Когда Дрод, всю ночь не спавший, выбирается из палатки, у прогоревшего костра сидят послушно трое волков, по центру тот, что в два раза больше остальных. Хаски черно-белым псом лежит, укрытый снегом, не сводит глаз с врагов.

Кай спит. В самом деле спит, хотя и ворочается во сне, но правда решил, что разговоры подождут до утра. И Дрод, которому не спится, идет собирать дрова. Уже окончательно рассвело.

Сонный Кай выбирается из палатки на запах супа, смотрит на волков так, словно они должны были сбежать за ночь или приснились ему. Но, поразмыслив, подсаживается к костру. Утро теплое, а с улучшением погоды добреет и Кай.

Самый большой волк оборачивается человеком, лезет тут же одеваться в камзол и шубу. Хаски приподнимает голову, щурится подозрительно.

— У меня, конечно, щенков много, — поясняет оборотень, — многие из них даже в человека превращаться не научились. Из помета Руслана только он и смог человеком стать. Но это не значит, что я буду своими щенками разбрасываться. Ты, Охотник, наверное, спишь и видишь, как бы на него ошейник одеть.

— На кого? — переспрашивает Кай.

— На Руслана, — оборотень кивает на Хаски, тот отворачивается, стоит Каю повернуться к нему.

— А, Хаски… Нет, он просто за нами увязался.

— Ага. И за стену с тобой просто увязался. После этого я и узнал, с какой мерзкой компанией он связался.

— Я его не держу, он даже не в ошейнике.

— Именно, бать! — рычит Хаски, тут же и одевается. — Что хочу, то и делаю! Что за бред?!

— Не, Руслан, ты не что хочешь делаешь, ты шерсть и клыки мои позоришь. Ты пойми, я бы простил, если ты за стену ездил вампиров погрызть, но ты на оборотней нарвался.

— Да беспредельщики потому что! Людьми торговали!

— А если и торговали, ты не суйся. Мне теперь высказывают, что ты Охотникам прислуживаешь.

— Так то же не Охотник, то Кай. Он тем и знаменит, что за наших!

— «За наших»? — переспрашивает отец. — Вольфраги два месяца назад. Вольфесы в прошлом году. Какие-то шалудивые стаи раза три.

— Кай бы просто так убивать не стал, значит, было за что!

— Руслан, они оборотни! Если в тебе собачья порода и ты свинину любишь больше, чем человечину, то ты себя с ними не равняй.

— Кстати, я бы поел, — безразлично вполголоса произносит Кай, и Дрод отвлекается от семейной ссоры, лезет в мешок за жестяной тарелкой.

— А я что, виноват, что ты с кем попало трахался?!

— Руслан, я никогда не трахался с кем попало, — гордо поправляет его отец. — По собачьим меркам она была графиней, такие собаки ценнее людей. Оборотни тебя, кажется, ни разу за твою мать не упрекнули, это все людишки с их взглядами!

Дрод едва не роняет полную тарелку супа, Кай успевает ее перехватить, спокойно отхлебывает.

— Как насчет меня?! Я из кожи вон лез, чтобы доказать, что не хуже!

— Кому доказать?!

— Себе!

— Чем? Тем, что к Охотнику прицепился! Видишь, он тебя не ценит даже! Да если я тебя в карету впихну и домой увезу, он только выдохнет с облегчением!

Кай откладывает тарелку, из-за пояса достает нож и втыкает в бревно, потом возвращается к супу.

— На языке Охотников это значит, что ему не понравится, если ты так сделаешь.

— Я поддержу только выбор Хаски, — поясняет Кай. — Если захочет ехать домой — грустно, но я не буду задерживать. Но Хаски, кажется, не хочет.

— Бать, иди к черту, — переводит Хаски. — Мне с этим Охотником интереснее.

— Это все твоя собачья кровь! И с какой стати он вмешивается?! Ну-ка превращайся, так поговорим!

Двое волков сидят, как дрессированные, слушают, пока Хаски с отцом лают и рычат друг на друга. Дрод сначала посматривает в их сторону настороженно, потом берет пример с Кая и начинает есть. Наливает в миску Хаски, предлагает волкам, но те игнорируют, стараются даже не смотреть в сторону котелка.

— …и сучку твою новую туда же! — превращаясь, договаривает Хаски, опирается о Дрода и залпом выпивает остывший суп, ссыпает в рот овощи со дна, подцепляет пальцами прилипшее. Волк снова рычит и рявкает, Хаски реагирует, показав ему средний палец. — Кай, ты, блин, прости, что он у меня такой недалекий.

— Ничего, — пожимает плечами Кай. — В отцах я пока очень хорошо разбираюсь. У меня два, и оба идиоты.

— А ну рот закрой! — реагирует старший оборотень, снова превратившись. Так своим перевоплощением владели только кровные оборотни, укушенные не могли это контролировать, они становились неуправляемыми собаками в полнолуние.

— Не похоже, чтобы Хаски скучал по дому, — невозмутимо продолжает Кай. Даже вечно правильный Дрод, который сам сбежал из дома, не возражает и не пытается говорить Хаски о значении родителей.

— Дом, как же, — фыркает Хаски. — По-твоему, сколько живут собаки? После превращения мать меня за своего перестала признавать. Да и прожила до двенадцати — отличный возраст для собаки, слишком мелкий для человека.

Кай заканчивает с едой, поднимается, снова берется за нож:

— Как бы там ни было, а вы на нас напали. Охотники не слишком уравновешенные ребята и такого обычно не прощают.

— Да он на тебя ошейник оденет через полгода, и будет прав! — самый крупный игнорирует Кая, бежит за Хаски, который уже сворачивает ткань палатки. Тот отмахивается, игнорирует. — Руслан! Мне плевать, как ты живешь, но ты же не дворняга!

— Они меня не замечают, — пытается пожаловаться Кай, но Дрод хлопает его по плечу, забирает у Хаски ткань, впихивает в мешок.

— Нам пора, — Дрод сам забирает из рук Кая нож, отдает рукояткой вперед.

===

Они остаются на месте стоянки, не преследуют, отец еще кричит что-то, но Хаски мало того, что не слушает, он еще и непривычно многословный, не затыкаясь говорит с Дродом. Но их не преследуют, и Кай вздыхает с облегчением.

До села они добираются ближе к ночи, и Дрод с Хаски выглядят довольными — они были правы, скоро ночлег Кай бы не нашел. Но в крайнем доме не горит свет и занавешены окна, хотя слышны людские голоса.

— Похороны, — понимающе произносит Кай, распутывает с шеи шарф. В следующий дом их впускают сразу, только увидев его крест, потому что рядом с Охотником даже трехглавый гоблин — не враг. Не было еще такого, чтобы монстр, следующий за Охотником, кого-то при нем растерзал. Наверное потому, что Охотники сами добивали всех монстров, а самых опасных и ненадежных к себе предпочитали не брать. Но Кай отчего-то был уверен в Хаски. Возможно, обманывался его собачьей природой, а может, судил по делам, все-таки они уже несколько месяцев вместе путешествовали. Хаски был задирой, мог напугать, но вреда никому не причинял.

— Ты правда прости, что отец так себя вел, — шепотом начинает Хаски, пока Дрод общается с хозяйской дочкой. Рыцарь — завидная партия, поэтому девушки к нему льнут, игнорируя оборотня и Охотника, который выглядит начинающим. — Я его до этого лет пять не видел. Тут как у собак — вырос и хрен с тобой, с кем попало только не путайся.

— Я же сказал, что все в порядке, — пожимает плечами Кай. Он еще более добрый, чем обычно — сказывается обретенная крыша над головой и стены вокруг. Хаски, задумавшись об этом, меняет тему:

— Тебе не очень подходит бродячая жизнь, да? Почему согласился?

— Мне семь было, откуда я знал, что мне подходит, — Кай тут же раздражается, но быстро возвращается к прежнему спокойствию. — К сожалению, нельзя сидеть в тепле и ждать, что чудовища сами придут.

— Тим так может, — пожимает плечами Хаски. Первым замечает, что вернувшийся Дрод бледнее обычного, тут же цепляется за это, как за повод для шутки: — Если тебя звали в кровать, то иди, конечно. Кай же почти священник, грехи тебе отпустит.

— Пойдем поговорим? — предлагает Дрод, и эта нервозность стирает с лица Хаски улыбку. Он приподнимается, чтобы выйти с рыцарем, но Кай перехватывает Дрода за край рубашки, смотрит в глаза Хаски, скорее приказывает, чем просит:

— Тут говори.

— Это невежливо, — ворчит рыцарь. — Это касается Хаски, и ему, может быть, неловко за это.

— Я не почти священник, — понизив голос, произносит Кай. — Я к духовному сану имею только формальное отношение. И я с вами так давно, что у вас уже не должно быть никаких неловких тайн от меня.

— Хорошо, — кивает Дрод. — Хаски, вода вскипела. Готовить придется тебе.

Кай сам себе не верит: Дрод только что нагло соврал, зная, что его ложь заметят. Переобщались. Хорошо, что на Хаски невозможно плохо влиять — куда уж дальше?

— Неловко-то как, — наигранно сокрушается Хаски, и поднимается разобраться с готовкой. Еще несколько секунд Кай смотрит в честное и открытое лицо Дрода, потом выбирается со своего места, мазнув пыльный пол подолом рясы, уходит не к Хаски, а на улицу.

В доме с темными окнами ему открывают не сразу, тут тоже выручает крест — стоит коренастому мужчине увидеть Охотника на пороге, и Кая затаскивают внутрь, без предупреждения.

— Трое их было, — поспешно рассказывает он. Вся его многочисленная семья слушает: старый беззубый дед с печи изучает Кая недоверчивым взглядом; из-за печки осторожно выглядывают двое детей, мальчик и девочка; в углу под образами жена беззвучно плачет — закрывает лицо платком, а по щекам непрерывным потоком слезы. — Все одеты богато. На одном волчья шуба, он у них вроде главного, сир какой-то… Ну нелегкая меня и толкнула. Думаю, а чего гостей не пустить. Девчонка маленькая еще, не позарятся. И впустил на ночь. А они поздно уже прибыли, еще и мороз. Ну, я… — начавшийся задорно рассказ лишается той искры становится тише, искренней, паузы длиннее, — сам не пошел… сына старшего послал. Мол, пойди лошадей господ накорми. А он… ленивый. Может, и накормил, да сеном только. Причесал абы как… Ну я ж и не договаривался с ними, чтоб еще и лошадей их кормить, да оставить как-то совестно и…

Глаза становятся блестящими, смотрят куда-то не на Кая, а назад, в прошлое.

— Откуда поняли — не знаю. Да только в конюшне волками двое из них обратились, и… и все… Завтра хороним. Да ведь карета богатая, не простой ведь оборотень, да, Охотник?..

— Не простой, — кивает Кай. Он не может сказать, что они встретили его в лесу. Любой другой Охотник убил бы оборотней на месте, тем более после того, как они напали первыми. Конечно, тогда ситуация не выглядела серьезной, больше походила на злую шутку, но вот теперь все оборачивалось по-другому.

— Значит, нельзя его к ответу-то?

Каждый взгляд в Кая — как вбитый гвоздь. Если он скажет, что нельзя, ведь потом проблем не оберешься, они поймут. Любой заезжий аристократ мог убить крестьянского сына, и никак ему нельзя было бы отомстить. Но дело было не в статусе, дело было в Хаски, который мог с отцом лаяться, а убить бы его не позволил.

Иногда люди врали. Кай относится скептически к чужим рассказам. Иногда преувеличивали. Эти же говорили правду, да и как тут соврешь — описание то же, в сенях свежий гроб, заколоченный.

Когда Кай возвращается в темный дом, на столе какая-то похлебка, но Хаски и Дрод сидят в мрачной тишине — поговорили, значит.

— Я уж думал, ты в лес ночевать собрался, понравилось, — усмехается Хаски, но взгляд у него нездешний и немного виноватый.

— Вам надо было поговорить, — пожимает плечами Кай, стаскивает рясу через голову.

Ночью снова выпадает снег. Очень долго приходится ждать, когда заснет Хаски, самому Каю не спится — как всегда, если есть незаконченное дело. Когда оборотень засыпает, Кай выскальзывает из-под шерстяного одеяла, надевает рясу и шарф, забирает оружие и выходит.

Они находят его сами, как Кай и надеялся — после того, как селение скрывается из вида, на тропинке между сосен, настолько широкой, что может проехать лошадь с повозкой. Больше всего Кай боится, что они попытаются договориться, но нагоняют его уже три волка, оба помельче первыми бросаются вперед. Ближайший получает пулю в подбородок, второй успевает вцепиться зубами в руку, обмотанную шарфом, прежде чем Кай ножом в левой вскрывает ему горло. Все быстро, не раздумывая, потому что больше всего проблем будет с крупным волком. И тут снова желательно не думать, хотя отчего-то внутри ноет при мысли о том, как отреагирует Хаски на то, что он не посоветовался, не предупредил. Но Кай боялся, что Хаски предложит свою жизнь взамен отцовской.

— Руслан сам перегрызет тебе горло после этого, — напротив поднимается с четверенек уже человек, но оскал по-прежнему звериный. — К тому же, Охотник, как думаешь, почему такие, как я, живут дольше и на виду? Я тебе не по зубам.

— А вас он от моей смерти не возненавидит? — Кай, не глядя, перезаряжает пистолет.

— Возненавидит, — кивает оборотень. — Я оторву тебе ногу. Или руку. Будешь сидеть и не высовываться… Впрочем, тогда снова скажут, что мой сын прислуживает покалеченному Охотнику. Приятного мало. Пусть уж лучше ненавидит.

— Жаль, что вам нельзя просто что-нибудь оторвать, — заканчивая с перезарядкой, произносит Кай, отступает на шаг назад и снова — нож в левой, пистолет в правой.

Волк огромный настолько, что на четвереньках где-то по плечо Каю. От выстрела он уходит, пригнувшись. После сшибает Кая с ног, лапой придавливает к снегу, разевает пасть, и лезвие ножа вонзается в твердое нёбо, но погружается лишь на несколько сантиметров. Не смертельно, но и челюсть не сомкнуть, отхватив Охотнику голову.

У пистолета серебряная рукоять. Охотники вообще пихают серебро и чеснок во все, что только могут. Рукояткой оборотню попадает в ухо, тот ослабляет хватку настолько, что у Кая получается выскользнуть, но выдернуть нож — уже нет. И Кай бежит, напролом, в лес, цепляясь в темноте за ветки, спотыкаясь, на ходу пытаясь перезарядить пистолет снова. Белой лавиной за ним, сшибая деревья, ударяясь о стволы — огромный волк. Нож выплюнул сам, настолько неглубоко тот засел. Волк обычного размера был бы в зарослях быстрее, эффективнее, но и этот нагоняет, пока Кай роняет пулю в снег, достает следующую, загоняет в патронник, заряжает порохом. Инстинктивно падает на спину и видит, как над ним с раскинутыми лапами пролетает в стремительном прыжке волчье мягкое светлое брюхо. Именно в эту беззащитную при нападении мягкость Кай и стреляет.

===

Проснувшись, Хаски ощущает, что рядом нет никого. Лезет проверять — сначала наощупь, натыкается на лежащего поодаль Дрода, переползает через него, пока он ворчит. В комнате еще темно, светает теперь поздно, и Хаски не сразу замечает свернувшегося у печи Кая. Он накрыт шарфом, рясой, и сверху еще тулуп Дрода. Стоит Хаски приблизиться — Охотник открывает глаза, но взгляд тут же становится сонным, он перевораивается на другой бок.

— Замерз? — осторожно спрашивает Хаски, наклонившись.

— И очень хочу спать, — бормочет Кай, заворачиваясь теплее. Печка остывающая, едва теплая.

— А я уже не грею?

— Пинаешься во сне.

Хаски сидит рядом еще некоторое время, держа руку поверх комка из одежды, под которой спит Кай, потом осторожно серьезно спрашивает:

— Тебе рассказали? Теперь ты ненавидишь меня? Прогонишь?

— Ты не виноват, — так же сонно отзывается Кай. — Мы оба тебя понимаем, и я, и Дрод. Ты не виноват. Ты не отвечаешь за своего отца.

— Кай… — вздыхает Хаски, собирается с мыслями, прежде чем продолжить: — Я ему глотку перегрызу, когда снова увижу.

— Не надо, — мямлит Кай. — Пожалуйста… можно я посплю?..

— Конечно, — соглашается Хаски и настойчиво лезет спать рядом, под наслоение тряпок.

===

Чем ближе к столице, тем мрачнее становится Кай. Дрод пытается его подбадривать:

— Увидишь ваших ребят. Там ведь есть те, с которыми ты вместе учился, они еще живы? Вот, встретитесь. Тим, вроде, больше не пытается тебе голову оторвать. Значит, будешь рад их всех увидеть. Тем более, что и опасности никакой нет, просто собрание.

Который день сияет солнце, морозит, Хаски вместо подбадриваний подшучивает:

— А что у вас там на собраниях? Наливают бесплатно? Мне в лесу ждать или ты представишь меня Граниту? Ошейник не надену, так и знай.

— Туда можно с друзьями, — поясняет мрачный Кай, снова завернутый в шарф до самых глаз, и одинаково угрюмый и ворчливый, где бы они не ночевали. — На собрание само вас не пустят. Ну и, так как Хаски без ошейника, любой Охотник может попытаться его прирезать.

— Пусть попробуют, — задорно отзывается Хаски.

— Я не думаю, что попробуют. Они знают, что ты очень помог мне за стеной. С ошейником или без, но для них ты свой.

— А вот сейчас обидно было, — прекращает веселиться Хаски.

Столица шумная, огромная, окруженная зубчатыми крепостными стенами. Даже вокруг — деревушки и поля. Нечисти тут не бывает, это исключительно человеческие земли, и на Хаски сначала смотрят удивленно, а потом Кай распутывает шарф и показывает крест на шее. Вопросы исчезают, так и не возникнув, и их пропускают внутрь спокойно. Собрание — то событие, когда за все платит король и церковь. Они снимают все комнаты на постоялом дворе: для Охотников, их друзей и спутников. Но все равно на эти собрания Охотники не любят тащить всех, чтобы воспользоваться такой щедростью. Особенно Охотники предпочитают оставлять в другом месте девушек, которым надеются понравиться.

— Земли не пустеют, пока вы все на собрании? — спрашивает Дрод, хотя глазеет по сторонам на улочки, на совсем по-другому одетых девушек, на разукрашенные дома.

— У нас два собрания в год. Летнее и зимнее. Именно чтобы нечисть не наглела в это время. Но еще, если не успеваешь, не можешь посетить свое собрание — через полгода все равно обязан будешь присутс…

Кай замолкает — на пороге постоялого двора стоит Тим, при виде Охотника с его свитой издевательски-почтительно сторонится, пропускает.

— Что такое, белобрысый? Потерял своего вам… — пытается поддеть Хаски, проходя мимо. Кай успевает подхватить, когда тот падает, и втащить на постоялый двор. Замыкает шествие Дрод, который извиняется за поведение оборотня.

— Не зли Тима, — просит шепотом Кай. — Все и так на взводе.

Оно и заметно — когда их ждала битва, когда они были одни в вывезенном городе — все и то были веселее, задорнее. Сейчас же их встречают вежливыми кивками, недружелюбным приветствием, и снова утыкаются в свои кружки. Скорее всего, Тим просто не выдержал этой атмосферы.

Кай подсаживается к Мэтсу, который сидит, обхватив голову руками, над тремя пустыми кружками.

— Так плохо? — вежливо спрашивает Кай.

— Трактирные девки, будь они неладны… Ну что я сделаю, если мне бесплатно не дают, а?..

— Ничего, — мягко успокаивает Кай. — Не смертельно.

— У тебя смертельно? Кого ты отпустил опять? — переключается Мэтс.

— А что, у меня не может быть трактирных девок? — почти возмущается Кай, но Мэтс смотрит так, словно ждет, когда Кай сам осознает свою ошибку.

— Ничего, нас одинаково вздернут. Зубы выплюнем и дальше пойдем, на год свободны.

— Почему все такие мрачные? — удивленно спрашивает Дрод, который попадал на веселую пьянку Охотников. Хаски просто садится, закидывает ноги на стол. — В том городе на смерть веселее собирались.

— Тебя дома мама или нянька ругали? — включается Мэтс, лезет через Кая объяснить, и рыцарь смущается, сникают плечи.

— Ругали.

— И как? Радостно тебе было, когда они тебя ругали? Или радостнее в пещеру на окраине жуткую лезть?

— Дисциплина, — понимает Дрод. Кай чуть отодвигает Мэтса, чтобы тот не лез в его личное пространство, поясняет:

— Если сильно напортачил — завтра же свои и повесят. Тоже радости не добавляет. Даже если повесят не тебя.

— Завтра зато будем в вине выбитые зубы купать, — успокаивает Мэтс. — Че мы правда носы повесили, будто впервые?

И все равно, на собрание — как на смерть, и на постоялом дворе тихо, как в доме покойника. Словно и правда живые мертвецы среди них, потому что никто не признается, если его завтра есть за что казнить.

И Кай посматривает украдкой на Хаски, хотя и избегает его. На том же собрании Гранит может приказать либо надеть на оборотня ошейник, либо прирезать. Ночью, разглядывая неровный потолок, Кай думает о том, что каждого Охотника, пожалуй, есть за что ругать. И для обычных людей эти проступки незначительны — продажная любовь, жалость к нечисти, трусость. Но не для них, их пестовали как новые легенды, и даже если бы учителя прощали их, формально все равно обязаны были наказать.

Утром, кроме Дрода и Хаски, Кая внизу ждет мальчик-паж в бархатной ливрее, и Охотнику радуется как родному, вскакивает и с улыбкой протягивает конверт из плотной коричнево-серой бумаги с вензелями.

— В прошлый раз вы сказать велели, что я вас не нашел, в этот раз, видите, с рассвета прислала. Чтобы я вас не пропустил. Теперь отказаться не получится.

Поднимается взволнованный Хаски, заметив бледность Кая и сжатые в линию губы, но Охотник жестом показывает, что все в порядке, он разберется сам. Забирает конверт, вскрывает, возвращает не читая.

— Милый мальчик, — ласково произносит Кай, — скажи, что я согласен и за мной нужно будет зайти вечером. А вечером погуляй где-нибудь, когда придет пора позвать меня. А потом вернись и скажи, что Охотник Кай так от своего учителя схлопотал, что стесняется в таком виде показаться ей на глаза.

— Плакать будет, — предупреждает расстроенный мальчик.

— И что мне очень неудобно, — продолжает Кай. Мальчик жует свои губы, раздумывая, выпаливает:

— Ну хоть платок свой дайте.

— Какой платок, — вступает Хаски, подталкивает пажа к дверям. — Не носят Охотники платков, им некогда сопли подтирать. Давай, выметайся.

Как только он выпроваживает мальчика на улицу, сидящий до этого в углу молча Вайс срывается на нервный, булькающий смех.

— Кай, блин. Ну прям как барышня, — подытоживает он. Кай молча, плечом задев Хаски, опускается на свое место.

— В столице опасно? — подойдя ближе, с пониманием переспрашивает Хаски.

— Сразу после собрания уезжаем, — командует Кай. Дрод грустно качает головой:

— Да уж, с чудовищами проще. Она знатная дама? Некрасивая?

— Красивая, — вздыхает Кай, и Хаски напрягается. — Замужняя.

— Ну ты герой-любовник, — Хаски хлопает его по плечу, шепотом прибавляет: — Еще и старше тебя, небось?

===

Наискосок, по касательной в мягкий живот, и потом — в промежность. Без жалости. Мэтса складывает в ноющий комок, отдалено похожий на человека. Половина круга уже такие ноющие куски мяса, остальные стоят, как изваяния, заложив руки за спину, и смотрят перед собой безразличными пустыми глазами.

— Девок покупать понравилось? Как вещи? — кряхтит его учитель, пытаясь отдышаться после наказания. Бьют всегда те учителя, что натренировали, исключение — только если воспитывавший уже мертв, или не смог появиться. Бьют на свое усмотрение, куда и как сильно. Получается, что Охотнику единственный судья — это человек, его создавший.

В мягкое подбрюшие Свеину, потому что нечего ждать подмоги, с одним оборотнем мог и сам справиться. А все же учитель его щадит, да и проступок несерьезный. Каждый удар приходится резонансом куда-то во внутренности Кая, и своей очереди он ждет, как избавления. И вот напротив останавливается Гранит, начинает чуть ли не с отеческой мягкостью:

— Кай, — а потом в зубы, так, что хрустят, и еще удар по касательной, наискосок, чтобы упал. Рефлекторно дергаются руки, защититься, удерживает их только силой воли, сплевывает на каменный пол просторной темной залы кровь и, когда считает, что уже все — еще один удар в спину локтем, в вывернувшуюся от боли лопатку. — Химера на севере, ее потом видели дальше в лесах. Тебя ее убить просили, а не дальше спровадить. Русалку в Перепутье не тронул, так она рыбаков там и пугает!

— А третий за что? — хрипит Кай.

— Так уж и не за что? — сурово спрашивает Гранит, и Кай больше не возражает. Даже если попытаться сказать, что раз не рассказали, то ничего и не было — Гранит ведь узнает, и тогда вдвое всыплет. Да и ладно, виноват.

Крайза за пьяный дебош в каком-то городе, и второй раз под ребра — отказался убирать устроенный им бардак после драки. Как-то получается, что последним стоящим на ногах оказывается Тим, и до него очередь доходит, когда остальные уже начинают подниматься на ноги, отплевываясь и вытирая кровь из разбитых носов. Кай почти верит, что к Тиму не за что придраться и ему все сойдет с рук, тем более, что его учителя тут нет, но распахиваются со скрипом двери, и в сопровождении двух плечистых ребят входит согнувшийся Хекк. Осматривает всех хитрым прищуром, словно на урок зашел, а не в разгар наказаний. У Кая жжет скулу, у него ощущение, что лопатка вывернулась в обратную сторону, все время хочется проверить ее рукой. С появлением Хекка все затихает, тот останавливается напротив Тима, и у Охотника губы белые, сжатые в линию, а взгляд все такой же — свысока.

— То ли ты вымахал, то ли я усох, — кряхтит Хекк, глядя снизу вверх, подходит почти вплотную и — быстрым ударом под ребра выбирает из Охотника весь воздух. Тима складывает пополам, и он, как и остальные, терпит, не сопротивляется. Обычная картина, значит и Тима есть за что, но все меняется, когда выпрямившийся Хекк произносит:

— Графское поместье в Локрафте. К ним постучался высокий светловолосый Охотник. Без рясы, но крест-то твой видели… Тим, ты понимаешь, что делаешь? — перехватывает Охотника за волосы, заставив смотреть на себя. — Охотников после этого боялись в дом на ночь брать. Кто знает, может тоже что-то в голову взбредет, и зарежет хозяина по утру… Почему ты его убил, Тим?

— Меня там не было, — спокойно отзывается тот, тут же получает удар в подбородок, от которого, должно быть, прикусывает язык.

— Еще и врешь мне, — Хекк отшвыривает его, снова бьет в живот, в спину — прямо в позвоночник. Не жалеет, с такой силой, что Тим падает на пол, потом переворачивается на спину. Тогда учитель ставит ногу ему на горло. Что-то дергается не только в Кае, все Охотники подбираются ближе, но смотрят так, словно происходит все за прутьями клетки. Они хотят помочь, они верят, что какой бы сволочью ни был Тим, он не станет убивать просто так. Потому что если сейчас скажут, что Тим совсем рехнулся и теперь убивает направо и налево — это сломает весь смысл клана Охотников.

— Тебя ж повесят, — шипит Хекк. — Соври, сука. Скажи, что он оборотням продался. Что он детей на завтрак жрал, тебе поверят.

Тим молчит, цепляется за ногу учителя, но порыв освободиться затухает. Охотник не сопротивляется. Когда Хекк устало отступает, все выдыхают с облегчением. Держась за содранное грязное горло приподнимается Тим, дышит с хрипом, и все ждут, что Хекк либо простит, либо прикажет подать веревку. Но казнь Тима — нечто слишком страшное, чтобы быть правдой. Старым, безобидным дедушкой Хекк ковыляет обратно к ученикам, и там, глубоко дыша, командует устало:

— Ваша очередь. Если убьете — то заслужил.

Ученики колеблются, но взгляд Хекка подгоняет их, как кнут. Двумя окаменевшими монументами они подходят ближе, пока Тим снова поднимается на ноги.

— Он не станет сопротивляться, смелее, — напутствует Хекк.

===

Барс выскакивает на крыльцо, цепляется за стену, стараясь оставаться под навесом. Дышит, как выброшенная на берег рыба, и Хаски, который хотел было пошутить, видит, как до красных ссадин затягивается ошейник на шее вампира.

— Тиму плохо, — поясняет Барс глухо.

— Ну, — Хаски пожимает плечом, накидывает на него свое пальто, чтобы поберечь от солнца, — он заслужил.

— Ничего он не заслужил! — горячо возражает Барс. — Он все правильно сделал… И он знал, что его за это казнят.

— Так его там убивают? — Хаски пытается шутить, но по спине холодком — а если и Кай в чем-то виновен? Если ездить за стену нельзя, даже чтобы кого-то спасти? Или ему припомнят убитых близнецов?

— Не могут его убить! — упрямо твердит Барс, съезжает по стене на пол, но вроде отпустило, уже не задыхается. Ошейник выглядит вросшим в шею. — Это же Тим.

— И что? Если он что-то натворил, то и его повесят, — возражает Хаски, и вампир перестает с ним спорить, как с недалеким, который не понимает.

Но прав Барс. Тима почти приносят к вечеру — руки закинуты на плечи других Охотников, голова опущена. Он в сознании — вздергивает подбородок, стоит пройти мимо Барса, и кончики разбитых губ подергиваются, словно в улыбке. 

Собрание кончилось, значит до следующего его не убьют. Барс собирается бежать следом, в спальню, куда волокут Тима, но его перехватывают остальные Охотники — их все еще слишком много: восемь человек, и среди них Кай. Смотрят с примесью брезгливости и надежды.

— Что хозяин натворил? — мрачно спрашивает Мэтс, который держит Барса за руку. Тот осторожно пытается отобрать свой рукав, оборачивается на лестницу, но та пуста: Тима уже унесли.

— В деревне сказали… — Барс откашливается, приглушает голос, — что лорд любит девочек молоденьких к себе в замок брать. Совсем молоденьких, не шестнадцати даже. Одной тринадцать было, когда она родила от него. Ребенка отдал ее родителям, девочку оставил при себе. И, вроде как, жаловаться на него некому…

— И они пожаловались Тиму, — кивает Кай. Охотники выглядят как мальчишки после драки — встрепанные, с ссадинами, треснувшими губами, у Вайса заплывает синяком правый глаз.

— Ну да… А у Тима это просто больная тема. Если б он их убивал там, Тим бы еще подумал. А тут его переклинило.

Мэтс отпускает, с облегчением делает вывод:

— За дело, короче.

— Да по закону Тим мимо пройти должен был, — напоминает Слайз, стоящий позади всех и просто задержавшийся посмотреть, не дойдет ли до драки.

— Тим неприкасаемый для них, — произносит Кай, часто моргая. Поодаль останавливается Дрод, который хотел подбежать к другу спросить, как все прошло. От перил наблюдает вышедший из комнаты Хаски, с ним еще несколько спутников Охотников. Ближе не подходят. Из спальни Тима выбираются двое, спускаются по лестнице к собравшимся, вокруг которых словно меловой круг, и внутрь войти могут только Охотники и Барс.

— Ни фига себе неприкасаемый. Как Бог черепаху отмудохали, — Мэтс сплевывает на пол, и видно — ему жаль, невероятно стыдно, что не заступился.

— Так его просто так отпустить и не могли. Иначе мы бы вдруг решили, что…

— Эй.

Тим стоит, опершись о перила, будто на прогулку вышел, а что лицо в кровь разбито — так он всегда так ходит, привык уже.

— От вампира отошли. И хорош меня обсуждать, как базарные бабы.

Наверное, из Тима получится отличный учитель, если он доживет. Потому что ребята, все как один уже закаленные, некоторые и старше его, смущаются, смешиваются, начинают расходиться. Хаски перехватывает Кая на лестнице, шепотом спрашивает:

— Так что за богатая особа?

— Забудь, — так же глухо отвечает Кай. — Нам пора.

— Нет, Кай, ну если тебе мешает, то просто скажи, я ей объясню.

— Никому ничего не надо объяснять. Собирайся.

— Что, и без праздника? Халявной выпивки? И за Тима волноваться больше не будем?

— Хаски, какая к чертям выпивка и Тим, если меня убьют, задержись я тут еще на несколько дней? — уже с отчаянием заканчивает Кай. Хаски криво улыбается, уже без того задора продолжает:

— Что-то очень многие тебя убить пытаются.

===

Парень в пропыленном камзоле нагоняет их уже у ворот, и сначала Кай напрягается в ожидании беды, но слуга не к нему.

— Сэр Дрод, — обращается он, и в интонации есть что-то просящее, жалкое, — отец ваш при смерти.

Кай делает шаг назад, чтобы не мешать разговору, одергивает заинтересованно прислушивающегося Хаски. Дрод дважды порывается начать что-то говорить, и лицо его меняется, то морщится, то разглаживается. Он отвечает выбранным:

— Он это заслужил…

— Дрод, — осуждающе окликает Кай. Странно, Дрод всегда был примером нравственности, но отчего-то Охотник знал, что в этой ситуации он примерно это и ответит.

— Я не могу вернуться, — горячо возражает Дрод. — Мне не нужен замок, не нужны деньги отца. Я хочу приносить пользу, а не сидеть на богатствах.

— Ты будешь очень полезным, если будешь Охотников пускать на ночлег, — серьезно возражает Кай. Дрод полностью разворачивается к нему:

— И слушать про их интересные приключения?! А самому оставаться там же? Кай, пойдем со мной?!

— Ты еще женись на нем, — ворчит недовольно Хаски, выступает вперед, между Каем и Дродом. Рыцарь паникует не потому, что нужно их покинуть, просто он понимает — если отец правда умрет, то из замка Дрод будет выбираться только на охоту и в боевые походы, а гулять по стране с Охотником ему будет уже не по статусу. — Ты чего за Кая цепляешься, как маленький? Без мамки уже ничего не можешь? А «при смерти» это такое дело — может ты прискачешь, а отец уже по дому в бархатном халате бегает, а «при смерти» — только похмельем и было.

— Хаски, — снова одергивает Кай, мямлит что-то слуга. Дрод взглядом вцепляется в Охотника, в глаза, отчаянно, почти что с мольбой.

— Эти месяцы были очень интересными. Даже если я только помогал… я чувствовал, что занимаюсь тем, что мне действительно по душе.

— Да, спасибо за твою помощь, — кивает Кай, и словно стену между ними строит. — Я буду всегда рад тебя видеть. Но тут дело даже не в том, чего хочешь ты. Дело в людях, которые без тебя не смогут. В матери, которая, конечно, привыкла управлять одна замком, но… но у нее все же был ты, а теперь хочешь ее совсем одну оставить.

Дроду, пожалуй, становится стыдно, он рывком возвращается к слуге, хватает того за плечо.

— Лошадь есть? Как давно отец болен?

И Кай, больше здесь не нужный, разворачивается, смешивается с многочисленными повозками, выезжающими из ворот города.

— Я присмотрю, чтобы Кай ни во что больше не вляпался! — обещает Хаски, но Дрод, наверное, и не слышит.

Они идут в человеческом потоке, как в бесконечном косяке рыб, и, устав от присутствия людей, Кай сворачивает в лес, где совсем нет тропинки. Просто, напролом, через поваленные деревья, по кочкам, покрытыми снегом.

— Как насчет тебя, Кай? Я часто слышу, что ты не выбирал, чем заниматься. Но не представляю тебя… крестьянином, землевладельцем или… даже певцом.

— Потому и неплохо, что все выбрали за меня, — произносит Кай.

— И кем бы ты хотел быть?

Кай останавливается, ждет, когда Хаски поравняется с ним.

— Конечно, я предпочел бы сидеть дома, в тепле, не искать где заночевать каждый вечер, не рисковать жизнью всякий раз, когда находится работа, и не получать в зубы за всякий случай, когда оказался слишком добр. Но… нас и так мало. И даже такой маленький и слабый Охотник, как я, смог столько сделать. Значит не зря, значит можно и потерпеть.

— Что, а к старости учителем станешь?

Охотники вольны выбирать, куда отправиться доживать свои годы и чем заниматься. В учителя уходят не все.

— Я не думаю, что доживу, — серьезно отзывается Кай и, кажется, даже сам стесняется своего печального настроя.

===

Рядом со столицей больше селений и городов, да и двоим проще устроиться на ночь, чем втроем, хотя Хаски по-прежнему притягивает настороженные взгляды. Когда Кая оставляют одного в комнате, пахнущей свежим деревом, он садится, привалившись спиной к стене, вдыхает глубоко. 

В последнее время ему очень везло — два года путешествовал один, и тут появился Дрод, потом и Хаски. Кай и не заметил, насколько это важно для него. Не задумывался — рыцарь предложил составить ему компанию по дороге до города, а потом оказалось, что тому все равно куда идти, и почему бы не пойти с Каем? Он мог выбрать любого другого Охотника, но прикрепился к Каю. И с тех пор Охотника не оставляли одного — даже когда Дрод исчез, рядом был Хаски. Его друзья ждали, когда он оправится после ранения. Ввязывались с ним в опасные приключения и всегда были на его стороне.

И Хаски — смотрит то как на кусок мяса, то как на еще не оперившегося птенца. И все ждет, в лицо, в глаза заглядывает, и кажется, что пока Кай обещание не исполнит, он не сбежит, да и умереть не даст. Но Хаски ведь не знает про смерть своего отца, как можно с ним спать, пока он не знает? Нечестно.

— Уже засыпаешь? — Хаски оказывается совсем рядом, Кай вздрагивает, словно только проснулся. Как он не заметил его возвращения?

— Да, вымотался, кажется, — Кай закрывает лицо руками, пытаясь прогнать сонливость. Когда открывает — Хаски слишком близко, у самого носа, но Кай не шарахается, спокойно ждет.

— Ты уж прости, — начинает Хаски, опускает одну руку на лавочку у бедра Кая, — но какие-то богатые барышни, твое восхищение Тимом, то, как ты сейчас страдаешь от того, что ушел Дрод… И нас, кстати, наконец оставили одних. Ты же не против?..

Кай даже не спрашивает, не против чего он. Кивает, начинает снимать рясу, стащив ее, как платье, через голову.

Он видит напротив себя Хаски, хотя вплотную к нему на корточках сидит красивая девушка с распущенными снежно-белыми волосами.

— Так вот кто тебе нужен, Охотник, — произносит с улыбкой она, гладит ладонью его щеку, и Кай послушно тянется к прикосновениям.