотник постепенно погружается в ледяное озеро жути. Вот он, купеческий сын, толком ничего дальше своего двора не видевший, отправлен в соседний город отцом. С ним слуга и верный пес, но ночью в лесной сторожке они натыкаются на двоих, от которых и безо всяких трупов в лесу мурашки по коже. И кажется, уж лучше под открытым небом остался бы ночевать. Да что там, упыря бы в избушке нашел, не так испугался.

Дрожь от холода и страха прорывается наружу, и голос вздрагивает, когда он просит:

— Нет, не оставляй меня.

Секунда, чтобы растворился напуганный сын купца, вернулся Охотник. Кай успевает достать нож, резанув плотную ткань рясы в спешке. Скрипит металл о металл — это попытались зарезать Дрода, но наткнулись на латы. Кай ногой сошвыривает с лавки второго брата, тот нелепо взмахивает руками, в одной из которых зажат мелкий нож, валится на пол. Уже оттуда зло спрашивает:

— Так ты борзый? — и замолкает при виде ножа. Ружье стоит, прислоненное к стене. Когда противник тянется к нему, Кай рубит по его запястью, как по куску мяса, только после этого он вспоминает, что у женщины в лесу тоже не было руки.

После всех чудовищ, с которыми Каю доводилось драться, люди кажутся неповоротливыми, медленными и непозволительно слабыми. Под натиском с улицы трещит дверь, распахивается, и влетевший пес бросается под ноги противника Дрода, пока парень рядом с Каем орет, заматывает в шерстяную ткань обрубок.

— Два трупа в лесу, — Кай распутывает шарф, расстегивает горловину, чтобы видно было крест, хотя кто на него сейчас будет смотреть? — Замученные до смерти. Их ребенок дома ждет.

В жалком, поверженном и непоправимо раненном человеке меняется что-то — он перестает скулить, оборачивается к Каю лицом с невозможным в этой ситуации, довольным оскалом, отвечает:

— В следующий раз начнем с ребенка.

Кай отвлекается на крик — Хаски вцепился не в горло, он со звериным задором раздирает второго брата, пытаясь оторвать кусок из бока, дерет тулуп на кровавые клочья, добирается до мяса.

Очень ловко для раненного противник Кая ускользает в окно. Скинув с себя лишнюю одежду — шарф и пальто — Охотник выпрыгивает следом.

Если сначала догнать по снегу его сложно, и бегут они примерно одинаково, только у близнеца было чуть больше времени оторваться, то потом преследуемый выдыхается, продираясь через сугробы. Он дышит сипло, двигается то рывками, набравшись сил, то увязая в снегу по грудь. Вскоре у него сдают нервы, и он начинает орать от ужаса и звать на помощь. Кай почти не слышит его, он представляет другие крики: в лесу, у тех сосен, где найдены были трупы. Крики, которых никто не мог услышать. Кай еще не расправлялся с чудовищами с таким хладнокровием, с каким преследует этого человека.

Охотник нагоняет его у редких деревьев, как раз там, где есть возможность размахнуться. Рубит наискосок в открытую спину, прорезает тулуп, но задевает несильно, не смертельно. Парень оборачивается, падает в снег, успевает закрыться обрубком руки, и Кай замахивается снова. И вздрагивает, как только-только очнувшийся, когда раздается выстрел.

— Отойди от сира!

Обычный слуга в лохматом старом тулупе со свалявшейся шерстью. На Кае сейчас ряса, даже если в темноте не видно креста — одежда выдает в нем Охотника, возможно поэтому слуга медлит. Он не знает, что творил его хозяин, а защитить его — прямая обязанность. С этим человеком Кай не собирается сражаться, он роняет нож в снег, объясняет, тяжело дыша:

— Он с братом убил двоих в лесу. Я из Охотников, я уверен…

— Руки поднял! — командует слуга, и Кай удивляется — после этих слов в том наоборот просыпается решимость. — Сир, вы живы?

— Да, — хрипит тот и начинает смеяться, глядя снизу вверх на замершего Охотника. Кай послушно поднимает руки.

— С этим что делать?

— С собой заберем. Крикни людей, с ним еще один.