Ramin Djawadi — The rogue prince (House of the dragon ost)
Без света и звуков деревянные безмолвные стены становятся единственным, на что Иккинг может ориентироваться. Он касается их холодными ладонями, как привидение, и бродит кругами, чтобы хоть как-то размять затекшие конечности. Старается контролировать свое дыхание, прислушиваться к стенам, чтобы уловить шёпот волн, приседает и отжимается, чтобы не ослабнуть. Иногда одними губами просит о спасении у пустоты, надеясь, что его увидит и поймет его избранный. Вигго точно знает уже всё, что произошло, а Иккингу остается только держаться и не сходить с ума в ожидании спасения. По крайней мере, это то, как он пытается себя успокоить.
Уже через несколько дней (Иккинг считает это через принесенные завтраки и ужины с уколами яда) он с ужасом понимает, что начинает постепенно сдаваться. Хочется завыть, закричать, выйти отсюда и ощутить свет на свой коже! Но дверь так остается вне досягаемости. И сколько им ещё плыть? Когда это закончится? Иккинг пытается представить карту перед собой, продумать план побега и хотя бы без слов объяснить его самому себе, но с горечью вспоминает, что его руки так и не схватят стражника за горло, а крылья не унесут его домой. Болезненное напоминание о собственной безвольности колет в горле жаром.
“В чём смысл силы, если её не использовать?” — звучит в голове без ответа, и Иккинг горько усмехается.
— В чём смысл силы, если её не использовать?!
Тени молчат, а он беззвучно смеется с мокрыми щеками. День за днём время мешается с темнотой и наступающими кошмарами. Оставшись один на один со своими мыслями, Иккинг осознает, что слышит их уже вне своей головы и видит в живых образах. Цветущие красные ветви на стенах комнаты, расползающиеся лужи, от которых он брезгливо отбегает в угол, глаза: зелёные и жёлтые, подглядывающие из щелей в полу, решётка клетки, выползающая кривыми линиями перед глазами и растущая вверх, в самый потолок, как стволы деревьев. Иккинг почти задыхается, когда в одну из ночей (или дней), во сне или наяву к нему приходит трёхголовый дракон. Три пасти грызут решетки клетки и клубятся в углу, как три змеи, закованные в одно тело.
— Помоги мне, прошу, — ладони сами тянутся к дымящейся бронзовой чешуе и золотым слиткам глаз, уставившимся на него, — Сожги эти стены, позволь взобраться на твою спину…
Клыки мелькают молочным изваянием, когда выдвигаться вперёд, и в драконью глотку забираются тени. Дракон пьёт его комнату, как воду. Три пасти ворочаются и скалятся, словно в судороге сжирая темноту. Иккинг испуганно втягивает воздух и отступает к стене со страхом, что проглотят и его. Бронза танцует с золотом и невидимым огнём в темноте, и он не замечает, как глаза сами закрываются.
* * *
Смертохваты беснуются даже под контролем яда и кружат вокруг корабля, ведомые своей природой к беспорядку. Драго настоящий глупец, раз думает, что сможет контролировать их. Гриммель морщится и опускает тяжёлый взгляд к воде. Чёрные волны пенятся с осколками льда, рассекаемые дном корабля, но он не может найти в них прежнего успокоения.
У Иккинга тысяча драконов. Тысяча. И это если не считать самих драконьих всадников и двух взрослых левиафанов, преданно прибившихся к его стае, (которые в будущем могли дать ещё больше смутьянов). Чем больше мальчишка говорил, тем сильнее Гриммель сомневался в шансах Драго на победу. У него перевес в силах, да ещё и этот Вигго Гримборн, который обещает встать им всем поперёк горло. Повезло же драконьему ублюдку ухватить себе в избранных главного драконьего охотника и вождя западных краёв! Гриммелю повезло, что он узнал об этом сейчас.
"Но не повезло, что мальчишке нет двадцати пяти." — огрызается внутри.
Так бы Гриммель смог контролировать все действия Гримборна, но сейчас остаётся только догадываться о них. В любом случае, лучше, чем ничего. Он видел их путь только до того момента, как Иккинг стал человеком. Сейчас все нити, указывающие на их путь, оборваны.
Когда Гриммель выдыхает и выпрямляется, уже предвкушая битвы писем и кровь двух последних ночных фурий на руках, сзади слышится стрекот. Он оборачивается и ловит взглядом одного из своих драконов, обнюхивающего дверь в комнату пленника. Этих тварей тянет к нему, как одурманенных! Гриммель тут же раздраженно морщится и вспыхивает:
— Пошел прочь! Я не разрешал к нему подходить!
Тварь виновато стрекочет и отбегает, а затем и вовсе взмахивает бордовыми крыльями и отлетает. Гриммель задерживается на чёрном силуэте одно мгновение, прежде чем отвернуться к двери. Она без стражников за ненадобностью, но закрыта на ключ от чужих глаз. Охотник, приносящий пленнику еду, упоминал, что тот уже говорит сам с собой. Если так продолжится, то вожак может не выдержать. Его стоит навестить, чтобы он не сошел с ума и не навредил себе.
“Возможно ли это с ядом?” — Гриммель не уверен, но знает, что не хочет проверять.
Драго хочет убить Хэддока самолично, а испытывать злость и неудовлетворение вспыльчивого безумца Гриммель не собирается. Люди, подобные Блудвисту, опасны в гневе и страшны в отчаянии. Он навестит пленника, но ему придется подождать — сейчас у Гриммеля есть куда более важные дела.
* * *
— Ты отнёс ему еду? — Гриммель не отвлекается от своих записей, только протягивает одну ладонь, в которую сразу же вкладывают ключ.
Он с тихим лязгом кладет предмет на стол и быстро делает в дневнике третью заметку. Третий раз за день, седьмой день.
— Да, мой конунг.
— Яд?
— Тоже, — слышится неловкое шуршание брони, но не более.
Гриммель удовлетворенно кивает сам себе, его лицо кажется расслабленным в отблесках свечей. Немного погодя рука с грифелем останавливается.
— Он говорит сам с собой?
Человек за его спиной торопится ответить:
— Да, мой конунг, как и раньше, — когда подчиненный не получает ответа, он продолжает, — Он просит кого-то разрушить стены…И позволить взобраться на свою спину и улететь. Это всё.
“Драконы значит.” — Гриммель слегка ведет одной бровью, и в дневнике рождается новая заметка: “видения в образах драконов, голоса”.
Он легонько машет рукой, и подчиненный уходит без лишних слов. Написав ещё несколько слов, Гриммель встаёт изо стола и берёт ключ. В сумерках приближающейся ночи, он слышит стрекот смертохватов, охраняющих судно, и засматривается на рыжие красивые отблески от факелов. Он решает взять один, чтобы осветить себе путь. Собственные шаги шелестят по палубе, и скрипит дверь, когда Гриммель открывает её. В зияющем провале его встречает сначала бледная спина, а потом чужой отрешенный взгляд. Впрочем, он мигом становится осознанным, когда пленник поднимает глаза на его лицо.
— Как тебе отрешенность от реальности? — Гриммель заходит внутрь, закрыв за собой дверь, и крепит факел в кольцо у стены, — Как себя чувствует твой разум? Расшатывается понемногу?
В отблеске огня глаза у драконьего вожака начинают отливать золотом, но Гриммель уверяет себя, что это всего лишь морок. Не более чем видение и неловкая игра света.
— Мне тяжёло, я плохо сплю и вижу то, чего нет. — Он и вправду выглядит хуже, чем раньше: бледный, ослабевший, с широко распахнутыми глазами, в которых кроме золотого света, отражается и отчаяние.
— И какие видения ты видишь? — Гриммель сцепляет руки замком перед собой и прищуривается.
Его глаза становятся ещё более острыми, и он замечает, с какой жадностью в него всматривается мальчишка. Иккинг (он пробует это имя на звучание и морщится) — не первый, кто сходит с ума в одиночестве заключения, и далеко не последний. Гриммель видал состояния и истории намного хуже.
— Ветви, клетки, кровь, драконьи глаза, — он сглатывает, еле заметно щурится от огня своими зелёно-золотыми глазами, — Трёхголовый дракон…Беснующийся и грызущий прутья клетки.
Гриммель хмыкает и отворачивается на короткое мгновение. Тьма по углам пляшет тонкими тенями, которые кружат вокруг них в своём собственном ритме. Они вдвоем, как две чёрные фигуры буквально стоят в её объятиях, и только огонь помогает видеть друг друга. Хэддок натянуто дышит и не отводит от него глаз, когда Гриммель снова смотрит на него. Недели мало, чтобы он сломался, это видно даже по его глазам и чувствуется в речи. Он исхудал и устал, это правда, но под этой бледностью Гриммель видит железную натуру, которая всё ещё стоит прочным мостом. Если бы не яд, Иккинг бросился бы на него с когтями.
“Любого зверя можно победить, даже самого опасного.” — уголок губ слегка приподнимается, и это не уходит от пристального внимания пленника.
— Думаешь, твои драконы спасут тебя, вожак?
Хэддок позволяет себе оскалиться на него и это вызывает у Гриммеля глухой смешок. Всего лишь оскал беспомощного и отчаянного зверя в клетке.
— Мой Вигго спасет. Мои всадники спасут. И мои драконы тоже, — оскал выходит надломленным, пропитанным злостью, но Гриммель продолжает улыбаться, прекрасно зная, что за ним ничего не последует, — Они не бросят меня, я знаю это. Что бы ты не сделал, они уже ищут меня.
— Ты уже знаешь, что будет с драконами, которые прилетят за тобой, — Гриммель с удовольствием видит, как бежит дрожь по чужим плечам от воспоминаний, — С твоим избранным я сделаю тоже самое. Возможно, твоими же руками, прежде чем Драго казнит тебя.
Он видит, с каким ледяным ужасом расширяются чужие зелёные, такие яркие глаза и как сжимается грудь без возможности вдохнуть. Иккинг смотрит застывшим взглядом ровно мгновение, а затем из его горла поднимается громкое глубокое рычание. Он оскаливает свои клыки, блеснувшие слишком острыми мраморными углами для человеческих зубов, и хмурится. Ровно на долю мгновения Гриммеля пробирает дрожью от его рычания. Люди так не рычат. Это настоящий дракон, спрятавшийся в человеческом теле. Но он быстро приходит в себя и возвращает и холод, и насмешку.
— Ты узнаешь, что такое ощущение пепла во рту и огня на коже, когда он прилетит за тобой.
— Спокойной ночи, вожак. — Гриммель обманчиво мягко улыбается в последний раз и одним движением достает факел из кольца.
Он забирает с собой единственный источник света, и тьма проглатывает комнату, из которой доносится рычание. Оно провожает его, но замолкает, когда Гриммель закрывает дверь. Смертохваты пощелкивают и бросают пару взглядов на дверь, прежде чем продолжить патруль.
* * *
Ночь в охотничьем лагере шуршит редкими людскими голосами, шагами по снегу и волнами вдалеке. Иногда совсем далеко и гулко хрустит лёд. Лагерь спит, и только дозорные перекладывают оружие из одной руки в другую, переминаются с ноги на ногу, иногда ходят и посматривают на чистое чёрное небо. С востока приходит сначала лёгкий, но затем быстро нарастающий ветер и приносит с собой запах шторма и соли. С каждой секундой он всё сильнее раскачивает бежевые флаги с мечом, пронзающим голову ужасного чудовища, а со стороны облаков доносится тонкий свист, заставивший охотников вскинуть головы. Ночную сонную мглу разрывает истошный, наполненный ужасом крик дозорных.
— Дракон! ДРАКОН!
Рог звонко поет об атаке, и лагерь захлебывается паникой и криками людей. С небес на башню опускается широкий поток белых мерцающих молний. Он шумной вопящей линией проходится до середины лагеря, и дракон взмахивает крыльями, теряясь в ночной темноте. Слышится его воинственный стрекот, когда он идет на второй круг. Стрелы безответно теряются в небе, которое отвечает людям новым потоком уже рыжего пламени. Оно идет спиралью, подсвечивая все четыре крыла нападавшего и его горящие золотые глаза. Ещё и ещё, огонь спускается с облаков, разгоняя тьму и собирая людские крики. Взрыв за взрывом, лагерь начинает гореть и мерцать, а лязг железа тонет в шуме горящих башен. По всем стенам вспыхивают розовые, зелёные, рыжие огни и хлопают десятки драконьих крыльев, смешивая пламя и тьму. Снова слышится свист, и смотровая башня хрустит и тяжело подламывается в основании от молний. Люди прыгают с её падающих обломков на землю, и дракон пролетает так низко, что можно заметить всадника на его тёмно-фиолетовой спине.
Ещё один напалм проходится по воротам, и в скрилла и его всадника летят стрелы с ближайших стен. Их встречает пламя другого дракона, который спускается на охотников с громким стрекотом и сносит клешнями арбалет. Три хвоста скидывают сразу троих охотников, а в четвёртого летит топор. Снова горит красной лентой пламя, когда тройной удар пробегается по дозорной стене и взлетает. Оставшихся бьют молнии. Начинают гореть флаги, подхватившие искры, как бумага. Они плавятся и разрастаются дырами, превращаясь в пепел.
С высоты драконьего полёта, там где небо укрыло крылья темнотой от людских глаз, гордо парит шторморез. Лицо Валки изредка подсвечивается блеском огня, проносящегося рядом с ней. В такие моменты всю её фигуру, стоявшую на спине своего дракона, охватывает светом, а глаза отливают золотым драконьим оттенком. Грозокрыл рычит и хлопает крыльями, осматривая поле битвы. Внизу сражаются Вигго и Дагур: Вардис сжигает линии стрелков, пока Ищейка со своим всадником пробиваются через врагов на земле. Им помогают и другие драконы, танцевавшие огненными кругами вокруг лагеря. Валка внимательно следит за ними и машет посохом, когда Грозокрыл спускается ниже. Когда лагерь прекращает кричать, а выжившие охотники преклоняют колено, Валка приказывает драконам остановиться. Кровь прекращает литься. Грозокрыл тяжело садится на пепелище и встряхивает шеей. Драконьи всадники побеждают, и вместо убитого ужасного чудовища над остатками лагеря поднимается флаг Олуха и флаг с ночной фурией.
* * *
Слёзы Валки становятся её огнём, который каждый раз обжигает врагов сильнее, чем в предыдущий. Она откусывает куски от земель охотников, как взбешенная от горя и голодная драконица. Скалится и сметает льдом и пламенем флот Драго. Драконы жгут одну базу за другой, отнимают корабли, людей и других драконов, одетых в железо. Многие бегут или складывают оружие перед драконьими всадниками, чьи силы растут, а гнев множится. Вместе с пеплом и огнём из её сердца уходит жалость, а глаза становятся почти такими же холодными, как лёд, выдыхаемый Ванландом и украшающий разрушенные крепости. Они рушатся одна за другой, а на их стенах начинают развеваться флаги с ночной фурией.
Наспех сделанные, некоторые сшитые её же рукой, они напоминают ей о сыне. Флаг Олуха — закрученное огненным колесом Ужасное чудовище, но Иккинг был ночной фурией, и флаг с его личным символом был напоминанием. Посланием врагам о том, кто обрушит на их головы небеса. Никто из всадников и тем более Валка не забыли об Иккинге и крепости Драго будут падать, пока её сын не вернётся домой.