Чем больше времени проходит, тем больше писем пребывает на стол, от которого Драго хочется или отвернуться, или сжечь вместе с посыльным. Буквально вся граница его земель вспыхивает напалмами, трещит и рушится под напором драконьих всадников, которые как будто бы сами не знали, какой потенциал даст им ярость от потери вождя. Каждая драконья жизнь обходится им в несколько человеческих (если, не в десяток) и это потери, на которые тяжело закрыть глаза. Люди бегут, драконы улетают, а на стол всё прибывают письма.
Сдали, проиграли, потеряли. Столько кораблей разрушено, такая крепость пала, столько драконов улетело, столько налётчиков погибло.
В далёком углу сознания копошится противная, ненавистная мысль о том, что он, возможно, ошибся, когда послушал Гриммеля. Ошибся, когда забрал у драконьей суки её ублюдка и вожака у стаи. Не проиграет ли он вот так просто, не выдержав ярости драконьих всадников? Не предадут ли его собственные люди, почуяв слабость? А что будет, когда он казнит Ночную фурию Олуха? Вести о смерти вожака рано или поздно долетят и до врагов, и что будет, когда горе всей стаи обратится в огонь?
Из широкого окна каюты горизонт зеленеет от льда и устилается снежными голубыми равнинами. Чёрные кованые носы и палубы кораблей протыкают небо, как кривые ножи, а там, под тёмной водой, бурлит драконье дыхание. На его стороне тоже есть смутьян и он такой же огромный и закаленный в битвах, как и вожак Олуха. Если он соберёт все свои силы вокруг своей главной крепости — Трезубца, то у них есть шанс выстоять и разбить основную армию всадников. Но что делать с их союзниками? Выстоит ли его флот против них в открытом море? И какова будет цена победы у Трезубца? Он может сидеть здесь сколько угодно, но чтобы захватить архипелаг нужно плыть вперёд, а не зажиматься в угол.
“Всё решит главная битва между двумя смутьянами и цена победы у Трезубца.” — эта мысль отчётливо звучит в голове, когда Драго снова смотрит на кованые стены крепости.
Его смутьян захватит разум чужих драконов, и у Драго есть стрелометы, чтобы убить левиафана всадников. Ещё есть высокие и острые стены из железа, усеянные арбалетами. Они неприступны для огня и чужого флота. Также остались свои собственные драконы и налётчики, которые могут атаковать всадников из укрытий, прекрасно зная ландшафт острова в отличие от них. Драго потерял достаточно земель и сил, но всадники не смогут захватить сердце его севера. Они должны разбиться об него, как волна разбивается о камни.
Трезубец, возвышающийся над зимним горизонтом, как чёрная гора, внушает некоторую надежду своей неприступностью для врагов, но Драго не может успокоиться до конца. Одна неприятная новость всё ещё тревожит его: письма от Гриммеля перестали приходить уже около недели назад, а разведчики не могут найти ни его следов, ни следов ночной фурии.
* * *
— Как тебе твои кошмары?
Свет от факела в руке Гриммеля слепит глаза, и Иккинг щурится. Глаза охотника напротив пропитаны насмешкой и ехидством, и в горле начинает зарождаться рычание, от которого ухмылка на чужом лице только растет. Иккинг скалит свои зубы, но не может не ответить.
— Неприятные. Пугающие. — он сглатывает, и ощущение невозможности придержать язык всё ещё саднит во рту горечью.
Гриммель только равнодушно качает головой из стороны в сторону, привычно отводя взгляд на пару мгновений. Его лицо можно назвать скучающим, но Иккинг чувствует недобрый интерес к себе, исходящий со стороны охотника.
— Это хорошо, ведь нам не нужно, чтобы ты мыслил здраво, верно? — Гриммель смеется, и его смех отскакивает от стен глухим глубоким звуком.
Иккинг снова рычит, и ему отвечают улыбкой. От охотника несет драконьей кровью и содранной с тела чешуей. Чудовище. Драконоубийца. Иккинг сглатывает отвращение и отворачивается с неизменным оскалом на лице.
— Как тебе твоя еда здесь? — сбоку слышится пара размеренных шагов и лязг факела, вставленного в кольцо.
Значит, он хочет задержаться. Иккинг снова сглатывает горечь.
— Обыкновенная.
В ней не было ничего особенного, кроме того, что её приносил лично Гриммель, и это порождало в Иккинге вопросы. Где остальной экипаж? Почему Гриммель перестал им доверять? Неужели охотник просто хочет провести с ним больше времени? Зачем? Он никогда не поверит, что убийце ночных фурий не всё равно на ещё одну в его руках — в конце концов он жаждет только его крови, так зачем всё это внимание?
— О чём думаешь?
Гриммель почти вслух насмехается над ним, прекрасно зная, как он не любит, когда ему лезут в голову. Иккинг с ненавистью поднимает глаза и говорит:
— О вас. И о ваших мотивах.
— Я думал, что мои мотивы достаточно понятны для тебя, либо ты не так умен, как кажешься.
Под его взглядом Иккинг ощущает призрачный холод на плечах, словно бы его обдало свежим зимним воздухом, но это всего лишь морок. Дверь закрыта, а комната душная и тёмная, освещенная только одним единственным факелом, и в её тенях прячутся три бронзовые пасти. Здесь нет ничего, кроме кошмаров: тех, что наяву, и тех, что скрываются в темноте.
— Почему вы навещаете меня? Почему сами приносите еду? — Иккинг не ведётся на издевку и поднимает глаза на собеседника.
Лицо Гриммеля так и остается бледной мраморной маской убийцы, от которой несёт холодом, смертью и неизвестностью. Гриммель умело прячет свои желания и путает мысли, и Иккинг с досадой признается, что не в силах заглянуть под эту маску и разгадать загадку.
— Хочешь, чтобы я перестал?
Это не обида и не угроза. Иккингу кажется, что охотник просто не хочет отвечать прямо. Что может скрываться в ответе, чего Гриммель не хочет произносить?
— Нет. Не хочу.
Несмотря на то, что Иккинг не верит в его слова, внутри просыпается страх остаться в темноте навсегда. Каким бы ненавистным ему ни был убийца ночных фурий — он всё-таки был небольшой передышкой во тьме и тишине. Он хотя бы ему отвечает, в отличие от надоевших драконьих голов в углу.
— Тогда не жалуйся. — Гриммель всё-таки ускользает от вопроса, как змей из рук, и Иккинг недовольно скалится.
Они остаются вот так, в бездумном молчании, под шелест огня и стрекот на палубе. Корабль становится тише сам по себе, и Иккинг замечает это только сейчас. Он не слышит ни говора людей, ни шагов экипажа по судну. Только редкое пощелкивание и тяжелые драконьи шаги. Иккинг уже хочет нахмуриться и встать, но ему жестом приказывают сесть обратно, и он слушается.
— Почему драконы?
Из образа Гриммеля утекает всё прежнее веселье, и он словно бы принимает свою истинную форму молчаливого серьёзного хищника. Возвращается обратно в себя, развеяв призрачную ауру усмешек и опасной игривости. Сейчас на Иккинга прямо смотрят тяжёлые равнодушные глаза.
— Что, почему драконы?
— Почему ты выбрал их сторону? — Гриммель терпеливо объясняет и даже не закатывает глаза в привычной раздраженной манере, словно бы ему правда интересен ответ, — Не учитывая факта твоей низменной природы. Почему они?
— Они лучше и вернее людей, у них чистые и любящие сердца, и я один из них. — Иккинг говорит пылко и быстро и сказал бы ещё больше, если бы не смех собеседника.
Гриммель усмехается во все зубы и неверяще качает головой, даже не смотря на него. Его руки ровно сложены за спиной и это до боли в груди напоминает родную душу. Иккинг успевает затосковать, но поза — единственное, что напоминает в нём Вигго. Перед ним чудовище, которого стоит опасаться.
— Чушь. Безумие. — Гриммель не верит Иккингу и смотрит на него, как на безумца, растягивая нервный смех ещё на мгновение.
— Это правда, вы знаете, что я не могу вам лгать! — Иккинг сверкает клыками, но не может встать, чтобы поравняться взглядами с охотником, (ему снова не разрешают жестом).
— Я знаю, что ты в это веришь, но это ложь и обман, — Гриммель одним шагом становится ещё ближе и наклоняется, опасно заглядывая Иккингу в лицо, — Обман, которым ты дурачишь и себя, и других.
— Драконы идут за мной и спокойно живут вместе с людьми.
— Они идут за силой, которую ты им даёшь, и слушаются до поры до времени. Погибнешь ты, и они пожрут своих собственных всадников в голодный год и потом пойдут жечь и пожирать других людей.
— Точно так же люди думали о волках, но теперь у нас есть собаки. Драконов можно приручить и одомашнить.
Гриммель закатывает глаза и раздраженно вздыхает, но не приказывает Иккингу замолчать. Только снова обращает пустой и прямой взгляд к нему, и сердце само вздрагивает от неприязни.
— Волки не летают, не дышат огнём и не вырастают размером с человеческий дом. С ними нельзя ужиться надолго.
— Можно.
— Твоему отцу следовало выбить эту дурь из тебя. Твои идеи приведут людей к исчезновению! — он наконец-то взрывается и рычит на Иккинга, пока тот скалится в ответ.
Иккинг также замечает, что Гриммель не говорит “нас”, и понимает, что он для охотника не свой. Не человек. Дракон. Враг. Они находятся на разных сторонах, но могли ли бы понять друг друга? Иккинг глубоко сомневается, что человек, стоявший перед ним мог видеть больше и шире своих убеждений.
— Будь вы моим отцом, то выбили бы?
Гриммель морщится, и на его лице впервые мелькает что-то человеческое и уязвимое. С лица охотника медленно сползает ухмылка, и он, кажется, глубоко задумывается. Его взгляд относится к теням, словно бы они дадут ему ответ, но вся комната молчит. Иккинг наблюдает и тоже молчит в ожидании ответа. На мгновение ему кажется, что он находит нить к взаимопониманию, но иллюзия рушится: Гриммель неверяще мотает головой и надевает оскал. Он слишком слеп, жесток и горделив.
— Будь ты моим сыном, я бы воспитал тебя подобающим образом, — его прищур похож на тот, что носят смертохваты, — Я сделал бы тебя драконьим охотником, и ты принял бы наш уклад жизни, а не носился бы по свету с безумием в голове и тварями под боком.
Теперь настала очередь Иккинга блестеть глазами в свете огня и смеяться, ведь он уверен, что такого бы не случилось. Нет такого мира, в котором он станет драконоубийцей, и человек напротив смеряет его расколотую улыбку непонятным взглядом. Руки снова сложены за спиной.
— Я бы улетел от вас. Нет такого мира, где я буду желать убивать драконов. Я не вы. Я на другой стороне.
Его тихий голос разносится вдоль стен, и чем дольше Иккинг смотрит на Гриммеля, тем лучше читает его взгляд. Он вмиг становится понятным и ясным, как зеркальная гладь спокойного озера, и в нём колышется смирение. И отчасти разочарование. Они — два воплощения одного целого, только на противоположных концах. На двух сторонах. И никто из них не перейдёт на другую. Один — дракон, второй — его убийца, и они оба теперь это видят так же отчётливо, как и тени на стенах.
— Тогда я могу только пожелать тебе спокойной ночи, вожак, — Гриммель возвращает себе привычный холодный тон, и они снова становятся врагами.
В его взгляде Иккинг видит недобрые намерения, и сердце подсказывает, что ему не понравятся желания охотника. Гриммель уже принял для себя какое-то решение, и оно обещало быть тяжелым и унизительным. Его захотят сломать. Уничтожить, чтобы он не смог подняться и вести за собой стаю. Иккинг открыто скалит зубы и рычит в обещании пережить всё, что ему уготовано драконоубийцей и сжечь того живьем, когда он освободится.
— Спокойной ночи, драконоубийца.
Иккинг выплёвывает слова с отвращением, а Гриммель уходит с непонятной жуткой улыбкой.
* * *
Снегопад, перемешанный с пеплом, чёрные ели и кровь на мече. Густые капли падают на грязный снег под ногами, и Вигго тяжело вдыхает знакомый запах выигранной битвы. Небо затянуто дымом, как серым плотным полотном, и пепел оседает на кожу, словно крупные хлопья снегопада. Только в нём нет холода, только горечь и тяжесть в лёгких, к которой Вигго привыкает за последние недели. Победа не облегчает тоски на сердце, а только подогревает клокочущую ярость. Вардис выпускает несколько молний в серое небо, словно бы чувствуя Вигго своим сердцем.
Кладбище охотников, сотканное из поломанных и обгоревших останков кораблей и железных клеток, скалится в лицо кривым избитым ртом. Взгляд равнодушно проходится по чёрным мачтам, прежде чем Вигго направится к зданию совета. По кровавому снегу шуршат свои шаги, а сзади слышится шуршание хвоста Вардиса по земле. Вигго мельком поглядывает на стены взятой крепости, которая смотрит на него обгоревшими, но такими же сильными и высокими стенами. На её шпилях сидят драконы Валки и бирюза на их броне больше не видна от слоев пепла и крови. Вигго принял бы их за статуи, если бы не лёгкое движение головы или взмах крыльев в пепельной мгле. Игнис кроется где-то среди этих живых статуй, и Вигго отпускает Вардиса к нему, слегка потрепав по шее.
Карты на столе встречают его бежевым оттенком и запахом чернил. Валка, сидящая здесь же, поднимает на Вигго уставший взгляд с ожиданием, но ничего не говорит. Только пронзительно смотрит, потирая лоб и переносицу обеими руками. От неё пахнет гарью и драконьей чешуей, как, наверное, и от него самого.
— Есть только один, самый быстрый и основной путь, по которому они могут проплыть.
Её взгляд становится более заинтересованным, и Валка выпрямляется, убирая ладони от лица. Драконьи всадники рядом с ними также обращают всё своё внимание к Вигго, и он продолжает:
— Он проходит через северной пролив. Но я не думаю, что Гриммель так глуп и предсказуем, чтобы пойти по самому короткому участку под властью охотников.
Фигурка становится на карту ровно по линии пролива, и в руки берутся ещё несколько. Вокруг раздаются шорохи крыльев и хвостов по полу, а также треск огня.
— Единственные обходные пути для кораблей находятся ещё здесь, — Вигго ставит один корабль на ещё один участок, — И здесь. Эти проливы займут больше времени, но они дальше от наших границ. Я думаю, он выберет самый дальний, но отправит приманки на два остальных.
— А если он предугадает, что мы нападем на последний и наоборот пойдёт самым видным путем?
— Это слишком рискованно для него, — Вигго не отрывает взгляда от карты, но угадывает в голосе говорящего кого-то из новых всадников Олуха, — Поэтому он будет искать обходной путь через северные воды, но при этом будет торопиться, ведь Драго не любит ждать.
— Тогда нам стоит напасть сразу на три пути?
— Да. — Вигго кивает и выпрямляется, сложив руки за спиной.
Он слышит шуршание чешуи, когда драконы встряхивают шеями, и их шумное жаркое сопение, когда они выпускают дым из ноздрей. Когда его глаза отрываются от карты, первое, с чем они сталкиваются — тяжёлое выражение лица Валки, вставшей перед столом. Она не сказала ни слова с начала нового совета, как немая статуя. Грозокрыла за её спиной нет, но зато есть другие драконы, которые стараются подлезть под когтистые ладони альфы, но не получают ответа. В свете огня от центрального костра Валка выглядит подобно скорбящей валькирии: горькая и мрачная, одетая в железо и драконью чешую, с бледной маской из острых скул и прищуренных голубых глаз. Вигго кажется, что он отчасти понимает тяжесть в её груди. Она у них одна на двоих, просто сердце тревожится в своём ритме.
— И как мы узнаем о том, кто победил и в каком корабле наш вождь?
— С помощью дарованной связи избранных.
В лицах всадников Вигго видит некоторое смятение и только лицо Валки поднимается от карты к нему, полное осознания. Её глаза слегка расширяются и их разрез становится острым и похожим на драконий, только вместо чистого золотого там играет бирюза. Эти глаза он видел у Иккинга в те молчаливые и сосредоточенные моменты, когда они говорили о драконах и ценности человеческой жизни.
— Стоик с группой всадников и драконов атакует главный путь, по которому пойдут основные корабли, а я увижу во сне, был ли там Иккинг. — Голос Валки звучит негромко, но каждый дракон и всадник прислушивается к нему.
— Нет связи быстрее и крепче, чем связь, дарованная богами. — быстро подхватывает её настрой Вигго и замечает, как приподнимаются уголки губ Валки.
Она словно бы начинает оттаивать от холода и снова ощущает готовность сражаться и лететь вперёд. Вигго кажется, что за последнее время он впервые видит её такой воодушевленной, а с её плеч как будто бы сходит знакомая тяжесть. Ему тоже становится легче, но он не спешит терять головы: Иккинг всё ещё в плену, а Гриммель всё ещё жив.
— Тогда решено. — настрой Валки, кажется, передаётся и драконам, которые бодро приподнимаются и встряхивают крыльями, — Мы соберём силы, нужные для атаки, и перехватим все пути и корабли к Драго. Нам нужно распланировать всё тщательнее, и я расскажу обо всём Стоику.
Валка прокручивает посох в ладони, приманивая взгляды драконов, а затем со стуком ставит один конец в пол. Теперь её улыбка для Вигго становится открытой, пускай и усталой, и он отвечает ей тем же.
* * *
Сон дарует мгновения спокойствия, и Валка позволяет себе мягко вздохнуть. Напряжение сходит с её плеч, как волна, и она недолго задумывается о том, что война давалась ей легче, когда она была одна. Беспокоиться нужно было только о себе и Грозокрыле. Сейчас все поменялось, и от бессилия хочется разрыдаться, но Валка успокаивает себя тем, что у Вигго есть план.
Она не ощущает холода во сне и ей не нужна толстая накидка из меха, которая исчезает с плеч по одному желанию. Пока сон мерцает и переливается тонкой магической материей, Валка представляет себе их домашний камин и спальню. Треск огня приятно разгоняет давящую тишину, и она прикрывает глаза.
Когда в сон приходит Стоик, ей не нужно оборачиваться, чтобы понять это: её сердце само начинает по-особенному трепетать. Сзади раздаются мягкие шаги, и пространство вокруг теплеет, как от невидимых лучей солнца.
— Вигго знает, как спасти его.
Собственный голос, наполненный надеждой, звучит для Валки с трепетом и дрожью, словно бы вокруг было эхо. Усталая от войны и ожидания, она оборачивается и встречается глазами с любимым мужем.
— Я надеюсь, что он не ошибается со своими планом.
Глаза Стоика такие же изумрудные, как и у их сына, и Валка ловит себя на мысли, что чувствует тоску, когда смотрит в них слишком долго. Она плавно отворачивается и на миг становится грустной. Мир становится похожим на воспоминание, когда Валка отворачивается к камину и сверкающему огню в нём. В сердце скорбит.
— Я тоже на это надеюсь.
Воспоминание отгоняется и растворяется перед глазами, как краска в воде. Валка садится на кровать, снова ощущая себя в этом мире, пускай и сотканном из сновидений. Собственная кожа на ладонях мерцает так же, как и сон, и Валка складывает их на коленях
— Вигго тихий и задумчивый и в такие моменты он напоминает мне Иккинга. У него также острый интеллект и способность мыслить на несколько шагов вперёд, и я думаю, что он перехитрит и Гриммеля, и Блудвиста.
Кровать скрипит, как настоящая, когда Стоик садится к ней и берет за руку. Прикосновение отдает таким же теплом, как и наяву, и Валка ловит на своих губах улыбку. Кажется, что огонь и пепел заковали её в непробиваемую клетку, в которой она начала забывать, что такое нежность и чувства. Стоик выглядел тяжело, но намного лучше неё. Валке казалось, что если огонь войны выжигал из неё мягкосердечность, то её мужа он заковал и воспитал.
— Всё получится. Мы уже заставили Драго отступить с севера, а с умом и хитростью Вигго мы победим и этого Гриммеля.
В лице Стоика читается такая же надежда, и его настрой передаётся и Валке. Она с облегчением берется за руки мужа и не замечает, как её глаза начинают блестеть.
— Тогда перед каждым из нас ещё одна важная битва.
— Получается, что так. — Стоик улыбается и ласково гладит её руки в своих, — Потом, когда победим, вернёмся все втроем домой.
* * *
Утром в свежее и морозное, пропитанное золотом и кровью небо поднимается скрилл и шторморез в сопровождении других драконов и всадников. Они танцуют спиралью на фоне залитого светом неба, и молодое солнце блестит и перекатывается на их крыльях и гребнях, когда они отрываются от земли. С драконьей звонкой песней вся стая следует за своей альфой в сторону дальних островов, где и мог скрываться убийца ночных фурий.