Победа, горькая и мрачная, оседает пепельным дождём на обожженные и истерзанные берега. Среди мрака и падающих с неба хлопьев звучат стоны раненых людей и вой скорбящих драконов. Они поют и плачут, и их слёзы становятся отголосками прошедшей над ними войны. Она прокатывается призрачным рокотом пушек и свистом стрел вдалеке, как морок, потерявшийся в густом смоге, но обступает остров стороной и катится дальше, звуча где-то на горизонте. Всего лишь призрак, всего лишь тень, но её противные пальцы проходятся холодом по спинам выживших. И охотники, и всадники только зябко ёжатся и стряхивают пепел со своих плеч.
Волны блестят и чернеют в глубине, напившись и людской, и драконьей крови, а у самых скал гулко похрустывают и качаются обломки кораблей. Они — чёрные, раздробленные кости бывшего величайшего флота севера, и теперь дрожат у подножия кроваво-красного Драконьего края. Иногда среди обломков белеют останки человеческих и драконьих тел, измазанных и пеплом, и кровью, но их не торопятся вытаскивать: всадники в первую очередь занимаются живыми.
Главный зал принимает в себя столько людей и драконов сколько может, согревая и защищая их от холодных зимних ветров снаружи. Самые раненые лежат ближе к очагу, засыпая в тепле рыжих огней, а другие драконы приносят еду и проверяют спящих.
Во главе всех драконов и людей по берегам ходит их вождь, как чёрная высокая тень, а за ним по пятам тянутся следы ночной и дневной фурии, и его двух прежних ужасных чудовищ. Они не отстают от него ни на шаг и в тихие моменты между ранеными и погибшими Иккинг прижимается лбом к носу своего дракона и задерживается вот так, как статуя. Люди вокруг не трогают его, пока он сам не отодвинется, мягко убрав руку от драконьего носа и не вернётся к работе с уставшим и бледным видом.
К вечеру его лоб и руки уже становятся тёмными от чужой крови и пепла, но на короткие мгновения Иккинг кажется счастливее и спокойнее, когда ему удаётся спасти ещё одного человека или дракона.
Люди склоняют головы, стараясь не смотреть ему в глаза, а те, кто всё же осмеливаются, потом говорят, что во взгляде их вождя им мерещилось пламя с поля битвы. Его взгляд ложится на них, как опаленное железо, а за золотым оттенком призрачного огня некоторые видят блеск, словно бы сейчас Драконий король прольет слёзы.
По лагерю уже начали расползаться слухи, что Драконий край истекает кровью только потому что сердце их вождя скорбит и горит от боли, но Иккинг отмахивается и от слухов, и от взглядов. Он продолжает кружить по залу, как тихая, почти незаметная тень, которая всегда наблюдает и оберегает чужой покой, пока на его собственном лице расцветает усталость. Отдав свою хижину для раненых, Иккинг обращается драконом и уходит в сердце своей спящей стаи под покровом ночи.
* * *
В кругу своих драконов к нему приходит короткое успокоение, но оно рушится, когда ледяное гнездо замолкает и над его головой затягивается тяжёлое, почти мёртвое молчание, в котором начинают рождаться щелчки и ядовитые языки у края лап. Иккинг неохотно и с пробуждающейся тревогой пытается отмахнуться от них, но потом понимает, что щелчки вдалеке — это цокот когтей, а языки, кусавшие бока — холод от того, что Беззубик куда-то пропал. Гнездо еле заметно гудит, когда он распахивает глаза, а потом видит перед собой и Вардиса, и Игниса, и Беззубика, приветствующего их под аркой ледяных сводов.
В холодном голубом свете пещер они трое выглядят, как остроконечные большие тени, но Вардис подходит ближе и его морда начинает блестеть синевой. Вигго на спине у своего дракона вздрагивает, кажется, от боли, а потом его лицо искажается, когда он аккуратно слезает. Он молчит, всего лишь тихо выдыхает через нос, смотрит прямо в глаза Иккинга, а потом замирает в нерешительности.
Первый шаг для Вигго даётся тихо, но Иккинг видит, как вздрагивают у него руки, и закрывает глаза. В груди пробуждается ядовитая, кричащая в агонии рана.
Вигго, его избранный богами, несмотря на свои раны, сел в седло и полетел сражаться за него, как в последний раз. Его могла убить любая дурная стрела, неаккуратный взмах крыла, чужая драконья пасть, но он полетел и сражался. Даже сейчас, терпя боль от ожогов, Вигго пришёл к нему, а он даже не может встать и поприветствовать своего избранного. Он спрятался, сбежал ото всех, как трус, как жалкая тварь, и вот его все вокруг считают достойным правителем? На него по-прежнему смотрят всадники с надеждой? На труса, который не может даже заглянуть в глаза своего предначертанного?
— Прости, что потревожил твой сон, мой дорогой.
Иккинг вздрагивает всем телом и смотрит в грудь Вигго мокрыми драконьими глазами. В лицо заглянуть не хватает сил. Знак в груди говорит о смятении, но Иккинг теряется, кто из них его источник?
— Я хотел поговорить, — Вигго нервно потирает ладони, и Игнис подставляет ему свой бок, чтобы он оперся об него бедром.
Вместо ответа из горла Иккинга выталкивается невнятный, сдавленный от стыда хрип. Ему хочется вскочить, позорно сбежать, забиться в дальний угол ледяных лабиринтов и затихнуть, чтобы никто его не видел вот таким. Но тьма начинает расползаться по льду, отпускаемая им, и когда Иккинг находит себя на коленях, по его щекам текут крупные бесконечные слёзы.
Вигго видел. Наверняка видел. Он знает. Знает, что произошло в тёмных углах его темницы.
«Не вождь, не всадник, не защитник, а жалкая тварь.» — Иккинг морщится, как от удара, а по ладоням проходится первый кислотный язык, — «Драконья шлюха-выблядок-трус-»
Мерзкая пасть над ухом с шипением затыкается, а Иккинг пытается сделать вдох и разжать глаза. Не получается. Только через мгновение он понимает, что находится в чужих руках и его обнимают, приглаживая волосы. Вигго ничего не говорит ему, не пытается утешить или растянуть фальшивую улыбку на лице, а просто позволяет горьким слёзам вытекать в свое плечо.
— Ты всё знаешь, да? Ты видел?
Наконец-то смелости хватает, чтобы поднять лицо к своему избранному и в ответ взгляд Вигго тяжелеет. Кажется, они чувствуют одну боль на двоих. Из угла призрачно щелкают клешни.
— Да.
— Ты рассказывал кому-то…?
— Нет. Никому.
Легче не становится. Сердце замирает и падает, и Иккинг не может найти силы на вдох. Снова закрывает глаза, пытается убежать от чужого взгляда, но слова вырываются наружу сами:
— Я тебе отвратителен…? Таким?
— Никогда. — Вигго не колеблется ни на секунду, — Не говори так, прошу тебя.
Тогда Иккинг замолкает и несколько минут гнездо слышит только тихие всхлипы и урчание Беззубика, который трётся об его ладони.
— Твои раны ещё не затянулись. — Иккинг сглатывает, прислушиваясь к чужому сердцебиению, — Почему ты не пьешь, что даёт Готи? Знаешь ведь, что поможет от боли.
— Я не хотел идти к тебе с затуманенным рассудком, — Вигго прижимается ко лбу Иккинга своим, — Не мог лежать в постели, зная, что тебя мучают кошмары.
Его руки ласково гладят по родным щекам и вискам, а в ответ Иккинг нежно проходится пальцами по широким запястьям мужчины. Кожа Вигго кажется такой непривычной. За всё то время в темноте и холоде Иккинг понимает, что отвык от тепла родных рук.
— То, что произошло останется между нами и никто никогда об этом не узнает, пока ты этого не захочешь, — Вигго дышит тяжелее и его голос начинает пропитываться ненавистью, — Я клянусь тебе, мой дорогой, что я вырежу из этого драконоубийцы всё, что ему в себе дорого. Ему не жить долго.
— Нет… — перед глазами цветут чужие жестокие обещания, драконьи глаза и черепа.
Нет. Нет-нет-нет. Его избранного убьют, его убьют у него на глазах! Сожгут! Обезглавят, выставят на посмешище! Там чудовища без капли сострадания, там нет людей больше! Вигго не должен пострадать из-за него!
— Нет-нет, прошу тебя, не ищи его, не иди туда!
Вигго непонимающе смотрит ему в лицо, растерянный и молчаливый. Его глаза в голубом свете выглядят, как бездонные тени, и Иккинг качает головой, закрыв уши руками. Он не может его потерять! Только не снова, только не так!
— Тише, я никуда не пойду. Всё хорошо. — к запястьям прикасаются тёплые ладони и аккуратно отводят в стороны. — Я буду здесь с тобой.
Его снова прижимают к груди и гладят по спине, голоса начинают растворяться и затихать, пока вокруг снова не наступит глубокая, отдающая холодом тишина. Они сидят на льду вот так, обнявшись, пока Беззубик не протискивает морду между ними. Он урчит, игриво толкая Вигго в живот, но Иккинг не может разделить ни лёгкой улыбки на лице своего избранного, ни его тихого смеха.
Они ведь все могут погибнуть, если чудовище вернётся. Он не пощадит никого из его племени или союзников. А яд? Что, если он снова принесёт с собой яд?
Иккинг нервно трет шею ладонью, оказываясь на мгновение в той самой тёмной, узкой темнице. Под кожей шевелится ненастоящий огонь и боль от воспоминаний и дыхание перехватывает. Он даже не чувствует, как его ободряюще гладят по плечу, пока темнота перед глазами не рассеивается. Снова на него смотрят обеспокоенный Вигго и Беззубик, нет никаких теней или клешней, только лёд и его стая, следившая за ними.
— Простите. Мне просто…кажутся видения.
И всё же? Что ему делать, когда это чудовище снова вылезет из тени и явится в его дом?
* * *
Рыжий отблеск огней свечи вздрагивает, когда Хедер подходит ближе, скользит взглядом по трепету теней, по стенам, где свет растекается робкими и бледными пятнами. Комната мала и стягивается над головой деревянной аркой, но у самой кровати, на мягкой подстилке лежит спящая Громгильда с перевязанной грудью.
Она решает не трогать драконицу и опускает глаза на кровать, где среди мехов лежит её Астрид. Она спит точно так же, как и Громгильда. Тихо. Недвижимо. Как призрак. Она дышит, пускай и тяжело, и её лицо выглядит восковой мёртвой маской в игре света и теней. Вся грудь завязана бинтами, в воздухе витает стойкий запах лечебных трав.
Слышится шорох чешуи по полу, и Хедер поворачивает голову в угол, где на неё встревоженно смотрит Громгильда. Её замутненный от лекарства взгляд прилипает к её лицу, а когда она пытается встать Хедер тут же шепчет:
— Это всего лишь я, всё хорошо. — Она мягко вытягивает ладонь вперёд, — Громгильда, не узнала меня? Всё хорошо.
В ответ Громгильда застывает и разглядывает лицо перед собой, всматривается, но потом узнает и уже спокойно выдыхает дым. Встряхнув шеей, она укладывается обратно. Наблюдая за чужими подрагивающими крыльями, Хедер не сразу замечает фигуру в комнате. Когда слышится шаг она оборачивается и встречается взглядом с братом, который молча смотрит на неё в ответ. Дагур, кажется, хочет что-то сказать, но не может найти нужных слов. Никто из них ничего не говорит, и Хедер садится к кровати.
— Она сильна. — Дагур легонько касается её плеча, и она может представить, как поджимаются его губы. — Она справится.
— Я знаю. Она всегда такой была.
И снова молчание. Рука брата на плече ощущается почти невесомо, но наверняка, он стоит, отвернувшись от неё.
— Не видел тебя на ужине с остальными.
— Не хотелось. — Хедер поворачивается к нему.
— Хедер. — Он закатывает глаза и смотрит на неё, как на упрямого ребёнка.
Его глаза такие же зелёные, как и у неё, такие же бледные, смутные, очерченные темнотой вокруг, когда он хмурится. Волосы лежат огненной, но такой же потускневшей косой.
— Я принесу тебе еду сюда.
Это не вопрос, а утверждение, но Хедер всё равно кивает. Когда хлопает дверь, наступает тишина в пляске огней и теней. Лицо Астрид болезненно серебрится в бледном свете, Громгильда выпускает в углу дым из ноздрей и прикрывает веки. Еда в её тарелке почти не тронута.
— Я плохо ем, но это не значит, что ты тоже должна, — Хедер говорит так, словно бы перед ней человек, но слова даются с горечью, — Твоя всадница будет не рада, когда проснется.
Громгильда смотрит на неё тусклыми глазами, но отворачивает нос от еды и затихает. Они вдвоем делят тихие минуты комнаты, пока дверь не скрипнет, а вошедший не обронит несколько робких шагов. Хедер не поворачивается, уже зная и по звуку, и по запаху ночной фурии, что это не её брат. Когда тишина затягивается, она говорит:
— Не уходи.
Иккинг всё ещё стоит, замерев с одной ногой, отступающей назад, когда они встречаются взглядами. Он выглядит, как испуганная, хрупкая и робкая тень.
— Прости меня…— Иккинг натянуто вздыхает так, словно бы под рёбрами у него застрял нож, — Прости.
— Тебе не за что извиняться. Это не твоя вина. Это вина ублюдка с севера и убийцы драконов.
Плечам проходится дрожь и её сухой вздох прокатывается по комнате. Она бы убила каждого из них, если бы они оказались здесь, а останки бы оставила диким драконам.
— Он заплатит за то, что сделал с тобой. С нами всеми. — обещание обжигается на языке и на одно мгновение Хедер жалеет, что не родилась драконом. Она сожгла бы их всех сейчас, улетев серебряной тенью на север. — Я зажарю его живьем.
Огни свечей пытаются подсветить лицо Иккинга, но оно остаётся резным и бледным, на щеках еле заметно блестит дорожка от слезы. Он пристально смотрит в пустой угол, а одна из его когтистых ладоней касается его собственной шеи. Он что-то видит и это призраки помутненного рассудка. Хедер встаёт с теперь уже мокрыми глазами.
— Я не знаю, что он говорил тебе, но я прошу тебя избавиться от его приказов из своей головы. — Иккинг приходит в себя от её слов и убирает руку от горла, — И от вины. Она не твоя и никогда ею не была.
— Я постараюсь.
— Не постарайся, обещай! — по щеке начинает ползти жгучая слеза, — Обещай, что вернешься к нам!
Она порывается с места, и Иккинг вздрагивает, словно в ожидании удара, но Хедер всего лишь обнимает его, со всхлипом уткнувшись в шею. Под его кожей, стянутой шрамами, быстро-быстро пульсирует вена и колотится сердце.
— Пожалуйста, обещай, что вернешься к нам таким, как и раньше. До охотников, до яда, Иккинг, прошу! — Хедер всхлипывает и её плечи трясутся, когда Иккинг обнимает её в ответ. — Ты нужен нам рядом. Как наш друг, как наш лидер, как наш всадник. Астрид- она… Она бы не вынесла видеть, как ты ломаешься и винишь себя.
Никто из них не выносит, но все молчат, когда видят пустой стул за обеденным столом, когда видят вместо своего вождя тонкую фигуру, робко ступающую по лагерю, и когда в некогда яркие изумрудные глаза пробираются тени.
— Я знаю, всё будет хорошо, — Иккинг почти давится словами, но продолжает говорить, — Всё будет хорошо. Я вернусь…
— Обещаешь? — Хедер смотрит на него с надеждой, но вместо счастливого и привычного лица своего друга видит подбитую, потрескавшуюся маску из страха и тревог.
— Обещаю.
Иккинг почти проглатывает слово, и Хедер не может ни успокоить себя, ни поверить ему. Возможно, им всем просто нужно больше времени.
* * *
Дождь заканчивается на второй день победы, а на третий день начинает таять смог, затянувшийся до этого на острове. Кровь смывается с берегов, на небе начинают виднеться первые лучи, а драконы прекращают жалобно петь по ночам.
Иккинг, облаченный в чёрное, по-прежнему помогает раненым, представая в лагере молчаливой тенью. На все вопросы он отвечает равнодушно, пусто смотрит в лица своих людей и отпускает их, махнув когтистой ладонью. В его руки постоянно тычутся мордами его красные драконы и он гладит их по рогам и носам без лишних слов.
Почти каждое серебряное утро его видят верхом на своём драконе в окружении остальных всадников или своей матери. И обычно следом за ними летит дневная фурия, держась поодаль ото всех. Вечерами же Иккинг приходит в покои своего предначертанного и покидает их только следующим утром.
Астрид остаётся спящей, но её раны заживают — об этом говорит и Хедер на общем ужине. Все всадники поднимают бокалы, а днём Дагур уходит с Райкером и берсерками на охоту. Он молчалив, так же как и его сестра, и даже на совете, после охоты и последних похорон, говорит немного.
Гриммель жив. И его союзники тоже. Если оставить змею в покое, она поднимет свою голову и снова начнётся кровопролитная война, а потому нужно идти дальше на север. И первой крепостью, которая должна оказаться во власти всадников — Трезубец. Драго мёртв, но его крепость стоит и она должна перейти к Иккингу, как к единственному имеющему на неё право.
Когда Гриммель придёт им лучше встретить его за неприступными стенами Трезубца и в окружении своих драконов чем снаружи, раскрытыми для охотничьих стрел.
***
Свечи украшают весь стол напротив кровати и их света еле хватает для Вигго, чтобы рассмотреть свои раны на правом боку. Игнис подносит в зубах сосуд с мазью и Вигго ласково гладит его по носу.
— Спасибо, друг.
Кожу щипет от прикосновений, но Вигго продолжает замазывать свои раны, пока его не отвлекает скрип двери. Как и в остальные вечера, его встречает родное лицо Иккинга, но сейчас Вигго сердцем чувствует, что что-то не так. В изгибе губ и в отблеске влажных зелёных глаз виднелась ничем неприкрытая тревога.
— Я могу? — Иккинг неловко жмется, так и не отпустив дверь, в щель которой уже заглядывала морда Беззубика.
Он и вправду верно следовал за его избранным, как вторая тень.
— Конечно, мой дорогой, — Вигго опускает мазь на колени и всё его внимание уходит к Иккингу, который ровно шагает вперёд, придерживая чёрный плащ за спиной.
Его руки напряжены, когда он отворачивается к стенке, пробует, подбирает слова, а потом щурится, словно бы не может их произнести. Беззубик так же тихо ложится к его драконам и наблюдает за ними.
— Я полечу завтра днём на север. С матерью и драконами. — Иккинг начинает издалека, но так и не смотрит на лицо Вигго, — И со смутьянами. Думаю, Трезубцу будет трудно спорить с людьми, у которых два гиганта за спиной.
— Да, определенно, — Вигго усмехается и Иккинг разделяет его улыбку, но не надолго, — Я бы хотел полететь с тобой.
— Нет.
— Иккинг.
— Вигго, нет. Твои раны ещё не зажили и я не хочу подвергать тебя риску. — злость идет Иккингу, как ни к кому другому, и Вигго с замиранием сердца любуется его румянцем на щеках и упрямой линией губ. — Ты итак достаточно настрадался из-за меня.
— Ты прекрасен.
Вигго выдыхает и на его губах снова расцветает улыбка, пока Иккинг заливается румянцем, сбитый с толку.
— Особенно, когда ты злишься.
Вигго прекрасно помнит, как сияло пламя на лице его избранного на поле боя, как переливались блики в глубине изумрудов и как каждая черта становилась утонченным произведением искусства, подсвеченная золотым огнём. Его Иккинг прекрасен, всегда прекрасен: и в пепле, и в крови врагов, и в лучах раннего утра.
— Ты всё равно останешься здесь, чтобы отдыхать и восстанавливать силы.
Вигго влюбленно следит за острыми когтями Иккинга, когда тот поправляет волосы, а потом снова становится задумчивым и тихим.
— Я могу сесть?
Вигго только кивает и хлопает по месту рядом с собой, а потом они снова замирают двумя фигурами в полумраке. Драконы в углу уже начинают сопеть, а свечи дрожать, когда Иккинг начинает снова говорить.
— Они все так смотрят на меня. С таким… Восхищением. С надеждой. — когти начинают нервно постукивать друг об друга, — А я совсем не знаю, как им это дать. Мне кажется…
Иккинг поджимает губы, затыкая самого себя. Каждое слово даётся ему нелегко, и Вигго аккуратно берет одну из его ладоней в свою.
— Я недостаточен для них. Я не гожусь на роль вождя. Даже на роль всадника. — Вигго замечает блеск на его щеках.
— Не говори так.
— Но это правда. Как я смогу их защитить если даже не могу остаться один в тёмной комнате? Даже не могу закрыть глаза без страха. — Иккинг роняет горячие слёзы и дрожит, заходясь всхлипами. — Они все ждут… Ждут, что я стану таким, как раньше. Что я всё забуду и снова стану сильным, снова поведу их за собой, а я не могу.
Вигго лишь крепче держится за его ладонь, поглаживая её большим пальцем и стирает солёные дорожки с щёк. Иккинг не отзывается на прикосновения, но и не отталкивает, а его всхлипы продолжают литься.
— Я не смогу быть, как раньше. Не могу. Я не тот, кто их защитит, я слаб.
— Ты никогда не был слаб и сейчас не являешься. Никто не способен так легко отпустить все те кошмары, что произошли с тобой. — Вигго мягко целует его лоб и зарывается ладонями в чужие волосы, — Ты наследник трона Олуха, ты единственный сын своего отца, ты альфа для тысячи драконов. Они все выбрали тебя однажды и до сих пор верны тебе. Если не ты достоин трона своего отца, то никто не достоин.
Комната замолкает вместе с ним. В колени начинает тыкаться морда проснувшегося Беззубика, и Иккинг гладит его, обливаясь слезами.
— Тогда как мне их забыть?
— Никак, — Вигго прижимает его к себе крепче, позабыв о боли, и гладит по волосам, — Это навсегда останется с тобой, но оно переболит, затянется, станет бледным и равнодушным, как шрам.
— Но останется?
— Всегда остаётся.
Его собственная давняя рана напоминает о себе призрачным уколом, но он отмахивается от неё, как от пустого, никчемного звука. Не кошмар больше, а воспоминание, до которого аккуратно дотрагиваются пальцы Иккинга.
— Ты до сих пор помнишь?
— Помню. И всегда буду, — он прижимается губами к чужому тёплому виску, — Даже когда смотрю на Игниса, я помню. Но оно не болит больше. И твоё перестанет.
— Перестанет…
В сомнении или в надежде, но Иккинг повторяет за ним, и они вместе проваливаются в тишину и темноту.