Кай не понимает.

Парень превращается в человека при смерти. Только недавно убегавший по сугробам, он лежит на носилках, когда его вносят в дом, и болезненно стонет, как умирающий. Что делать со слугами — непонятно, другой Охотник, пожалуй, и убил бы их всех, а Кай видит нерешительность в этих людях. Они тоже не знают, как будет правильно. Для них Кай — враг, пытавшийся убить хозяина и, верно, прирезавший его братца. Но Кай — Охотник, а таким запрещено нападать на людей без причины. Поэтому Кая только прикладом по лицу бьют разок, руки связывают, а больше не трогают, сажают в клетку, где пол покрыт соломой. Вообще место очень похоже на загон для скота, и Кай даже не знает, а нужно ли ему бежать, или лучше остаться, показать найденные трупы, рассказать, как близнецы напали и на него, не зная, кто перед ними.

И в то же время спокойно невозможно сидеть. Людей отправили в ту сторожку, они могли наткнуться на Дрода с Хаски, и тех как убийц казнили бы на месте, не дав объясниться. Кая еще берег статус — за убийство Охотника по закону ничего не грозило, но на деле — масса неприятностей от собратьев, если те узнают. Одно дело чудища в лесу, хотя и те от мести редко уходили, и другое — люди. Даже разбойники чаще предпочитали или договориться с Охотником, или бежать, чем драться с ним.

Перед рассветом в поместье возвращают растерзанный труп второго брата. Его приносят к клетке Кая, укладывают разорванным животом к Охотнику. Последним входит престарелый мужчина в дорогом камзоле. Ему приходится пригнуться, чтобы пройти, но он остается в дверях, дальше не входит, Охотника изучает с холодной яростью.

— Это ведь не ты его.

— Я не один, — кивает Кай. — Их нельзя убивать.

— Я сам решу. Вы убили одного моего сына и покалечили второго. Тебя слуги трогать боятся, Бог их за тебя, видите ли, проклянет.

Про это Кай слышал впервые.

— У сына нет таких предрассудков. Ты его в семнадцать оставил без руки. Как только он проспится, он сам к тебе спустится. Но до этого… — он отходит от дверного проема, длинные полы камзола задевают пыльные корзины, стоящие тут, гладят вспоротый живот мертвого сына. Кай сидит, глядя снизу вверх. Неприятно саднит разбитая прикладом щека, руки связаны не за спиной, а спереди, потому не особо мешают. Дворянину приходится пригнуться снова, и говорит он глухо, вроде и не шепчет, а все же не хочет, чтобы снаружи слышали, хотя за его спиной двое слуг, и им-то точно слышно.

— Почему ты напал на них?

— Они напали первыми, — вздыхает Кай, показывает на татуировку. — Креста не было видно, они приняли меня за простого путника.

— Сначала история была другая.

— Она и есть, мы выслеживали их после того, как нашли в лесу трупы.

— Вот это звучит более правдоподобно, — кивает дворянин. Как пятно масла расползается по воде — Кай начинает понимать, тут же меняется его отношение к происходящему, но и чуть меньше надежды на спасение остается.

— Вы знали?

— Они мои сыновья и единственные наследники. Но… я могу понять, зачем ты это сделал. Это не значит, что я тебя отпущу.

===

Коренастая женщина с провалом вместо глаза, оборачиваясь на выставленных у клетки слуг, приносит Каю воды и кусок хлеба — небольшой, словно украденный. Слуги, что охраняют Кая, озираются осторожно, но делают вид, что не видят нарушительницы.

— Он спит еще, а как проснется — ох и достанется тебе… Мы вашим передали, что Охотник тут. Но пока они придут…

— Вы мне помогаете? — уточняет Кай. Постепенно для него вырисовывается полная картина — два жадных до чужих страданий мальчишки, и у них целый двор слуг. Никто не накажет их за замученную дворню, их не должны были казнить и за убитых крестьян. Если бы дошло до суда, главным вопросом к Каю было бы: «Знал ли на кого нож поднимаешь?». Кай бы ответил отрицательно, и его отпустили, но и близнецов бы никто не стал арестовывать или наказывать. В этой ситуации виноват был Кай, потому что пытался заступиться за бесправных. И защищали его только сан и неведение, обычного крестьянина давно убили бы.

— Брось, как мы можем тут помочь? — расстроено шепчет женщина. — Воды принесли и хлебушка чуть? А людей твоих не убьют. Скажут, что хотели хозяина порадовать, чтобы сам их убил, а там уж молись, чтобы ваши подоспели и чтоб хозяин правда не «обрадовался».

Кая оставляют в покое в этот раз надолго, и он дремлет. Где-то снаружи наверняка снова падает снег, и мир тих и бел, а тут полумрак и переминаются с ноги на ногу слуги у клетки. Где-то там, в заснеженном мире еще бегают Хаски и Дрод, которые уже должны понять, во что вляпались.

Их приводят ближе к вечеру, со связанными за спиной руками, и оба выглядят радостно, спокойно.

— Прохлаждаешься? — спрашивает довольный Хаски, но, когда им открывают не клетку Кая, а напротив, он хмурится, пытается сопротивляться. — Эй, мы вместе.

— У Охотника шансов выжить больше, — поясняет один из слуг, толкает оборотня к открытому вдоху. Хаски рвется броситься и замирает, стоит Каю подать голос:

— Хаски. Лезь в клетку, они на нашей стороне.

Слуга пытается спрятать глаза, открывает рот что-то возразить, но в целом выглядит огорошенным, беспомощным и испуганным, хотя это детина выше Дрода ростом.

Рыцарь выглядит самым помятым, но при этом все равно довольным. Кажется, Кай за них боится больше, чем они за себя.

— Мы не можем быть на вашей стороне, — негромко произносит слуга, остановившись напротив клетки Кая. — Нам прикажут — мы же первые вас к лошадям привяжем и на четыре стороны их пустим. Потому что даже если вас успеют спасти, мы-то останемся.

— Ваш лорд выглядит человеком благородным, — прощупывает осторожно Кай. — Иначе, думаю, я бы остался трупом в лесу. Никто бы и не прикопался.

— Лорд колеблется — выгнать вас или убить. Раньше у него было трое детей. Младшему десять было, когда он почему-то в лес ушел и не вернулся больше… Да только старшие особенно исчезновению брата не огорчились.

Одних их не оставляют, и вместо двоих слуг караулят теперь трое. Это не мешает общаться.

— Кай, ну как так-то? Ну на несколько минут оставить нельзя! — Хаски расхаживает по клетке из угла в угол, на Охотника смотрит изредка. — С кем ты там не справился? С одноруким сосунком холеным? Или со слугами?

— Я не собирался драться с невиновными.

— А что? — Хаски бросается на прутья, улыбается во все зубы. — Тебе потом свои что-то сделают? За слуг? Они на тебя напали. Хорошо, они не знали, но они тебе грозили голову отхватить, ты защищался. Вы двое кретинов, и если вас тут убьют, то вы вполне это заслужили.

Замолкает, глядя на прутья так, словно прикидывает, сможет ли перегрызть. Тогда подает голос Дрод, задумчиво и счастливо произносит:

— Они благодарили нас.

— Кто вас благодарил?! — срывается один из слуг, бросившись на прутья, но отскакивает, когда Хаски только открывает пасть.

— Да никто, — отвечает за него оборотень. — Нас позже отблагодарят. Расплавленным свинцом в глотку.

— Хорошая идея.

Ему не приходится пригибаться, он и так невысокого роста. И совсем не выглядит расстроенным смертью брата или потерей руки. И все же Кай по взгляду понимает, что сейчас этого человека ведет азарт, об остальном он будет задумываться позже, а сейчас он по-прежнему в пылу охоты, даже если жертва поймана и сидит в клетке. Тем более когда поймана. Под тяжестью этого взгляда Кай снова ощущает себя заблудившимся мальчишкой, становится не по себе.

Клетка Охотника прямо напротив двери, а Хаски и Дрода — у противоположной стены в углу. Рыцарь насупливается при виде барчука, снова начинает метаться по клетке оборотень. Слуги смещаются ближе к угловой клетке.

— Я теряюсь в фантазиях, что с тобой делать, — барчук садится на предпоследней ступеньке. Подперев щеку целой рукой, ощупывает Кая взглядом. Охотник сидит напротив в сбившейся рясе, с синяком на щеке, связанными руками, смотрит исподлобья. — Потому что ты сдохнешь, пока я доделаю все, что собираюсь. Говорят, Охотники очень крепкие. Ты крепким не выглядишь. Ты выглядишь… очень сладко, — расползается по лицу улыбка, подергиваются плечи под тяжелым бархатным халатом. Барчук то ли пьян, то ли под такими сильными травами, что мутят разум, чтобы заглушить боль. — От таких интереснее всего по кусочку отщипывать. Приколоть булавками и вышивать по живому.

— Попробуй, — срывается Хаски. — Я потом из тебя печень достану и при тебе поджарю. И тебе скормлю!

— Твой друг просто кладезь идей, — улыбается собеседник, не оборачиваясь в его сторону, продолжает изучать Кая. — Но ты совсем не такой, как там… в халупе. Конечно, с Охотником тоже играть интересно, я даже думаю, что я бы кожу снял вместе с твоим крестом, но все же… Это как показать что-то сладкое, но съесть самому. Давай так, пока ты будешь играть снова того напуганного мальчика, я не трону твоих друзей.

— Кай! — лает Хаски. — Кай, только посмей!

— Я не собираюсь тебе потакать, даже чтобы спасти кого-то, — спокойно отзывается Охотник. — Прежде всего потому, что я тебе не верю. А уже потом потому, что тебе лучше все равно начать с меня. Иначе, когда я отсюда выберусь, больно сделаю уже я тебе.

— Очень будет интересно на это посмотреть, — задорно отзывается барчук, поднимается, отряхивает халат и случайно задевает ткань обрубком руки. Его тут же скрючивает от боли, но он быстро успокаивается. Смеется глухо, словно кашляет. — Я подготовлю свою комнату. Нас ждет очень интересный вечер.

Хаски послушно дожидается, когда барчук уйдет. Слуг за людей он больше не считает, цепляется за прутья до скрипа, рычит:

— Кай! Какого хрена ты сидишь?! Я могу прутья выломать! Я могу тут всех перегрызть! Они против тебя, какие они безвинные?

— Хаски, — негромко окликает Дрод, как ребенок тянет его за полу плаща, оборотень отмахивается.

— Да если он только сунется сюда снова!.. Если он снова тебя глазами жрать будет!..

— Замолчи, — негромко командует Кай. — И жди. Я не позволю сделать больно себе или вам. Но наберись терпения.

===

Отец входит в комнату, когда последний оставшийся сын сам растапливает камин. На столике рядом горка всевозможных железных изделий разных форм: блестящие иголки, покрывшиеся налетом светлые гири, щипцы.

— Я понимаю твою злобу от смерти брата, могу понять твою боль, но погоди, — начинает отец, разглядывая инструменты так, словно разговаривает с ними, — связываться с церковью и Охотником чревато. Выбрось его из замка, отыграйся на его слугах.

— Пап, ты что, не видел его? Слуги — лохматый брехливый пес и безответный медведь. Слышал голоса? У обоих глухой, у Охотника звонкий, мелодичный. И лицо страдальца. Светлая тонкая кожа. Я привык начинать с десерта.

Без руки трудно разжечь огонь, да и полученная искра все время тухнет. Отец поднимает тонкий меч, который до этого стоял прислоненный к столику, рассматривает его в свете свечей.

— Следом придут Охотники. И я не уверен, что смогу защитить даже себя, не то что тебя… Тебе не кажется, что вы с братом слишком далеко зашли?

— Он мне руку отрубил и брата зарезал, а ты хочешь, чтобы я его отпустил?

— А не за что было? — скучающе спрашивает отец. Пламя разгорается наконец.

Он видел трупы в лесу — обожженный, привязанный к дереву, и изуродованный женский. И, увидев их, в очертаниях чужих, взрослых людей увидел вдруг младшего сына, пропавшего там же. Это сдвинуло его симпатии не в сторону наследников. Младший даже не был им угрозой, но у него была светлая кожа, открытый взгляд и еще детский звонкий голос…

Действие трав начинает проходить, вместе с этим портится и настроение, потому что просыпается боль в отсутствующей руке. Барчук баюкает ее, глядя, как разгорается пламя. Но его поражает новая боль, которой раньше не было — через спину, до груди, словно острым прутом пронзили. Он поднимает целую руку ощупать больное место, и она натыкается на скользкое от крови лезвие.

===

Двое Охотников появляются у поместья к вечеру — решительные, молчаливые, замотанные в шарфы с головой так, что видно только глаза. Ловко перепрыгивают каменный забор, приземлившись на мягкий снег в саду, и остаются согнутыми. Еще светло, но небо сереет, уже почти сумерки.

— Ну наконец-то!

Они сидят на очищенном от снега крыльце: Кай, завернутый в светлый шарф, как дворянский сын, Хаски в расстегнутом полушубке и сонный Дрод, у которого, похоже, какие-то особые всегда теплые латы. В доме — ни огонька, он как вымер.

— Там есть кто живой? — спрашивает один из Охотников, не открывая лица. Кай выглядит уставшим, но здоровым.

— У людей траур, — Кай спускается с крыльца, идет к воротам из сада. — Обоих наследников в лесу загрызли волки.

— Да? А нам передали, что волки грызут уже чуть ли не тебя, — смеется второй. Они двое идут за Каем вслед, замыкают это шествие Хаски и Дрод.

— Нас просто пустили переночевать, переждать снегопад, — размеренно рассказывает Кай.

— А если честно?

— А если честно, то я только в клетке посидел. Все само случилось.

— Кай, я вот честно никогда не понимал — как это у тебя все само так получается? А ты с друзьями чистенький и только, гады, поспать не дали. Это там, где любого из нас бы четвертовали до прихода помощи.

— Крейс, не завидуй. Спорить могу, Кай и в клетку-то загремел потому, что казался слишком наивным и слабым, чтобы кого-то просто своим присутствием до смерти затравить.

===

Обычно Кай готов идти сутками без отдыха и сна, лишь бы не оставаться ночевать в лесу. И Хаски, и Дрод опытны в таких привалах: выбирают сторону без ветра, делают настил из веток, разводят костер и мастерят палатку из прочной ткани. Все это время Кай сидит, замотанный в свой пушистый шарф. Таким образом он показывает, что обиделся и лучше еще несколько часов прошел бы, чем сейчас ночевать в снегу. При всей привычности к суровым условиям походной жизни, у Кая портится настроение, когда приходится спать зимой под открытым небом. Откуда только взялась эта почти аристократическая любовь к комфорту и теплу?

— Чем дольше будешь сидеть, тем дольше будет холодно, — как ребенку выговаривает Дрод. Кай только плотнее заворачивается и, дождавшись, первым лезет в палатку. Хаски и рыцарь переглядываются.

— У меня ощущение, что Кай в такие ночевки становится старым и ворчливым, — смеется Дрод. Хаски улыбается:

— А у меня… — и не договаривает, прислушивается к лесу. Улыбка исчезает с его лица, оборотень вытягивается в одну сторону, и Дрод оборачивается туда же, но лес темен, почти ничего не видно.

— Что-то не так? — спрашивает рыцарь. Хаски задумчиво отзывается:

— Не, в порядке все. Дальше без меня.

Собственно, и делать дальше почти нечего — хвороста набрать только. Но и уйти Хаски не успевает, останавливается в круге света на притоптанном снегу, вглядывается в темноту. А потом Дрод слышит шуструю волчью рысь по смерзшемуся снегу.

— Кай, — окликает взволнованно рыцарь. Два серых силуэта вываливаются на них из темноты, одного перехватывает Хаски — голыми руками за пасть. Второй пытается вцепиться Дроду в бок, но зубы скользят по металлу, и волк отскакивает.

— Так это ты Охотник Кай?! — высокий человек в богатой волчьей шубе появляется у костра, хотя до этого не было слышно его шагов по насту или топота лошадей. Дрод теряется на несколько секунд, не зная, как точно отвечать.

— Да, я, — не очень умело врет он и пытается приосаниться. Хаски с волком смотрят друг другу в глаза, и до рыцаря доходит — взгляд у животного осмысленный, он глядит осуждающе, недовольно.

Второй волк снова пытается отхватить от Дрода кусок, получает железной перчаткой в нос, трясет головой.

— Сожрать, — приказывает мужчина в шубе. — Костей не оставить.

— Я те сожру, — обещает грозно Хаски, стискивая голову волку в рука. Тот скулит, пытается отбиться.

Кай выбирается из палатки злой, все так же завернутый в шарф. Пинком отшвыривает волка, что нападает на Дрода, отбирает у Хаски его добычу, бросает в лес, поворачивается к человеку и неожиданно вежливо представляется:

— Доброй ночи. Я Охотник Кай. Мы в пути уже достаточно давно, успели вымотаться. Давайте, вы попробуете сожрать меня завтра, а то сегодня так спать хочется, что я кому-то из ваших точно башку откручу.